– Господи, что с тобой стряслось? – ахаю я потрясенно.

Сегодня среда, мы не виделись с Аделью с конца прошлой недели. И теперь я понимаю почему.

Я думала, что она обязательно проявится в понедельник с утра, – не только из-за тренировки, которая уже успела как-то войти у меня в привычку, но и потому, что я была в восторге от новообретенного умения управлять своими снами. Более того, я думала, она будет точно в таком же восторге. Я полагала, что она захочет услышать все подробности. Однако она молчала. Я хотела послать ей еще одно сообщение, но побоялась показаться навязчивой, к тому же мой гостевой абонемент в спортклуб тоже оплатила она, и мне не хотелось производить впечатление человека, который воспринимает это как должное.

Поначалу я лишь немного расстроилась, но к вечеру понедельника моя обида переросла в беспокойство. Весь день я просидела дома в одиночестве, Дэвид тоже не показывался. Может, отправив Адели сообщение в выходной, я навлекла на нее неприятности? Может, его увидел Дэвид? Но если бы он его увидел, то наверняка явился бы ко мне и потребовал объяснений. Может, я забита у нее в телефоне под другим именем. Не исключено, что и у него тоже. Но если так, почему тогда она не объявляется? Может, он отобрал у нее телефон?

Вчера Дэвид был на работе какой-то притихший – ни уже привычного обмена улыбками, ни жарких волн краски. Когда вчера я отправилась в постель после второго подряд вечера в одиночестве, у меня было такое чувство, как будто они оба меня бросили. Огромных усилий стоило удержаться от того, чтобы не написать ему сообщение с вопросом, все ли в порядке. Просто поразительно, какой пустой стала казаться мне моя жизнь, когда они исчезли из нее оба разом, и это встревожило меня еще больше. Они стали мне необходимы. Невнимание Дэвида меня ранило. Молчание Адели включило мое воображение на полную мощность. Может быть, они рассказали друг другу про меня? Про них со мной. Вечно они со мной, как бы остро я ни чувствовала себя вклинившейся между ними. Вклинившейся – или намертво влипшей. То ли то, то ли другое.

Но теперь, глядя на сидящую рядом Адель, я понимаю, почему она оттягивала нашу встречу. И меня мутит от этого понимания. Она попыталась замазать уже начавший бледнеть синяк тональным кремом, но он все равно просвечивает. Зловещие синева и зелень на ее точеной скуле. В каком-то смысле толстый слой тональника делает их еще более заметными, забиваясь в поры и скатываясь на коже.

– Ой, да ничего страшного, – отмахивается она, сосредоточенно следя за дорогой – или притворяясь сосредоточенной, чтобы не нужно было смотреть на меня. – Пострадала по собственной дурости. Открывала кухонный шкафчик и со всего размаху шарахнула себе по лицу дверцей. Надо же быть такой идиоткой.

Она произносит это небрежным тоном, но меня не проведешь, и я чувствую, как по ногам у меня начинает струиться пот. Что-то произошло. Пристально смотрю на нее, в то время как она включает поворотники и начинает выкручивать руль. Вид у нее осунувшийся и даже какой-то затравленный. Волосы утратили свой всегдашний блеск. Впервые за все время нашего знакомства я могу похвастаться более цветущим видом, чем у нее. Несколько ночей без кошмаров меня буквально преобразили. Я бодра и полна сил. Я уже много лет так хорошо себя не чувствовала – если вообще такое было когда-нибудь. Хочу отпраздновать с моей подругой свое обновление, но сейчас, когда она кажется такой маленькой, мне стыдно за собственную радость.

– Подумала, может, плюнуть сегодня на тренировку? – продолжает она. – Я что-то совсем не в настроении. И день такой славный. Давай пообедаем в саду и ты расскажешь мне про свои сны?

Она улыбается и тут же еле заметно морщится. Это длится всего долю секунды, но я понимаю, что ушиб на скуле по-прежнему причиняет ей боль.

– Конечно, – говорю я.

Мой мозг лихорадочно работает. Это каким же образом можно ударить себя по лицу дверцей, открывая шкафчик? Да еще с такой силой? Как такое вообще возможно? Звонки. Таблетки. Синяки. Меня начинает подташнивать. Все эти знаки, которые я изо всех сил стараюсь игнорировать и которые наводят на мысль о том, что с Дэвидом что-то очень серьезно не так. Адель любит ходить в клуб. Почему же сегодня не хочет? Боится, что в раздевалке я увижу на ее теле еще синяки?

Открываю было рот что-то сказать, спросить, все ли у нее в порядке, и тут звонит телефон, который она сунула в подстаканник. Спрашивать, кто это, излишне.

– Я как раз еду в клуб, – говорит она в трубку после приветствия. Тон у нее почти извиняющийся. – Да, все верно. Нет, после тренировки сразу домой. Честное слово. Ладно, тогда и поговорим. Пока.

– Очень романтично, нечего сказать, – сухо замечаю я и приоткрываю окно.

В машине жарко, а меня от всего того, чему я только что стала свидетельницей, слегка подташнивает. В душе полнейший раздрай. Я одновременно зла, расстроена и растеряна. Если Дэвид и не появлялся у меня, то уж определенно не потому, что был занят попытками реанимировать свой брак.

– Вы что, поругались?

Я намеренно не использую слово «поссорились». Не хочу, чтобы она думала, будто я пытаюсь выяснить, не Дэвид ли это ее ударил. На самом деле именно это я и пытаюсь выяснить, хотя для меня даже представить подобное невозможно. Во всяком случае, применительно к моему Дэвиду. Дэвида Адели я совершенно не знаю.

– Да нет, – отмахивается она, но по-прежнему избегает смотреть на меня, паркуя машину. – Нет, мы даже не думали ругаться. Так, ерунда всякая. Брак – дело такое, сама знаешь.

Не знаю, понимаю я вдруг. Я вообще ничего об их браке не знаю, но он очень отличается от большинства обычных браков. Во всяком случае, от того, который был у нас Иэном. До того как он завел роман на стороне, мы с ним уживались не хуже других. Да, нам случалось время от времени ссориться, но я никогда его не боялась. У Дэвида с Аделью все совершенно не так. Эти телефонные звонки, ее нервозность, его приступы раздражительности, таблетки, а теперь вот это. На что еще я намерена закрыть глаза, потому что со мной он ведет себя иначе? Я люблю Адель. Благодаря ей я обрела возможность по-человечески спать по ночам. Ничего лучше на свете и быть не может. Не хочу, чтобы она была несчастна. Но мои чувства к Дэвиду тоже нельзя сбрасывать со счетов. Может, я идиотка? А он абьюзер? И я следующая в очереди на «фонарь» под глазом? Все это какой-то дурной сон.

Неужели он мог ее ударить, думаю я, выбираясь из машины. Неужели мог? Нет, это просто немыслимо. Может, Адель говорит правду и это действительно была дурацкая случайность? Может, поэтому он и не показывался у меня? Был занят заботами о ней. Чувствует себя виноватым? Напряжение немного отпускает меня, и я, решив придерживаться именно этой версии, следую за Аделью к дому. Случайность, и ничего более.

Посреди коридора стоит большая коробка с беговой дорожкой. Когда мой взгляд падает на нее, Адель смеется – точно надтреснутый стеклянный колокольчик звенит. Она говорит, Дэвид купил эту дорожку ей в подарок, но они возвращают ее обратно. Она не хочет бросать спортклуб.

Я мысленно добавляю этот кусочек головоломки к остальным, и настроение у меня снова падает. Что это? Подарок от чистого сердца или за ним стоит более зловещий мотив? Может, Дэвид пытается таким образом еще надежней привязать ее к дому? Если она не будет ездить в спортклуб, у нее станет одним поводом выбираться из дома и знакомиться с новыми людьми меньше. Может, именно это и спровоцировало ссору. Например, она пыталась настаивать на своем, и тогда он ударил ее. А теперь, устыдившись собственного поведения, пошел на попятную и согласился отослать злосчастную дорожку обратно. Но если его настолько заботит, чем она занимается в его отсутствие, почему он тогда спит со мной? Почему не проводит все свое свободное время дома с ней? Почему его не заботит, чем в его отсутствие занимаюсь я? Конечно, может, для этого наши отношения зашли еще не настолько далеко. Я видела фильмы про мужчин, которые поначалу само обаяние, а потом начинается насилие. О насилии в связке с Дэвидом даже думать странно. Может, я просто не настолько ему нужна, чтобы его волновал мой каждый шаг? А может, пытаюсь я внушить себе, он вовсе ее не бил.

– Который из шкафчиков? – спрашиваю я, когда мы оказываемся на кухне.

Внутренний голос велит мне заткнуться и оставить эту тему в покое, но я уже не могу. Мне слишком любопытно. Адель в замешательстве смотрит на меня, потом достает тарелки и принимается непринужденно сооружать какие-то закуски, причем, судя по всему, ей даже не приходит в голову оставить салат или хумус в магазинных упаковках и выставить их на стол прямо так, как все нормальные люди.

– Который из шкафчиков? В смысле, о который из них ты ударилась?

Взмахиваю рукой в районе собственной скулы.

– А! – говорит она. – А, ты об этом. – Она лихорадочно обводит глазами ряд шкафчиков. – Вон о тот. Который над чайником. Глупо ужасно. Мне понадобилась таблетка ибупрофена, а чайник как раз кипел, и пар попал мне в глаза, так что я вообще не видела, что делаю. По-дурацки все получилось.

С улыбкой киваю, но сердце у меня больно колотится о ребра. Ясно же, что она врет. Она ткнула в первый попавшийся шкафчик, и даже с моего места мне прекрасно видно: ей пришлось бы пригнуться, чтобы попасть углом двери по скуле. И даже тогда она никаким образом не могла заехать себе прямо в лицо, если сама открывала дверцу. Во всяком случае, с силой, достаточной для того, чтобы получился такой синячище. Он уже начал менять цвет, так что ему явно не один день.

Я уже почти готова задать вопрос, который висит в воздухе между нами: «Это Дэвид тебя так?» Но не отваживаюсь. Я не готова услышать ответ, во всяком случае не здесь и не сейчас. Не уверена, что смогу совладать с собственной реакцией. Не смогу скрыть стыд. Все кончится тем, что я признаюсь ей в том, чем занимаюсь с ее мужем, а этого делать нельзя. Никак нельзя. Иначе я просто потеряю их обоих. И вообще, она сейчас не выдержит этой новости. Она ее, скорее всего, сломит.

Вместо этого, по-прежнему испытывая тошноту, я беру бутылку бузинной шипучки и два стакана и несу их на свежий воздух. Впервые за долгое время мне до смерти хочется закурить настоящую сигарету, а электронная завалилась куда-то в недрах сумки и никак не желает находиться.

– Ну, рассказывай! – говорит Адель, присоединяясь ко мне с двумя тарелками в руках, которые выглядят исключительно соблазнительно, несмотря на то что есть мне вовсе не хочется. – У тебя действительно получилось?

– Угу.

Выпускаю длинную струю пара, позволяя никотину слегка меня успокоить. Впервые за сегодняшний день я вижу на ее лице неподдельное счастье, и она принимается радостно хлопать в ладоши, как ребенок.

– Я знала, что у тебя получится. С самого начала это знала.

Я улыбаюсь. Ничего не могу с собой поделать и решаю пока что выбросить Дэвида из головы. Я разграничиваю. Сейчас речь идет о нас с Аделью. Ее брак меня не касается. И потом, я эгоистично умирала от желания поскорее все рассказать ей с самого утра воскресенья, как только проснулась.

– Мне так хорошо, – говорю я. – Даже подумать не могла, что две ночи нормального сна способны преобразить мою жизнь. У меня стало настолько больше энергии!

– Ну, давай же, рассказывай все по порядку! Как все получилось?

– Да как-то само собой, – пожимаю плечами я. – Это оказалось очень легко. Я уснула за чтением тетради, которую ты мне дала, и там Роб как раз нашел свою дверь в сновидении, так что, видимо, это каким-то образом просочилось в мое подсознание. Ну и, в общем, мне снился мой всегдашний кошмар: Адам потерялся в огромном старом заброшенном здании и зовет меня, я пытаюсь найти его, а какие-то темные щупальца отделяются от стен и пытаются добраться до моего горла…

Чувствую себя немного неловко, пересказывая все эти подробности, потому что они звучат так глупо, но Адель жадно слушает.

– А потом я остановилась и подумала: «Я не обязана тут находиться. Это всего лишь сон». И тогда она появилась на полу прямо передо мной.

– Дверь? – уточняет Адель.

Я киваю.

– Дверь от игрушечного домика, который был у меня в детстве. Такой розовый, с нарисованными бабочками. Только она была большая, как будто выросла вместе со мной. И она просто взяла и появилась из ниоткуда. При виде ее я вспомнила о доме, в котором я росла до того, как мои родители свалили в Австралию в попытке спасти свой прогнивший брак, и тогда я присела, открыла дверь и провалилась внутрь. И оказалась там. В своем старом доме. Он был точно таким, как в моем детстве.

– А с дверью что случилось?

– Я подняла глаза, и ее там уже не было. И тогда я поняла, что у меня получилось.

– И ты не проснулась? Когда поняла, что все контролируешь? У Роба только через пару раз стало получаться оставаться во сне, если я ничего не путаю.

– Нет, все было в полном порядке. – Напряжение, от которого мне казалось, что мой желудок связывается в узел, меня отпускает, и я с аппетитом принимаюсь за фаршированный рикоттой перец, прежде чем продолжить, наслаждаясь возможностью поделиться своим опытом. – Я побродила по дому, съела кусок маминого фирменного яблочного пирога, который лежал в холодильнике, а потом пошла в свою старую комнату, легла в постель и уснула.

– Ты пошла в постель? – В ее взгляде, устремленном на меня, изумление мешается с весельем. – Ты могла перенестись в любое место по выбору, но предпочла лечь спать? Ох, Луиза.

Она со смехом качает головой, и на этот раз уже не морщится. Мой рассказ заставил ее позабыть о боли.

– Но господи боже мой, как же я хорошо выспалась, – говорю я. – Несколько ночей прошло просто потрясающе. Думаю, я могу с чистой совестью сказать, что ты изменила мою жизнь. Я даже не подозревала, какой недосып у меня накопился за все это время.

Адель отправляет в рот небольшой кусочек питы с хумусом и качает головой, не переставая жевать, все еще под впечатлением.

– Ты легла спать.

– Знаю, знаю.

Теперь настает мой черед смеяться.

– Ты будешь чувствовать себя одинаково отдохнувшей, чем бы ты ни занималась в своем сне, – говорит она. – Можешь мне поверить. Ты сможешь отправиться куда угодно с кем угодно. Это твой сон. Ты заказываешь музыку.

– Гм, ты сказала, куда угодно с кем угодно? – вскидываю бровь я. – Тогда я выбираю Роберта Дауни-младшего. Впрочем, дальше постели мы все равно не уйдем.

Мы дружно хохочем, и я испытываю острый прилив нежности к ней. Она моя подруга. А я последняя дрянь. У нее не так много подруг, а та из них, которой она помогает, спит с ее мужем, который отвратительно с ней обращается. Класс. При мысли о том, что она мне помогает, я вспоминаю о Робе из тетради.

– Роб в своем сне отправился на пляж, – говорю я. – Он представлял рядом с собой тебя.

Мне нелегко упомянуть тетрадь: вдруг она вспомнит, сколько в ней подробностей, и решит забрать ее у меня? Но я уже наломала столько дров, что мне хочется хоть в чем-то поступить порядочно. Я не стану продолжать чтение, если ее это смутит.

– Ты точно не против, что я ее читаю? Там довольно много личных моментов. Мне немного неудобно читать про твое прошлое с другим человеком.

– Это было очень давно, – произносит она мягко, и на мгновение по ее лицу пробегает облачко, отбрасывая мрачную тень чего-то печального, но оно очень быстро проясняется. – Я знала, что проще будет дать тебе прочитать об опыте другого человека, чем пытаться объяснить все самой. Я не слишком хорошо умею объяснять.

Вспоминаю, как впервые увидела ее в офисе, перед тем как позорно сбежать и спрятаться в уборной. Она тогда показалась мне такой элегантной и уверенной, полной противоположностью этой нервной и вечно сомневающейся в себе женщине. Поразительно, насколько впечатление, которое мы производим на окружающих, не совпадает с нашим собственным видением самих себя. Интересно, какой вижусь ей я? Пухлой неопрятной блондинкой или еще кем-нибудь?

– Значит, ты не против?

– Нисколько, – качает головой она. – Можешь вообще оставить ее себе. Мне стоило бы выбросить ее еще много лет назад. Мы стараемся не вспоминать о том времени.

Я могу ее понять. Она потеряла при пожаре родителей, и это, должно быть, было ужасно. Но жизнь, стоящая за этими страницами, по-прежнему вызывает у меня любопытство.

– Вы с Робом до сих пор дружите?

Она никогда о нем не упоминает, и это кажется странным, учитывая то, как близки они были в Вестландз.

– Нет, – отвечает она, глядя в свою тарелку, и на этот раз ее лицо мрачнеет безо всяких облачков. – Нет. Он не очень нравился Дэвиду. Не знаю, где он сейчас.

Из глубины дома доносится звонок в дверь, Адель, извинившись, поспешно идет посмотреть, кто там. «Он не очень нравился Дэвиду». Очередное свидетельство склонности Дэвида к тотальному контролю, на которое мне предстоит найти способ закрывать глаза. А с другой стороны, может, теперь это вообще не моя забота. За эту неделю он ни разу не появлялся у меня на пороге и не обращал внимания на работе. Возможно, между нами все кончено. Ненавижу себя за то, какую боль эта мысль мне причиняет.

Адель возвращается, бормоча что-то о продавце полотенец, которых теперь где только нету, с нынешним-то кризисом в экономике, и я решаю не трогать больше тему про Роба. Не хочу случайно ляпнуть что-нибудь такое, что побудит ее забрать у меня тетрадь. Я и без того почти не понимаю этих двоих, которые внезапно стали такой важной частью моей жизни, чтобы рисковать потерять эту возможность пролить хоть какой-то свет на их прошлое. И раз Адель не имеет ничего против, уж наверное никому от этого хуже не будет?