Глава 20

Ковалев почуял опасность намного раньше, чем Наталья ступила на эскалатор. Он потому и пересел в пиццерию, что заметил слежку. Генерал определил бы наличие соглядатаев, даже если бы за ним следили высококлассные сотрудники ФСБ. Слишком уж много разных слежек видел, чтобы не научиться определять фокус чужого внимания. Полицейским же до оперативников ФСБ было как до Луны, причем от Проксимы Центавра. Они прохаживались вокруг кресел в зале ожидания, напускали на себя безразличный вид, но при этом не спускали с Ковалева взгляд, то и дело тыкая себя пальцами в уши, прижимая наушники гарнитур связи, и делали другие, совершенно дилетантские ошибки. И это было хорошо. Это означало, что ФСБ в операции не участвует.

Ковалев сделал важный для себя вывод – ловушка для Пичугина сработала, и сейчас все внимание Трифонова сосредоточено на незадачливом внештатнике, возомнившем, что может тягаться с опытным генералом ФСБ, ветераном разведки и контрразведки. Иначе сейчас наблюдение вели бы не обычные полицейские.

Второй вывод был еще важнее. Ковалев понял, что в операции участвует Евдокимова. Не надо было иметь семи пядей во лбу, чтобы понять ход событий. Сами по себе полицейские никогда бы не стали следить за ним. У них не было никакой, ровным счетом, мотивации для подобных действий. Точнее, дискредитирующей Ковалева информации. От Трифонова она тоже поступить не могла. Если бы у того возникли хоть минимальные подозрения, тут бы уже вовсю орудовала оперативная группа ФСБ. Слишком ценной была информация на диске, лежащем в наплечной сумке у Ковалева. Кто в таком случае мог привлечь полицейских на задержание действующего офицера федеральной безопасности? Только Евдокимова. Больше некому. А то, что она не приперлась одна, как Зверев, говорит, что она еще и умнее Михаила Ивановича. Значит, намного опаснее.

Это было и хорошо, и плохо одновременно. Хорошо потому, что Ковалев не считал полицейских, сколько бы их ни было, достойными противниками. Ну что они могут противопоставить? Число? Смех на палке. Снайперов? Тоже глупость, с учетом опыта Ковалева. Трифонов бы такой глупостью точно страдать не стал. А с полицейских станется. Они в своей службе ничего круглее ведра не видели и не держали ничего толще черенка от лопаты. Ловить клептоманов и гонять бабушек, торгующих у метро старыми книжками, вот это для них задача в самый раз. Ну, иногда, при большой удаче и при наводке от стукачей, взять воровского авторитета, пьяным, голым, безоружным, на бабе в сауне. Это сложнее, но тоже порой прокатывало. Но оперативник ФСБ, побывавший в самых горячих точках мира, им точно не по зубам.

Перед тем как перебраться в пиццерию, Ковалев прикинул стратегию и тактику дальнейших действий. Сдаваться он не просто не собирался, а даже не рассматривал такой вариант. Во-первых, задержание полицейскими закончится, как ни крути, передачей его Трифонову, на Лубянку. А там уже начнут разматывать так, что голова закружится. Припомнят и АКСОН, и другие делишки, которые удалось замять под шумок. Во-вторых, не было пока ни малейших причин сдаваться.

Широкие фрамуги окон, часть которых выходила на парковку у терминала, а часть сразу на летное поле, давали достаточный обзор, чтобы разработать вполне реалистичный план выхода из создавшейся ситуации. Подумав минуту, Ковалев даже решил, что такое развитие событий ему более выгодно, чем тихий отлет на ближайшем рейсе в Европу. Там бы пришлось искать контакты с ЦРУ, да еще так, чтобы не попасться своим, которых тут же поднимут на уши. Лучше устроить заварушку здесь, захватить самолет и еще в воздухе сообщить, кто осуществил захват, по каким причинам и с каким именно сортом цветов его надо встречать по ту сторону границы.

Для кого-то, возможно, камнем преткновения стал бы вопрос, как именно захватить самолет, когда кругом полиция, спецназ, осуществлявший обеспечение карантинных мероприятий, и снайперы из ОМОНа. Но для Ковалева такой вопрос не стоял. Он прекрасно видел, сколько вокруг полицейских, какова примерно их подготовка, решимость и прочие факторы. Минивэн, вставший прямо напротив выхода из терминала, тоже бросался в глаза. Там наверняка снайпер. Но в ту сторону Ковалев и не собирался прорываться. Ему было нужно на летное поле.

Безусловно, с той стороны тоже поставили снайпера. А то и двух. Но их Ковалев не боялся нисколько. Он уже продумал способ, с помощью которого, без всяких проблем, в полный рост, прошагает через все летное поле, прямо под прицелами снайперов, сядет в самолет, прикажет пилотам взлететь, и за все это время никто ни с какой дистанции не посмеет в него выстрелить. Его больше заботил выбор самолета, чем такие мелочи, как противодействие полиции.

Регистрация уже шла полным ходом, но Ковалеву было ясно, что спешить не следует и по купленному билету полететь не получится. Можно было захватить, в принципе, любой самолет, но все же тут нужно было взвесить различные доводы.

Пустой самолет не очень подходил. Он может оказаться неподготовлен, к нему могут, уже после захвата, приставить подложный экипаж из спецуры. Слишком опасно.

Самолет, уже набитый тремя сотнями пассажиров, годился куда больше. Но тоже являлся не лучшим выбором. Там начнется паника, всю эту толпу придется контролировать в одиночку, к тому же, чем больше заложников, тем громче дело и тем активнее попробуют провести операцию по освобождению. Начнут тянуть время, не дадут быстро взлететь, а там, может, применят какую-нибудь усыпляющую гадость, как в «Норд-Осте».

Идеальным вариантом был небольшой частный самолет. На них не летает абы кто, поэтому даже пять заложников будут иметь достаточный вес, особенно если это важные персоны. Управиться с пятерыми много проще, чем с сотнями, а проку от них, возможно, будет больше.

Прямо под окнами на летном поле стояли три небольших частных самолета, и один из них, когда вновь разрешили полеты, прицепили к тягачу и уже потащили в сторону взлетки. Это, безусловно, и был наилучший вариант. Оставалось найти лишь достаточно большой кусок ткани, размером с двуспальную простыню, и дело можно было считать сделанным. В принципе, годилась и скатерть, но лучше чуть-чуть побольше. Взгляд Ковалева остановился на большом рекламном баннере с названием пиццерии. Оценив его размер и вес, Ковалев понял, что пришло время действовать.

Для начала он незаметно достал пистолет «ПСМ» и переложил его в карман пиджака. Это оружие с низким останавливающим действием, но с высокой пробивной способностью малокалиберной пули. Оно понадобится в свое время, но чуть позже. Для начала нужен был старый добрый «ПМ». Благо Ковалев додумался забрать его у Витухина, а не бросить на месте убийства.

Привычным движением большого пальца Ковалев снял «ПМ» с предохранителя и, молниеносно вскинув его на уровень глаз, произвел четыре выстрела. Первая пуля сразила в грудь бармена под рекламным баннером. Тут же, на выстрел, отреагировали полицейские наблюдатели. Им достались три следующие пули.

С дистанции в двадцать пять метров генерал на спор попадал в донышко пивной бутылки, будучи уже изрядно навеселе. Ему не составляло ни малейшего труда попасть полицейским в голову, но он не стал этого делать. Конечно, не из жалости, а совершенно из других соображений.

У человека одно из самых болезненных мест – сустав плеча. Попадание пули туда вызывает такую боль, что человек, каким бы крепким он ни был, начисто теряет боеспособность, начинает орать, кататься по полу, заливать все вокруг кровью и оказывать на боевых товарищей другие деморализующие действия. Попасть противнику в плечо гораздо выгоднее, чем в голову. Тот, кому попали в голову, лежит себе тихонько и не становится союзником. А вот если в плечо, то можно быть уверенным, что оставшиеся в строю полицейские скорее бросятся оказывать помощь раненым, чем совершать какие-то рациональные действия.

Так и вышло. Поразив трех полицейских в незащищенные бронежилетами плечи, Ковалев сразу получил трех верных союзников – кричащих, катающихся по полу бойцов, требующих немедленной помощи. Люди, мирно дремавшие в креслах зала ожидания, после первого же выстрела вскочили на ноги, а когда увидели раненых, заливающих пол кровью и орущих не своим голосом, бросились бежать к выходу.

Ковалев поставил «ПМ» на предохранитель, сунул его за пояс, а из кармана вытащил «ПСМ». Пришла очередь его быстрых, точных пробивных пуль. Первая из них сразила в ногу женщину, держащую за руку семилетнего мальчика. Вскрикнув, женщина рухнула на колени, а мальчишка завизжал, громко и пронзительно, именно как нужно для паники. Вторая пуля из «ПСМ» попала в стекло у эскалатора. Дырочка вышла совсем небольшой, но Ковалев знал, что нужно сделать, чтобы устроить настоящий хаос, с которым полицейским будет не справиться. Он схватил тяжелый барный табурет, разогнался и, как копье, метнул его в это стекло так, чтобы попасть рядом с пробитым пулей отверстием. Табурет пролетел над головами толпы, стремящейся к эскалатору, ухнул в стекло, то не выдержало и посыпалось вниз водопадом сверкающих алмазных брызг.

Люди в толпе, ближе к эскалатору, увидев открывшуюся перед ними пропасть, уже не защищенную стеклом, попытались остановиться. Но задние ряды напирали, толпа не вписывалась в узкое горлышко эскалатора, и люди с криком посыпались со второго этажа вниз, на асфальт перед входом в терминал. Падали жестко, ломали руки и ноги, а сверху на них валились другие. Крик стоял непрерывный, истошный, кого угодно способный привести в смятение.

Кого угодно, но не Ковалева. Тот спокойно перемахнул через стойку бара, сорвал баннер, скомкал его, сунул под мышку и направился к рыдающей на коленях женщине, не способной подняться на ноги. Мальчик продолжал держать ее за руку. Ковалев рванул его за шиворот, словно мешок, и поволок к окну, смотрящему на летное поле.

Два выстрела из «ПСМ», удар ногой, и стекло осыпалось наружу, открыв выход к самолетам. Ковалев швырнул вниз скомканный баннер, на него, пинком, отправил брыкающегося мальчишку. Ковалева не волновало, сломает себе ребенок что-нибудь или останется невредим. Лишь бы живой да верещал погромче, остальное не важно. Другого назначения в плане Ковалева для ребенка не было.

Ковалев собирался уже отстегнуть ремень от сумки, чтобы по нему спуститься как можно ниже, но на всякий случай осмотрел зал на предмет возможного преследования. И вовремя – к нему мчались еще трое полицейских из тех, что охраняли выход в периферийные помещения второго этажа. Ковалев произвел по ним три выстрела из «ПМ», словно по ростовым мишеням, куда придется. Полицейские рухнули как подкошенные прямо ему под ноги. Ковалев вынул у них из пистолетов магазины с патронами, сунул их в карман пиджака и собирался вернуться к окну, но заметил еще троих. Суетиться не было смысла. Пока толпа ломится к эскалатору, пока люди, не вписавшиеся в узкое горлышко, падают со второго этажа, можно было не опасаться, что кто-то из полицейских прорвется наверх. А на втором этаже вряд ли их больше, чем эти шестеро.

Впрочем, настроены они были куда решительнее первых, сразу вскинули оружие. Но очень медленно. Очень. Когда ты занимаешься огневой подготовкой от силы раз в месяц, отстреливая при этом не больше десятка патронов, не научишься стрелять ни быстро, ни метко. Особенно когда на переаттестации достаточно выбить двадцать одно очко из тридцати возможных, днем, по неподвижной мишени номер четыре, с двадцати пяти метров, чтобы получить оценку «хорошо».

Ковалев же одно время проводил в тире по три-четыре часа три раза в неделю, больше пяти лет подряд, отстреливая по сотне патронов за тренировку. Стрелял он из всех видов оружия, с обеих рук. Поэтому не волновался нисколько, прекрасно понимая, что на бегу, в нервозной обстановке, когда люди кричат снаружи, люди кричат вокруг, а пол сделался скользким от крови раненых товарищей, ни один из полицейских не попадет в него даже случайно. Впрочем, ожидать стрельбы он и не собирался. Два его выстрела гулко прозвучали, отлетев эхом от стен, когда полицейские еще не успели поднять оружие на уровень глаз. Одному пуля попала в плечо, он закрутился волчком и выстрелил себе под ноги. Его пуля звонким рикошетом отлетела от бетона, взвыла, разрывая воздух на траектории, и прошила стекло в витрине пиццерии. Второму полицейскому Ковалев прострелил горло, тот рухнул на колени, хрипя и захлебываясь, затем по инерции повалился лицом вниз. Рука его судорожно дергалась, палец надавил на спусковой крючок пистолета, зажатого между грудью и полом, глухо бабахнули три выстрела, пока затвор не заклинило, прижав тканью бронежилета.

Пули с визгом устремились вдоль пола, но Ковалев, ожидая такой ситуации, с разбегу запрыгнул на ближайший столик, чтобы его случайно не достало. Заодно он изменил позицию, не дав возможности прицелиться третьему полицейскому, а сам, присев на одно колено, произвел точный выстрел в голову, метров с пятнадцати.

К сожалению, времени на все ушло довольно много, секунд тридцать. За это время мальчишка, выброшенный в окно, уже успел отбежать на приличное расстояние. Не повредил ничего, упав на ткань баннера.

«Надо было самому сломать ему ногу», – запоздало подумал Ковалев деловито, без лишних эмоций.

Но гнаться теперь за ребенком было слишком опасно и глупо, так как снайпер в любой момент мог произвести по Ковалеву точный выстрел из укрытия.

Недолго думая, Ковалев, как коршун, метнулся в толпу, пробивающуюся на эскалатор, и выхватил первую попавшуюся девочку лет десяти. Ее отца ударом ноги он отправил в полет через выбитое окно. Тут Ковалев уже не стал рисковать, сначала прострелил девчонке лодыжку, а уже потом скинул вниз на скомканный баннер. На ее визг он обращал внимание не больше, чем авиационный техник обратил бы внимание на вой самолетной турбины.

На летное поле выехал автобус, из него выскочило пятеро омоновцев с автоматами. Двое рванули к мальчику, остальные залегли, готовые открыть огонь.

– Идиоты, – вслух произнес Ковалев, поднял с пола полицейскую рацию и произнес в эфир: – У меня заложник. Ребенок. Девочка. Если хоть кто-то перднет в мою сторону, не то что выстрелит, я, прежде чем вы меня возьмете, размотаю кишки этой девчонки по всему летному полю. А вы их будете потом собирать.

Он отшвырнул рацию, отстегнул ремень от сумки и накинул его петлей на стойку перил. Схватившись рукой за него, прижав к груди сумку с драгоценным диском, Ковалев соскользнул наружу, на подушку баннера.

Дальше надо было позаботиться о безопасности от снайперов. Подхватив визжащую девчонку и прижав ее к себе, Ковалев накинул на себя баннер, как балахон, прострелил на уровне лица отверстие, чтобы смотреть, и спокойно направился через летное поле к частному самолету, от которого отцепляли тягач. Определить под покрывалом, где тело Ковалева, а где девочки, не смог бы никакой снайпер. Такая маскировка полностью исключала возможность выстрела.

Наталья не успела подняться по эскалатору и на треть, когда наверху началась стрельба. Она рванула было вперед, но было поздно – посыпались стекла, часть людей начала падать наружу, а часть, в панике, бросилась на эскалатор, волной сметая все на своем пути. Наталья лишь успела перепрыгнуть через перила и снова оказаться в начальной точке – на первом этаже.

На летное поле тоже посыпались стекла, потом сверху в траву упал зеленый рекламный баннер, а следом, размахивая руками и ногами, на ком ткани повалился мальчишка. Наталья сжала кулаки в бессильной злобе. На второй этаж не попасть – оттуда валит толпа. Снаружи паника. Стекла наверняка с разбегу не прошибешь, скорее сама в лепешку.

«Этот гад снова все предусмотрел, – подумала Наталья, чувствуя, как холодеет спина. – Неужели опять уйдет, оставив после себя кучу трупов? Как тогда, с Мишей».

Она прекрасно понимала, что до Миши ей далеко. У него был АКСОН, но кроме него еще и подготовка десантника, предельная решимость, воля к победе. С другой стороны, сейчас и Наталья ощущала такую решимость, что кровь едва не вскипала в жилах.

– Головин!!! – во всю глотку закричала она. – Кто-нибудь! Мне нужен пистолет!

Головин выскочил из дежурки, но стекающая сверху толпа разлилась внизу, отделяя Наталью от генерала. Стрелять в стекло он тоже не мог, слишком высок был риск попасть в мечущихся людей.

– Прикажите пропустить меня на летное поле! – выкрикнула Наталья. – Иначе Ковалев уйдет!

– Там снайпер! – попытался успокоить ее Головин. – Возвращайтесь в дежурку, ему не дадут уйти!

– Не поможет снайпер! Черт…

До Головина начало доходить, что Ковалев совсем не легкий объект для задержания и что Наталья действительно лучше всех знает, что теперь предпринять.

– Хорошо, я передам охране! – выкрикнул он и скрылся в дежурке.

Наталья рванула в сторону летного поля единственно известным ей путем – через зону вылета, через зону досмотра. Но это было непросто. Мечущиеся вокруг люди, брошенные чемоданы не позволяли ей двигаться так быстро, как она могла и как хотела. Приходилось проталкиваться, протискиваться, перепрыгивать, огибать, теряя драгоценные секунды. По громкой связи зазвучали призывы успокоиться, но они действовали слабо. Терминал, переполненный людьми, ожидающими посадки на задержанные рейсы, представлял собой настоящий ад, только вместо мечущихся в мучениях грешников его наполняли мечущиеся в панике пассажиры. Наталья поняла, что ей понадобится не менее трех, а то и четырех минут, чтобы оказаться на летном поле. За это время Ковалеву ничего не стоило просто обогнуть угол терминала и прямиком направиться к самолету, которому завершали предполетное обслуживание.

Ковалев так и сделал. Не опасаясь снайперского выстрела под покрывалом, прижав к себе девочку, он уверенно двигался к цели, боясь лишь того, что от самолета откатят трап раньше, чем он до него доберется. Лимузин, который привез пассажиров, стоял неподалеку, но трудно было понять, перебрались они уже в салон самолета или ждут указаний. Скорее всего, они на любые указания в создавшейся обстановке наплюют и пойдут на взлет, чтобы поскорее убраться из аэропорта, оказавшегося столь неприветливым. Так что надо было спешить.

Ковалев не боялся, что группам захвата дадут команду брать его живьем. Омоновцы как залегли в траве у рулежной полосы, так там и лежали. После устроенного Ковалевым на втором этаже ни у кого не оставалось сомнений, что он, при любой попытке задержания, сначала свернет девочке шею, как обещал, а потом уже будет думать о чем-то другом.

Справа послышался звук автомобильного мотора. Ковалев повернулся, чтобы получить возможность оценить происходящее через простреленное отверстие в покрывале. И оторопел. На него, по бетонке, проходящей вдоль терминала, мчался топливный заправщик. По чьему приказу, не ясно, кто за рулем, не ясно, но Ковалева накрыло волной такого ужаса, который он испытывал всего один раз в жизни. С топливозаправщиком у него возникли самые кошмарные ассоциации. В прошлый раз, когда Ковалев пытался продать АКСОН, именно бензовоз превратился в оружие возмездия, управляемое Зверевым. Тогда погибло много людей, сгорели все образцы, да и сам Ковалев едва не погиб.

«Евдокимова?» – мелькнуло у него в голове.

От этого стало еще страшнее. История с АКСОНом, произошедшая пятнадцать лет назад, которая и так имела немало элементов похожести с событиями сегодняшнего дня, словно по волшебству повторялась, причем в деталях. Снова АКСОН, снова Ковалев на грани провала, снова дорога каждая секунда, и снова на него несется бензовоз, раскачивающийся под тяжестью топлива в цистерне.

Но вдруг новое движение привлекло внимание Ковалева. Он повернулся и через отверстие в покрывале увидел Наталью. Она, прорвавшись через зону досмотра, остановилась в прозрачной «кишке» перехода, ведущего на летное поле. Их взгляды встретились, разделенные расстоянием в сотню метров, но оно ничуть не ослабило накала. Словно две шпаги скрестились с такой силой, что с клинков посыпались искры.

Но это длилось лишь миг. Поняв, что за рулем заправщика не Наталья, Ковалев едва не рассмеялся. Ужас, обуявший его, отступил и моментально сменился волной эйфории. Нет, история не повторялась! И Ковалев уже не ощущал себя на грани провала. Нет, все наоборот! Он полностью контролирует ситуацию! И сейчас это докажет.

Нормально прицелиться по приближающейся машине было невозможно, так как мешало покрывало. Но Ковалев, не жалея патронов, произвел четыре выстрела с бедра, прямо из-под ткани, корректируя наводку на цель по рикошетам от попаданий. Пара пуль пробила дырки в капоте бензовоза, третья ударила в стекло, а четвертая попала точно в лицо водителя, выбив ему мозги. Тело его задергалось в хаотичных конвульсиях, нога, распрямившись, ударила по тормозам. Колеса тяжелого автомобиля заблокировались, машину занесло, поставило поперек хода движения, и через миг она перевернулась, покатилась по бетону, как сбитая шаром кегля. Цистерна, не приспособленная к подобным нагрузкам, пошла вмятинами, съежилась, напоминая сушеную сливу, а затем ее разнесло силой внутреннего гидравлического удара. Два десятка тонн первоклассного авиационного керосина хлынули на бетон, как цунами на пологий берег одинокого острова, но не воспламенились. Добравшись до прозрачных стен терминала, волна авиационного топлива подлетела вверх брызгами на высоту второго этажа, а затем отхлынула, дав обильную пену и завертевшись круговоротами.

Достав бесполезный уже «ПСМ», Ковалев взвел курок и, откинув покрывало, прикрывшись девочкой, как щитом, метнул пистолет в сторону терминала.

Наталья поняла, что задумано, когда находилась уже на середине пандуса, проходящего внутри прозрачной трубы. Пистолет, брошенный Ковалевым, мчался по баллистической траектории, вертясь в воздухе, а Наталья уже живо представляла, что будет дальше. Она резко затормозила и рванула обратно, понимая, что даже АКСОН не даст ей возможность противостоять тому, что начнется с этой стороны терминала через миг.

Пролетев чуть больше двадцати метров, «ПСМ» плюхнулся в еще бурлящую лужу авиационного керосина. От удара о бетон шептало сорвало с боевого зацепа, курок ударил по бойку, прокалывая капсюль, и из ствола, вместе с пулей, полыхнуло раскаленными до тысячи градусов газами. Керосин в месте выстрела воспламенился мгновенно. Пламя метнулось ввысь, кольцом распространяясь в стороны, и вскоре объяло бетон по всей зоне разлива, а также забрызганные топливом стекла. Воздух, потеряв ушедший на реакцию кислород, сжался, образовал вакуум, как при срабатывании боеприпаса объемного взрыва, и потоком устремился из здания терминала наружу, пытаясь заполнить пустоту, которую так не терпит природа. Наталью сбило с ног и поволокло в пылающее позади нее высокотемпературное пламя. К счастью, синтетический материал прозрачного тоннеля размягчился от жара, просел под натиском внешнего давления и намертво запечатал проход. Движение воздуха прекратилось, Наталья замерла, лежа на полу, чувствуя себя рыбой, которую выкинуло на сушу.

«Теперь представляю, как же ты, гад, испугался, когда Миша устроил тебе такое же представление», – подумала она в адрес Ковалева.

Но разлеживаться было некогда. У генерала были все шансы уйти, так как теперь у него не было необходимости сковывать свои движения покрывалом. Теперь столбы дыма и пламени защищали его и от снайперов, и от любого вторжения со стороны терминала. Впрочем, он все же решил подстраховаться, не бросил девочку, а оглушил ее ударом кулака в лоб, закинул за спину, как мешок с картошкой, и рванул бегом к самолету, запустившему турбины. Добравшись до него, Ковалев понял, что трап уже убран, а люк закрыт. Но он знал, что делать и в этом случае.

Направив ствол пистолета на пилотов, он жестом показал им, что повредит выстрелами механизацию крыла и сделает взлет невозможным. Рисковать пилоты не собирались, прикинув, что пуля может повредить не только приводы, но и задеть топливный бак, тоже размещенный в крыле. Они открыли люк, а бортинженер бросился через салон, чтобы достать и спустить вниз легкий бортовой трап. Увидев, что люк открывается, Ковалев бросил на бетон пришедшую в себя девочку, поставил ей ногу на грудь, чтобы не дергалась, и сменил магазин в пистолете на трофейный.

Наталья поняла, что Ковалев уйдет. В ее восприятии история с АКСОНом тоже повторялась, но несколько под иным углом зрения, чем в восприятии генерала. Пятнадцать лет назад она тоже успела оказаться в гуще событий, но уже не в силах была что-то изменить. Она лишь наблюдала, как полыхали тонны разлитого Мишей бензина, выжигая все надежды Ковалева на светлое будущее, а сам он драпал, спасая шкуру. Все это в точности повторялось и теперь. Только теперь Ковалев драпал за границу, где его будет уже не достать, а светлое будущее увозил с собой.

«Нет уж дудки!» – со злостью решила Наталья, пытаясь найти хоть малейший выход из ситуации.

Ковалев, как обычно, предусмотрел все и подстраховался со всех сторон. Обычному человеку и даже отряду спецназа нечего было и думать остановить его на пути к цели. Это удалось только Мише при помощи АКСОНа. Да и то ценой собственной жизни. Но именно в этот миг Наталья поняла главное – она, так же, как Зверев, готова принести себя в жертву, только бы не корить себя в будущем за то, что позволила Ковалеву уйти.

От жара бушующего снаружи огня из окон посыпались стекла. Пламя ворвалось в терминал, заполняя его дымом, высасывая из него воздух. Наталья поняла, что единственным выходом может стать прыжок со второго этажа. На бетон. С разбегу. Через бушующее внизу пламя. Без малейшего понимания, удастся ли перепрыгнуть море огня и какое действие он на нее окажет.

Конечно, для обычного человека такой трюк был бы решительно невозможен. Но АКСОН давал надежду, хотя и призрачную. Наталья не представляла в полной мере его возможностей как медик, не верила в чудеса, но ей приходилось видеть, на какие поступки способны люди, у которых в критической ситуации пробуждались скрытые резервы организма. А ведь АКСОН, по сути, пробуждал именно их, просто в более контролируемом режиме.

Сверху падала вода из форсунок противопожарной системы. Наталья промокла до нитки, но не замечала этого, отмечая про себя лишь то, что способствовало эффективности действий или мешало ей.

Вырвавшись на второй этаж, Наталья, уже не думая, что может ждать впереди, разогналась до предельно возможной скорости. Она не представляла, насколько быстро двигалась, лишь ощутила, как в лицо упруго ударил воздух. В детстве она любила, катаясь на машине с отцом, высовывать из окна ладошку, ощущая твердость невидимой среды. Сравнив тогдашнее ощущение на скорости около ста километров в час, она особой разницы не ощутила.

Перед самым прыжком она закрыла лицо ладонями, чтобы уберечь глаза от огня. Подобно пятидесятикилограммовому ядру, пущенному из катапульты, она промчалась сквозь столб огня и дыма так быстро, что кожа едва ощутила жар. Затем удар, перекат, и все с закрытыми глазами. Но при этом мозг совсем иначе, чем раньше, обрабатывал сигналы вестибулярного аппарата. Теперь он, при необходимости, транслировал их непосредственно в зрительное поле мозга, выдавая воображаемую картину положения тела в пространстве как бы при взгляде со стороны.

Пламя осталось за спиной, это чувствовалось. Наталья вскочила на ноги и открыла глаза. От волос пахло паленой шерстью, но, проведя по волосам, стало ясно, что опалились и съежились только кончики. А вот лосины от огня пострадали куда серьезнее – тонкая синтетическая ткань спеклась, съежилась и осыпалась, оставив Наталью лишь в топике и нижнем белье.

«Плевать!» – отогнала она неожиданно нахлынувший приступ смущения и рванула к самолету.

Но и тут Ковалев оказался быстрее. Когда Наталья оказалось под фюзеляжем, трап уже подняли, а люк довольно быстро закрывался. Раздумывать было некогда. Наталья прыгнула по-кошачьи, с прогибом, в нужный момент поймала опору руками о край люка, оттолкнулась, как гимнастка, прыгающая через коня, и остановилась, только ощутимо ударившись в противоположную переборку. Люк закрылся наглухо, мощнее взвыли турбины.

Вскочив на ноги, Наталья сразу увидела Ковалева. Он и она оказались на противоположных концах прохода между креслами, словно два стрелка на Диком Западе на разных концах улицы перед поединком. Вот только у Ковалева был пистолет, а Наталья оказалась перед ним безоружной. Их взгляды встретились, теперь уже на короткой дистанции, глаза в глаза. У обоих в голове пронеслась целая буря воспоминаний, связанных событиями пятнадцатилетней давности. Пламя, полыхающее у терминала, пробивалось через иллюминаторы и плясало в их темных зрачках.

Несколько человек испуганно ёжились в креслах. Азиаты, китайцы или японцы, Наталья не фокусировала на них внимание. А раненую девочку Ковалев держал за волосы. Увидев Наталью, он отпихнул от себя заложницу, та упала в кресло и затихла, дрожа от страха, о больной ноге она уже не думала, кровь остановилась и запеклась.

– Решила Мишин подвиг повторить, сучка? – прошипел Ковалев с торжеством в глазах.

– Были бы вы моим подчиненным, я бы только за это слово вас уволила, – ответила Наталья, не сводя взгляд с пистолета.

Даже в такой ситуации она не могла заставить себя проявлять неуважение к старшему, хотя бы на словах. При этом она трезво оценивала свои шансы и понимала, что человеческое тело ни при каких обстоятельствах не способно двигаться так быстро, чтобы уклониться от пули.

– Трусики у тебя ничего, симпатичные, хороший вкус. – Ковалев заржал и направил пистолет Наталье в живот. – Жаль только, никто уже не оценит.

И тут произошло то, чего сама Наталья не ожидала. Прямо в пространстве ее воображение прочертило яркую линию, выходящую из ствола пистолета и ведущую ей прямо в живот. Сразу стало понятно, что это вычисленная мозгом траектория полета пули, определенная по изометрическим искажениям круга, образованного срезом ствола. Она увидела палец Ковалева, который потянул за спусковой крючок. Адреналин потоком хлынул в кровь, и Наталья поняла, что при таком представлении выстрела она успеет увернуться не от пули, а уйти с траектории выстрела раньше, чем Ковалев выстрелит.

Наталья резко развернула корпус так, чтобы линия траектории прошла мимо ее живота. Грохнул выстрел, девятимиллиметровая пуля шмелем прогудела в паре сантиметров от кожи, не причинив вреда, и прошила переборку у люка. Наталья, не теряя времени, сделала рывок вперед, провоцируя Ковалева на еще один выстрел, но в последний момент снова ушла в сторону, запрыгнув ногами на кресло.

Пуля снова прошла мимо, но Наталья поняла – чем меньше дистанция, тем сложнее мозгу просчитывать положение ствола из-за больших изометрических искажений и внесения большей погрешности. Теперь траектория пули виделась не как линия, а как довольно широкий вероятностный конус, более яркий в центре и размывающийся по краям. Конус, как луч фонаря, метнулся ей в лицо, а метка спускового усилия почти моментально оказалась в желтой зоне. Наталья едва успела присесть, пуля чиркнула по волосам, даже чуть зацепив кожу.

Но зато теперь Наталья оказалась в очень выгодной для нее позиции – сидя, опираясь руками о спинку переднего кресла, словно кошка. Один прыжок, и она, оттолкнувшись руками и ногами, ударом плеча сбила Ковалева с ног, одновременно ухватив руку с пистолетом. Наталья боялась, что Ковалев вывернет оружие и уже в упор прострелит ей сердце. Поэтому ее усилие было направлено от себя, чем и воспользовался Ковалев.

Все время, пока он стрелял, он не видел Наталью, она исчезала и всякий раз возникала в новом месте, а он никак не мог уловить ее движений и сработать на упреждение. С каждым ее броском он все более явственно понимал, что проиграл. Сдаваться не было смысла. Он ей живой не нужен, а пройти круги ада в тюрьме, даже если его и сольют втихаря, он считал выше своих сил.

Ощутив, что Наталья не позволяет ему направить оружие на нее, Ковалев понял, что ничего не мешает ему направить ствол себе в голову. Его глаза в последний раз встретились с глазами Натальи, грянул выстрел, и пуля, войдя в подбородок, вынесла генералу всю затылочную кость, вместе с мозгами. Комок густой крови и жира струей ударил в переборку и пятном остался на двери, ведущей в кабину пилотов. От пули в двери, чуть ниже пятна, тоже осталось небольшое отверстие.

Наталья отпихнула от себя мертвое тело, слушая, как затихает вой выключенных турбин. Она села рядом с девочкой, осмотрела ее ногу и произнесла:

– Ничего, милая, все теперь будет хорошо.

Люди в салоне высунулись из-за спинок кресел, но Наталья не обращала на них внимания, лишь автоматически пересчитала – трое. На полу валялась оброненная Ковалевым сумка с похищенным диском. По взлетке, в сторону самолета, двигались несколько полицейских машин, «Скорая» и две пожарные, прорвавшиеся в обход пламени через технический въезд.

– Все теперь будет хорошо, – бормотала Наталья, поглаживая девочку по голове.

Экстремальный режим, на который ее вывел АКСОН, давал о себе знать. Пот стекал ручьями по всему телу, мышцы ломило от боли, есть хотелось так, что в глазах темнело, а в голове пели огромные медные трубы.

Наконец нога Ковалева перестала дергаться, и сделалось еще спокойнее.