У Полибия была уникальная возможность взирать на Рим глазами и врага, и друга, что придавало особую ценность его размышлениям об успехе города и о его институтах. Он вырос в семье аристократов, представителей политической элиты одного из городов Пелопоннеса; ему было около тридцати в 168 г. до н. э., когда Эмилий Павел разбил силы царя Персея, и вскоре Полибий оказался в числе тысячи знатных греков, отправленных в Рим, что можно считать либо политической чисткой, либо профилактической мерой. Разбросанные по всей Италии, многие из них оказались в мягких условиях домашнего ареста. Полибия, прославившегося уже как писатель, ждал более счастливый удел: он вскоре подружился с молодым Эмилианом (они обменивались книгами), что позволило ему остаться в Риме в качестве наставника и даже «почти отца» этого юноши. Отрывки из поучений Полибия цитировались (точно или не очень) еще двести лет спустя Плутархом, например: «Всегда старайся уходить с форума не иначе, как оказав услугу или заведя себе нового друга».

Греческие заложники были освобождены около 150 г. до н. э., их к тому времени оставалось всего 300. Один откровенный сенатор якобы даже посетовал, что сенат зря терял время, дискутируя о том, где следует организовывать похороны пожилых греков – в Италии или в Греции. Полибий, однако, вскоре вернулся в Рим, присоединился к своим давним друзьям и отправился с армией в Карфаген, где участвовал в качестве посредника в переговорах после разрушения города в 146 г. до н. э. Он продолжал свою «Историю», которая вылилась в 40-томный труд, в основном охватывающий период с 220 по 167 г. до н. э. с кратким экскурсом в Первую Пуническую войну и с послесловием, привязывающим изложение к 146 г. до н. э. Какой бы ни была целевая читательская аудитория Полибия, греческая или римская, его работа стала отправным пунктом для многих римлян в их исследованиях причин подъема Республики. Этот труд, вне сомнений, лежал на столе Ливия, когда тот писал свою «Историю».

32. Это изображение Полибия было установлено во II в. в маленьком греческом городке человеком, который считал себя одним из потомков знаменитого историка. Других его портретов не сохранилось, но и этот нельзя назвать реалистичным. Полибий здесь представлен в одеянии воина классической Греции V в. до н. э., т. е. за 300 лет до своего времени. Более того, исходная скульптура была утеряна, уцелела лишь показанная здесь ее гипсовая копия

Понятно, что современным историкам нелегко провести грань между Полибием – заложником римлян и Полибием – пособником римской власти. Он действительно порой демонстрировал чудеса эквилибристики между «вашими» и «нашими», например негласно давая советы одному знатному заложнику из сирийцев, как сбежать из-под стражи, при этом в «Истории» прилежно сообщая, что в день побега ему нездоровилось и он оставался в постели. Независимо от того, какая у Полибия в самом деле была политическая позиция, у него было то преимущество, что он знал обе стороны исторической «медали» и мог расспросить некоторых важнейших действующих лиц римской истории. Он разобрал внутреннее устройство Рима – которое, он настаивал, определило внешние успехи римлян – с точки зрения большого знатока сложной греческой политики, в которой у него была возможность «повариться» в течение двух десятилетий у себя на родине. Его работа, в сущности, явилась одним из первых опытов сравнительной политической антропологии.

Не стоит удивляться, что его труд явился чудесным сочетанием точных наблюдений, заводящих в тупик высказываний и порой отчаянных попыток составить собственную теорию римской политической науки. Он приглядывался к новому римскому окружению и друзьям с пристальным вниманием. Он отметил, к примеру, огромное влияние религии или богобоязненности на поведение римлян, его крайне впечатлила эффективность управления во всех делах римлян. К сожалению, его тщательное описание военного дела часто пролистывают, а ведь это и самоучитель по установке армейского лагеря, советы, где лучше водрузить палатку консула, как организовать вещевой обоз, и, конечно, примеры жесточайшей дисциплины. Полибий был достаточно проницателен, чтобы разглядеть социальный смысл популярных обычаев и развлечений римлян. Все эти истории о римской отваге, героизме и самопожертвовании, которые он наверняка слышал возле походных костров или за обеденным столом, были не просто потехой: они побуждали молодое поколение повторять подвиги предков. Это был один из аспектов того духа соперничества, честолюбия, соревновательности, которым, по его наблюдениям, была заряжена римская элита.

Проявления этого духа, с другой стороны, Полибий обнаружил в ритуале погребения выдающихся римских деятелей. Из обсуждения этого аспекта у него получился своего рода показательный развернутый «кейс», правда, не без жутковатых подробностей. Надо думать, ему пришлось быть свидетелем не одной похоронной процессии, чтобы сделать глубокие обобщения. По его словам, тело вносили на Форум, ставили на ростры и придавали ему вертикальное положение для всеобщего обозрения. Затем родственники покойника надевали маски, представлявшие предков усопшего, и одежду, соответствовавшую их статусу (тоги с пурпурной каймой и т. д.), как будто эти доблестные мужи ожили и присутствовали «в плоти и крови». Ближайший родственник покойника на рострах произносил речь, обычно открывавшуюся перечислением заслуг умершего и затем переходившую к достижениям благородных предков, которые к этому времени в определенном порядке рассаживались на креслах, выполненных целиком из слоновой кости (или, по крайней мере, ею украшенных). Благодаря этому, отмечает Полибий, «римское государство воспитывает граждан, которые готовы вынести все, лишь бы пользоваться в отечестве славою доблестных мужей».

Это, пожалуй, взгляд сквозь розовые очки: на самом деле необузданная конкурентная борьба больше разрушала, чем поддерживала Республику. Да и раньше на каждого молодого римлянина, вдохновленного стремлением подражать заслугам предков, вероятно, приходился другой юноша, подавленный тяжестью могучей традиции и возложенных на него ожиданий. Эту сторону медали Полибий мог бы увидеть, всмотревшись в многочисленные предания о сыновьях, убивших своих отцов. Однако идею преемственности, которую поддерживает Полибий, в сжатом виде хорошо иллюстрирует еще одна эпитафия из гробницы Сципионов: «Доблесть я рода умножил, живя по обычаям древним, / потомство оставил, деяньям отца подражал. / Я снискал одобрение предков, гордых тем, что меня породили, / славу детям моим моя составила честь».

Аргументация Полибия порождает еще более глубокие вопросы. Как в целом можно охарактеризовать римскую политическую систему? Как она работала? Римская конституция никогда не существовала в письменном виде, но Полибию удалось в Риме на практике наблюдать наиболее яркое воплощение древнего греческого философского идеала «смешанной конституции», которая соединяла в себе лучшие черты монархии, аристократии и демократии. Консулы, в руках которых была сосредоточена высшая военная власть, которые созывали народные собрания и давали указания всем остальным должностным лицам, представляли как бы элемент царской власти. Сенат, который в тот период отвечал за финансы, связь с другими городами, фактически следил за правопорядком и безопасностью на территории Рима и союзнических государств, соответствовал аристократическому элементу. Народ воплощал демократический элемент триады. Это не была демократия или «народ» в современном понимании: такого понятия, как «всеобщее избирательное право», не существовало в античном мире, женщины и рабы нигде не имели никаких политических прав. Полибий под всем «народом» имел в виду группу граждан мужского пола. Как и в классических Афинах, они и только они выбирали официальных лиц, утверждали или отклоняли законы, принимали окончательное решение о вступлении в войну и проводили главные судебные процессы.

Секрет успеха, предполагал Полибий, состоял в тонком взаимодействии сдержек и противовесов между консулами, сенатом и народом, таком, что ни царская власть консулов, ни аристократия, ни народ не могли перетягивать одеяло на себя. Консулы, к примеру, могли получить безраздельное командование на время военной кампании, подобно царям, но сначала их выбирал народ, а финансирование предоставлял сенат. В конце кампании сенат решал, назначать ли триумф полководцу или нет, и любой мирный договор должен был быть ратифицирован народом. И так далее. Такое равновесие обеспечивало, утверждал Полибий, внутреннюю устойчивость Рима, на которой основывались все достижения во внешней деятельности.

Полибию удалось провести довольно тонкий анализ, включающий рассмотрение еле уловимых отличий и нюансов, чтобы найти своеобразие каждой политической системы. Правда, иногда его можно уличить в попытке притянуть некоторые римские реалии за уши к греческой аналитической модели, используя известную ему терминологию. Применение им таких терминов, как «демократия», могло завести в тупик. Демократия (δημοκρατια), и как слово, и как понятие, выросла на греческой почве. Такая политическая идея, хоть и в том ограниченном античном понимании, в Риме никогда никого не вдохновляла, даже в стане отчаянных политиков-популистов. В большинстве сохранившихся источников консервативного толка слово «демократия», скорее, используется в значении, близком к «охлократия» – власть толпы. Нет смысла пытаться определить, насколько республиканский Рим был демократичен: римляне дискутировали по поводу свободы, сражались за свободу, но никак не за демократию. С другой стороны, напоминая читателям о роли народа и указывая на другие действующие силы помимо выборных магистратов и сенаторов-аристократов, Полибий спровоцировал не затихающую до сих пор важнейшую дискуссию. Насколько влиятелен был народ в политической системе Рима времен Республики? Кто же на самом деле контролировал Рим? И как нам следует описывать эту систему?

Несложно представить себе политическую жизнь в республиканском Риме, контролируемую исключительно богатым меньшинством населения. Борьба сословий закончилась не народной революцией, а появлением нового правящего класса, состоявшего из разбогатевших плебеев и патрициев. По большей части, первым фильтром при отборе кандидатов на основные должности было благосостояние, и большинство граждан не могли его преодолеть. Точный «проходной балл» неизвестен, но есть основания предполагать, что он пропускал самую верхнюю часть иерархии по имущественному цензу, так называемый класс всадников. Когда дело касалось выборов, вся система оказывалась на стороне богатых. Мы имели возможность это проследить на примере центуриатных комиций, где избирались высшие должностные лица: если самые состоятельные центурии объединялись, они заведомо определяли результат голосования, вне зависимости от волеизъявления остальных, более бедных центурий. Другой тип народных собраний, основанный на географическом делении на трибы – трибутные центурии, в теории должен был быть более справедливым, но с течением времени – только в теории, но не на практике. Из 35 географических подразделений Республики, установленных к 241 г. до н. э., сам город представляли только 4 (количество триб к тому моменту возросло по мере увеличения территорий в Италии, наделенных правами римских граждан). 31 триба соответствовала обширной сельской местности. Чтобы отдать голос, избирателю нужно было лично присутствовать на городском собрании, таким образом, в голосовании возрастало влияние тех, кто мог потратить время и находил транспорт, чтобы добраться до Рима, а голоса жителей Рима сводились к четырем городским трибам. Кроме того, собрания проводились исключительно для принятия или отклонения списка уже готовых кандидатов или предложений, выдвинутых старшим магистратом. Никакой общей дискуссии не было предусмотрено, никакие предложения или поправки снизу не принимались. Насколько нам известно, все поставленные на голосование законы собрания принимали сразу. На настоящее народовластие в нашем сегодняшнем понимании это совершенно не похоже.

Тем не менее не все так просто. У народа были не только формальные права, которые обозначил Полибий; были и другие сферы политической жизни, где голос народа мог играть ключевую роль. Голоса бедных римлян не просто имели значение, за ними, можно сказать, охотились. Богатые не составляли единого фронта, выборы были соревновательными. Претенденты на должность всеми средствами убеждали народ голосовать за них или их законы, не жалели сил, оттачивая свои риторические способности. Откровенное унижение бедных или пренебрежение их мнением могли стоить карьеры. Одной из характерных особенностей политической жизни республиканского Рима были полуофициальные «сходки» (contiones), часто проводившиеся непосредственно накануне голосования. На сходках политические оппоненты склоняли народ каждый на свою сторону (к примеру, на сходке Цицерон произнес Вторую и Четвертую речи против Катилины). Как часто проводились эти сходки и сколько народа их посещало, нам доподлинно неизвестно. Зато остались свидетельства о том, какие страсти там разгорались и какие громкие возгласы сопровождали дебаты. В I в. до н. э. ворона, пролетавшая на свою беду над собранием, от страшного шума упала замертво.

Ходили анекдоты, показывающие, с каким усердием проводилась предвыборная агитация. Полибий передал нам историю про сирийского царя Антиоха IV Эпифана (прозвище означает «славный» или даже «явленный Бог»), сына царя Антиоха Великого, которого разгромил Сципион Азиатский. В молодом возрасте этот Антиох пробыл в Риме больше десяти лет в качестве заложника, пока его не обменяли на младшего родственника, того самого, которому Полибий помогал организовать побег. Вернулся он на Восток, отягощенный некоторыми римскими привычками. Это касалось в основном налета народолюбия: он заговаривал со встречными людьми на улицах, раздавал подарки простым людям и посещал мастерские ремесленников. Больше всего соотечественников поразили его выходы на базарную площадь в тоге, он пожимал руки посетителям базара, уговаривал отдать свои голоса за него, словно изображая римского кандидата, ведущего предвыборную агитацию. Такие выходки настолько озадачивали жителей сирийской столицы Антиохии, непривыкших к подобному поведению монаршей особы, что они поменяли его прозвище с Эпифана на Эпимана (что означает «безумный», «юродивый»). Очевиден урок, который Антиох хорошо усвоил в Риме: народ вещь полезная, особенно его голоса.

Не менее забавным кажется рассказ Валерия Максима про очередного члена семьи Сципионов во II в. до н. э., Публия Корнелия Сципиона Назику. Во время выступлений перед выборами на должность эдила он пожимал руки избирателям (очень распространенный обычай среди кандидатов, как тогда, так и теперь). Неожиданно ему попалась пара сильно натруженных рук, и молодой аристократ решил остроумно поинтересоваться: «Не имеешь ли ты привычки ходить на руках?» Его слова были услышаны толпой, и народ решил, что он насмехается над бедностью и тяжелым трудом. Результат был предрешен: Сципион проиграл выборы.

Так какая же политическая система установилась в Римской республике? Равновесие между различными интересами было не столь честным, как рисовалось Полибию. Бедные никогда не попадали на верхушку власти, простые люди не могли перехватить политическую инициативу; аксиомой была формула: чем богаче гражданин, тем большим политическим весом он обладает. Но подобный перекос характерен и для многих современных стран так называемой демократии: и в Риме тоже богатые и привилегированные граждане соревновались между собой за высшие должности и власть, которые им давались путем голосования и с согласия простых людей, притом что никто из простых избирателей не имел средств на выдвижение собственной кандидатуры. Как молодой Публий Корнелий Сципион Назика смог убедиться, успех богатых – дар, принимаемый из рук бедных. Богатым пришлось усвоить урок: они зависели от народа как единого целого.