В 216 г. до н. э. в Риме был совершен ритуал, по словам Ливия, «совершенно чуждый римским священнодействиям». В центре города были заживо погребены две пары чужестранцев: галл и грек с соплеменницами. Никогда ни прежде, ни потом в Риме не приносили в жертву человека с такой откровенностью, и смущение Ливия при описании события очевидно. Однако это был не единственный такой случай: подобный ритуал был совершен в 228 г. до н. э. в ожидании вторжения галлов с севера, и еще раз в 113 г. до н. э., под угрозой такого же нападения. К таким неблаговидным действиям в 216 г. до н. э. подтолкнула победа Ганнибала, одержанная им в том году в Каннах, более чем в 300 км к юго-востоку от Рима: победа, которая в течение одного дня унесла многие и многие жизни римлян (людские потери оцениваются от 40 000 до 70 000 человек, то есть примерно 100 смертей в минуту). Много осталось неясным в этом жестоком ритуале. Почему выбор пал именно на эти национальности? Какая связь между этими жертвами и захоронением заживо весталок, нарушивших обет целомудрия (что произошло тогда же, в 216 и 113 гг. до н. э.)? Нет сомнений: Рим был охвачен страхом и паникой после ошеломляющей победы Ганнибала.

Битва при Каннах и в целом история Второй Пунической войны навеки околдовала генералов, ученых и историков всех мастей. Можно сказать, нет другой такой войны, которая бы столько раз проигрывалась на страницах разных исследований и в классных комнатах на лекциях и семинарах или была бы столь тщательно изучена военными специалистами Нового времени, от Наполеона до фельдмаршала Монтгомери и Нормана Шварцкопфа. Причины войны остаются туманными, несмотря на все домыслы и гадания. Ретроспективно римлянам казалось, что это было очередное столкновение супердержав и повод для написания эпических поэм. Вергилий в «Энеиде» дает мифическую предысторию вопроса, описывая, как карфагенская царица Дидона, покинутая Энеем (ему велено спешить в Италию, к будущему Риму), бросается в погребальный костер и, погибая, проклинает любовника и весь его народ. В действительности понять настоящие цели римлян или карфагенян очень трудно. Карфаген, занимая выгодное положение на североафриканском побережье с замечательными гаванями и как город представляя собой более внушительное зрелище, чем современный ему Рим, имел серьезные торговые интересы в западном Средиземноморье и с недоверием взирал на растущую мощь своего италийского соперника. Античные и современные авторы в той или иной степени отмечали, что Рим провоцировал Ганнибала в Испании, а Ганнибал имел зуб против Рима со времен проигранной Первой Пунической войны. По последним данным, существует не меньше 30 версий подноготной того конфликта.

Многим аналитикам выбор военных стратегий Рима и Карфагена показался поучительным и интригующим. Интерес к фигуре Ганнибала проявлялся отнюдь не только в вычислении точного маршрута, которым он вел слонов через Альпы, или проверке, сработает ли его фокус с размельчением скалы при помощи уксуса (скорее всего, нет). Всех мучил другой вопрос: как же так могло случиться, что Ганнибал, одержавший столь ошеломляющую победу в Каннах, не пошел на Рим и не взял его на волне успеха, а вместо того дал возможность римлянам восстановиться? Ливий приводит слова одного из его военачальников, Магарбала: «Побеждать, Ганнибал, ты умеешь, а воспользоваться победой не умеешь». Фельдмаршал Монтгомери, равно как и многие другие генералы позднейших времен, не мог не согласиться с Магарбалом. Ганнибал был блистательным воином, лихим искателем приключений, у которого колоссальный выигрыш был в руках, но он по какой-то не поддающейся объяснению причине упустил его (может быть, из-за потери самообладания или какого-то изъяна характера). Отсюда его романтический ореол трагического героя.

Ковали окончательную победу римлян противоборствующие стратегии и стили ведения войны, представленные, с одной стороны, Квинтом Фабием Максимом Веррукозом Кунктатором (последние три имени Maximus Verrucosus Cunctator означают «Величайший», «Бородавчатый», «Медлитель»), являвшим собой характерное римское сочетание хвастливости и практичности, и, с другой стороны, Сципионом Африканским. Фабий принял командование накануне битвы при Каннах, он впоследствии старался избегать сражений с Ганнибалом и вел выжидательную игру, комбинируя партизанскую тактику с тактикой «выжженной земли», изматывая противника, – отсюда его имя «Медлитель». Некоторые наблюдатели посчитали, что такая хитрая стратегия спасла ситуацию. Несмотря на близкие отношения со Сципионом Африканским, Энний прославлял Фабия, защитившего Рим от завоевания: «Он – один человек – промедленьями (cunctando) спас государство». Джордж Вашингтон, которого иногда называли «американским Фабием», решил использовать похожие маневры в начале Войны за независимость США, предпочитая изводить противника, нежели вступать с ним в открытый бой. В Великобритании левые социалисты организовали Фабианское общество, взявшее на вооружение имя и образ действия римского полководца. Их основная идея: «Если вы хотите, чтобы революция была успешной, вы должны выжидать, как Фабий». Однако находились люди, которые считали Фабия скорее «тормозом» и размазней, чем умным стратегом, сравнивая его с более прытким Сципионом Африканским, который в конце концов принял командование у Фабия и уговорил сенат переместить войну в Африку и прикончить Ганнибала на его родине. Описывая то памятное заседание сената, Ливий приводит во многом выдуманный спор между осторожным, умудренным опытом Фабием и энергичным Африканом, в то время восходящей звездой. Показательны их разногласия не только по поводу отношения к войне, но в понимании ключевого римского понятия virtus. Означала ли «мужественность» только быстроту и решительность? Подобает ли герою быть «медлительным»?

Ретроспективный анализ войны с точки зрения военного искусства часто рисует ложную картину происходившего, особенно это касается отдельных битв. Все эти тактические выкладки, сдобренные эффектными диаграммами, дают довольно схематичное, упрощенное представление о ведении войны в Древнем Риме, создавая обманчивое ощущение, будто нам хорошо знакомо лицо войны в те далекие времена, в частности «человеческие» черты такого важного сражения, как битва при Каннах. Да, сохранились пространные труды Полибия (который мог еще запечатлеть свидетельства очевидцев), Ливия и других историков, но они часто несопоставимы в деталях, запутанны, а местами даже абсурдны. Мы даже точно не знаем, где происходила битва, предлагаются различные варианты и многочисленные попытки совместить противоречивые сведения античных авторов с планом местности, учитывая изменения русла реки, протекающей рядом. Более того, несмотря на почти мистическое почитание талантов Ганнибала, его гениальный план битвы при Каннах, который до сих пор изучается в военных академиях, фактически сводится к одной хитрости – зайти противнику в тыл. Это была уловка, которую все античные полководцы пытались применить, если находили возможность, поскольку именно такая тактика позволяла окружить армию соперника и уничтожить или захватить огромное число воинов.

Трудно себе представить, как можно было использовать более изощренную тактику в античные времена, когда на одном поле разворачивалось более 100 000 воинов. Теперь кажется загадкой, как командирам удавалось обеспечивать выполнение своих команд и как они узнавали о том, что происходит в различных частях армии. И если добавить к этому многоязычность армии, где с римлянами воевали бок о бок наемники разных национальностей и нелатинские союзники, выступления «приглашенных звезд» (некоторые галлы, например, шли в атаку голыми), необходимость маневрировать и сражаться всадникам без использования стремени (которое было изобретено позже), раненных слонов, в панике врезавшихся в ряды хозяев, – и картина полного хаоса перед вами. Возможно, Эмилий Павел имел эти проблемы в виду, когда, по свидетельству Ливия, сказал: «Тот, кто умеет в войне победить, сумеет и пир задать, и устроить зрелища». Обычно эту реплику относят к связи между военной победой и зрелищем, но не исключено, что Эмилий Павел намекал, что таланты успешного полководца сводятся к организаторским способностям.

Так или иначе, Канны явились поворотным моментом не только во Второй Пунической войне, но и в истории римских завоеваний в целом, прежде всего потому, что римляне потеряли невероятное число воинов и остались без денег. Основная римская монета – бронзовый асс – за время войны потерял в весе от почти 300 г до чуть более 50 г. Ливий писал, что в 214 г. до н. э. граждан призвали делать личные взносы непосредственно на укомплектование флота, что предполагает подъем патриотизма во время военной кампании, опустошение общественной казны, а также наличие средств на руках у римлян, несмотря на кризис. Любому другому античному государству в подобных условиях пришлось бы сдаться. Один тот факт, что Рим продолжал войну, свидетельствует о могучем резерве сил гражданского населения и союзников. Судя по действиям Ганнибала после Канн, он вряд ли недооценивал эти силы. Вероятнее всего, не потеря самообладания помешала ему идти на Рим. Видя, как подпитывается союзниками римская мощь, он сосредоточился на более медленном процессе завоевания италийцев на периферии, что ему неплохо удавалось, но не в такой степени, чтобы подточить живучесть Рима.

Похоже, подобные соображения заставили Полибия включить в свой труд «Всеобщая история» пространное отступление о мощи римской политической системы на момент битвы при Каннах. Его конечной целью было показать причины успешной римской экспансии, ведь в немалой степени успех опирался на силу и стабильность внутренних политических институтов. Этот труд явился первой работой о политической жизни Рима, описанной практически ее современником (Полибий оглядывал события пятидесятилетней давности, переплетая свидетельства со своими собственными впечатлениями), и одновременно – это первая попытка теоретического анализа эффективного механизма римской политики.