Глава 11

Несмотря на чувство вины за неуклюжую реплику на совещании штаба ТОРС, Пичугин находился в приподнятом расположении духа. И даже более того. Следуя за Натальей, он едва сдерживал улыбку. Нет, новая знакомая не смешила его. Это было совершенно иное чувство, прямо противоположное насмешке. Пытаясь понять, почему губы расползаются в глупую улыбку, Пичугин осознал, что ему нравится смотреть на фигуру Натальи и вообще на нее.

«Влюбился? – мысленно спросил себя Олег. – Возможно. Более чем. Мне нравятся такие женщины. На нее очень приятно смотреть. Впрочем, не только смотреть тоже, наверное, приятно».

За последнюю мысль он себя мысленно приструнил, чтобы она не развивалась в начатом направлении. Еще было интересно, на какой машине она ездит. Должность высокая, но вряд ли зарплата как у депутата Госдумы. Так что «Ламборджини» или «Бугатти», конечно, увидеть он не ожидал. Хотя, наверное, ей бы пошло что-то такое, безудержно мощное, эмоциональное и функционально бессмысленное. Скорее каприз, чем машина. Но в более скромном ценовом диапазоне вполне мог оказаться какой-нибудь европейский спорт-купе. Но Наталья подвела его к серебристой «Шкоде-Йети», стоящей под фонарем на парковке. Пичугин хмыкнул. Капризом тут и не пахло. Функционал в чистом виде. Но это не вызвало разочарования, скорее напротив, некое уважение за отсутствие расточительности.

Наталья заняла место водителя, завела мотор, включила фары. Пичугин устроился рядом. Он не мог не отметить, что в ночной полутьме ее лицо, выхваченное только мягкой подсветкой приборов, приобрело, кроме естественной красоты, еще некую таинственность. Сердце неожиданно перешло на повышенные обороты. И пахло от нее… Нет, не духами. Это был именно ее запах, такой же тонкий и загадочный, каким выглядело лицо в затейливых переплетениях света и тени.

Вырулив со стоянки возле Роспотребнадзора, Наталья остановилась у светофора при выезде на Новослободскую.

– Олег Иванович, вы давно знаете Ковалева? – несколько неожиданно спросила она.

– Лет пять, нет, точно пять. А вы?

– Пятнадцать будет осенью этого года. В сентябре.

Пичугин хотел спросить, отчего такая точность, но не стал. Наталья, кажется, имела пунктик в точности.

– Вы ему доверяете? – Она тронула машину, дождавшись разрешающего сигнала.

– Я перед ним отчитываюсь. Если суть вопроса в том, сделал ли он что-то худое мне лично, то нет. Мне не за что его ненавидеть. Но и любить не за что. Такой типаж не рассматривается мной в качестве кандидатов в друзья. Я не люблю панибратство, не люблю грубость и не очень люблю людей, которые это оправдывают своим статусом. Если же вы именно о доверии, то в системе ФСБ доверять я привык только одному человеку – себе самому. Вы лучше объясните, чем именно решили меня нагрузить по своей части. Я ведь, как вы понимаете, специалист совершенно иного профиля.

– Профиль тут не имеет большого значения. Важно собрать цельную, а главное убедительную, аргументированную картину. Смысл в том, чтобы разуверить начальство в радужности ситуации, в иллюзии того, что все под контролем и уляжется само собой.

– На совещании прозвучало, что не было других обращений в «Скорую». Вы не допускаете, что все действительно имело локальный характер и уляжется само собой.

– Знаете, кем я себя считаю? – Наталья покосилась на Пичугина. – Я себя считаю разумной перестраховщицей.

Пичугин едва не крякнул от неожиданности. Точно так же, совсем недавно, он охарактеризовал сам себя, когда увидел на «хвосте» машину Кирилла Стежнева.

«Мне сейчас только знаков судьбы не хватало», – подумал он, стараясь успокоиться.

– Я уже говорила, но сейчас повторюсь. Я не верю в террориста. Я предположила его только потому, что у нас нет пока других версий, более подтвержденных и правдоподобных. Я верю в природный источник, и он должен быть, он у нас под носом. А мы смотрим и, как говорится, за деревьями не видим леса. Вы аналитик. Возможно, вам под силу собрать цельную картину из разрозненных данных. Сможете?

– Я постараюсь. Но должен предупредить, что всегда привык строить теорию на основе фактов, а не пытаться притянуть за уши факты к теории. Даже если их надо притянуть к теории, выдвинутой столь… – он поискал наиболее подходящее определение, – завораживающей женщиной.

– Лихо, – усмехнулась Наталья. – Пятерка за храбрость, тройбан за самоконтроль и двойка за самонадеянность. А за спешку вообще кол.

– Надеюсь, не в сердце?

– Спасибо, что вы немного разрядили обстановку… Впрочем, нам предстоит бурная ночка, так что, может, сразу перейдем на «ты»? – предложила Наталья.

– С такими формулировками мой тройбан может быстро сползти до неуверенной единицы, – рассмеялся Пичугин.

– А вы тренируйтесь, милейший. Мужчинам это вообще полезно.

– Принял, умолкаю, весь превратился в слух. И я не против на «ты».

Наталья отметила про себя, что Пичугин умел выдерживать тонкую грань между пикантностью и пошлостью. Сама того не желая особо, или, скорее, на подсознательном уровне, она его подвела к этой грани, но он, несмотря на первоначально выписанный тройбан, с честью выкрутился из двусмысленной ситуации. Наталья терпеть не могла пошляков, но и с ханжами не желала иметь дел.

– Давай тогда я опишу два главных пункта своей позиции, – предложила Наталья. – Первый – это то, что Ширяев заразился от казаха, а не казах от Ширяева, как все первоначально думали.

– Мне показалось, что Олейник до сих пор не уверен.

– Мне тоже. В чем-то он прав, болезнь может протекать по-разному, есть как усугубляющие факторы, ускоряющие развитие симптоматики, так и, наоборот, ослабляющие.

– Например?

– Например, прием антибиотиков. Человек лечится от чего-то, принимает курс антибиотиков, и в это время в его организм попадает чумная палочка. Антибиотики ее в какой-то степени подавят, дадут человеку время, задержат появление симптомов. Не более того, но часы по развитию наблюдаемых симптомов сверять нельзя. У двух людей, заразившихся в одно время, разгар болезни и летальный исход могут наступить с очень большим интервалом.

– Ты понимаешь, что, с моей точки зрения, это скорее камень в огород твоей теории, чем ее доказательство? – напрямик спросил Пичугин.

– Конечно. Время смерти казаха лишь опосредованно связано с моментом его заражения. В теории Ширяев мог заразиться раньше казаха, а прожить дольше. Но есть такая штука, как интуиция.

– Ты на нее полагаешься?

– Она меня редко подводит, – ответила Наталья неожиданно сухим тоном.

Пичугин не понял, чем мог ее задеть, но решил попусту не бросаться словами и вопросами личного характера. В этой женщине действительно таилась некая загадка, это не было иллюзией, результатом игры теней на ее лице при поездке по ночному городу.

– Как бы там ни было, я лично буду придерживаться наиболее вероятной версии, что если казах первым умер, то он первым и заразился.

– Хорошо. Логично. Принцип бритвы Оккама. Не плодить сущностей без необходимости. Самое простое, чаще всего, статистически, оказывается самым верным.

– Да. Так что нетипичное течение болезни мы условно пока отвергаем. Второй пункт – заражение от природного источника, скорее всего, от дикого животного. Это наиболее вероятный путь заражения, понимаешь? Допустим, что казах где-то нашел больного суслика и съел. Такие случаи есть. Не в Москве, но есть. Так, к примеру сделал подросток в Киргизии в две тысячи тринадцатом. Давай и теперь допустим такой ход событий. В качестве версии. Что получается? Больной казах садится к таксисту, там кашляет, заражает, потом, уже днем, умирает у себя дома. Примерно в это время Ширяев вызывает «Скорую». По времени идеально. А выдумки про террориста, скорее всего, это подсознательный повод найти легкий путь. Я этого очень боюсь. Очень боюсь, когда люди, сами этого не осознавая, стремятся как бы под ситуативный уклон. Шажок, полшажка… И раз, они уже сошли с прямой дорожки истины. Иногда такое соскальзывание в исполнении очень неглупых и очень ответственных людей приносит больше вреда, чем тупость и намеренный саботаж.

– Ты об Олейнике?

– Нет. Я вообще. Ну, к примеру, меня бесит фатализм Пивника и злит, что инфекционистка, работающая в закрытом на карантин хирургическом корпусе восемьдесят первой больницы, прислала не все материалы, а составила свое видение эпидемической обстановки, выслав только его.

– Не имеет права?

– Имеет. И это бы даже помогло, если бы она все-таки приложила это свое видение к полному отчету, который можно проанализировать без привязки к ее личному видению.

– Да, понимаю. – Пичугин кивнул.

– Ругаться по телефону я не считаю правильным. Олейник меня учил, что претензии надо высказывать в глаза. И лучше тет-а-тет. Он человек от природы мягкий, но волевой, и считал, что отсутствие лишних глаз в приватной беседе дает широкие возможности в диалоге, дескать, можно и двинуть, если другие аргументы не подходят. Так сказать, ввести убеждающий фактор в беседу.

– Хорошо сказано! – Пичугин рассмеялся, оценив шутку.

Но для Натальи это не было шуткой. Она умела держать себя в руках в любых ситуациях, всегда находила аргументы в любой конфронтации, но один раз ей все же пришлось воспользоваться мудрым советом академика. Тогда бесталанный и ленивый аспирант нахамил маленькой женщине-преподавателю, связав ее невысокий рост с удобством исполнения орального секса заведующему кафедрой. И хотя выдал он это без свидетелей, но сделал это вызывающе, цинично и нагло, видимо, ожидая реакции в виде слез или стыда. Но Наталья обеспечила ему такую реакцию, которой он не мог предсказать, и у него не было на нее ответного психологического шаблона. Она, без затей, втолкнула его в тесную каморку лабораторного склада и прошипела: «Еще раз я услышу от вас подобное, и я вам этим инструментом пересчитаю все зубы». При этом она показала не молоток, не кувалду, а всего лишь свой маленький женский кулачок. Но не успел аспирант съязвить по этому поводу, как Наталья, в тесном помещении, где и размахнуться-то негде, прошибла рукой стенку полупустого ящика, собранного из пятислойной фанеры.

– С зубами этот фокус получается гораздо эффектнее, – прокомментировала она.

– Угрожаешь? – Аспирант одновременно разозлился и удивился.

– Нет, – ответила Наталья и всадила наглецу кулак под ребра.

Аспирант глухо крякнул, выкатил глаза, не в силах сделать вдох, и медленно сполз спиной по стене, пока не оказался на полу пятой точкой. Оставив его одного в каптерке, она одернула халат и спокойно покинула тесное помещение. Больше парень себе лишнего не позволял.

Сейчас у нее было схожее настроение. Очень хотелось кому-нибудь пересчитать зубы. Если не в прямом, то уж точно в переносном смысле. Вот только кому? Все вроде бы пашут, делают, что по силам. Но… Но в складывающейся ситуации с заболеванием Наталье не нравилось все. Несмотря на бурную имитацию кипучей деятельности, создавалось впечатление, будто никто всерьез не воспринимал и не воспринимает опасности. Может быть, так у некоторых людей проявляется защитная функция подсознания? Дескать, пока не поверишь в реальность происходящего, не так страшно. Защита от паники… Возможно. Но легче от этого не становилось Она вспоминала героя фильма «Эпидемия» в исполнении Дастина Хоффмана. Перестраховщик, но не паникер. Он понимал, что именно разумная тревожность и постоянная готовность к худшему развитию сценария создают залог безопасности. Хороший посыл. Другой ценности в этом фильме Наталья не видела. Красивая остросюжетная сказка. В реальности все намного хуже. В реальности большинство отстраняется от ощущения опасности, предпочитая воспринимать все как игры, учения или «игру в войнушку». Так легче. Точнее, создается лишь иллюзия безопасности. Но это все до тех пор, пока не обнаружат больного, или пока в морге не окажется первый труп с подтвержденным диагнозом. Как те ребята со «Скорой» на Никитском… Эти до самой смерти не забудут, как выглядит труп умершего от легочной чумы! Но таких пока единицы, тех, кто столкнулся с бедой воочию, нос к носу. Остальные пока резвятся, никак не осознавая реальность событий. Пока. А потом будет поздно. Потом заболевших и трупов будет столько, что все будут метаться, выискивая силы и возможности прекратить кошмар.

Кроме того, каждый старается отвечать только за свой участок и не думает об угрозе эпидемии. Вроде бы все хотят помочь, но то и дело наталкиваешься на непонимание, на отговорки в стиле «а что мы можем, мы же не специалисты-медики». Но, с другой стороны, объяви сейчас эпидситуацию в городе, запри всех по домам, так ведь ломанутся во все стороны и будет хаос. Не помогут ни полиция, ни Росгвардия.

Наталья гнала машину по ночной Москве на север. То и дело на дороге возникали заторы, несмотря на поздний час, и это бы раздражало немыслимо, если бы не присутствие Пичугина на соседнем сиденье. Он ее успокаивал. Вне всяких сомнений. Она боковым зрением отмечала его неуловимое сходство со старым другом, Мишей Зверевым, парнем, которого любила и потеряла. И каждый раз, когда зарождалось в груди это ощущение симпатии, близости, появлялись спокойствие и тихая радость. До этой встречи Наталье не везло с мужчинами, которые ее воспринимали как куколку или карманную женщину-игрушку. Наталья этого терпеть не могла. Другие считали стервочкой, врединой, самостоятельной и независимой, что было отчасти верно, но в целом стервой она не была. Она считала, что ей не повезло с ростом, в этом даже был некий оттенок комплекса неполноценности, вполне осознаваемого. Этот комплекс заставил ее заняться гимнастикой, а потом карате. Хотелось если не другим, то хотя бы себе доказать в полном объеме, что она совсем не слабая женщина, нуждающаяся в защите и наставлениях.

Миша и Олег во многом вели себя одинаково, не сюсюкались, не панибратствовали, дескать, а давай-ка, Натаха, по пивасу и в койку. Она не могла себе представить, что эти мужчины чешут промежность, или рыгают, или плюются… Они были теми, кого она для себя называла нормальными мужчинами.

Еще она терпеть не могла рефлексирующих мужиков, старающихся всем на свете угодить. Такие не в состоянии объективно расставить приоритеты, они не умеют ясно и четко дать положительный или отрицательный ответ, а начинают объяснять причины и мотивы, почему они так считают. Этого тоже не было ни в Пичугине, ни в Звереве. Роднящее сходство.

И еще походка. У Пичугина она странноватая, он будто сначала проверяет ногой пол на прочность и лишь потом ступает. Не так уж явно, но как-то по-медвежьи, что ли. Зверев, наоборот, двигался уверенно, но и в его походке проглядывалось нечто медвежье. Разница в том, что Пичугину было словно больно наступать, будто того же медведя, который жил внутри Зверева, ранили в обе лапы…

Наталье нравилось и то, что Пичугин с ходу начал воспринимать ее на равных как партнера, друга. Не выше и не ниже по внутренней оценке статуса. Он мужчина, она женщина, и у каждого своя ниша, свои права и обязанности, свои возможности и потребности. Так же складывалось у Натальи и с Мишей Зверевым. Он никогда не пытался ограничить ее свободу или позволить ограничить свою. Так было с Мишей, так было с Лемехом, так выходит с Олегом. С этими людьми ей не надо приспосабливаться, подбирать слова, чтобы не обидеть.

О-лег… Ми-ша… Разные имена, а ощущение от ассоциативности складывалось у Натальи одинаково приятное. Пичугин старше и седой. Но и времени сколько прошло!

«Впрочем, нет, тогда Олег тоже был старше, – прикинула Наталья. – Сколько ему? Под пятьдесят? Спросить? Нет. Сейчас главное – дело. И главное не позволить ему подумать, что я могу думать еще о чем-то или ком-то кроме дела».

Она глянула в зеркало заднего вида и обратила внимание на джип «Чероки» с номером сто двадцать три, который двигался сзади. Обычно люди, по тем или иным причинам попадающие за руль таких машин, стараются показать мощь и личный статус путем обгона. Как говорил ее отец: «Дури под капотом на десять машин, да вся водителю досталась!» Но этот, напротив, то ли был деликатен, то ли обгонять не входило в его задачу. Впрочем, слежка со стороны Ковалева, после звонка, весьма вероятна. Не вероятна даже, а было бы удивительно, если бы генерал никого не прислал «на хвост».

– Олег Иванович! – Наталья чуть повернулась к Пичугину, потом указала глазами на зеркало. – Кажется, нас ведут.

– Ничего удивительного, – пробурчал тот. – Если ты знаешь Ковалева…

– Не люблю, когда меня опекают, – призналась Наталья. – Ни явно, ни тайно. От Ковалева же вообще не жду ничего хорошего. Даже от его помощи.

– Возможно, он хочет как лучше…

– Плевать. – Наталья проскользнула в узкую щель между двумя машинами и вдруг выписала такую заковыристую «змейку», что Пичугин челюсть отвесил от удивления.

– Ого! Шумахер… – несколько ошарашенно прокомментировал он.

Наталья довольно ухмыльнулась.

– Оторвалась! Хи-хи…

Пичугин невольно улыбнулся. Не ожидал он этого «хи-хи» от серьезной с виду Натальи.

– Да ты шалунья! – с уважением произнес Пичугин.

– Еще какая… – Наталья гордо улыбнулась, как же хорошо, что с ним можно побыть самой собой, а не изображать солидную даму.

Она свернула на перекрестке на желтый свет, опасно подставляя правый бок машинам встречного потока, но по мере возможности набрала скорость и выскочила с полосы в последнюю секунду из-под огромного автобуса.

– Вот так-то наверняка. – Она выдохнула с облегчением.

– Только зачем? – Пичугин обернулся.

– Из вредности, – спокойно и серьезно ответила Наталья.

«Огонь, а не женщина…» – подумал Пичугин с растущей симпатией.

– У вас что-то с ногами, Олег Иванович?

Пичугин кашлянул, словно поперхнулся от неожиданности. Вот это переход!

– С чего вы взяли?

– Я врач, – пожала плечами Наталья. – Я вижу, когда человек ходит бережно. Словно испытывает боль в ступнях. Вот только не могу понять, что это у вас?

– Все правильно. Я десять лет работал на Семипалатинском полигоне, а у грунта доза больше, чем остается в воздухе. Как ни защищайся, но дозиметрист-поисковик всегда на переднем крае. Я не чувствую земли под ногами, вместо ступней будто поролон. Вот и ступаю как по битому стеклу. Боли нет, но боюсь оступиться.

Наталья не ответила, лишь, замедлив скорость перед поворотом, глянула на Пичугина взглядом, полным понимания и участия.

«Как бальзам», – подумал он и поймал себя на мысли, что хочет, до жара в ладонях, ощущать ее тело.

Остановившись у шлагбаума восемьдесят первой больницы, Наталья показала удостоверение охраннику, вышедшему в сопровождении полицейского с автоматом.

– Вам звонили? – спросила она.

– Так точно! – Охранник поднял штангу, и машина въехала на территорию.

– Не люблю фельдфебелей… – негромко произнесла Наталья. – Можно ведь говорить по-людски, нет, надо сделать морду кирпичом и отвечать как робот-солдат.

– А еще отвечают, дескать, не могу знать! – улыбнулся на ее ворчание Пичугин.

– Может, но не хочет, сволочь! – беззлобно добавила женщина. – Потому, что это налагает ответственность. А брякнешь это «не могу знать», и вроде как взятки гладки… Я ни при чем, и морда кирпичом.

В кабинете инфекциониста на первом этаже взятого на карантин хирургического корпуса Наталья первым делом взялась за документы. Все выписки и ксерокопии были сложены в стопочку, а сама инфекционистка спокойно ушла домой, словно в отделении содержались не чумные больные, а прибывшие на плановое обследование школьные учителя.

Наталья достала мобильник, повертела в руках. Не было бы рядом Пичугина, она бы не смогла отказать себе в удовольствии устроить такую взбучку инфекционистке, что у бродячих собак за МКАДом шерсть встала бы дыбом. Разговор был бы короткий, но содержательный, и тогда судьба сотрудницы больницы повисла бы на волоске. Но, по сути, это бы мало что изменило, только бы испортило жизнь, возможно, неплохому человеку, чьей-то дочери, возможно жене. Наталья таких резких движений старалась избегать по возможности. Вот была бы она капитаном пиратского фрегата, тогда точно повесила бы инфекционистку на рее без малейших сомнений, как разгильдяя и дезертира. По сути, чисто формально, ничего не мешало сейчас и Наталье отправиться домой, отдыхать. Но не позволял профессиональный долг, а также ясное понимание серьезности происходящего, что это не учения, как руководство штаба пытается убедить себя.

В небольшом помещении все было организовано на скорую руку, почти все пространство занимали стол, два стула, настольная лампа и телефон. Окно было замазано белой краской.

«Бывший отстойник», – догадалась Наталья.

Отстойником на больничном жаргоне называлась палата, куда помещали неадекватных или пьяных, доставленных силами «Скорой» на несколько часов. В комнатку выходили санузел с душем и кладовка.

За входной дверью остался просторный холл приемного отделения. В общем, все разумно. Завтра тут будет не протолкнуться от родственников с передачами для больных и карантинизированных, а врачу придется отдуваться за все. Пусть отдыхает, у нее будет трудный день.

Наталья принялась разбирать документы и сказала:

– Олег, бери лист бумаги, ручку и будешь составлять схему, а я постараюсь из протоколов и эпидемиологических анамнезов составить более-менее понятную картину развития событий. Мне нужно доказать свою версию, иначе городу грозит беда, эпидемиологическая ситуация, лагеря за МКАДом, карантинные посты на въезд и на выезд.

– Не сгущаешь краски?

– Нет. Я уверена в своей правоте.

У Пичугина заныло сердце. У него был аргумент ее правоты, но он, по сути, не имел права его разглашать. Но, с другой стороны, Наталья за короткое время сделалась для него почти близким человеком, а Ковалев за пять лет знакомства вызывал только все большую неприязнь и настороженность.

– Наташа…

Пичугин произнес ее имя несколько иначе, чем она представилась и чем ее называли другие. Произнес и поразился, какое оно мягкое и теплое, как плюшевая игрушка, к которой дети прижимаются щекой, когда одиноко.

– Что? – Она отвлеклась от бумаг.

– У меня есть важные для вас данные, – решительно заявил Пичугин. – Возможно, они помогут тебе разобраться. Но дело в том, что я не имею права их разглашать. Я хочу попросить, чтобы ты не бросалась с ними в бой, не начинала никого клеймить в разгильдяйстве, а сначала бы проанализировала их.

– Ты хочешь сказать, что без необходимости их не надо озвучивать?

– Именно так. Мне голову снимут. Но я понимаю, какая на тебе ответственность, и готов… – Пичугин запнулся, не зная, стоит ли заканчивать фразу, не слишком ли много в ней патетики, но решил договорить. – Я готов эту ответственность с тобой разделить.

Наталья отвела взгляд лишь на миг, но Пичугин понял, что ей нужен был этот миг, чтобы справиться с нахлынувшими эмоциями.

– Хорошо, – ответила Наталья, снова глянув на собеседника.

– Есть еще один заболевший. Тяжелый.

– Где?! – Наталья невольно вскочила со стула.

Пичугину пришлось придержать ее за локоть.

– Успокойся, я же просил.

– Ничего себе! – Наталья села. – Где он? Откуда известно?

– Это ученый и офицер. Крайне засекреченная личность. Я даже фамилию сказать вам не могу. В возрасте. Он ощутил первые признаки недомогания около полудня, находясь на смене в секретном бункере.

– Ничего себе! – повторила Наталья и закусила губу. – Сколько там человек?

– Я точно не знаю. Но, судя по записи с камер, человек пятнадцать только операторов. Но там еще обслуга, техники, механики.

– Ясно. – Наталья справилась с эмоциями и превратилась в ту, которую Олейник прозвал «железной кнопкой».

– Бункер заблокировали, предполагали диверсию именно против этого засекреченного человека с применением или яда, или бактериологического оружия. Но мне удалось доказать Ковалеву, что диверсия маловероятна.

– Какие у тебя были данные для этого?

– Клиническая картина, как говорите вы, врачи. В Семипалатинске я был свидетелем заражения чумой. Как ты и говорила, от животного. Солдаты забили и съели суслика. Так вот, Бражников… Тьфу… Ладно. Слетело с языка, значит, так тому и быть. В общем, к семнадцати часам Бражников был уже очень плох. А смена операторов, контактировавшая с ним, в порядке. Из этого я сделал вывод, что Бражников заразился до попадания в бункер, куда он прибыл в девять утра.

– Конечно. Так они что, все еще в бункере?

– Нет. Понимаешь, ты позвонила, именно когда я пытался доказать генералу, что речь идет о чуме и что первым заразился именно Бражников. Он сомневался. Тут ты звонишь и произносишь то же слово. Это можно было сравнить со взрывом петарды в кармане Ковалева. Он едва не подпрыгнул. Ты бы видела его лицо!

– Нда… Действительно, яркое совпадение.

– Дальше генерал действовал в своем амплуа. Позвонил официальному куратору, выдвинул версию, выдав ее за свою. Бункер вскрыли, людей с мерами предосторожности, как после применения биологического оружия, разместили в карантинных боксах.

– То есть, сверх известного Олейнику и Думченко, у нас есть еще человек тридцать, зараженных чумой? Просто слов нет. Солдафонский подход, браво. «Так точно!» «Не могу знать!» Просто прелесть! Ладно… Мне надо успокоиться, а то я тебе сейчас готова ухо откусить.

Ей нравилось, что с Пичугиным легко общаться и можно было не бояться за репутацию. Как бы подобное звучало с тем же Думченко или Головиным?

– Нет, ухо не надо, – Пичугин улыбнулся, чтобы снять возникшее напряжение. – Ты тоже их пойми. Они так же делают свою работу, как ты свою. Проект предельной секретности, они ее блюдут.

– Хорошо хоть, они в карантинных боксах. Ты уверен, что там очаг блокирован?

– Да.

– Хорошо. Но это ведь полностью меняет картину, выстроенную Олейником и Думченко! Кардинально. Но дергать их сейчас я не вижу смысла. Что мы с тобой сами можем? Надо подумать, и нельзя распыляться. Уже ясно, что заболевшие будут, и их будет много. Поэтому я займусь составлением схемы, с учетом новых данных, а ты, чтобы мне не терять время на это, наряжайся в противочумный костюм и обойди все этажи, палаты, а особенно лифтовые холлы. Проверь, чтобы на каждом этаже стоял пост с охраной, чтобы все двери запирались на ключ, все коридоры были оборудованы видеотехникой, а палаты системами акустической радиосвязи. Никому не верь на слово, лично все проверь и запиши. Часа тебе хватит?

– Так точно! – шутливым тоном ответил Пичугин, вытянувшись по стойке «смирно».

– Да ну тебя! Иди, – рассмеялась Наталья. – Все очень серьезно. Костюм возьмешь в приемном, я туда сейчас позвоню. За ним надо следить. Надевать его проще, чем снимать, не забывай. Это не дозиметрия, это намного опаснее! Телефон упакуй и, если что, звони. Помни, что слово «чума» вслух не произносится. Жду через час.

Пичугин с радостью принял роль подчиненного, его нисколько не унижала ситуация, скорее наоборот. Он понимал, что это ее вотчина, она начальник, а он так, сопровождающее лицо, которому хорошо, что нашлось, чем заняться. Да еще с пользой для дела.

До него вдруг дошло, что Наталья наверняка годами руководила экспедициями в Средней Азии и Астраханской области, иначе как она стала специалистом по чуме? Скорее всего, у нее не меньший «полевой опыт», чем у самого Пичугина. Просто несколько другого, хотя и похожего плана. Только он радиоактивный грунт, можно сказать, через пальцы просеивал. А она эту самую болезнь, название которой нельзя произносить вслух. И уж точно Наталья все знает не по книжкам. Не тот типаж, не библиотечная крыса. Отсюда и нервозность, и нескрываемая злость на любую расхлябанность и неточность. Маленькая капелька ртути, и вся она такая сверкающая энергией, активная, будто на пружинках, ничего лишнего. Да и женские качества… Личико круглое, глазки сверкучие, макияж аккуратный и очень не броский. Когда говорит, всегда чуть вытягивает губы, как дети, но голос, хотя и с детским тембром, всегда очень твердый. Она режет окончания слов, как бы точку ставит, будто лекцию читает, чтобы ее собеседник точно понимал каждое слово.

Одевается нарочно под сорок, наверняка, чтобы не молодиться. Хотя, на первый взгляд, ей и так больше двадцати пяти не дашь. Еще Наташа напоминала Пичугину упругий резиновый мячик, который долго и высоко прыгает, если ударить его об пол. И волосы прибраны, уложены, отчего кажется, будто на голове каштановая шапочка для плавания. На затылке аккуратный хвостик. Милый до невозможности. Вспомнилось высказывание сокурсника из далекой юности, выданное в адрес одной из отличниц, носившей такую же, очень аккуратную, прическу. Тот сказал: «Если у девчонки на башке порядок, то и в башке порядок будет!» Наверное, это не всегда так, но в данном случае определение старого приятеля попадало в самую точку.

Вскоре Пичугин оказался на этаже, где десятки людей завершали монтаж оборудования, выносили лишнее, вносили необходимое, устанавливали последние замки в двери, подключали компьютеры. Он в противочумном костюме среди одетых в спецовки и халаты людей выглядел как космонавт в скафандре на ткацкой фабрике. Мелькнула мысль, что Наталья над ним подшутила, хотя это было совершенно не в ее стиле.

Он начал с шестого, но стоило спуститься на второй этаж, сразу стало понятно, зачем это. Тут все были в костюмах. Дверь, как и положено, находилась под охраной, все палаты в коридоре заперты, замки снаружи. У одной из дверей Пичугин повстречал женщину, но не сразу это понял, так как в костюме гендерную принадлежность человека можно было выяснить, только разглядев с близкого расстояния лицо через блистер.

– Вы медсестра? – поинтересовался он.

– Да, дежурная, на посту. А вы откуда?

– Роспотребнадзор. Представитель оперативного штаба.

– Нам сказали, что приедет Наталья Викторовна Евдокимова.

– Она внизу знакомится с документами. Если понадобится, поднимется.

– А что конкретно вас интересует?

– По заданию Евдокимовой я инспектирую должное соблюдение всех указаний. Здесь зараженные?

– Да. Вон там лежит Ширяев. Он тяжелый, но живой. Говорят, он первый. А в той палате мальчик-казах, он после операции. С этой стороны еще семнадцать человек контактных, они пока без симптомов, их наблюдают, держат с соблюдением карантина. – Голос медсестры звучал глухо через плотную ткань и пластик костюма.

– А почему рядом с казахом пустая палата?

– Мы ее только что подготовили по запросу. Эта сторона у нас для тех, кто уже с симптомами. У каждого отдельный бокс. Только телевизоров пока не хватает, но завтра обещали привезти. Сообщили, что везут женщину, которая обратилась в «Скорую».

– С симптомами? – Удивился Пичугин.

– Да. А что?

– Она из пассажиров Ширяева?

– Не знаю, нам такие тонкости не сообщают.

«Не может она быть из пассажиров! – испуганно подумал Пичугин. – Пассажиров с помощью Ковалева всех выявили, всех осмотрели врачи, по всем дан отрицательный результат. А двенадцать часов со смены Ширяева прошли в девять утра, так что симптомы у всех уже проявились бы! Вот казах, скорее всего, как раз последний пассажир, несмотря на несовпадение имени владельца SIM-карты с его именем».

Это известие вызвало легкий шок. Тень эпидемии, которая не очень-то была заметна на совещании в Роспотребнадзоре, тут стала явственной и пугающей. Персонал в защитных костюмах этому тоже способствовал, но главным источником этой тревоги все же стала новая информация. Получалось, что неизвестная женщина, как и полковник Бражников, являются яркими и фактическими подтверждениями той версии, которую защищала Наталья. Источник до сих пор не выявлен! И есть другие зараженные!

Извинившись, аналитик направился в лифтовый холл, где снял костюм под присмотром все того же инструктора. Все в строгой последовательности, сначала наружные перчатки, оставив внутренние, затем стащил костюм и свернул его, как показал фельдшер. По его указанию кинул все в ящик. После этого стянул сапоги и только потом сошел с клеенки, оставшись в специальных чулках. По команде направился за перегородку, в чистую зону, где лежала его одежда, на границе зон стянул внутренние перчатки и кинул в ведро.

Освободившись, Пичугин хотел было рвануть в каморку к Наталье, но наткнулся на широкую грудь охранника.

– Пропуск на выход! – потребовал тот.

– Какой пропуск?

– Мы всех впускаем, а выпускаем только с отметкой в пропуске.

– Тьфу на вас! Дело срочное! Ситуация на грани крайне сложной, эпидемиологической.

Слово «эпидемиологической» для охранника оказалось слишком длинным, и его мозг, оснащенный, по всей видимости, только последовательным интерфейсом обработки данных, принялся переваривать его смысл. Не дожидаясь окончания процесса, Пичугин сунул ему под нос удостоверение внештатника ФСБ. Тот крякнул и посторонился, пропуская Пичугина, который бегом бросился в кабинет к Наталье.

– Так вы с госпожой Евдокимовой? – под нос себе пробурчал охранник, сам перед собой оправдываясь за слишком скорое отступление. – Так бы и сказали. А то «эпидемолигои…» Тьфу! Хрен выговоришь.

Пичугин, чуть притопывая по-медвежьи и тяжело дыша, ворвался в кабинет.

– Что такое? – удивилась Наталья.

– Еще одна! – выпалил Пичугин. – Женщина, с симптомами!

– Где? – Наталья вскочила со стула.

– Везут сюда, на «Скорой». Палату на втором этаже уже приготовили.

– И никто ни слова, ни полслова! – Наталья сжала кулаки. – Пивник, зараза, спит уже наверняка. «Скорая» в его ведении, он должен был первым узнать! Узнать и доложить! Разгильдяйство всюду, сил нет!

– Успокойся, пожалуйста. – Пичугин осторожно взял Наталью за локоть.

От прикосновения ей стало легче, словно Пичугин открыл воображаемый предохранительный клапан и лишний пар вырвался через него под огромным давлением.

– Ладно, да… – пробормотала Наталья. – Не до эмоций. Они хоть в костюмах? Черт…

– Раз медсестра на посту второго этажа в курсе, наверное, в костюмах.

– Да. Будем надеяться. Нам ее надо опросить, и лучше по селектору. Дуй в приемный, поднимай всех на уши, нужно успеть установить селектор или телефон в палате вновь прибывшей.

Пичугин, не раздумывая, бросился выполнять указание.

Вернувшись, он сообщил, что в палате оказалась телефонная розетка, и к ней подключили аппарат с трехзначным внутренним номером.

– Спасибо, – поблагодарила Наталья. – А весь штаб по домам…

– Но мы-то здесь, – успокоил ее Пичугин.

Наталья снова глянула на него с благодарностью.