Глава 3. Адский санаторий
Их никто не заметил, пока они не оказались на парковке для машин.
Сторожку миновали без стрельбы. Только на глазах Сашки, который вместе с тучным агрономом шел в хвосте маленького отряда, несколько темных силуэтов проскользнули внутрь. Через минуту один из них показался в окне. Данилов узнал Волкова — тот подал знак своей изуродованной рукой, что все чисто.
Здоровая ладонь сжимала рукоять ножа, а глаза наверняка в этот момент горели плотоядным огнем.
И они побежали.
Ветер завывал в ушах, бросал им в лицо пригоршни колючего снега, норовил сбить с ног, хлестал наотмашь. Но они были ему рады. Ведь точно так же он мешал тем, кто сидел внутри четырехэтажки, разглядеть их.
Они пронеслись мимо будки охраны бегом. Сашка успел рассмотреть лежащего на пороге в луже крови мертвеца в стоптанных сапогах. Трупы оттаскивать было некогда.
Дозор, должно быть, смотрел в другую сторону с момента, как началась стрельба в здании, и поэтому не заметил приближения опасности. Впрочем, дырявый решетчатый забор не был преградой. Просто нельзя было оставлять в тылу четверых вооруженных ублюдков.
Сумерки хорошо скрывали их приближение. Солнце еще не поднялось над горизонтом, и его свет, приглушенный толстыми, как одеяло, снеговыми тучами, был слаб.
Но люди на чердаке их разглядели. На парковке не было деревьев, а машины стояли слишком редко, чтоб за ними укрываться — буквально пара штук.
На глазах Сашки вокруг одного из идущих впереди взметнулись фонтанчики снега. Люди пригнулись, но никто не бросился на землю.
Пустырник упал на одно колено, упер приклад автомата в землю. Хлопок — и внутри чердачного помещения, под самой крышей полыхнуло! Из круглого окошка вылетело облако пыли. Сашке показалось, что он услышал сдавленный вопль, но за шумом бури он мог и ошибиться.
«ВОГ — это не только журнал мод, говорил этим утром Пустырник. — Это еще и выстрел к подствольному гранатомету. Помогает попасть туда, куда гранату рукой не закинешь… Жаль, больше таких штук у нас нету».
Больше с чердака не стреляли, и даже ни звука оттуда не донеслось.
Мстители двигались вперед быстро, особо не скрываясь, уже не перебежками, а напрямую.
Битва в здании вдруг вспыхнула с новой силой. Где-то на третьем стреляли. В ход шли гранаты или что-то иное взрывчатое. И из одного окна вылетел и медленно опал язык яркого пламени. До них долетали отдельные крики, но не слова.
— Быстрее, — подгонял бойцов Пустырник. — А то к шапочному разбору успеем.
Наконец они пересекли двор и подошли к зданию вплотную. Теперь чтобы попасть по ним и даже просто увидеть, врагам с двух верхних этажей надо было высунуться из окон. А окна первого были все заколочены.
Цепочкой они потянулись вдоль стены — к тому входу, что был в торце здания. Схему Данилов усвоить успел.
Помня о том, что ему сказали, он следил за главным крыльцом, чтоб не обошли. Поэтому он шел, пятясь. Если бы кто-то показался на крыльце, он предупредил бы своих.
Было ли страшно? Не то слово. Сердце подпрыгивало в груди, живот скрутило узлом. Он делал все на автопилоте, думая только о том, как не подвести других.
Остальные бойцы уже скрылись за углом и должны были стоять возле двери, когда внезапно на первом этаже открылось окошко. Вернее, отодвинулся лист фанеры. Кроме Сашки и агронома, за угол пока не свернули только Пустырник и Семен.
— Жарко им, поди, — услышал Сашка приглушенный голос дяди Жени. — Щас будет еще жарче. Ну-ка, Сема…
Дальше оба общались только жестами. Через мгновение что-то маленькое, вроде картофелины, появилось в руке здорового Семена, который всегда пахал свой участок без трактора. А здесь расстояние было всего метр, даже ребенок добросит и попадет. Боец метнул «гостинец», угодив прямехонько в открытый оконный просвет, и тут же отскочил.
Пару секунд ничего не происходило, и Сашка уже заволновался, что «картошку» выкинут обратно, но в этот момент в здании бабахнуло.
А Пустырник и Семен, догоняя остальных, еще прошлись автоматными очередями по соседним фанерным окнам, стреляя прямо от бедра, на бегу. Наверное, услышали, что там кто-то есть.
Когда все они вчетвером догнали остальных, дверь уже была распахнута — замок и самодельный засов валялись под ногами. Отряд уже был в здании.
— Все за мной! — услышал Данилов голос дяди Жени. — Не отставать! Патроны берегите.
Грохот выстрелов был оглушающим, будто дробил горную породу какой-то жуткий механизм.
В коридоре еще витала поднятая взрывом пыль. Где-то там впереди были слышны топот ног и крики, полные лютой злобы.
Прежде чем переступить порог, парень ненадолго замешкался. Санаторий выглядел внутри таким же ободранным, как и жилые дома: облезлые стены, осколки стекла, штукатурка и битый кирпич на полу да поломанная мебель вокруг. Тут побывали несколько поколений мародеров и бродяг. Но отдельные, как сказал бы дед, «артефакты» остались, вроде плакатов под стеклом о том, как важно соблюдать гигиену и как опасен СПИД.
Винтовка, которая всю дорогу казалась просто тяжелой и неудобной, оказалась еще и неухватистой. Стрелять из нее, как понял он, будет еще неудобнее, чем нести. Широкий нож-мачете в кожаных ножнах колотился об ногу.
Но все остальные уже исчезли в темноте холла. И где-то там вовсю уже шла драка. А значит, медлить было нельзя.
Своего первого врага он убил через минуту. Просто оказался первым, кто его заметил. Увидел явно чужого человека в зеленом камуфляже с листьями, который медленно поднимался из-за стойки, где когда-то, наверно, сидел какой-нибудь врач или дежурный. Поднимался, выставив перед собой «калаш». Данилов упер приклад в плечо, навел винтовку, как учили, и нажал на спуск. Фигура, подсвеченная собственным налобным фонарем, повалилась рядом с давно разбитым монитором. Зачем он только зажег свет? Видимо, занервничал и запутался.
— Прямо в лобешник. Молоток. А не хрен было фонарик на башку вешать, — отметил его поступок видевший все Семен. Но фонарик снял, обтер тряпкой и забрал себе вместе с обоймами. Про то, что надо собирать боеприпасы, им напоминать не надо было.
— Идем вперед в темпе, — бросил Пустырник. — А то они сейчас очухаются. Да не эти… эти уже всё, — он пнул одного из мертвецов с залитым кровью лицом. — Кореша их сверху.
Сашка успел заметить, что раненных врагов дорезали, причем сделали это не без злобной радости. В холле и двух соседних комнатах, куда они ранее кинули гранату, лежало не меньше двадцати трупов «зеленых». Все решила внезапность. Жалели только о том, что по-тихому разобраться с такой оравой было невозможно.
Они сами потеряли троих «двухсотыми». Это слово Сашка и раньше слышал от старших мужиков. Всех убитых он знал, но переживать из-за соседей, когда только что потерял близких, было бы странно. Раненых легко пока никто пока не считал. Они все были в строю и не жаловались. Тяжелых не было.
— Чисто. Больше в этом крыле никого, — объявил, ухмыляясь, Лысый. — Еще троих в коридоре порешили. Штык-ножами. Случайно прям на нас вылетели.
Утром дядя Женя рассказывал им, что в смутные годы после войны кто-то использовал это здание как крепость. Мол, раньше оно какому-то олигарху с Алтая принадлежало. Даже эмблема в холле осталась, с шестеренкой.
С тех пор, удачно расположенное, оно часто переходило из рук в руки. От кого-то из «насельников» остались пробитые проходы в стенах, укрепления из мешков с песком, бетонные блоки и обрушенные лестницы. Все, кроме двух.
Единственный проход, ведущий в другое крыло, отсюда был как на ладони.
Возле ближайшей лестницы Пустырник оставил сразу человек восемь.
— Лысый, на тебе эта точка, — произнес он. — А мы в спортзал. Там уже все на ушах, поди. Попробуем с наскока взять.
Подумав, Данилов решил, что тот поступил здраво, и на узкой лестничной клетке эти восемь смогут остановить целую сотню, если она будет спускаться здесь.
Бойцы сразу стали сооружать у дверей, ведущих в другой корпус, соединенный с этим галереей, нечто вроде баррикады из железных шкафов. Последние выстрелы они слышали как раз с той стороны.
Лысый был вооружен ручным «калашом»-пулеметом, который он подобрал с мертвеца.
— Вы обещали… — вдруг заговорил капитан Демьянов.
— Твои держатся. И еще немного продержатся. Мы сначала должны пленных наших освободить.
Наверху уже пару минут стояла тишина, которая могла означать что угодно — от патовой ситуации до победы чужаков над заринцами. На то, что заринцы одержали верх, никто не надеялся. Как-то незаметно, жители столицы, которых хотели недавно рвать на куски, превратились уже почти в «своих» — по сравнению с пришлыми из-за Урала.
Сашка увидел, что капитан нахмурился, но ничего не сказал, закусив губу. Штанина у того пропиталась кровью. Видимо, упал он неудачно, но слабость свою показывать не хотел.
Через пару минут раздался стук по батареям. С равными промежутками. Он мог означать только сигнал, который кто-то хотел до них донести.
А еще через минуту, высоко держа автомат над головой, к ним спустился человек в серой форме заринской милиции. Звездочек на погонах у него было на одну меньше, чем у Демьянова, зато он был даже крупнее рослого Семена Плахова. На нем была только камуфляжная рубаха с короткими рукавами, будто лето стояло на дворе.
— Лейтенант, ну вы даете, — произнес Демьянов, глядя на него. — Я думал вам уже каюк.
— А, капитан, ты живой, — пробасил человек-гора. — Кто это с тобой такие?
— Они из Прокопы. Я привел помощь.
— Из Прокопы? Так вот кто это вломился в здание? Мы вас из окна видели. Ну, лучше поздно, чем никогда. А мы тут это… победили.
Сашка давно знал, что в Заринске существует наследственный порядок занятия должностей. Но если твой отец крестьянин, то ты, конечно, можешь стать мастером. Но если твой отец боец милиции, то и тебе в нее дорога, если он лечит людей в больнице, то и тебе быть врачом, а если он жрец бога, то и ты, скорее всего, будешь священником с бородой. Все это было неформально, конечно, но соблюдалось почти всегда.
Отец Колесникова был военачальником и тоже отметился в алтайской войне. По всему вышло, что и сыну была открыта только эта стезя. Да он, похоже, и не жаловался. Как старший по опыту и возрасту — а был не моложе дяди Жени — похоже, именно он был настоящим командиром отряда, хоть формально и должен был подчиняться Демьянову.
— Я когда понял, что нас посылают в какую-то дыру, — объяснял он Пустырнику, — сразу решил, что дело керосин. Но приказ есть приказ. А эти пришлые из-за гор мне никогда не нравились. Водки нам халявной наливали… идиоты. Я что, с утра родился? Я, скорее, язык вырву, чем с ними… Как поняли, что не получилось нас со спущенными штанами взять, в честном бою быстро скисли и начали отходить, и по щелям ныкаться. Щас вот разбежались как тараканы. Будьте осторожны! Мы верхние этажи зачистили, но часть убежала по галерее в другой корпус.
— Об этих потом позаботимся, — кивнул дядя Женя. — Сейчас нам надо наших заложников вытащить. Мы сами справимся. А вы попытайтесь, чтоб из здания никто не убежал.
Зная, что с тыла больше опасности нет, они пошли вперед бодрее.
Вскоре они уже двигались по коридору, ведущему к спортивному залу. Как и снаружи, Данилову отрядили место в хвосте, и он в основном видел только чужие спины. Как и в первой схватке, он почти ничего не успел разглядеть. Только увидал, как впереди засверкали вспышки, а по ушам опять ударило громом выстрелов. Про то, что патроны надо беречь, похоже, никто уже не думал.
Наконец стрелять с той стороны перестали. Одним из последних Сашка прошел мимо четверых мертвецов в зеленом, которых сразили пули наступающих. Прислоненный товарищами к стенке рядом с убитыми врагами сидел и один застреленный прокопчанин.
Впереди показались большие двустворчатые двери из белого пластика. «Спортивный зал». Под табличкой кто-то гвоздем нацарапал, судя по всему давно, матерную надпись.
Сашка не заметил, как подобрался довольно близко к передовым. Он увидел, как подбежал к дверям один из сыновей Пустырника (кто именно, было не разобрать), и выбил их ударом ноги, отходя в сторону.
И правильно. Загрохотал чужой автомат, оттуда полоснули очередью. Полетели щепки от панелей на стене, но на линии огня никого не было. Бойцы прижались к стенкам. Пустырник что-то на пальцах, жестами объяснял Краснову-старшему и Семену. Похоже, готовились к штурму.
— Идите сюда, петушки! — услышали они голос из того полутемного коридора. — Щас вам палок накидаю!
И автомат заговорил снова.
Но голос человека показался Сашка знакомым. Узнали его и другие.
— Не стрелять, — приказал Пустырник. — Каратист, это ты, что ли?
— Нет. Это, мля, мой призрак. Вернулся из пекла, чтоб карать козлов. Черенком, мля, от лопаты.
— Узнаю чертяку… Такое никто изобразить бы не смог. Каратист! — заорал Пустырник. — Друган! Все у вас в порядке?
— Жека, ты, что ли? Как там тебя… Багульник?.. А, вспомнил. Пустырник! А где Андрей?
— Убили Андрея. Я теперь отвечаю за Прокопу. Временно.
— Вот сукины дети. А я… нормалек. Лучше некуда, — голос лидера Киселевки как-то сразу помрачнел, и он перестал паясничать. — Не стреляйте! Иду к вам.
Через несколько мгновений в дверном проеме показалась его невысокая, но крепко сбитая фигура. Данилов с трудом узнал главу соседнего поселения. Голова его была замотана окровавленной тряпицей, один глаз заплыл, но взгляд был злой и бодрый. Куртка, разодранная и вся в бурых пятнах, на нем была явно с чужого плеча.
— А чего это ты измочаленный такой? Тебя что, били?
— Пощекотали маленько, погладили. Висел в наручниках на шведской стенке. Эти шведы ее специально для пыток, что ли, придумали? Я должок вернул, когда браслеты порвал. Только им почему-то не понравилось, — и без того узкоглазый Айрат прищурился. — Пойдемте. Там многим нашим помощь нужна. Доктор соврать не даст. А вот и он…
Он обернулся и поморщился. Тот, кого он назвал доктором, был плотным лысеющим мужиком лет сорока в шерстяном свитере. А может и тридцати. Он сжимал красный пожарный топор. Но красным тот был еще и от крови — не только лезвие, но и топорище, и ладони киселевца тоже.
— Ты прости… я им руки отрубил, — объявил он Каратисту. — И головы. За все, что они сделали.
Топор упал на пол. Человек сел рядом и разрыдался, страшно, с подвывом, закрыв лицо руками.
Но никто уже не смотрел на него, потому что все побежали бегом, не глядя даже на командира. Потому что услышали голоса и стоны.
Когда они влетели в полутемный спортзал, Сашке показалось, что они попали в сырую холодную пещеру. В нос ударил тяжелый запах. Пахло испражнениями и кровью. Здесь в этом мрачном подземелье, набитые в него, как сельди в бочку, сидели пропавшие жители Киселевки и Прокопы.
Все или не все — это было не ясно. Но много. Очень много людей.
— Кира!!! — не помня себя, завопил Сашка что было сил, так что заболело горло. — Кира Краснова! Кира!
Нет ответа. Только перешептывается и жалобно стонет в темноте людское море.
— Женька! Женька Данилова! — закричал он опять. — Дед! Деда! Александр Сергеевич Данилов! Отзовитесь!
И снова нет ответа. Тут уже другие из бойцов-мстителей начали звать своих родных по именам, и поднялся жуткий гам. Кто-то откликался и по одному или группами выбирался из темноты. Шли неуклюже — у многих мужчин были еще связаны руки. От некоторых пахло так, будто их заставляли целый день мочиться под себя. Вот прошел, подволакивая ногу, отец одного из Сашкиных друзей. Многие ковыляли так, словно им отбили все внутренности. У женщин руки чаще были свободны, но все они были бледны как привидения. Одежда была рваной, на лицах синяки. Различать лица в темноте было трудно, но парню показалось, что он узнал одну из соседок. Но он не успел ее остановить и расспросить, прежде чем она была унесена людским потоком.
И были трогательные сцены встречи, объятья, слезы…
Но Сашка на этом коротком празднике освобождения был лишним. Никто к нему не вышел. Тогда он сам вырвал у обалдевшего Семена, который прижимал к себе трясущуюся жену и двух дочек, налобный фонарь («Трофей, моё!») — тот настолько опешил, что не возражал.
С ним на голове он кинулся в толпу.
И все равно найти кого-то впотьмах было непросто, а окна оказались заколочены досками. Но парень шел вдоль стены мимо еще не поднявшихся, сидящих на полу людей. Некоторые лежали — как бревна, и только по слабым движениям было ясно, что они живы. Над ними он наклонялся и светил в лицо. Некоторые с криком заслонялись от него. Одна девушка, которая ему показалась похожей, закричала и замахала руками. Глаза ее были безумными. Светлые волосы сбились колтунами, будто их драли или кто-то бил ее головой об пол. Только теперь Данилов заметил, что к ноге у нее собачьей цепью прикована гиря килограммов двадцати.
Как ни странно, но он ее узнал.
Вроде бы ее Маша зовут, и ее недавно замуж выдавали. Отец как глава поселения дарил молодым какой-то инвентарь от общины.
Тут Сашку чуть не сбил с ног метнувшийся к ней здоровый мужик, в котором он узнал ее мужа. Данилов не вспомнил его имени, но вспомнил, что тот хороший плотник. В руках у мужчины были клещи, ими он в два счета перекусил цепь, укрыл жену пледом и понес к выходу.
Внезапно в зале громыхнул одинокий ружейный выстрел. Все замерли.
Сашка повернул голову.
Пустырник стоял в середине зала на куче спортивных матов. В руке он держал горящий файер, бросавший красные отблески на его грубое лицо. Рядом стоял Каратист с «Сайгой» наперевес. Ствол был направлен в потолок.
Тут же стоял и Демьянов. Если до этого на него жалко было смотреть, то теперь он как-то собрался и распрямился. Ему наконец-то разрешили взять оружие — то ли «калаш», то ли тоже «Сайгу», и он сжимал ее твердо.
— Тихо всем! Устроили индийское кино, мля! — услышал Александр резкий голос Пустырника. — Слушайте сюда! Заринцы нам теперь не враги!
«Как не враги? Почему не враги?» — прошелестело над толпой освобожденных, но Пустырник вопрос проигнорировал.
— Враг у нас теперь общий. Это те, кто носит значки с Сахалином, кто пришел из-за гор, кто носит зеленый камуфляж. С ними мы должны разобраться. Их осталось не больше пятидесяти человек, и они укрылись в соседнем корпусе.
Мужчины из пленных оживали и приходили в себя. Кто-то быстро сгрызал сухарь, другие перехватывали глоток воды из поданной кем-то фляги. Резали друг другу веревки, вскакивали на ноги и разминали себе затекшие конечности.
Данилов видел, как передавали из рук в руки трофейное оружие. Те, кому не хватило огнестрельного, разбирали ножи, железные трубы и инвентарь вроде ломиков и тяжелых гаечных ключей.
В это время в освещенный круг вбежал один из бойцов из группы Лысого, которого Данилов запомнил по трофейной ушанке. Наклонившись к уху командира, тот что-то быстро проговорил. По лицам их ничего нельзя было прочесть, но Пустырник, только дослушав, сразу же пересказал заринскому капитану, отчего тот сначала просиял, а потом, подумав, нахмурился.
Затем временный вождь поднял руку, призывая к тишине и вниманию.
— Слушайте сюда! Не всех «зеленых» удалось убить. Минимум половина сбежала! Ушли, как крысы, по пожарной лестнице. Бросили не только мертвых, но и раненых.
Толпу облетел вздох то ли удивления, то ли облегчения.
«Не захотели на два фронта воевать, — подумал Сашка про сбежавших. — Решили, что пришла заринцам большая подмога, и дали деру. Знай они, что мы жалкие недобитки, могли бы еще отбиваться…»
Все это было так невероятно, что он на короткое время забыл о поисках родных, по-детски решив, что если их нет здесь, значит, где-то они должны быть живые и здоровые.
Еще недавно всё казалось безнадежным, и вот уже враг бежит, а они… победители?! Вместе с недавними неприятелями-заринцами?!
Кто-то выломал одну из досок, и в спортзал хлынули лучи утреннего солнца. Но вместе с солнцем в помещение проник и холодный ветер. Хотя в загаженном спортзале, где пахло как на скотобойне или в свинарне, оставаться было нельзя в любом случае.
— Мужчины с Прокопы и Киселевки! — продолжал Пустырник. — Я знаю, вы устали. Особенно те, которые побывали в плену. Я знаю, вы хотите с семьями побыть. Но это так оставлять нельзя. Если дать им уйти, они могут вернуться, и не одни. Вы что, не хотите им кровь пустить?! За наш позор и за тех, кого больше нет! Они убили почти две сотни наших и многих перед смертью мучили. Убили нашего вождя. Спалили наши пожитки и пытались сжечь детей и стариков живьем. Поймем и простим их?
Ответом командиру было несколько криков.
«Никогда!», «Порвем их, а потом простим!», «Найдем и кожу снимем!»
Остальные выражали свои чувства иначе. Глухим ворчанием. Но ярости в нем было не меньше, хоть она и мешалась с болью.
— Все, кто хочет остаться, могут остаться, — продолжал Пустырник. — Дел и для них хватит. Те, кто плохо себя чувствует — никуда не пойдут. Остальные готовьтесь. Через десять минут мы выступаем!
Очень быстро с двух сторон разобрали баррикаду между этажами, чтоб заринцам было проще спуститься — и вскоре два отряда, недавние враги, соединились.
— А твои люди молодцы. Отбились да еще и наваляли им… Чувствуется школа старого Богданова, — спускаясь по лестнице, говорил капитану Демьянову Пустырник. — Вы нам пленных не дадите?
Сашка шагал тут же в сопровождавшей их группе.
— Хотите сами допросить? — спросил молодой капитан.
— Хотел еще пару вещей узнать, — объяснил дядя Женя.
— Э-э… Опоздали вы, — Демьянов замялся. — Там уже некого допрашивать. Наши мужики их всех в куски порубили. Сами понимаете, когда начинают спящих убивать… это даже овцу разозлит. Теперь эти ребята даже на трансплантацию не годятся.
Надо же, какие они в Заринске ученые, раз даже такие словечки знают. Сашка не знал, что такое трансплантация.
Впрочем, трогательного братания не получилось. Заринцы и ополчение Киселевки с Прокопой смотрели друг на друга по-волчьи, настороженно и шагали раздельно.
— Они взяли впопыхах не самые лучшие машины, а в остальные даже из строя не вывели. Уже ясно, что поедут они на запад. А наши новокузнецкие друзья нам помогут дорогу грамотно выбрать, — Пустырник указал на двух оборванных хануриков, когда-то живших на улицах бывшего индустриального центра. — Догоним и перевешаем как поганых собак.
Да, теперь они как по волшебству поменялись местами. И теперь сибиряки уже сами ловили и добивали тех, кто пришел к ним без спроса и не в гости.
После вчерашней безнадеги Младший чувствовал сильное облегчение. Оставалось найти своих.
— Ты, ты, ты и ты, — Пустырник указал на двух подростков не старше восемнадцати и двоих раненых воинов. У одного было забинтовано плечо, другой хромал на одну ногу. — Заберите вещи из домов, где мы сидели в засаде. Пленного типа с Волги там в кладовке не забудьте. Если никто не опознает его как мучителя и насильника, пусть благодарит богов. Будет жить пока. Все-таки последний живой информатор.
Сашку, который хотел улизнуть, чтоб продолжить поиски, дядя Женя просто схватил за рукав.
— И ты тоже, Саня. Помогайте бабам, старым и мелюзге. А мы поедем, — бросил он остающимся. — Тут в санатории есть несколько «буржуек», горючка, палатки, спальники и много прочего добра. Со жмуров ихних снимите куртки, куртки у них хорошие. Про тех, кого из Автоцентра спасли, не забудьте. И ждите нас. Мы вернемся скоро. А до них мы доберемся в любом случае. Живые или мертвые.
Через пять минут все, кто хотел и мог, уже были готовы к походу. Они строились во дворе — со стороны, противоположной той, с которой люди Прокопы атаковали санаторий.
В коридоре кто-то бурно выражал восторг — сиплым лающим хохотом. Хотя, может, просто нервы сдали. Многие из них от того, что на них свалилось, были близки к помешательству.
— Вы рано радуетесь. Там еще врагов до жопы, — услыхал Сашка голос одного из Красновых.
Это можно было перевести как: «Кое-кто из нас не увидит завтрашний рассвет», но сказать такую фразу не решился бы даже такой отморозок, как Лысый. За это могли морду набить. Сейчас, после воссоединения, отчаяние исчезло и жить всем хотелось.
Второго брата видно не было. Может, он тоже искал Киру? Данилов обошел весь спортзал и расспрашивал всех, кого можно. Ни следа ее! Впрочем, про Женьку с дедом он тоже не забывал.
Только когда все утряслось, начали пересчет живых и неживых. Оказалось, что кроме тех, про кого точно известно, что они мертвы — таких было почти сто восемьдесят человек — было еще не меньше сотни тех, которые просто пропали. И три дорогих ему человека оказались среди них. Хотя это лучше, чем знать наверняка, что их нет на свете. Это давало надежду.
Его надежде оставалось жить всего десять минут. Он бы многое отдал за то, чтобы не знать… Чтоб тешить себя мыслью. Но реальность решила не играть с ним, а сразу открыла свои карты.
— Она здесь! Брат! Артем! Иди сюда.
Голос звучал настолько незнакомо, что он сначала даже не узнал Артура Краснова. Мертво звучал голос.
Но первым подошел не брат, а именно Саша.
Не удивительно, что они не нашли ее сразу. Кто-то отнес ее в самый дальний угол, где стоял тот спортивный инвентарь, который наверно был еще до войны потертым и старым.
Когда он подбежал, Артур стоял, склонившись над чем-то белеющим на полу.
Кто-то бросил ее там, как сломанную вещь, как мусор.
Лицо было нетронутым. Бледным и отрешенным.
«Что они знают такого, чего не знаем мы?»
Может, там ответы на вопросы? Может, незачем бояться того, что там?
Волосы аккуратные, будто она их пригладила рукой.
Одна нога в сапожке, в том самом, в каких она была, когда приходила к нему на день рожденья. Вторая босая. И курточка — та же, в которой она приходила к нему. В тот день, когда он еще не знал, что время отсчитывает последние секунды прежней жизни.
Только ткань запачкана черной грязью и красной кровью и порвана в двух местах, будто цеплялась за гвоздь.
«Пока она была жива, она бы никогда не…»
Ну, вот он и произнес эту страшную фразу. Пусть даже и не вслух.
Колготок, теплых шерстяных, в которых она была в тот момент, когда они садились по машинам и телегам, на ней не было. Юбка была чуть ниже колен, что для Прокопы коротко. Но сами колени были видны.
Левая рука лежала чуть в сторону, будто отброшенная в последний момент подальше. Кровь из раны не текла. Хотя у живого человека из такого пореза — вдоль вены, а не поперек — должна течь потоком.
Лицо как мел. Глаза закрыты, будто уснула.
Синяки и ссадины на голых коленках. Один сплошной синяк — во всю левую. Кожа здесь была почти нормального цвета.
«Бойся хромых. Они заберут твои ноги…»
Почему-то Сашка вспомнил, что многие из чужаков ходили, чуть прихрамывая и в раскорячку. Сапоги у них видимо были неудобные и натерли.
А у него самого ноги просто подкосились. Он чуть не упал.
Следов от ожогов или порезов он не заметил.
Ее не мучили. Она убила себя сама. Не вынеся.
Только сейчас Сашка вспомнил и осознал неуклюжие слова Каратиста, которые тот произнес негромко, явно для одного Пустырника.
«Бабы… точнее женщины. Точнее, девчонки. Ты… это… не лезь пока к ним. Не всех, но некоторых эти твари… ну, ты понял меня. Но это ничего. Забудут! Память, она такая, особенно девичья… А позора тут нет. Всех взамуж возьмут, и никто слова не скажет. Это по беспределу. А если кто из наших будет шептаться — я сам тому пасть порву, как Геракл змею. Ты понял меня? Все срастется, всё заживется».
Выходит, он ошибался, этот тертый жизнью вождь киселевцев.
Тут же рядом лежало и лезвие. Крохотное и ржавое. Вряд ли она принесла его с собой. Скорее, оно лежало тут уже много лет.
Будто дожидаясь.
Было оно очень тупым, и когда Сашка машинально провел по его кромке большим пальцем, то даже не оставило надреза. Чтобы располосовать им руку так, надо было приложить всю силу.
«Зачем? За что?»
Он не смог заставить себя даже коснуться ее. И не нашел никаких слов, ничего.
Несколько минут Данилов просто сидел на грязном полу, глядя на облупленный потолок. В душном зале он почувствовал себя плохо. Поступающего в помещение воздуха было недостаточно, и, не заговаривая ни с кем, он пошел, держась за стену.
Вскоре он был у запасного выхода. С этой стороны здания прокопчане еще не были. Тут бой вели заринцы — отсюда сбежали чужие. Но все эти вопросы были сейчас от Сашки далеко, как Марс.
Парень поднял глаза на стену соседнего дома. И вместо ответа на его немые вопросы в лицо ему ударили буквы, сложившиеся в дикую надпись, написанную вроде бы без единой ошибки:
Орда — значит «порядок».
Коричневой краской. Такую, кажется, делали на химическом заводике лакокрасочных товаров в Заринске. И больше нигде в известном мире. Несколько раз ее привозили в Прокопу с караванами. Налита она была в еще довоенные жестяные банки. Кто-то не поленился даже забраться повыше, встав ногами на козырек маленького магазина, чья вывеска давно отвалилась.
Александр вспомнил и опять пережил то, что случилось с ним несколько дней назад… А ведь казалось, уже целая вечность прошла.
Слепое пятно в его памяти исчезло, и он снова увидел то, о чем запрещал себе думать. Момент атаки. Крики, выстрелы, хлопки падающих мин.
Он «вспомнил» и то, чего пока не мог видеть своими глазами.
Похороны погибших на пригорке у шоссе. Те, кого они оставили для этой скорбной роли — с лопатами. Лицо отца, такое же спокойное и серое. Лицо бабушки Алисы, бледное и почти такое же неживое. Дядя Гоша, который, похоже, еще ничего не понял. Все остальные, беззвучной чередой проходящие мимо и кидающие горсть земли в братскую могилу, прежде чем засыпать липкой глинистой почвой и заровнять ее.
Копать каждому отдельную они не имели возможности.
Внезапно парень почувствовал, как с беззвучным щелчком сжалась внутри него до предела невидимая пружина. Горе тому, кто попадется ему в руки, когда она будет разжиматься.
Он понял, что есть единственное оружие у маленьких и слабых против тех, у кого власть и сила. И это оружие — готовность бросить свою жизнь в огонь и, пусть умирая, забрать обидчика и мучителя с собой.
Вот только слез уже не было. Видимо, и они кончаются.
Прошло еще минут пять, прежде чем он смог вернуться в спортзал.
Братья, похожие как горошины, среагировали совсем по-разному. Сашка видел, как Артем бормотал себе под нос что-то бессвязное про их девочку, которую они не уберегли. Какие-то глупости про то, как они были к ней невнимательны.
Как будто это имело теперь значение?
И плакал тот, хоть и не в голос. Слез не скрывал, то и дело смахивая их огромным кулаком.
Артур вел себя иначе, хотя под маской мнимой сдержанности буря у него в душе могла быть ничуть не меньше. Он ходил, тяжело печатая шаг, стиснув зубы и сжав кулаки. Сашка вспомнил тот зубовный скрежет, который если верить легендам, можно услышать в преисподней. Вот примерно так скрежетал зубами Артур Краснов.
Достанется же тем, кто попадется ему под руку. Хоть своим, хоть чужим.
Сам Сашка опять почувствовал, что земля уплывает, как ковер, который выдернули из-под ног. Его клонило на правый бок, как судно в шторм, так что он несколько раз наткнулся на стену. Пришлось приложить все усилия, чтоб не упасть.
Он почему-то вспомнил ее стих, один из последних. Да, она не только верила в звездные корабли и космические города (виной тому был, конечно, ее дедушка фантазер-коммунар Борис Олегович). Еще она писала стихи. Больше Саша не знал никого, кто бы это делал. Даже дед, и тот говорил, что поэт в нем давно умер.
Стих этот он тогда не до конца понял и только сейчас догадался, что он про смерть:
Это не кровь. Это красная паста.
Так вытекает жизнь.
Верить и ждать здесь всегда напрасно.
Доли не избежим.
Это не кровь, это красная ручка.
Так наступает мир.
Вновь будет вьюга мести беззвучно
Средь городов-могил.
Это не кровь это красная маска,
Так наступает тьма.
Всех нас своей леденящей лаской
Поработит зима.
Это не сон, а сто лет молчанья,
Мы не проснемся вновь.
Все, что случится — то не случайно.
Это совсем не кровь…
Услышав фырчание моторов, Данилов выглянул в окно — да так, что чуть не свалился вниз. Сквозь туман Сашка разглядел силуэты грузовиков. Люди быстро занимали свои места в кузовах. Объединенный отряд уже готов к отправлению. Первая машина — большой КамАЗ, доставшийся от чужаков — тронулась с места и катилась по подъездной дороге санатория к воротам. За ней сорвалась с места другая — заринский легкий броневичок. С надетыми на колеса цепями им был не страшен даже снегопад.
Они уезжали и не собирались его ждать.
— Подождите! Подождите! Я с вами! Чтоб вас всех! Подождите!!!
Он побежал к лестнице, и это было его ошибкой. Конечно, все поняли, куда он направляется, и остановили.
— Санек, остынь. Ты сейчас не в том состоянии, — он с трудом узнал в говорящем деда Федора, который был за старшего. — Это работа для волкодавов. А для тебя пока есть дела здесь.
И действительно, скучать ему не дали. Надо было обустраивать временный быт. Размещать несколько тысяч человек — сколько получится в санатории, остальных в соседних домах. Инвентаризировать остатки вещей и продуктов. Условия тут будут совсем не те, к которым они привыкли. Все самое ценное и редкое пропало — враги забрали и увезли не только оружие и патроны. Так же, как и животные — главная ценность, которой община так гордилась. С ног сбивались и те несколько человек, кто худо-бедно понимал во врачебном деле. Ну а те, кто был и молод, и не ранен, просто обязаны были вкалывать за троих. Одних только дров надо было наготовить уйму.
День уже клонился к вечеру, когда они позволили себе передышку. Сашка почувствовал, что вместе с ночью, которая наползала на мертвый город, в сердца людей опять забиралась тревога.
В девять вечера дед Федор выставил кое-как вооруженные караулы.
От отряда мстителей так и не было никаких вестей.
Закончив рубить дрова и таскать воду, Сашка попытался заставить себя съесть несколько вареных картофелин, которые ему почти насильно сунули в руки. Но еда не лезла в горло. С трудом он заставил себя разжевать одну и выпить кружку горячего напитка из разных трав, подслащенного чем-то вроде таблеток сахарина.
— Когда они пошли, чтоб заринцев перебить, то оставили всего шестерых уркаганов с нами, — объяснил Сашке пожилой мужик из Киселевки, с которым им вместе выпало таскать тяжелую поклажу. — Думали, мы бебекать и мемекать будем, раз у них автоматы… «Ой, не бейте нас, пожалуйста, добрые господа-товарищи». А мы их… того. Голыми руками. Четверых, кто кинулся первыми, они застрелили. Но остальные просто свернули им шеи. Даже пулемет не помог. Они до него просто не добежали. Жаль, поздно. Поздно! Герои… только и могли, что на женщинах отрываться, да и то на связанных…
Он сплюнул.
— Я, кстати, скорняк, — представился Сашке незнакомый мужик. — Это не фамилия. Это значит, меховщик и кожевник. А фамилия у меня красивая, совсем не под стать мне. Соловьев. Петр Максимыч. Это правда, что говорят про твоего отца?
Сашка кивнул.
— Андрей Саныч… вот уж не ожидал. Он всегда таким… крутым казался. И надо же… сукины дети.
— Бессмертных нет, — сумрачно ответил парень. — Вы случайно не видали моего деда, старшего Данилова?
— Помню такого… Так он не с вами? Здесь его нет. Могли и грохнуть по дороге. Вряд ли он сбежал. Все-таки возраст… Мне они дали три раза прикладом по голове, так я вообще ничего не помню, как нас вязали и гнали.
Он показал на свои руки, закатав по очереди рукава. Багровые следы покрывали их до самого плеча.
— «Бычки» тушили. Курева у них с собой много. А хорошо их наш доктор уработал, — он показал в угол, откуда исходил особенно резкий медный запах крови.
Данилов чуть не наступил в красный ручеек, струящийся по полу, который вытекал из-под ветхого брезента.
— Мы свалили их там, чтоб дети не видели, — объяснил Максимыч.
Что-то в его словах показалось Сашке настолько наивным, что он усмехнулся. Дети?.. Они и так насмотрелись и натерпелись по самое не могу. Кто мог пережить то, что им выпало и остаться ребенком?
А ведь он сам им был. Всего три дня назад.
Теперь же он был не просто одним из взрослых в мирное время. В этом ничего страшного бы не было, хоть и прибавилось бы хлопот. Но теперь на него без предупреждения, как гиря, упала ответственность за тех, кто младше или слабее.
Особенно ему, конечно, было жаль сироток. Их было много — одних только полных сирот, о которых теперь некому было заботиться, кроме дальних родичей и соседей, оказалось почти десяток. И это если не брать тех, кто был, как он, сиротой совершеннолетним. А сильнее всего было жаль самых маленьких. Хорошо хоть не было среди них новорожденных и младенцев, потому что захваченный у бандитов паек — грубая пища из сухарей, вяленного мяса и других таких же вещей, им мало бы подошла. А коровы или хотя бы козы у них теперь неизвестно, будут ли.
Мертвых «зеленых» в итоге, оттащив подальше в угол двора, сбросили в открытый канализационный люк. Предварительно с них сняли их хорошо утепленную форму. В Прокопе такой почти ни у кого не было, и это был хороший трофей.
Со своими мертвыми пока ничего не делали. Пустырник сказал: «Мы сами. Когда вернемся». И слава богу, подумал Данилов.
Потянулись часы ожидания. Сашка никогда не считал себя хорошим психологом, но видел, как женщины, оставшиеся в санатории, волновались за мужей, отправившихся добивать врагов. Оно и немудрено.
Он завидовал тем, чья семья сейчас была в сборе. Как же он им завидовал…
Поздно ночью выпала его очередь идти в дозор. Вместе с еще тремя пацанами его возраста они охраняли здание. Свою винтовку он уступил кому-то более умелому, и на время у него было гладкоствольное ружье.
Больше всего людей разместили в самом санатории. Храп и прерывистое дыхание спящих были слышны даже в коридоре.
Другие два таких же отделения охраняли маленький лагерь, раскинувшийся вокруг «Полухинского», снаружи. Все они были набраны из таких же детей, стариков и калек. В соседних домах огни уже не горели. Там уже растопили печки или костры прямо на полу в квартирах, обложив очаг камнями, приготовили скудный ужин из чего было и отправились на боковую.
В комнатах первого этажа, в одну из которых Сашка заглянул, люди спали вповалку. Никто не раздевался. Наоборот, надели на себя все, что можно, как капуста. Буржуйки давали достаточно тепла, но трудно было дышать — мало было кислорода. Все щели были заткнуты и законопачены.
Тем, кому было нужнее всего, отдали палатки и спальные мешки. Самых маленьких родители клали между собой.
Кто-то плакал и причитал во сне тоненько, иногда не ясно было, ребенок это или взрослый.
Им еще повезло, что мороз пошел на убыль, а вскоре за окном зашелестел дождь. Осень показывала зиме, что время той еще не пришло. Под ногами на улице должна была быть настоящая слякоть. Как бы не завязли машины.
Усталость к этому времени сморила всех. Даже тех, кто думал, что больше спать не сможет. Тревожным сном забылись перевязанные раненные и те, кто пережил издевательства в бывшем спортзале.
Запахи временного жилища на время создали в голове Сашки иллюзию, что мирная жизнь никуда не делась. Но он прогнал ее. Это ложь. Черта пройдена, и назад дороги не будет.
Возможно, это последняя передышка. Куда они теперь пойдут? Без техники, без пожитков, без еды?
Ясно, что о горном Алтае придется забыть.
Дед Федор что-то туманно говорил, что в разговоре с заринцами вожди — Пустырник и Каратист — приняли решение возвращаться. То есть объединяться обратно с державой.
Проблема только в том, что самого государства не было. Заринск захвачен врагом. Этими самыми «зелеными». И правит там Артур Бергштейн, который этим «зеленым» то ли друг, то ли слуга. И это он подписал указ обдирать все деревни как липку. И он же направил заринскую милицию в Прокопу и Киселевку. Захара Богданова никто не видел много недель и есть сомнения, что он вообще жив.
Дед Федор объяснил, что бойцы из отряда милиции, которым командовал капитан Демьянов, хотят вместе с ними идти на Заринск, чтобы освободить законного правителя Богданова из подвала, а Бергштейна повесить на осине, потому что именно на ней полагается вешать иуд и предателей.
«Вернутся, тогда больше узнаем», — отмахнулся старикан от дальнейших запросов.
Было около четырех утра, и Данилов уже почувствовал, как у него слипаются глаза (а до смены караула оставался еще час), когда из окна в торце здания он увидел красный огненный росчерк, похожий на комету, после которого в небе остался висеть ярко горящий огонек, который должно было быть видно издалека.
«Фейерверк?»
Только через мгновение он догадался, что видит сигнальную ракету. У них их было довольно много, но почти все из них были уже испорчены.
— Так дело не пойдет, — покачал головой кожевник Соловьев, который откуда-то материализовался прямо у Сашки за спиной. — Надо радиосвязь наладить.
Дед Федор с ним согласился.
— Но главное, что они возвращаются. И с победой.
Встреча была радостной почти для всех. Раненых было довольно много, но убитыми мстители потеряли всего одного человека. Зато группировка «зеленых», которую отправили в восточные поселения, просто перестала существовать.
Несколько часов они гнали их через промзоны, которые тянулись отсюда далеко на запад вдоль железной дороги. Пока не зажали на территории фабрики, где раньше делали кирпичи — там, откуда никакого пути у них не было. Тогда объединенный отряд заринцев и прокопчан-киселевцев сумел хорошо использовать и четырехкратное преимущество в людях и машинах, и помощь местных проводников.
Ответный огонь был вначале довольно сильным, но когда чужаки поняли, что шансов у них нет и их медленно прижимают к развалинам кирпичных цехов и высокой бетонной стене, во время короткого затишья кто-то выбросил серую тряпку на длинной палке.
Сашка слышал, как еще перед отправлением, стоя на лестнице, Пустырник учил молодого Демьянова. «Обещай им хоть луну с неба. Сам слово даешь, сам назад можешь взять. Мы не в рыцарей играем. Главное, людей сберечь и гнид побыстрее перебить».
На что они надеялись, когда сдавались?
Как Лысый и обещал, умирали пришедшие из-за Урала на пару минут быстрее, чем могли бы. Эту милость им оказали за то, что те хотя бы не убили пленных в Автоцентре.
Машины чужаков и другие трофеи победители привезли с собой. Особую радость вызвал захваченный бензовоз, хотя он и был больше, чем наполовину пуст.
Трупы врагов бросили как есть. И в мертвом здании мертвого города они будут пиршеством для любителей падали. Есть в человеческом теле микроорганизмы-паразиты. Некоторые из них вызывают болезни. А другие не вредят, пока человек жив. Они терпеливо ждут, когда тело умрет. И только тогда принимаются за работу. Жизнь после смерти — это и есть пир червей и бактерий. Это их жизнь. Так из одного становится много, а плоть становится прахом и землей, на которой потом вырастет трава.
Через полчаса в большой и светлой комнате, где раньше был кабинет директора этого санатория, за большим столом собрались вожди и командиры обеих союзных сторон. С тяжелыми напряженными лицами они сидели по разные стороны стола, на полированной поверхности которого было выцарапано столько матерных скабрезностей, что они казались языческими письменами.
Комнату освещали несколько керосиновых ламп.
— Ну что, братишки… начнем.
Данилов сидел через три стула от Пустырника — вполне почетное место, впрочем, он знал, что его не заслужил и все это сделано из уважения к человеку, которого больше нет.
— Если не секрет, когда тебя назначили командиром милиции? — задал первый вопрос дядя Женя, адресуя его Демьянову.
— Чуть больше недели.
— А предыдущий был не Юра Масленников?
— Нет. Егоров. Тоже молодой. Но он в пустыне исчез. Говорят, дезертировал. Масленников был до него. Но он умер, от сердца, через день после того, как Богданова сняли.
— А как народ отнесся к тому, что Богданова… сняли, как ты выражаешься?
— Ну… ворчали. Нескольких человек бросили в казематы за это.
— Тут вопросов больше нет. Поворчали и перестали. Даже мне с моим средним умом видно, что ниточка тянется к одному человеку. И тут не надо быть гением, чтоб дотумкать. Знаете, ваш город в опасности. Офигенной опасности.
— Дядя Женя, погоди. Дай ему пару ласковых сказать. А ваши где были, когда наших… резали и трахали? — глядя Демьянову прямо в глаза, вдруг произнес Артем Краснов, вставая с места. На лице у него заходили желваки.
«Вот его-то они вообще сюда зря посадили. Как бы не было беды», — подумал Сашка.
И то, что он внешне выглядит как замерзшая глыба льда, еще ни о чем не говорит. То, что все в комнате были при оружии, только добавляло риска. Хорошо, хоть автоматы оставили за дверью. Зато пистолеты и ножи были у каждого и в пределах досягаемости.
— Мы не знали, что так будет. У нас эти ребята, «сахалинцы», вели себя мирно. Даже помогали нам порядок наводить. Нам сказали, что вас мирно переселят и заберут только излишки.
— Сказочный долбон. Простите мой французский, — опять пробормотал Лысый.
Пустырник бросил на него свирепый взгляд.
— Нам сказали, что СЧП пришло сюда навсегда. Что наладят торговлю, паровоз пустят … — продолжал капитан Демьянов.
— Паравоз-шмаравоз, — передразнил Волков. — А если скажут отрезать себе члены, вы отрежете?
— Поплачут и отрежут, — ответил вместо заринцев Лысый. Про него говорили, что после этой ночи его коллекция ушей пополнилась новыми экспонатами.
Как ни молод и неопытен был командир «милиции», а такое обращение он был терпеть не намерен.
— Да если бы вы спокойно отдали излишки, нас бы сюда вообще не послали!
— А ху-ху ни хо-хо? В смысле а морда у вас не треснет? — глаза Волкова налились кровью. — А то, что они нашим пальцы резали и покойников минировали, это нормально? Дело житейское?
Перепалка грозила перерасти в конфликт. Еще немного, и дошло бы до драки. А там и стрельба. Сашка напрягся, чувствуя, как наэлектризован воздух в комнате.
— Тихо! Тихо вы все, я сказал! — Пустырник не стукнул кулаком по столу, но звук его голоса прозвучал, как удар. — Хватит собачиться.
— Мне жаль, что так вышло. Мне стыдно, — наконец выговорил капитан. — Но мы должны вместе действовать, ведь так? Враг моего врага мой друг.
— Не всегда. Если волк сожрет моего врага, он станет мне другом? — Пустырник криво усмехнулся.
— Я бы любому серому за Бергштейна кусок телячьей вырезки бы кинул, — услышал Сашка шепот Лысого.
— Мы не звери, — продолжал гнуть свое Демьянов.
— Докажите. Мертвых не вернуть, но помогите нам вернуть то, что мы потеряли… Я о материальных вещах. Крыша над головой, еда, топливо, посевной материал. Живность. Патроны. Насколько я знаю, у вас в Заринске закрома и склады ломятся от добра. Но хочешь, я тебе скажу, в чем проблема? В том, что прямо сейчас твой город обдирают, как лоха, и пускают по кругу, как дешевую шлюху. И вам наша помощь сейчас нужнее, чем нам ваша.
— Что вы имеете в виду?
— Такие вещи просто так не делаются. Ты себя можешь утешать мыслью, что конкретно эта рота «зеленых» съехала с катушек, потому что хотела сбежать в пустыню, а остальные белые и пушистые. Но я вижу, что от всего этого воняет так, будто большой слон издох. Где сейчас расквартирована ваша хваленая «милиция»?
Пару секунд Демьянов колебался, думая, может ли он выдавать эти сведения, но потом сдался:
— В городе осталось всего человек двести. Остальных отправили на усиление гарнизонов в поселки Алтая и на север, к Новосибу. И к вам, конечно.
— Их всех сопровождают ваши новые… союзники?
— Нет, только тех, кто недалеко пошел. А в городе СЧПшников человек пятьсот-семьсот.
— Как думаете, живы ли ваши товарищи? Почему вы, блин, такие слепые и не видите, чьи уши за всем этим торчат?
Демьянов молчал. Лицо его помрачнело. Легко было понять, что он чувствует. Приуныли и остальные заринцы. И опять прокопчане и киселевцы словно поменялись местами, теперь уже с ними. Если они все в сборе и на родной земле, то у этих дома был враг, коварный и хитрый, об опасности которого большинство живших там даже не догадывались.
— Нельзя терять даже минуты, — произнес Пустырник. — Очень скоро они догадаются, что здесь случилось. Зря вы, конечно, радиста ихнего пристрелили… ну ничё, в горячке и не такое бывает. Но тот тип, которого мы скрутили… говорит, что он старшина и его тоже иногда за радиостанцию ответственным делали. Он говорит, что раз в день, в двенадцать ноль-ноль они должны выходить на связь.
Захваченная в бою на первом этаже рация «Ангара» стояла тут же на столе. Ее уже проверили — работала нормально. К счастью, ее не успели повредить.
— Поиграем в радиоигру. Повесим им на уши липу, что сибиряки друг друга поубивали, а трупы в карьер сброшены. Они так обрадуются, что нескоро нестыковки заметят. А когда заметят, мы будем уже к городу подъезжать.
И было решено двигаться походным порядком на Заринск, как можно быстрее. То есть как рассветет. Дальше спор шел уже только о деталях.
Неопытный Демьянов, который рвался теперь быстрее вернуться домой, предложил срезать напрямую. Какие-то там были давно заросшие травой грунтовые дороги. Но Пустырник, хоть и не так много путешествовал в этих краях, между Кузбассом и Алтаем, сразу сказал, что половина машин застрянет, а у второй подвеска разлетится вдребезги. Дороги эти, мол, давно уже в целину превратились, которую никакому Шолохову не поднять.
Заринцам пришлось согласиться.
Расстояние от Новокузни до Заринска по прямой было сто пятьдесят километров. Но вертолетов у них, увы, не водилось, чтоб горы, леса и овраги пересекать. По довоенным шоссейным дорогам — получалось уже километров триста. А если объезжать заторы, размытые и занесенные землей участки — то и все четыреста-пятьсот будет.
Даже если гнать день и ночь, рискуя вылететь в кювет или перевернуться, понадобится целый день. Машины не те и дороги не те, чтоб гонять, как раньше.
Еще несколько грузовиков — обычных, без пулеметов — подогнали новокузнечане. К ним давно не было топлива, а так они были вполне на ходу. За них пообещали потом расплатиться патронами.
В грузовики и джипы, которых у них теперь было восемнадцать штук, могло войти самое большое пятьсот человек. Но это почти совпадало с числом тех, кто был в состоянии драться и представлял собой боевую единицу, а не ходячий труп.
Но, самое главное — это означало, что опять придется расставаться с женщинами, детьми, стариками. И оставлять тех, кто не может воевать, пусть временно, но одних.
— Отвезем их обратно. В Прокопу. Всех, даже твоих, Каратист. В тесноте да не в обиде. Тем более это временно. Никто уже ни в какие горы не идет… Но и на старом месте мы погибнем этой же зимой. Без скота, без кормов, без запасов. Без ничего!
— Так что нам делать? — впервые подал голос по-восточному сдержанный Каратист.
— Воевать, — ответил Пустырник. — Своей кровью купить свободу и для нас, и для «братцев» из Заринска. Но после победы оружия не сдавать. Тогда будем горожанами, будем с крышей над головой и с пищей. И с честью.
Он говорил это, не стесняясь самих заринцев. Видимо, это и были его условия для сделки. И им не оставалось ничего, кроме как принять их.
Так бесславно и глупо закончилась авантюра с «переселением». И сгниют непонятно для кого заготовленные на новом месте корма.
Сашка вспомнил, что дядя Женя и раньше особо не горел желанием переселяться на юг. Просто уступил давлению большинства.
«А ведь кто-то говорил: давайте Прокопу сожжем, чтоб Бергштейну одни головешки достались».
Но одно слабое утешение все-таки было. Если бы они остались на месте — точно также их поимели бы «сахалинцы». А может и хуже — компактную деревушку легко было оцепить так, что и мышь бы не выскочила, и накрыть посреди ночи. Легче, чем растянувшуюся колонну на марше. Тогда некому было бы мстить и все погибли бы разом. Могли бы и сжечь в собственных домах.
А значит, отец и дед своим решением их спасли. Хоть и совсем не так, как сами хотели.
Все, что оставалось, так это выторговать себе лучшую долю у своей метрополии. Но пока это все напоминало дележ шкуры неубитого медведя. А если они ошибаются? Если в Заринске тишь и гладь? Кто их тогда поддержит против правителя, пусть и не очень законного, и его дорогих друзей?
Пятьсот человек… если не будет поддержки местных — это, конечно, маловато для штурма большого укрепленного города. Но смелость, как известно, крепости берет. И ярости у них было столько, что каждый готов был драться с четырьмя. Плюс на их стороне будет эффект неожиданности.
Оружия теперь много, почти каждому достанется хоть плохонькая, но винтовка. Хотя патронов было маловато, особенно для пулеметов, которых тоже недоставало.
В истории, как Сашка знал из книги деда, выигрывались битвы и войны и при более безнадежных раскладах.
Самое главное Данилов знал — его точно возьмут с собой. И он сможет поквитаться за все. Парень по-прежнему надеялся, что дед с Женькой живы. Деда могли угнать с собой, чтоб представить Уполномоченному как умного книжника. А сестру… по поводу ее Сашка не был спокоен, помня об обычаях ордынцев и их «порядке». Утешал себя он только тем, что она всегда была проще Киры и имела не такую тонкую душу. Даже после такого ужаса она могла бы остаться морально изломанной, но живой.
А Кира… она превратилась в еще одно «слепое пятно» в его памяти, которое его сознание не считывало, не видело, милосердно пропускало.
— Я бы мог сказать, что это помощь вам как друзьям, — подытожил Пустырник. — Но это не помощь. Это плата. И вы вашу часть внесете. А друзьями мы когда-нибудь станем. Но не раньше, чем десять раз вырастет трава на могилах тех, кто погиб.
