Верный своему слову, отсутствует он всего два часа, и когда возвращается, я являю собой само смирение. Хотя эсэмэс от Луизы окрылило меня, я все еще не могу отойти от событий вчерашнего вечера и моего позорного провала. Меня погубила излишняя самонадеянность, и теперь от моей уверенности в себе ничего не осталось. Чувствую себя страшно одиноко.

– Я перенесла твои вещи в гостевую комнату, – тихо говорю я, когда он появляется на кухне, где я с подобающей случаю кротостью терпеливо его поджидаю.

Он возвращает ключ от кухонной двери обратно в замочную скважину; по меньшей мере, у него хватает совести выглядеть смущенным из-за того, что он запер меня в доме. Он какое-то время стоит ко мне спиной, потом поворачивается. Запал уже иссяк у нас обоих. Его плечи выглядят точно такими же поникшими, как и мои.

– Зачем ты выкрасила нашу спальню и коридор в эти цвета?

Он уже столько раз задавал этот вопрос, но мне нравится, что он говорит «наша спальня», как будто про нас еще можно сказать «мы».

– Цвета как цвета, – отвечаю я в точности так же, как все прошлые разы. – Они мне нравятся.

Он снова смотрит на меня таким взглядом, как будто я – незнакомое существо с другой планеты, которое без толку даже пытаться понять. Пожимаю плечами. А что я еще могу сделать?

– Гостевую комнату не крась.

Я киваю.

– Надеюсь, ты перебрался туда не навсегда.

Это мы с ним так разговариваем. Если так можно назвать этот процесс, в котором начисто отсутствует какое-либо взаимодействие. Пожалуй, лучше бы он сам глотал всю эту кучу таблеток, вместо того чтобы каждый день напиваться до одурения. Это не идет ему на пользу. Это не идет на пользу его будущему. Этому совершенно необходимо положить конец, но я сейчас не в той ситуации, чтобы на чем-то настаивать. Может быть, он остановится, когда все будет кончено. Может быть, тогда он позволит мне помочь ему.

Он уходит и скрывается в своем кабинете, пробормотав что-то насчет необходимости поработать. Разговор закончен. Видимо, при взгляде на меня ему захотелось бренди, и углубляться в размышления о причинах у меня нет никакого желания.

Позволяю ему удалиться и ничего не говорю о том, что мне известно: в кабинете у него припрятано несколько бутылок спиртного и в нашем браке я не единственный человек, у которого есть секреты, как бы надежно, по его мнению, он их от меня ни скрывал. Вместо этого я принимаюсь за то, что удается мне лучше всего, и начинаю готовить к ужину жаркое из барашка. В жарком на ужин есть что-то греющее душу, а это сейчас не помешает нам обоим.

Приправляю мясо розмарином и шпигую толстую кожу анчоусами, шинкую, поджариваю и тушу картошку и овощи на гарнир, и тут снова напоминает о себе разбитый висок. Я замазала синяк тональным кремом, и Дэвид, без сомнения, решил, что я прячу «фонарь» от него, но он ошибается. Я прячу его от себя. Мне стыдно за собственную слабость.

Накрываю в столовой, выставляю на стол наш лучший парадный сервиз, зажигаю свечи и раскладываю еду, потом зову его ужинать. Наливаю ему вина, хотя свой бокал наполняю обычным «Сан-Пеллегрино». Не знаю, зачем я все это делаю – то ли желая угодить ему, то ли пытаясь успокоиться после отвратительной вчерашней сцены. Вглядываюсь в его лицо в поисках признаков одобрения, но он едва замечает мои старания.

Еда стынет на тарелках, но ни он, ни я практически к ней не притрагиваемся. Я пытаюсь завязать разговор о его благотворительном проекте – как будто мне не плевать, – но он обрывает меня:

– Адель, что происходит?

Я вскидываю на него глаза, чувствуя, как внутри все завязывается в узел. В его голосе нет озабоченности, один лишь ледяной холод. Все это часть моего плана, но вовсе не то, чего я хочу. И вообще, сейчас пока еще не время. Пытаюсь придумать, что бы такое сказать, но все слова иссякли. Остается лишь надеяться, что в свете свечей я выгляжу привлекательно, несмотря даже на багровый фингал, который он старательно не замечает. Он откладывает нож с вилкой.

– То, что произошло перед тем, как мы переехали сюда, это было…

– Это была твоя вина. – Я вновь обретаю дар речи, хотя мой голос звучит почти визгливо, точно скрежет ногтей по доске. – И ты это знаешь. Ты сам так сказал.

– Я сказал это, чтобы утихомирить тебя. Сам я так не считал. Ты хотела начать все с чистого листа, и я попытался пойти тебе навстречу.

И как у него только хватает наглости так говорить?! Он трахает свою секретаршу. Хорошенький чистый лист, нечего сказать. Я опускаю свои приборы, осторожно пристраиваю их с краю тарелки. Столько сил вложено в этот ужин, и все зря.

– Я признаю, что наделала ошибок. И мне очень жаль. Ты же знаешь, что у меня есть проблемы. Думаю, переезд не пошел мне на пользу.

Он качает головой:

– Я не могу больше контро… не могу больше присматривать за тобой. В последний раз тебя спрашиваю: где ты была вчера вечером?

Контролировать. Вот что он собирался сказать. Он больше не может меня контролировать.

– Ходила гулять. И так загулялась, что совсем забыла о времени.

Мы смотрим друг на друга, я пытаюсь выглядеть как ни в чем не бывало, но он мне явно не верит.

– Честное слово, – добавляю я и немедленно жалею об этом.

Это именно то, что все говорят, когда врут. «Честное слово, мы с ней просто друзья». Именно это сказал мне Дэвид, когда мы жили в Блэкхите. Ну да, может, он с ней и не спал, но они были далеко не просто друзьями.

– Так не может дальше продолжаться, – произносит он.

Он имеет в виду нас или меня? Неужели хочет запихнуть меня куда-нибудь? В очередной санаторий, где мне «смогут помочь», только на этот раз на длительный срок? А сам смоется с моими денежками наслаждаться свободой? От этой мысли мне хочется плакать.

– Кажется, я несколько раз забывала принять таблетки.

Это рискованный шаг. Очень не хочется, чтобы он начал приезжать с работы, чтобы проследить, как я их принимаю. Мне необходим ясный ум, и вообще с головой у меня и так все в полном порядке.

– Я выровняюсь. Ты ведь знаешь.

Все снова как раньше, только на этот раз у него нет запаса любви ко мне, которая раньше поддерживала его до того момента, как я брала себя в руки. Этот колодец иссяк.

– Ты же знаешь, Дэвид, что никогда не сможешь уйти от меня, – говорю я. Произнести его имя вслух приятно. – Ты же знаешь.

Это угроза. Это всегда было угрозой.

И вот прошлое уже стоит между нами рядом с моим нетронутым жарким, луком-пореем в сливках, карамелизированной морковью и тремя типами картофеля, и я знаю: именно этим способом я сохраняю мой брак.

– Знаю, – говорит он, отодвигая свой стул. – Я знаю. – Не глядя на меня, он идет к двери. – Пойду приму душ и лягу.

– Я перекрашу спальню, – обещаю я, чтобы смягчить мои последние слова. – Если ты туда вернешься.

Он оглядывается и едва заметно кивает, но я по глазам вижу, что это ложь. Он хочет делить постель с одной-единственной женщиной, и это не я. Хотелось бы мне знать, чем сейчас занята Луиза. Думает ли она обо мне или о нем? Неужели все мои планы пойдут псу под хвост?

Ужин, судя по всему, можно считать законченным. Провожаю Дэвида взглядом, потом, когда под его весом начинают скрипеть ступени лестницы на второй этаж, поднимаюсь и залпом осушаю его бокал. Потом обвожу взглядом изысканно накрытый стол. Смотрю на едва тронутую еду. Сколько сил было положено на то, чтобы добиться этой жизни, о которой мне всегда мечталось. Пытаюсь удержаться от слез, чувствуя, как наливается болью разбитая скула. Потом делаю глубокий судорожный вдох. У меня никогда не было привычки чуть что плакать. Не знаю, что со мной случилось. Меня просто не узнать. Усмехаюсь сквозь слезы. По крайней мере, мое чувство юмора по-прежнему осталось при мне.

Ставлю противень из-под жаркого отмокать в раковину, и в это время раздается звонок в дверь. Резкий, отрывистый, требовательный. Выхожу в коридор и бросаю взгляд в сторону лестницы, но наверху шумит душ, и Дэвид, судя по всему, ничего не слышал. Затаиваю дыхание. Кто это может быть? Случайные люди мимо нас не ходят. Друзей у нас тоже нет. Только Луиза. Но она не пришла бы сюда. Или пришла бы? Не хватало только, чтобы она явилась сюда каяться. Это невероятно все усложнит.

Приоткрываю дверь на дюйм-другой и выглядываю в щелку. На второй ступеньке крыльца переминается с ноги на ногу нервозного вида молодой парень, точно не решаясь подняться выше.

– Чем могу помочь? – спрашиваю я негромко, приоткрыв дверь чуть шире.

– А доктор Мартин дома? Это Энтони. Скажите ему, что пришел Энтони. Я его пациент.

Он упорно смотрит себе под ноги, но потом все же поднимает глаза, и я вижу себя его взглядом. Утонченная красавица с подбитым глазом. Внезапно понимаю, что из событий вчерашнего вечера можно извлечь кое-какую выгоду. Оглядываюсь через плечо, как будто опасаюсь чего-то, прежде чем ответить:

– У него болит голова, он прилег. Прошу прощения.

Все это я произношу по-прежнему вполголоса. Хорошо, что у меня хватило ума не слишком разряжаться к ужину, иначе даже с фингалом я выглядела бы слишком недосягаемой, слишком далекой. На мне длинный сарафан на тонких лямках, волосы распущены. Он не может оторвать от меня глаз. Мне отлично знаком этот взгляд. Мужчины не раз так на меня смотрели. С изумлением, тоской и вожделением. Такой уж эффект я на них произвожу. Кажется, про Дэвида он уже и думать забыл.

– Я его жена, – говорю я, потом добавляю: – Я не могу с вами разговаривать.

Руки незваного гостя постоянно подергиваются, одной ногой он притопывает по ступеньке, но сам этого не замечает. На нем черная футболка с коротким рукавом, и на коже видны отчетливые следы уколов. Мне немедленно все становится ясно.

– Вам лучше уйти, – шепотом говорю я, слегка подавшись вперед, чтобы его взгляду открылся манящий вид на мое декольте. – Пожалуйста. – Приподнимаю руку, почти касаясь пальцами скулы, на которой багровеет синяк. – Сейчас не самый подходящий момент.

– У вас все в порядке? – спрашивает он.

Выговор, выдающий в нем выпускника престижной частной школы, совершенно не вяжется со всем остальным обликом.

– Прошу вас, уходите, – повторяю я, – кажется, он идет.

Подпускаю в голос восхитительную умоляющую нотку и закрываю дверь. Сквозь стекло я вижу, что он еще какое-то время топчется на крыльце, потом темный силуэт исчезает.

Прислоняюсь к деревянному косяку. Энтони. Это имя кажется мне божественной амброзией. Мои плечи расправляются, и позорный вчерашний вечер уже не кажется таким позорным. Может быть, мой план все-таки сработает.