Она оставила записку на форзаце комикса «Скуби-Ду на балу». Авторучка не хотела писать на глянцевой бумаге, буквы были скорее нацарапаны. Оксанка явно нервничала и торопилась.

«Дядя Костя! Я прямо вижу, как ты стоишь и дуешься. Не стоит волноваться, побереги нервы! Я сделала, что было нужно, ты знаешь это, так что прости. Когда я выбралась на сцену, а ты сказал, чтобы я кричала, я подумала о маме, папе и брате. Я вообще часто о них думаю. И ты еще говорил, что каждый должен сыграть свою роль, чтобы круг замкнулся. Тогда я решила продолжить Путь. Я ничего не боюсь, потому что скоро снова увижу тебя, Сон-Сар и Гарреля. Я верю, что когда-нибудь смогу вернуться домой. И ты тоже сможешь вернуться. До встречи на Пыльной планете!»

– Допрыгались, – буркнул Лещинский; глаза его были темны от гнева. Тарбак, Семеныч и Гаррель стояли перед ним, как провинившиеся мальчишки. – Допрыгались! – И он одним движением сгреб и сбросил на пол все бутылки и стаканы, что громоздились на барной стойке Тарбака.

– Она не могла уйти далеко, – сказал, глядя на груду битого стекла, Гаррель.

– Да ладно! Здоровый, полный сил подросток! Она уже у ворот фаго-фермы! – Лещинский подошел к окну, уставился на серебрящееся озеро. – Говорил же вам: всех заберут на Сферу. Будем в безопасности. Никакого голода, никаких невзгод! Нет, вам неймется. Нет, вам скучно! Нет, подавай вам на жопу приключений!

Профессор развел руками, мол, не виноват. Гаррель упер кулаки в бока.

– Уточнение: Оксана ушла не потому… – забубнил было Тарбак.

– Заткнись! – Лещинский повернулся к нему. – Если хочешь знать, все это – на твоей совести! Ты, гребаный фанатик, во всем виноват! Само твое существование – угроза жизни для сотен ни в чем не повинных людей и нелюдей!

Гаррель шагнул вперед.

– Я – в Машинариум. Возьму квадроцикл и через десять минут буду возле фаго-фермы.

Лещинский кивнул.

– Давай! Я побегу на своих двух, а ты подберешь меня по дороге. Захвати противогазы, чтобы можно было бы хоть как-то защититься от смрада фагов.

Оттолкнув с дороги Семеныча и Тарбака, они бросились наружу.

Лещинский бежал и думал о том, что два дня назад он уже мчал тем же путем – через газоны и клумбы, но тогда сердце не сжимали тиски четкого осознания, что необратимое уже случилось. Тогда сияло солнце, суля жаркий день, полный лени, дуракаваляния и плотских утех.

Оксанка приняла решение за час до рассвета. Бессонная ночь достигла кульминации. То, что она говорила себе, обернулось нестерпимой болью, побороть которую можно было, лишь немедленно что-то предприняв. Невзирая на фатальность шага, на последствия, которые могут причинить не меньшую боль тем, кто живет рядом с ней в Санатории.

Час до рассвета – излюбленное время самоубийц.

Раздался гул электродвигателя. Гаррель не стал гнать квадроцикл через лабиринт парковых дорожек, а направил его напрямик. К широким колесам машины прилип слой жирной земли и обрывки стеблей.

Лещинский запрыгнул на заднюю раму, вцепился в спинку водительского кресла.

– Противогаз только один – для человека! – выпалил Гаррель. – Для арсов нет комплекта.

– Я сам пойду за ворота, только подбрось меня поближе, – Лещинский хлопнул ладонью по спинке. – Гони, браза!

И они погнали. По мощенной брусчаткой дорожке, за последнюю живую изгородь. Мимо холма со смотровой площадкой на вершине, вокруг которой все еще светили фонари. По асфальтовому шоссе, растянувшемуся черной змеей по насыпи до фаго-фермы и дальше. Оксанки нигде видно не было, быстроногая засранка успела отмахать пару километров, разделяющие Санаторию и огороженную высоким забором клоаку Эдема.

Первые янтарные лучи солнца бликовали на воде, просыпались кувшинки. Их сладкий запах становился сильнее с каждой секундой. Сферу за ночь выдуло в одну сторону, теперь она напоминала грушу. Узкая сторона указывала, как стрелка компаса, на фаго-ферму, ворота которой, как всегда, были приоткрыты.

– Глуши! – прокричал Лещинский в острое ухо Гарреля.

Спрыгнув, он вытянул из брезентовой сумки противогаз. Напялил воняющую резиной маску, уставился на мир через круглые очки, которые почти сразу затянуло туманной поволокой. Затем показал Гаррелю поднятый вверх большой палец и пошел к воротам. Легкие нехотя принимали насыщенную химией газовую смесь. Шумела, точно прибой, в ушах кровь.

У ворот Лещинский обернулся: Гаррель отъехал на полкилометра назад и теперь нервно прохаживался, пиная колеса машины. Кто-то поднялся на смотровую площадку. Наверное, Натали и Семеныч. Хотя, с расстояния, да еще через запотевшие стеклышки, он бы не отличил Натали от Тарбака.

Лещинский протиснулся между створками ворот.

Влажно блестящие сети – то ли кишки, то ли переплетения сухожилий – затянули забор с внутренней стороны, словно чудовищные плющи. Их перистальтическая пульсация участилась, едва Лещинский ступил во двор. Фаги разных размеров – Лещинский не мог понять, сколько их было всего: пять? шесть? – теснились в круглом бассейне. Вытягивались, слепо шарили по мощенному плиткой полу и снова опадали червеобразные отростки, разверзались тошнотворные, истекающие слизью пасти.

Лещинскому показалось, что сквозь полупрозрачную мембрану ближайшего фага просматривается силуэт проглоченной девочки. Само собой, он мог ошибаться из-за проклятых очков, но снять маску сейчас – означало распрощаться с Натали, спектаклем и Сферой. Лещинский двинулся вокруг бассейна, стараясь держаться от тварей на безопасном расстоянии. По протянутым через двор склизким трубкам, по живым пленкам, испещренным капиллярами. По мере того, как его отпускал пыл погони, становилось ясно, что он опоздал. Оксанку было уже не вернуть. Когда-нибудь они встретятся на Чистилище, но она и полусловом не обмолвится ни об Эдеме, ни о херувимах, храня тайну его, Лещинского, личного будущего. Их встреча будет недолгой и немногословной; сможет ли девочка выбраться с Пыльной планеты и окажется ли когда-нибудь на Земле… Лещинскому отчаянно хотелось верить, что Оксанка рано или поздно найдет свою семью. Но в то же время он понимал, что космос слишком велик и безграничен, чтобы у этой сказки был счастливый конец.

Нужно было возвращаться не солоно хлебавши, Гаррель ждал в опасной близости от фаго-фермы.

Блик света лег на сочащиеся бока фагов. Лещинский обернулся и увидел выходящего из бытовки Херувима: в руках у него была швабра и ведро с водой.

– Как спектакль, Константин? – поинтересовался Херувим, вылавливая из ведра мокрую тряпку.

– Готовимся. Провел вчера собрание худсовета, – маска глушила и искажала голос, но Лещинский почему-то был уверен, что Херувим его отчетливо слышит.

– Похвально. – Херувим намотал тряпку на швабру. – А что со сценарием?

– Я обратился за помощью к Лизе, как вы и советовали, вместе мы проработали первый акт.

Херувим начал мыть плитку. Тряпка елозила по засохшим потекам слизи.

– Рад, что дело сдвинулось с мертвой точки, – проворчал он. – Вы разобрались с фагами?

– Не совсем, – признался Лещинский. – Но в сценарии мы назовем их проявлением сил природы, блюдущих равновесие во Вселенной.

Херувим остановился, почесал сияющий подбородок ручкой швабры.

– Концепция слишком размыта, – покритиковал он, – с тем же успехом вы могли все списать на волю божью.

– Но ведь это – не воля божья? – уточнил на всякий случай Лещинский.

– Нет, конечно, – фыркнул Херувим.

– И мне нужна Оксанка, она исполняет одну из главных ролей.

– Девочка уже далеко. – Херувим продолжил орудовать шваброй.

– Вы можете ее вернуть?

– Нет, свободные места на Сфере практически закончились. Вам придется поторопиться. Фаги голодны, их все труднее сдерживать.

– Но ее роль…

– Готовьтесь. А роли мы распределим сами.

– Ну, хорошо, – Лещинский кивнул. – Мы поторопимся. Карлу, кстати, нужны скобы для степлера.

– Поищите в столе в Канцелярии.

…Полуденное солнце палило в витражные окна Ресторации.

Лещинский дремал за столом, на котором стояла тарелка с недоеденным вермишелевым супом и пустая пивная кружка. На столе и на полу валялись смятые, а потом разглаженные листы с наметками мизансцен и диалогов. Он собирался поработать, чтобы хоть немного отвлечься, но мысль не шла. Как там говорила Натали: вынули мозг и залили фруктовую тянучку? Ну, Натали – девочка, у нее, может, и фруктовая тянучка. Ему же досталась холодная, ядовитая ртуть.

– Просьба: хочу поговорить.

Лещинский перестал клевать носом, поднял взгляд на Тарбака. Инопланетянин появился беззвучно, а может, Лещинский действительно проспал.

– Садись.

Тарбак выдвинул стул и пристроил на него зад.

– Если ты по поводу Младшей, то разговаривать нам не о чем, – процедил Лещинский.

– Утверждение: ты знаешь о чем-то, что не знают остальные, – сказал тихо Тарбак.

Лещинский заглянул в пустую кружку. Идти к камере за новой порцией было лень.

– Предложение: обменяемся информацией, сообщение: мне также известно то, что не знают другие.

– Ну да, ну да, – Лещинский с прищуром поглядел на инопланетянина. – Есть такие вещи, о которых лысым знать не положено.

Тарбак склонил голову, какое-то время он молчал. Лещинский почувствовал скуку, он даже притянул поближе клочок бумаги со списком действующих лиц и вычеркнул из него Оксанку.

– Предположение… – неуверенно произнес Тарбак. – Сфера – это оружие. Она не единственна в своем роде. Херувимам доверять не стоит.

Лещинский кисло усмехнулся.

– Можно подумать, у меня есть причины доверять тебе.

– Предположение: херувимы заберут нас на Сферы, чтобы подготовить и использовать в войне.

– Против кого же?

Тарбак хлопнул жабрами.

– Прошу извинить… – спохватился он.

– Ничего-ничего.

– Против тех, кто плетет паутину миров. Против тех, кто находится в ее центре.

– А кто находится в центре?

– Предположение: вершина иномировой экосистемы, к которой относятся фаги и паразит с Ша-Даара. Быть может, еще что-то, с чем мы еще не сталкивались.

– Предположение… – протянул Лещинский, постукивая авторучкой по краю стола. – Ладно, впишу твое предположение в сценарий, авось пригодится.

– Вопрос: так что же касается меня?

Лещинский не ответил. Подхватил грязную посуду и пошел к мойке.