Однако нельзя сказать, что между 14 и 192 гг. ничего не менялось. Дворец – штаб-квартира имперской власти – значительно разросся, как и персонал имперской администрации, а инфраструктура стала намного более сложной. А еще к началу II в. император в глазах подданных стал выглядеть совершенно иначе.

Первый Август специально подчеркивал (хотя частично это была лишь показуха) тот факт, что в материальном плане он живет более или менее по традициям римских аристократов. Однако несколько десятилетий спустя императоры стали жить с такой роскошью и расточительностью, с которой ничто в западном мире не могло сравниться. Четкое представление о масштабе этой перемены дает нам римский город Помпеи. Во II в. до н. э. самый большой дом в Помпеях (теперь известный нам под названием «дом Фавна» из-за найденной в нем бронзовой статуи пляшущего фавна или сатира) был приблизительно равен по площади дворцам некоторых царей Восточного Средиземноморья, которые в свое время захватили или получили часть территории, покоренной Александром Македонским. Во II в. н. э. вилла (как ее теперь эвфемистически называют), которую Адриан построил в Тиволи, в нескольких милях от Рима, оказалась больше, чем целый город Помпеи. Там он воссоздал для себя Римскую империю в миниатюре, с копиями самых грандиозных имперских памятников и сокровищ – от системы каналов Египта до знаменитого храма Афродиты в городе Книде, с еще более знаменитой обнаженной статуей богини.

72. Скульптура крокодила, призванная передать египетский дух, помещенная рядом с декоративным бассейном на вилле Адриана в Тиволи. Эта вилла была еще более роскошной, чем Золотой дом Нерона. В отличие от Нерона, Адриану такое расточительство сошло с рук, во многом благодаря тому, что его поместье было скрыто от глаз вдалеке от города, а не заняло большую часть Рима

Несколько домов на Палатинском холме, которые занимал Август, при его преемниках сделались полномасштабным дворцовым комплексом. Из первых императоров самым известным сумасбродом в сфере строительства был Нерон. В его Золотом доме были использованы передовые достижения роскоши и инженерной мысли, но не менее поразительным был его размер. Говорили, что жилые постройки и парки в совокупности растянулись на полгорода, примерно так, как если бы много веков спустя Версальский дворец полностью занял бы собой центр Парижа. Это породило несколько остроумных граффити. «Рим отныне – дворец! Спешите в Вейи, квириты», – накарябал на стене один шутник. Автор этой надписи напоминал о прозвучавшем несколькими веками ранее, после вторжения галлов в 390 г. до н. э., предложении оставить Рим и поселиться во враждебном этрусском городе. Но, сколь бы противоречивой ни была реакция на «захват» Рима Нероном, его грандиозные строительные проекты задали тон для преемников.

К концу I в. императоры обладали свежеприобретенными роскошными поместьями, окружающими почти весь город (сочетание дворца и садово-паркового комплекса под названием horti – «сады»), а под свою главную резиденцию они заняли практически весь Палатинский холм (само английское слово palace, «дворец», происходит от названия этого холма). Теперь дворцовый комплекс включал помещения для аудиенций, официальные банкетные залы, комнаты для приемов, офисы, термы, жилые помещения для членов семьи, сотрудников и рабов, а у дальнего входа, на символически близком расстоянии, стоял фиктивный дом Ромула, с которого якобы когда-то начался Рим. Многоэтажный дворец, возвышающийся над городом, был не просто виден издалека, он полностью занял Палатин, где прежде селились сенаторы. Именно здесь находилась основная городская резиденция Цицерона, а также Клодия и многих других главных политических игроков республики. Трудно найти более явственный символ изменения властной структуры Рима, чем тот факт, что остатки старых палатинских домов мы теперь находим погребенными под фундаментом более позднего дворца: аристократические семьи, изгнанные из облюбованного ими района, стали перемещаться на Авентинский холм, который раньше был оплотом радикальных плебеев.

Параллельно с расширением императорского дворца происходила экспансия имперской администрации в столице. До нас не дошло много подробностей о том, как был организован чиновничий аппарат первого Августа, но, возможно, это была расширенная версия домашнего хозяйства любого видного сенатора прошлого века: множество рабов и бывших рабов, работающих во всяком качестве – от уборщиков до секретарей, с домочадцами и друзьями в роли советников, доверенных лиц и референтов. Именно такое впечатление создает у нас содержимое большой общей могилы (так называемый columbarium, или «голубятня»), открытой в 1726 г. на Аппиевой дороге. В ней изначально содержался прах более тысячи рабов и бывших рабов Ливии с маленькими табличками, указывающими имя и должность. Дошедшие до нас надписи позволяют представить себе штат ее работников: пять врачей под началом медицинского управляющего, две акушерки (предположительно для домочадцев), художник, семь швей (или починщиков), личный слуга (capsarius, возможно, античный эквивалент человека, носящего за дамой ее сумку), стольник и евнух (функция которого не уточняется). Похоже, что так выглядел персонал любой представительницы аристократии, но только масштаб был гораздо больше. Их местожительство остается в некотором роде тайной. Трудно себе представить, как бы они поместились в дом императорской четы на Палатине, так что, вероятно, они жили где-то еще.

Ко времени Клавдия, 30 лет спустя, у императора имелся чиновничий аппарат совершенно другого масштаба и повышенной сложности. Был создан ряд отделов, или управлений для разных аспектов администрирования: особые службы для переписки на латыни и на греческом, еще одна для обработки прошений на имя императора, еще одна – финансовая, другая занималась подготовкой и организацией дел для суда цезаря. В основном в них трудились рабы, много сотен рабов, а возглавляли их управляющие отделами, которые на первых порах были бывшими рабами – надежными администраторами, чья верность императору была более или менее гарантирована. Но когда традиционная элита вознегодовала – сколько можно терпеть, чтобы подобная власть сосредотачивалась в руках рабов, – вольноотпущенников на руководящих постах заменили члены благородного сословия всадников. Сенаторам никогда не нравилось, когда низшие классы превосходили их в могуществе, высовывались (как им это виделось) выше положенного.

Это походило на сегодняшнюю государственную службу, но в одном важном смысле ею не было. Нет никаких признаков четко определенной иерархии или градации постов, стандартов квалификации и экзаменов, которые ассоциируются у нас с современной западной или древней китайской государственной службой. Насколько мы можем судить, эта система все еще была основана на структуре старого доброго домохозяйства с рабами, как у Цицерона, хотя и намного большего. Но также эта система напоминает нам об еще одном аспекте работы цезаря, о котором часто забывают среди всех этих рассказов о роскоши и излишествах: делопроизводстве.

Большинство римских правителей проводили больше времени за письменным столом, чем возлежа на банкетах. От них ожидалось, что они будут работать, осуществлять практическую власть, отвечать на прошения, разрешать споры по всей империи и выносить вердикты в сложных судебных делах, вплоть до таких, которые со стороны (но, разумеется, не самим участникам) кажутся совершенно тривиальными. В одном случае, как повествует одна длинная надпись на камне, первого Августа попросили вынести суждение о некоем скандале в Книде, откуда происходила знаменитая Афродита, на юго-западном берегу современной Турции. Речь идет о драке, в результате которой один головорез был убит ночным горшком, случайно уроненным рабом из окна верхнего этажа здания, на которое нападала «жертва». Августу предстояло решить, кто виноват: нападающий, раб, уронивший горшок, или хозяин раба?

Именно поддержка все разрастающегося административного штата позволяла императору разбираться со множеством подобных случаев, с мешками писем, прибывающих во дворец, а также с потоком посланцев, появлявшихся в дверях в ожидании ответа или аудиенции цезаря. В этом смысле ситуация была похожа на современную государственную службу: наверняка часто именно команда рабов и вольноотпущенников читала документы, консультировала императора по поводу правильных действий и, без сомнения, составляла черновики множества решений и ответов. Если судить реалистично, серьезная часть писем «от императора», полученных местными общинами в провинции и гордо выставленных на всеобщее обозрение, высеченных навечно в мраморе или бронзе, была одобрена лишь кивком его головы и запечатана его печатью. Но, возможно, для получателей это было не так важно.

Большинство живущих в провинции и даже в Италии имело лишь отдаленное представление (если вообще его имело) о том, как выглядел императорский дворец или как работала его администрация. Лишь незначительное меньшинство когда-либо видело его вживую. Однако они лицезрели его изображение снова и снова, на монетах в своих кошельках и на его портретах, продолжавших заполонять римский мир. Атмосфера не слишком отличалась от современных диктатур, когда лицо правителя смотрит на вас с каждой витрины, с каждого перекрестка и со стены любого чиновничьего кабинета. Иногда ему даже придавали съедобную форму, печатая императорский лик на печеньях, раздаваемых во время культовых жертвоприношений, о чем говорят дошедшие до нас формы для выпечки. Более того, ученый, придворный учитель и царедворец Марк Корнелий Фронтон в письме к своему самому важному ученику Марку Аврелию с гордостью приветствовал тиражирование образа императора, хотя и с презрением отзывался о художественных талантах, когда речь шла об инициативе, исходящей от простых людей.

73. Голова Адриана из позолоченной бронзы с характерной растительностью на лице. Когда-то она была выставлена в знак верности императору в одном из городов Северной Италии (Велия, недалеко от современной Пармы)

Лицо императора было вездесущим, но оно могло изображаться весьма различно. Только очень невнимательный человек мог не заметить резкую перемену, произошедшую в начале II в. во внешнем виде правителя. С восхождением на трон Адриана в 117 г., после того как императоры более ста лет изображались без растительности на лице (или с короткой щетиной, если правитель пребывал в трауре), цезарей стали представлять с полноценными бородами, и эта тенденция сохранилась до конца века и еще на много лет после периода, который охватывает данная книга. Верный способ датировать императорские головы, которыми теперь заставлены полки музеев: если есть борода, значит относятся к периоду после 117 г.

Эта перемена вряд ли была просто капризом моды или, как предсказуемо измышлял один античный автор, уловкой, с помощью которой Адриан маскировал изъяны кожи. Но причина изменения остается загадкой. Было ли это попыткой подражать греческим философам прошлого? Адриан был известным поклонником греческой культуры, как и философски настроенный Марк Аврелий. Значит, это было попыткой придать более интеллектуальный характер римской имперской власти, заново переосмыслить ее в греческом духе? Или эта мода указывает в противоположную сторону, возвращая нас к суровым военным героям раннего Рима, даже до эпохи Сципиона Барбата в начале III в. до н. э., когда отрастить бороду для римлянина уже казалось необычным поступком? Точно узнать невозможно, и нет такого дошедшего до нас от античности источника, который объяснял бы повальное увлечение бородой. Но как минимум оно намекает нам на то, что во дворце кто-то всерьез задумался по поводу имиджа императоров, вплоть до растительности на лице, и по какой-то причине был готов порвать с традицией.

Но сколь бы важными и заметными ни были некоторые из этих перемен, основные структуры императорской власти, сформированные первым Августом, оставались неизменными в течение правления всех 14 императоров, независимо от того, кто был на троне: Тиберий в начале I в. без труда влез бы в шкуру Коммода в конце II в. Всегда было непросто различить Цезаря Публия Элия Траяна Адриана Августа и наследовавшего ему Цезаря Тита Элия Адриана Антонина Августа Пия – пару, больше известную как Адриан и Антонин Пий. В лицо их всех называли «Цезарь». «Здравствуй, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя!» – приветствие, которое выкрикивали гладиаторы перед боем, подходило всем и каждому из них.

Они все продолжали следовать прецеденту, установленному Августом: наращивать свою власть, выставлять напоказ свою щедрость к народу и демонстрировать военную мощь – и подвергались серьезной критике, если этого не делали. Самое известное сооружение Веспасиана (амфитеатр, открытый в правление его сына Тита в 80 г.) ловко соединяло в себе все три задачи. Изначально известное под именем Колизей из-за колоссальной статуи Нерона, стоявшей возле него и сохранявшейся долго после его смерти, это сооружение было одновременно масштабным строительным проектом (строился около десяти лет, ушло 100 000 кубометров камня), ознаменованием победы над иудейскими повстанцами (сооружение возводилось на награбленные в этой кампании средства) и бросающимся в глаза актом щедрости к жителям Рима (популярнейшее место для развлечений). Также Колизей казался упреком предшественнику Веспасиана: он был умышленно построен на том самом месте, где когда-то раскинулся частный парк Нерона.

Но в то же время 14 императоров унаследовали все проблемы и конфликты, которые завещал им Август. Модель Августа, будучи в каких-то отношениях весьма крепкой, в других требовала постоянного и рискованного поиска равновесия. Некоторые вопросы остались угрожающе неразрешенными. В частности, Август так и не решил вопрос престолонаследия. Он оставил потенциал для споров с сенатом и между императором и элитой в целом. В более общем смысле сохранялись неудобные вопросы о том, как определять и формулировать власть высшего правителя римского мира. Например, как демонстрация civilitas или идея, что властитель – лишь «первый среди равных» (primus inter pares, как гласит латинский девиз), уживается с невероятными почестями и почти божественным статусом императора? И все-таки насколько близким к божеству считать правителя империи?

Все императоры и их советники были призваны разрешать эти дилеммы, которые сразу же проступают во всяких скандальных эпизодах. Например, некоторые истории отравления императорских наследников указывают на неясность в правах преемства престола. Оскорбительное подтрунивание Гая над его долготерпеливыми консулами отражает непростые отношения между правителем и сенатом. Поэтому теперь мы обратимся к ключевым конфликтам имперской власти: престолонаследию, сенату и статусу императора – божественному или человеческому. Они настолько же важны для понимания политической жизни римской империи, как и гигантские строительные проекты, военные кампании и щедрые раздачи, и гораздо важнее, чем занятные истории о преступлениях, заговорах и лошадях-консулах.