Вторник
Я ошибалась, сон пришел сразу. Не просто сон – глубокое, стирающее все воспоминания кататоническое забытье, выбравшись из которого я поначалу ничего не могу сообразить. Разбудил меня телефон, но я этого не осознаю. Что такое?… Где я? Кто я? Двадцать секунд пустоты…
– Я вас разбудил? – говорит трубка голосом Джека.
– Да.
– Простите. Как спалось? – Еле уловимая интонация, не то нежность, не то укор.
– Честно говоря, хорошо. Вино, наверное.
– Не иначе. Я вот вчера точно перебрал. Ох уж эти французские графинчики, такие обманчивые… С трудом помню, как попал домой!
Дает шанс нам обоим все «забыть». По крайней мере, мне так кажется.
– И я тоже, – подыгрываю я. – Все как в тумане.
Он набирает побольше воздуха:
– Вы можете со мной встретиться?
Называет место – Спенсер-парк неподалеку от моего дома; зеленый треугольник размером в четыре акра, принадлежащий жителям примыкающих к нему коттеджей. Я там никогда не была, хотя какой-то хеджинговый коллега Филиппа и приглашал нас однажды на вечеринку в парке. Говорят, там есть теннисные корты, плантация роз и усаженная рододендронами аллея. А еще – бассейн в окружении смоковниц. Впрочем, это могут быть только слухи.
– А почему именно там? – удивляюсь я без особого энтузиазма.
– Ага, всему свое время! – словно предвкушая отложенное «на потом» любимое лакомство, напевает он.
Прямо как Милли – в «Твиксе» она больше всего любит карамельный слой и потому вечно съедает его последним.
– Не знаю, Джек… Помните, что я говорила вчера вечером? Я действительно так считаю. Мне кажется, нам не стóит копаться в этом дальше. Мы познакомились с Кристой, и я этому только рада. Но дальше пусть разбирается констебль Морроу. Джек, мы с вами играем в детективов, а это слишком опасно.
– Вы не понимаете! Я нашел Толека! – отрубает он, словно кулаком по столу шарахает. – Только что звонила Криста. Я в ней ошибся. Она все-таки пошла нам навстречу! И все благодаря вам! Она сказала, что вы ей понравились, что вы – «жертва судебной ошибки». Наверное, в телике фразу услышала. Она хочет помочь. Уже несколько месяцев Толек работает в Спенсер-парке, ремонтирует кому-то дом. Она будет переводчиком. Сегодня Толек слоняется без дела, ждет кран, время у него есть. Мы же так этого хотели!
Он что, глухой? Совсем меня не слушает.
– Джек, я не…
– Да что случилось?
– Я боюсь… Мало ли к чему приведет наша самодеятельность…
Он хохочет. Возражать или возмущаться бесполезно.
– Спенсер-парк. У дома стоит контейнер со строительным мусором. Встречаемся через пятнадцать минут.
Он сидит на невысоком кирпичном заборе у викторианского особняка, периодически откусывая нечто, завернутое в бумажный пакет. Рядом неустойчиво пристроен одноразовый термостаканчик.
– М-м-м… Попробуйте. Малиновые финансье из пекарни «Гэйлз» на Норткот-роуд. Крошечная миндальная вкуснотень…
Я поднимаю бровь:
– Вы что, едите круглосуточно?
– Я сюда бежал, – веско роняет он. – Нагулял аппетит.
И он с комической гордостью тычет на свои кроссовки. («Асикс», ясное дело. Говорила же я Перивалю, что «Асиксы» есть у всех и каждого!)
– Смелее, пробуйте!
Он настойчиво, чуть ли не с угрозой, протягивает мне несколько крошечных кусочков кекса. Все, я птенчик, мелькает у меня истерическая мысль. Сейчас открою «клювик», и он будет меня кормить. Прикоснется пальцами к моим губам…
Я торопливо подставляю ладонь, и угощение крошится у меня в руках – толченый миндаль, тягучие малиновые капли.
– Очень-очень вкусно, – подтверждаю я, облизывая пальцы.
Сегодня на Хейуорде свободные шорты цвета хаки, и мой взгляд невольно упирается в загорелые мускулистые ноги…
– Ну и где же Толек?
Он указывает в сторону напоминающего зáмок особняка. Белая штукатурка, зубчатые башенки. На подъездной дороге кучей навалены трубы и бревна, будто заготовка для тюдоровской виселицы. По крыше ползают двое. Гремит музыка – Тайни Темпа; Милли он нравится, а вот соседей, уверена, жутко раздражает.
На противоположной стороне улицы останавливается видавшая виды «Ауди» с белыми царапинами на боку. Из нее выходит Криста. Я перехожу дорогу, мы обнимаемся, целуем друг друга в щеки. Придерживая меня за плечи и чуть отстранившись, девушка оценивающе разглядывает мою стрижку.
– Новая прическа! Хм-м.
На ней вчерашнее платье в цветочек, кардиган и туфли без каблука. На ногтях свежий лак, нежно-розовый с желтоватым отливом.
– Спасибо вам за все, – говорю я. – Вы нам так помогаете! Хоть эта встреча, наверное, и необязательна… Вряд ли Толек так уж хочет нас видеть. Мы его надолго не задержим.
– Я вам сочувствую. Знаю, вы хорошая. Я хочу помочь. Вы находите информация, расскажете полиции, и они вас отпустят.
Я киваю:
– И Аня. Мы делаем это ради Ани.
– Да. Но я спешу. Мало время. У меня клиентка в Челси. А на мосту Баттерси иногда большие пробки.
– Клиентка?
– Мой собственный передвижной косметический салон.
Она протягивает мне визитку. «Косметические услуги в южном Лондоне».
– Маникюр, педикюр, бразильская эпиляция, массаж. Я приезжаю в дом. – Она похлопывает меня по руке. – Позвоните мне, и я делаю вам дешево. Иду искать Толека.
– Передвижной косметический салон, – задумчиво произносит Джек, когда Криста скрывается за мусорным контейнером. – Вот уж не ожидал!
– И о мосте Баттерси она говорит так, будто ездит по нему сто раз за день… Применяя метод дедукции, можно предположить, что у нашей Кристы постоянная клиентура в Челси.
– Напарник! – довольно кивает он. – Говорил я вам – мы детективы что надо!
Мы улыбаемся друг другу и сразу же, не сговариваясь, отводим глаза.
– Это Толек, – представляет Криста. – У него есть пять минут.
Гибкий худощавый мужчина кивает. Редкая светлая бородка, короткая стрижка. Он кажется смутно знакомым. Из безрукавки выглядывают широкие загорелые плечи, на бугрящемся бицепсе вытатуирован вычурный орел. Толек прижимает к груди обед – сосиска в тесте, яблоко и чипсы. Он, поясняет Криста, на работе с шести утра.
Мы унылой группкой переходим дорогу и, испытывая неловкость друг перед другом, усаживаемся кружком под деревом. Ветки над головой вздрагивают, раздается нервное хлопанье крыльев. Дикий голубь. Трава, оказывается, стала такой ярко-зеленой… будто за ночь ее кто-то перекрасил. А раньше была… какой? Цвета хаки? Или желчи?…
Толек с трудом извлекает из кармана спортивных штанов банку «Ред Булла», вскрывает. Раздается мрачное шипение. Опрокидывает в себя одним глотком. Вены на руках вздуваются, на запястьях – мелкие брызги белой краски. Принимается за сосиску в тесте, монотонно жует, челюсти размеренно двигаются. Интересно, почему он согласился на встречу? И близко ли знаком с Кристой? Она быстро говорит ему что-то по-польски.
Толек вытирает рот рукой, отвечает. Голос у него оказывается неожиданно высоким, а в языке торчит серебряное кольцо.
– Хорошо, – обращается Криста к нам. – Толек беспокоится из-за полиции, из-за наличных денег, которые он зарабатывает. Он разговаривал с ними достаточно. С вами – поговорит, но только нельзя цитировать в газетах. Начинайте вопросы.
– Для начала – общая информация, – говорит Джек. – Давно ли они были вместе? Где познакомились? Вот в таком духе.
Криста и Толек совещаются по-польски, потом девушка сообщает, что Аня с Толеком познакомились в школе, их родители живут в одной деревне.
– А сколько они уже в Лондоне? Вместе ли приехали?
Криста смотрит на Джека и переводить не торопится.
– Аня приехала два года назад, – произносит она. – Толек, он – прошлая весна.
– У них был такой уговор? – уточняет Джек. – В смысле, Аня ведь хотела, чтобы он к ней приехал?
Снова задумчивый взгляд в ответ, будто девушка взвешивает, стоит ли это переводить. Наклоняется к Толеку. Тот долго что-то говорит. Отворачивается.
– Да. Был такой уговор. Толек, он должен был заработать деньги, чтобы приехать. А Аня его ждала. Они собирались жениться. Они любили друг друга.
Несостоявшийся муж откусывает огромный кусок яблока – «Гренни Смит», блестящее, будто налакированное.
– Неудобно, конечно, совать нос в чужие финансы, – снова вступает Хейуорд, – но Анины работодатели рассказали, что Толек посылал ей шикарные цветы и что в последние полгода у нее появилась дорогая одежда. Спросите, пожалуйста, его об этом.
Короткие переговоры по-польски.
– Эта работа, – Криста подбородком кивает в сторону белого особняка, – большие деньги для Толека. Он много работает сверхурочно.
Толек запускает яблочным огрызком в стайку голубей, те вспархивают, перелетают на новое место. На нас он не смотрит, следит глазами за потоком машин, движущихся по Тринити-роуд. Мне почему-то вспоминается мужчина в безрукавке, наблюдавший за мной с балкона Кристиного дома. Может, это один и тот же человек?…
– Скажите, что мы ему сочувствуем, – поспешно вклиниваюсь я. – Мы так сочувствуем его горю…
Она говорит, и Толек впервые за все это время смотрит на меня. Полная безучастность… Глаза у него светло-голубые. Веки припухли и покраснели. Устал? Или плакал? У уголков рта лицо прорезают глубокие вертикальные морщины. Я перевожу взгляд на его руки, испещренные фиолетовыми венами. Пытаюсь представить их на нежной шее Ани Дудек.
Он произносит что-то по-польски.
– Спасибо, – переводит Криста.
– Знает ли он, кто хотел причинить Ане вред? – спрашиваю я. – Может, она была с кем-то в ссоре? С подругой… другом… бывшим парнем?…
– И встречалась ли она с другим мужчиной? – перебивает Джек. – Когда жених был в Польше, например. Или позже.
Криста поджимает губы, щека чуть подергивается. Обращается к Толеку. Тот делает резкое движение – как ученик, собиравшийся вскинуть руку для ответа, но неожиданно передумавший. Вскакивает на ноги, комкает бумажную обертку из-под сосиски в тесте. На секунду мне даже кажется, что сейчас он запустит кому-нибудь из нас в лицо банку из-под «Ред Булла». Но он разражается быстрым потоком непонятных слов. Ругается?
Джек тоже поднимается, и двое мужчин оказываются лицом к лицу. Несмотря на более хрупкую комплекцию, Толек явно не намерен отступать. Выглядит он довольно угрожающе, не хотела бы я оказаться в числе его врагов. Он вновь рывком поднимает руку, на этот раз рассекая воздух снизу вверх, будто клинком. Джек делает полшага назад, и Анин жених, волком на него глянув, тяжелой походкой устремляется прочь – к оштукатуренному «зáмку». Джек бежит за ним. Когда они оба скрываются из виду, я поворачиваюсь к Кристе и молча развожу руками.
– Толек хороший человек, но он грустный человек, – говорит Криста. – Ему надо возвращаться в Польшу, жить со своей семьей и с Аниной. Так ему было бы лучше. – Она встает. – Я должна уже идти. Я опоздаю на работу.
Я подбираю банку из-под «Ред Булла» и тоже кое-как поднимаюсь.
– Спасибо, что приехали, – скороговоркой прощаюсь. – Я вам очень благодарна. Не хочу, чтобы вы думали, будто… Криста? – Она поднимает на меня глаза. – Я делаю это ради Ани, вы ведь знаете, да? Только ради Ани.
Она кивает. Пристально на меня смотрит и, кажется, собирается что-то добавить. Но тут стоящий на другой стороне улицы Джек кричит: «Толек!», и Криста быстрым шагом направляется к своей машине.
Я бегу следом.
– Криста, вы что-то знаете? Об Ане? Вы нам чего-то не договорили?
Мы уже возле «Ауди», и девушка поспешно вставляет ключи в дверцу. Руки у нее слегка дрожат.
– Нет.
– Криста, прошу вас! Очень прошу! Подумайте об Ане. О ее ребенке!
Она оборачивается. На меня смотрят потемневшие глаза.
– Я думаю об Ане! И о бедном ребенке. Это из-за Ани и малыша я…
– У нее был другой, да? Очень на это похоже. Думаю, ребенок был не от Толека. Криста, я права? Вы кого-то покрываете?
Она отшатывается.
– Полиция все равно докопается до правды.
– Я не хочу говорить с полицией…
– Я могу защитить вас от нее. Если расскажете все мне.
Она умоляюще смотрит мне в лицо, вздыхает:
– Я обещала Ане…
– Что именно?
– Я обязана… ради нее и ее родителей… Они убиваются. Они любят Толека…
– Так значит, кто-то другой все-таки был?
Молчание.
– Криста… ну, пожалуйста…
И она кивает. Чуть заметно, но ошибиться невозможно.
– Кто он, этот другой? Кого вы так защищаете?
– Я не защищаю никого! Я… – Она нетерпеливо дергает головой. – Я его никогда не видеть. Он был англичанин, добрый и хороший. Так Аня говорила. Но он ее не убить, я знаю, иначе я сказала бы полиции! Он ее обожал. Он заботился, как о принцессе. – Криста бросает взгляд через дорогу. К нам торопливо приближается Джек. – Не говорите ему! – Она указывает подбородком на Хейуорда. – Такой обаятельный… Такие мужчины… Я ему не доверяю. Обещайте! Габи.
– Я… обещаю.
Задыхающийся Джек подходит к машине:
– Что Толек сказал перед тем, как убежать?
Криста уже в салоне.
– Криста? – Он придерживает дверь, не давая ей закрыться.
Она стреляет в меня глазами.
– Нет. Он не знал, кто мог обижать его Аню.
Мне хочется поскорее убраться отсюда и все обдумать. Но Джек не спешит. Он снова переходит дорогу и наблюдает за тем, как Толек перетаскивает обломки старой ванной в мусорный контейнер, швыряя куски гипсокартона и разбитого фарфора толщиной с руку так легко, словно опавшие листья.
– Кто-то врет… – задумчиво констатирует Хейуорд. – Один из них что-то скрывает.
– Жаль, что мы не понимаем по-польски.
– Да, это было бы кстати, – серьезно соглашается он.
– Мне кажется, я его уже видела. А вам?
Он мотает головой:
– Нет.
Я не знаю, как быть. Самым логичным, конечно, кажется поделиться с Джеком тем, что рассказала Криста. Но она еще не уехала, разворачивается на узкой улице – не могу же я нарушить обещание прямо у нее на глазах! Придется подождать. И почему она вообще взяла с меня это обещание? Джеку что, нельзя доверять? Или дело тут в пресловутых культурных различиях?
– Ну ладно, пойдемте. – Я тяну его за руку. – Выпьем кофе.
Он уступает, и мы молча идем рядом, пока особняк не исчезает за поворотом дороги.
– Ну и характер! – наконец восклицает Джек. – Видели, как психанул? Если Аня ему изменяла, да еще и забеременела от другого… Он легко способен обезуметь от ревности! Если Периваль не потрудился проследить за Мартой, может, он и алиби Толека не проверял? Был ли тот в Польше на самом деле?
– Все может быть.
– Деньги, дорогущий «Агент-провокатор»… Разве Толек похож на того, кто разбирается в женском белье?
– Я не знаю, Джек. А кто из мужчин похож?
Он начинает строить гипотезы:
– Предположим, Аня постоянно требовала у Толека денег на всякие дорогостоящие штучки, вынуждала его работать на износ. А потом он узнал, что у нее была случайная связь. И что ребенок вовсе не его…
– Предположим.
– В «Гэйлзе» готовят суп, – задумчиво сообщает он. – Шпинат и нут. Кажется. Я не очень понял, суп был таким густым… А густые супы я люблю.
А ведь Джек вовсе не настолько поглощен мечтами о разных блюдах, насколько делает вид! – приходит вдруг в голову. Похоже, он начинает много говорить о еде тогда, когда его ум в действительности занят решением какой-то задачи; причем задачи, с этой самой едой никак не связанной.
– Если у нее был кто-то другой, – несмело предполагаю я, – этот кто-то и мог ее убить.
Он с интересом смотрит на меня. В глазах – вопрос и сомнение.
Я уже готова все ему рассказать. Мы бредем в полумраке под пышными кронами раскинувшихся платанов с растрескавшейся корой… Ветер приносит слабый запах выхлопных газов. По бегущим в стороне от дороги железнодорожным путям монотонно грохочет поезд… И в голове моей рождаются вопросы. Как Хейуорд отреагирует? Бросится назад к Толеку и прижмет того к стенке? Полетит за Кристой? Впутает нас в это дело еще больше? Теперь, когда Криста мне открылась, когда я уже знаю… теперь мне больше всего хочется оставить все как есть, не вмешиваться… Инстинкт? Чувство самосохранения? Называйте как хотите…
Возможно, я и расскажу ему. Но позже. Когда обдумаю, что делать дальше – вплоть до варианта сообщить полиции, – и когда он поостынет…
– Джек, – начинаю я. – То, что мы расспрашиваем об убийстве, лезем куда не следует, кажется мне неправильным. Пора нам все бросить, предоставить это тем, кто знает, что делает и чем рискует.
– Не понимаю…
– Именно это я пыталась втолковать вам вчера вечером. И сегодня по телефону.
Он в сердцах вскидывает руки:
– Что за бред?
– Не бред. Я серьезно.
– Габи, это ведь вы заварили эту кашу! – Лицо у него искажается. – Вы меня втянули!
Мы дошли до центральной дороги. Перед нами молчаливым напоминанием вырастает мемориал, посвященный жертвам железнодорожной катастрофы в Клэпхэм-Джанкшн. За ним тянутся рельсы – и уходят они туда, где я нашла тело Ани Дудек…
– Я ошиблась.
Он смотрит на меня так, словно получил пощечину.
– Кто бы мог подумать… Неужели теледива Габи Мортимер и вправду отличается взбалмошностью и непредсказуемостью?
Вот как все обернулось… Мерзкий тон, «теледива»… Удар ниже пояса.
Я смотрю на Джека. Возможно, Криста права, и ему нельзя доверять. Он встречается со мной взглядом, но прочесть что-нибудь в этих глазах мне не удается.
Хейуорд проводит двумя пальцами по брови и, помолчав, добавляет:
– Шучу.
Я оставляю Джека в одиночестве на углу.
– А как же суп? – кричит он мне вслед.
– Никакого супа! – не оборачиваясь, откликаюсь я.
Иду я очень быстро, земля так и мелькает под ногами. Навязчивое, невыносимое желание поскорее добраться домой, затаиться, почувствовать себя в безопасности гонит меня вперед. Напрямик сквозь шикарный современный квартал, граничащий с Фицхью-Гроув. Через крикетное поле. Вот там, в двух шагах от меня, лежало тело Ани… Надо разогнать призраков… Свистеть я не умею, поэтому буду мычать, не размыкая губ. Во рту щекотно вибрирует.
Мужчина-англичанин, сказала Криста. Но кто именно, она не знает. А кто может знать? Одногруппники из колледжа? Еще какие-нибудь друзья? Толек? Да, он, наверное, знает…
Шаги за спиной. Меня обгоняет мужчина в костюме, отдаляется. Кусты шевелятся. Человек? Нет, собака. Как я ни сопротивляюсь, но изувеченная Анина шея – «поверхностные рассеченные ссадины полулунной формы», сказал Периваль – так отчетливо встает перед глазами, что к горлу моментально подкатывает тошнота. Меня обступают деревья. И я перехожу на бег.
Возле кафе кипит жизнь – мамочки, няни, снующие вокруг карапузы, гора велосипедов и самокатов, разбросанные тут и там сухарики, соломка. Небо радует глаз чистейшей лазурью. Дети веселятся и танцуют. Кругом бушует весна. Но уже без Ани…
Красно-белая лента, ограждавшая место происшествия, исчезла без следа, даже клочка на ветках не отыскать. И ничто больше не напоминает о случившейся здесь беде…
Наконец-то дома!
За кухонным столом сидят Периваль и Марта. Грудь мгновенно сжимает от нехорошего предчувствия. Я должна поделиться с ним тем, что узнала от Кристы. Черт, он и сам обязан был уже все это раскопать! Готовые сорваться с языка слова жгут изнутри. Стоит лишь открыть рот, и… И все, этот груз свалится с моих плеч. Но я ведь обещала Кристе… Да и информация эта от меня никуда не денется. Если понадобится, ею можно воспользоваться в любой момент. Но вряд ли этот момент уже наступил.
И я поступаю так, как обычно в затруднительных ситуациях. Надеваю маску, изучаю обстановку исподтишка и держу свои истинные чувства при себе.
– О, инспектор Периваль! – провозглашаю я. – Дежавю.
Он поднимается. Я делаю шаг навстречу, словно собираясь расцеловаться с ним в щеки. Но вовремя себя одергиваю. Он здесь не с дружеским визитом, Габи! Воспользовавшись моментом, босоногая, одетая в легинсы Марта тихонько выскальзывает мимо меня в дверь. Надеюсь, Периваль допросил ее наконец по-настоящему!
– Извините за вторжение. – Сегодня инспектор небрит. Щетина у него, оказывается, уже седая; видимо, щеки постарели быстрее, чем скальп. – Мы несколько… Вы подстриглись!
– Да. – Я приглаживаю короткие кончики. – Нравится?
Ой, зачем спросила? Само собой вырвалось.
– Вы выглядите по-новому.
– Приму это за комплимент, – жеманно киваю я.
Он, усмехаясь, отвешивает учтивый полупоклон.
– Так вот. Мы несколько продвинулись в расследовании. Вы ведь не возражаете против поездки в участок?
Это не вопрос, это утверждение. Приказ.
А вот и возражаю! Сейчас свалюсь на пол и буду орать и биться головой, пока дражайший инспектор не исчезнет из моего дома.
– Что значит «несколько продвинулись»? – небрежно интересуюсь я. – Вычислили убийцу?
– Речь идет не об убийстве Ани Дудек, хотя… – он с ужасно самодовольным видом заправляет футболку-поло в болтающиеся (как всегда) на бедрах джинсы, – хотя должен сказать, что и это дело движется вперед полным ходом. Я снова побывал в квартире, все осмотрел. Многое прояснилось. Мы на пороге разгадки, нашли новую важную улику.
– На пороге, говорите? – насмешливо уточняю я. – А первый раз вы что, порог не осматривали?
– Очень остроумно!.. Вернемся к делу. У нас появился претендент на роль вашего сталкера. Его взяли сегодня утром, в районе одиннадцати часов. Ваш сосед сообщил в полицию о подозрительном мужчине, околачивающемся вокруг дома. Один из моих сотрудников прибыл сюда вовремя и задержал предполагаемого правонарушителя. Так что если вы не заняты чем-нибудь сверхважным, может быть, проедетесь со мной и примете участие в вопле? Я на машине.
Я оторопело переспрашиваю:
– Приму участие в вопле?… Вы приглашаете меня орать на сталкера? У вас там что, секта банши?!
– Видеоопознание подозреваемых лиц! ВОПЛ! – чеканит Периваль, сердито выплевывая каждое слово. – Процедура опознания вживую, среди нескольких кандидатов, уже устарела! А мы, между прочим, идем в ногу со временем!
– Ну а я-то откуда знала? – философски пожимаю я плечами.
За стойкой дежурного восседает констебль Морроу – Ханна. Заметив меня, машет рукой, игриво перебирая в воздухе пальчиками, и кричит: «Привет вам!» Интересно, Периваль догадывается о ее вероломстве? О том, что она бегает по закусочным и выбалтывает информацию?
Пока мы шагаем по коридору, я небрежно уточняю:
– А Каролина Флетчер сейчас свободна?
– Каролина Флетчер вам не понадобится, – бурчит Периваль. – Вы же в этом деле жертва, а не подозреваемый! – Он резко останавливается перед дверью в какую-то комнату, заглядывает внутрь через маленькое квадратное окошко. – Но если вы настаиваете…
– Нет-нет, вы правы. Зачем мне Каролина Флетчер?
Он пожимает мне локоть – видимо, хочет подбодрить. Но эффект получается прямо противоположный. Я снова здесь, в участке… И это место мгновенно воскрешает связанный с ним ужас. Опять начинается приступ клаустрофобии, ноги становятся ватными.
Инспектор толкает дверь. Очередная крошечная белая коробка, отличающаяся от предыдущих лишь наличием стола, трех стульев и компьютера. Мы садимся, и Периваль утыкается в монитор. На стене мигает красной лампочкой камера видеонаблюдения – словно глаз загадочной экзотической птицы.
Распахивается дверь, в комнату влетает констебль Морроу, суетливо занимает пустой стул и за спиной инспектора одними губами произносит: «Ой, простите!»
– Опаздываете! – заявляю я.
– Не судите строго! – закатывает она глаза.
А ведь ты, душечка, знатная хитрюга! Хоть и стараешься казаться простушкой…
– Так, хорошо! – Периваль наконец находит в компьютере нужную информацию, но экран слишком затемнен, чтобы можно было что-нибудь разобрать.
Морроу наклоняется через стол, показывает, как добавить яркость, и картинка становится ясной.
– Да, точно. – Несколько напыщенный тон инспектора, видимо, вызван смущением от того, что нам стало известно о его сложных отношениях с современными технологиями. – Сейчас я продемонстрирую вам двенадцать коротких видеороликов. На них анфас и в профиль будут засняты разные люди, но все они подходят под ваше описание сталкера. Пожалуйста, очень внимательно изучите каждую запись. Если кого-нибудь узнаете, сообщите мне или констеблю Морроу. Во время процедуры будет вестись видео-… – он указывает на мигающую красным камеру на стене, – и аудио-… – еще один кивок, на этот раз в сторону столика в углу, – запись, чтобы засвидетельствовать, что ни я, ни констебль Морроу никак не влияли на принятие вами решения.
– Никаких покашливаний или пиханий ногой под столом! – подмигиваю я упомянутому констеблю. – Уяснили?
Периваль запускает программу, и у меня перед глазами начинается мельтешащий хоровод. Короткие волосы, коренастые фигуры, широкие лица. Нескончаемый поток пикселей… Над третьим кадром я задумываюсь. В пятом почти не сомневаюсь. На восьмом теряю веру в собственную память, но вот девятый…
– Это он! – выкрикиваю я. – Он, точно!
– Уверены? На сколько процентов?
– На все сто!
Мои глаза впиваются в экран. Набычившаяся стойка, узкий лоб, вызывающий, агрессивный взгляд. Я вздрагиваю.
– Да, на сто процентов. Этот человек прятался у моего дома. И он же был в красном «Рено».
Периваль выключает компьютер и поднимается.
Ну что, я угадала? – пристаю я к нему. Джекпот или утешительный приз? Он не знает, поскольку это дело не ведет. Иначе его не допустили бы присутствовать при опознании. Он передаст информацию констеблю Эвансу, и со мной кто-нибудь свяжется.
Укол беспокойства.
– Так вы даже не знаете, нашли ли на том DVD отпечатки пальцев?
– Могу выяснить.
– А этот человек? Он арестован или?…
– Его сняли на видео, наверняка предупредили. И отпустили.
– Вот как… Ага. Ясно.
Я отпихиваю стул и догоняю Периваля в дверях:
– Не понимаю! Если это не ваше дело, почему же за мной приехали именно вы? И почему сейчас со мной были вы?
Инспектор почесывает заросшую щеку и ухмыляется:
– Ну как же! Такой шанс провести с вами время… Разве я мог его упустить?
Заискивающий смешок Морроу. Я теряюсь. Неужели всему виной мои шуточки? «Никаких покашливаний или пиханий ногой…» Он решил, что меня можно подкупить жалким подобием флирта? Я что, вела себя как-то… провоцирующе? Или Джек прав? Вдруг фамильярность Периваля – это лишь признак его предвзятости ко мне, которую я чувствую с самого начала расследования?…
От злого раздражения я с трудом разлепляю губы:
– Жаль, не могу ответить вам взаимностью.
В кухне я опять застаю Марту. Клара как-то поделилась со мной своим наблюдением (вынесенным из ее богатого опыта общения за чашечкой кофе с другими преподавателями на переменах): все люди делятся на два типа. Кровопийцы и доноры. Сама Клара, конечно же, донор. Тут сомневаться не приходится. Робин – тоже донор. А вот Марта – кровопийца. Однозначно!
Не заметила ли она сегодня утром у дома кого-нибудь подозрительного? – спрашиваю я. Нет, никого не видела, мотает она головой. Она убирает за собой в посудомойку тарелку из-под хлопьев, ставит в холодильник молоко.
Я смотрю, как Марта движется по кухне, подмечаю ее аккуратные скупые жесты. Она возвращается к столу. Садится. Листает журнал.
Что ж, сегодня обойдемся без прелюдии.
– Я тут недавно затеяла генеральную уборку… – Я тщетно пытаюсь изобразить улыбку. – И вытирала пыль у тебя в комнате…
«Вытирала пыль»? Что за бред? Неужели нельзя спросить в лоб, без предисловий? Марта поднимает на меня тяжелый взгляд.
– И нашла свои джинсы! Ты, наверное, случайно сунула их в свой шкаф…
Она заливается румянцем. Все понятно и без слов, лицо красноречиво выдает следы внутренней борьбы.
– Простите, – наконец с трудом произносит она. – Я их брать на время. Хотела знать, буду ли я красива в них…
Я слегка оттаиваю:
– И как? Подошли?
– Нет, – она утыкается глазами назад в журнал.
– Ну, по крайней мере одна загадка разъяснилась. Но есть еще и другая. Куча конвертов и коробка с почтовыми квитанциями под кроватью.
Мартины пальцы постукивают по чашке. В глаза мне бросается черный лак и стразы. Такой маникюр самой не сделать, для этого нужен салон. Или мастер. Как Криста… Похоже, мой мир сжался до крайности, я все время натыкаюсь на одних и тех же людей. Будто случайная комета, которую занесло в густое скопление звезд чужой галактики…
– Вот я и подумала…
Она молча напряженно ждет продолжения.
– Знаешь, тебе незачем тратить на посылки домой собственные деньги. Они тебе пригодятся. Я хотела бы взять эти расходы на себя.
Не лицо – маска:
– Нет. Не надо. Все хорошо.
– Но ты так разоришься! Столько подарков!
– Не подарки. Это не подарки домой. Я продаю. – Она ставит кружку, поправляет собранные в хвост волосы. – Я торгую на «и-Бэй».
– На «и-Бэй»? – Меня вдруг охватывает нетерпеливое предчувствие. – А что продаешь?
– Разное.
Я смотрю на нее.
– Разное?
– Разное… я нахожу… покупаю дешево.
Вот оно! Туман рассеивается. Изображение на экране делается ярче. Надо просто нажать нужную кнопку. Все становится яснее ясного. Но ужасней не придумаешь… Она брала мои вещи. То, что плохо лежит. Воровала.
Ноги налились свинцом. Та-ак, лучше сесть.
– Ты продавала что-нибудь Ане Дудек?
Ее лицо опять становится непроницаемым, лежащие на столе руки неподвижны:
– Нет.
Врет?
– Знаешь, – не спуская с нее глаз, спокойно предлагаю я, – наверху стоит большой мешок с одеждой. Можешь его забрать. Или я отдам его на благотворительность. Выручку оставь себе. Займешься? Избавишь меня от хлопот?
Она трет глаза:
– Но…
С некоторым удовольствием замечаю, как ярко вспыхнули Мартины скулы. Похоже, я ее унизила. Мне, наверное, следовало бы возмущаться и негодовать. Но я испытываю невольное уважение. Так ли уж плохо то, что она делает? Мне ни к чему столько вещей. Да половина из них была с ценниками! Я ведь даже не заметила их исчезновения…
– А полиции ты о своем бизнесе рассказала?
– Нет.
– Они говорили, что ты им еще понадобишься? Периваль сегодня тебя расспрашивал?
– Нет.
Обессилев, я откидываюсь назад:
– Просто в голове не укладывается… Все улики в деле об Анином убийстве связаны не столько со мной лично, сколько с этим домом. С любым из нас, понимаешь? Сегодня Периваль сказал, что обнаружил что-то еще. Понятия не имею, что, и связано ли оно с нами – тоже. Может, и нет. Но бог с ним. Поражает меня другое. Почему мне полиция жизни не дает, а тебя почти не трогает?
Она пожимает плечами:
– Периваль говорит мне. Он знает, я – не убийца.
Как же тяжело подбирать слова! Тяжелее, чем казалось… Как спросить?…
– А откуда ты знаешь? – помолчав, пробую я выразить расползающиеся мысли.
– Откуда я знаю, что я – не убийца?
Я невольно расплываюсь в улыбке:
– Откуда ты знаешь, что он знает, что ты не убийца? Вот.
– Я знаю, потому что я не могла это сделать. Я все время была с одним человеком.
– С кем?
Она пускается в путаные объяснения. Сначала я никак не могу уловить, куда она клонит. Что-то про Милли, про страшный сон и про то, как в ночь Аниного убийства «Милли боялась и пришла в мою кровать». Смысл доходит до меня не сразу – Марта пела Милли песенки, рассказывала сказки про цыплят, – но, даже когда доходит, услышанное в голове не укладывается. Дождаться конца истории я не в силах:
– Что?… Что ты сказала?…
– Я говорю – я рассказала полиции, что я не могла убить Аню Дудек, потому что я всю ночь была с Милли.
Но я не слушаю. Не воспринимаю ее слова. Потому что мне плевать! Плевать, кто убил Аню Дудек. Плевать, чье алиби Периваль уточнял, а чье – нет… Единственное, что я сейчас понимаю: когда Милли приснился кошмар, она побежала не ко мне. Не ко мне, своей маме, а к Марте! Скрутилась калачиком у нее под боком… обхватила ручками… Эта девица с трудным характером, мрачноватая, одинокая и даже лицемерная; девица, позволяющая себе без спросу брать мои джинсы и пользоваться моими духами… пела моей девочке колыбельные в ту ночь, когда умерла Аня… пела… обнимала… защищала.
Разве может быть что-нибудь важнее?…
Звонит мобильный. Может, не отвечать?
Я лежу в полутьме на кровати. Марта уехала на вечерние занятия. В стенах что-то шуршит, поскрипывает и подвывает. На Тринити-роуд сегодня очень шумно, а может, просто ветер переменился и приносит слишком много звуков. Дом порой содрогается от его порывов…
В голове – каша, мой здравый смысл отступил под натиском неуверенности и страха. Меня гложет дурное предчувствие. Что-то случится… Ничего не кончилось…
– Это Джек, – произносит трубка, хотя я и так его узнаю. – Я звоню извиниться.
– За что? – как можно беспечнее откликаюсь я.
– За свою грубость и бестактность.
– Ничего страшного.
– Нет-нет, я виноват! Как я мог такое брякнуть? «Теледива Габи Мортимер»! Вы вовсе не теледива!
– Вот как?
– Ну, вы же понимаете, о чем я. Вы гораздо глубже всей этой телевизионной звездности!
– Спасибо.
– Я вел себя хреново…
– Хреново?
Он смеется:
– А что, так говорить нельзя?
Я тоже улыбаюсь:
– По возможности лучше этого слова избегать.
– Ну хорошо. Тогда… Я был засранцем!
Я поднимаю бровь, выражая сомнение:
– Засранцем?
– Что, тоже запрещено?
– Даже не знаю. Скорее всего, да.
– А кретин?
– Кретин, пожалуй, зачтется.
– Мне очень… не знаю…
– Что?
– Ну… Понимаете… Вы такая веселая, такая милая, и вы в беде. Я – герой, собрался вас спасать, и у нас вроде так хорошо все складывалось. Вы с радостью принимали мою помощь… А потом – бац! – и я уже не нужен!
Веселая, милая… Какие чудесные слова, слова-ромашки. Стóит лишь присесть, набрать букет, – и можно будет сплести венок и повесить себе на шею… Меня давным-давно никто не называл веселой. Или милой. Слова-обманщики… затерявшиеся в прошлом…
– Жаль, что испортила вам настроение, – наконец говорю я.
– Да я, наверное, просто был тогда голодным.
Я опять улыбаюсь:
– Не иначе. Все-таки долго не ели… Минут десять.
– Я поначалу был не в восторге от вашей затеи. Честно говоря, просто собирался подыграть. Чтобы добиться обещанного интервью. Но потом… Потом я узнал вас ближе… И теперь мне хочется помочь. Очень хочется. Искренне. Пожалуйста, не отказывайтесь…
Какой низкий обволакивающий голос… с легкой хрипотцой… Будто он простужен или только что выкурил сигарету. Шикарный голос… Ни одна девушка не устоит…
Я гусеницей сползаю с подушки. Теперь голова лежит на одеяле вровень с телом, а ноги свешиваются с края кровати. На потолке – крошечная черная точка. Паучок? Букашка? Или просто грязь? Никак не пойму, увеличивается ли расстояние между ней и люстрой?
– Спасибо, – помолчав, отвечаю я.
– Знаете, я тут думал… Уверен все-таки, Кристе что-то известно. Надо попросить у нее разрешения почитать Анины дневники. Согласны, Габи? Может, там описано, что с ней происходило. Нам будет полезна малейшая зацепка, которая отведет подозрение от вас!
Вот сейчас самое время рассказать ему о другом Анином мужчине. Но какой же долгий сегодня выдался день!.. Я безумно устала. А этот разговор так сладко греет душу. Разговор с мужчиной, который, в отличие от Филиппа, горит желанием помочь, спасти… Наверное, меня это не красит. Память услужливо подсовывает мимолетное воспоминание о гостье «Доброго утра», страдавшей синдромом Мюнхгаузена. Чтобы получать сочувствие и внимание, которых ей недоставало в детстве, бедняжка постоянно притворялась больной. Вот и у меня, наверное, проявление такого же синдрома – я собираюсь придержать важную информацию, чтобы подольше купаться в Джековой заботе…
Я могла бы, конечно, соврать, что молчу из чувства долга; исключительно ради данного Кристе обещания. Только кого я обману? На самом деле я хочу быть в центре его внимания, хочу, чтобы все помыслы Джека были поглощены мной… Нет, меня это определенно не красит. Никаких благородных побуждений… Мои мотивы куда сомнительнее.
– Вы там еще не уснули?
– Нет, – скрипучим голосом жалуюсь я. – У меня, похоже, простуда начинается.
– Габи… Что случилось?
Черная точка на потолке не сдвинулась с места. Она неживая. Просто черная точка. Грязное пятно. Я тяжело вздыхаю:
– Полиция раздобыла какое-то новое доказательство. Не знаю, какое. Мне Периваль сегодня сказал… в участке.
– Вы были в участке? Зачем?
– Сегодня утром поймали мужчину, который крутился возле дома. Того же, что и вчера. Его задержали, но потом отпустили.
– Ты заперлась?
– Да.
– Ты там одна?
– Марта уехала на занятия.
– Я приеду.
Под окном урчит двигатель. Когда я чувствовала себя так с Филиппом? Такой ценной? Такой… присмотренной? Честолюбие и напористость – как легко они сметают со своего пути простую доброту! События последних дней содрали с меня кожу, оголили, сделали обыкновенной. А Джек хочет обо мне, такой вот голой и заурядной, заботиться… Сколько сомнений поднимается внутри… Куда от них деваться?
– Хочешь, я приеду? – мягко, но значительно повторяет он.
Ох и голос… Какие у его обладателя большие, сильные руки… закругленные пальцы… темные волоски на костяшках… Какое лицо… словно открытая книга, на нем так легко читаются все чувства… Я бесстрастно представляю его тело… Тяжесть этого тела, когда оно оказывается сверху… Мягкую шелковистость волос, в которую так приятно запустить пальцы…
– Я ничем не занят, – вклинивается в эти видения Джек. – Торчу тут в гордом одиночестве. «Гвоздем» моего вечера должны были стать стакан дешевого вина и заказная пицца.
Дешевое вино и пицца. Уютный компаньон одинокого вечера. Квартирка над прачечной, двухъярусные кровати с кучей детей…
Если бы в моей жизни не случилось Филиппа, я бы вышла замуж именно за такого мужчину, как Джек. А может быть, именно таким мужчиной стал бы Филипп – пошли ему судьба чуть больше провалов и чуть меньше успеха… Джек – мой несостоявшийся альтернативный финал.
