Книга шестая
Эрато

1. Так кончил жизнь Аристагор, виновник восстания Ионии. Между тем тиран Милета Гистией, будучи отпущен Дарием, явился в Сарды. По прибытии Гистиея из Суз наместник Сард Артафрен спросил, какова, по его мнению, причина восстания ионян. Тот отвечал, что не знает, и удивлялся всему случившемуся, будто бы он ровно ничего не знал об этом. Но Артафрен понимал причину восстания и знал, что Гистией притворяется, а потому сказал: «Вот тебе, Гистией, настоящее положение дела: ты сработал обувь, а Аристагор надел ее». Эти слова Артафрена относились к восстанию.

2. Опасаясь, что Артафрену все известно, Гистией в ближайшую же ночь бежал к морю, обманув таким образом царя Дария: он обещал покорить царю величайший из островов, Сардинию, а теперь тайком принимал на себя предводительство в войне ионян против Дария. По прибытии на Хиос Гистией был схвачен и закован в цепи тамошними жителями, заподозрившими, что по приказанию Дария он замышляет против них козни. Но узнав, в чем дело, что он враг царя, жители Хиоса отпустили его на свободу.

3. После этого на расспросы ионян, почему он так настойчиво подстрекал Аристагора восстать против царя и тем причинил столь тяжкое бедствие ионянам, Гистией не открыл истинной причины, но сказал, что царь Дарий решил было поднять финикиян с их местожительства и поселить в Ионии, а ионян переселить в Финикию: поэтому-де он так и действовал. На самом деле царь ничего подобного не замышлял, а Гистией желал только напугать ионян.

4. После этого Гистией написал письмо к некоторым из находившихся в Сардах персов, как будто они уже раньше говорили с ним о восстании, и отослал эти письма через уроженца Атарнея Гермиппа. Но Гермипп не передал писем тем лицам, к которым был отправлен, а вручил их Артафрену. Узнав, что делается, Артафрен велел Гермиппу отнести и доставить письма тем самым лицам, к которым он был послан, а ответные письма от персов к Гистиею доставить ему самому. Когда все было обнаружено, Артафрен казнил многих персов, и в Сардах было большое уныние.

Рельеф с изображением Дария I. Персеполь

5. Когда надежда (на восстание) рухнула, жители Хиоса по просьбе самого Гистиея доставили было его обратно в Милет. Но милетяне вкусили уже свободы и, довольные освобождением от Аристагора, вовсе не имели охоты впускать в свою страну другого тирана; и потому, когда Гистией ночью пытался высадиться в Милете, кто-то из жителей города ранил его в бедро; выгнанный из родного города, он обратно прибыл на Хиос. Не успев уговорить хиосцев дать ему корабли, он отплыл оттуда в Митилену и убедил лесбосцев предоставить ему корабли. Снарядив восемь трирем, лесбосцы отплыли вместе с Гистиеем в Византий, расположились там в засаде и захватывали все суда, плывшие из Понта, за исключением тех, кто изъявлял готовность подчиниться Гистиею. Так действовали митиленцы с Гистиеем во главе.

6. Между тем против Милета шло большое войско, морское и сухопутное. Дело в том, что персидские военачальники собрали свои отряды в одно полчище и двинулись на Милет, пренебрежительно относясь к прочим городам. Во флоте наибольшей воинственностью отличались финикияне; вместе с ними участвовали в войне недавно покоренные киприоты, а также киликийцы и египтяне.

7. Таковы были войска, шедшие на Милет и вообще на Ионию. При известии об этом ионяне послали своих представителей в Панионий. Прибыв на место и посоветовавшись, они решили вовсе не выставлять войска против персов на суше, а что касается Милета, то жители его сами должны защищать городские укрепления. Флот должен быть снаряжен весь до одного корабля и отправлен как можно скорее к Ладе для защиты Милета с моря (Лада – небольшой остров подле Милета).

8. После этого ионяне снарядили корабли и явились к Милету; вместе с ними были и населяющие Лесбос эолийцы. Расположилось войско в таком порядке: восточное крыло занимали сами милетяне на восьмидесяти кораблях; рядом с ними стояли приенцы на двенадцати кораблях и жители Миунта – на трех. Затем следовали теосцы на семнадцати кораблях, а за теосцами стояло сто хиосских кораблей; кроме того, тут же расположились эрифрейцы и фокейцы, первые на восьми кораблях, а последние на трех; рядом с фокейцами стояло семьдесят лесбосских кораблей; последними стояли, занимая западное крыло, самосцы на шестидесяти кораблях. Общее число всех трирем было триста пятьдесят три. Столько было ионийских кораблей, а варварских – шестьсот.

9. Когда подошли к Милету все варварские корабли и все сухопутное войско, персидские военачальники при известии о числе ионийских кораблей испугались, что они не в состоянии будут одолеть ионийский флот, а без обладания морем не смогут взять Милет и что поэтому им угрожает наказание от Дария. После таких размышлений они созвали ионийских тиранов, которые лишены были власти милетянином Аристагором и бежали к персам, но в то время участвовали в походе на Милет. Созвав тех тиранов, которые были теперь под Милетом, персидские военачальники обратились к ним со следующими словами: «Теперь, ионяне, каждый из вас обязан доказать, что он достоин приема в царском доме; каждый из вас должен постараться отвлечь граждан своего города от остального союзного войска. Предложите им это и обещайте, что за восстание они не подвергнутся никакому наказанию, что не будут сожжены ни храмы их, ни частные жилища, что и впредь они столь же мало будут стеснены, как и прежде. Напротив, если они не уступят нашему требованию и непременно пожелают сражаться с нами, то объявите им с угрозами – а угрозы исполнятся – что в случае поражения они будут обращены в рабство, что сыновей их мы кастрируем, дочерей уведем в Бактры, а землю отдадим чужеземцам». Так они говорили.

10. С этим заявлением тираны ионян разослали ночью вестников, каждый тиран к своим согражданам. Но те ионяне, к которым являлось посольство, упорно стояли на принятом решении и не допустили себя к предательству: жители каждого города предполагали, что персы с этим предложением обращаются только к ним.

11. Это случилось тотчас после того, как персы явились в Милет. Впоследствии, когда ионяне собрались у Лады, у них происходили Народные собрания. Там, среди прочих, выступил вождь фокейцев Дионисий со следующей речью: «На лезвии бритвы держится судьба наша, ионяне: быть ли нам в положении свободных или рабов, притом рабов беглых. Если вы решитесь перенести лишения, то в настоящем будет вам тяжело, но вы можете еще одолеть врагов ваших и остаться свободными. Напротив, если будете пребывать в бездействии и неустройстве, то я вполне уверен, что вы не избегнете кары от царя за восстание. Послушайте меня и доверьтесь мне: ручаюсь вам, если только боги справедливы, что или враги вовсе не станут сражаться с нами, или же в случае битвы потерпят поражение». Выслушав это, ионяне доверились Дионисию.

12. После этого он ежедневно выстраивал корабли в длинный ряд, так что один корабль следовал за другим; при этом всякий раз упражнял гребцов в том, чтобы они проводили один корабль между двумя другими; воины должны были облачаться во время упражнений в полное вооружение. Остальную часть дня Дионисий держал корабли на якорях, так что ионяне были обременены работой целыми днями. В течение семи дней они оказывали повиновение и исполняли приказы; но на восьмой ионяне отказались переносить подобный труд и, мучимые лишениями и солнечным жаром, повели между собою такие речи: «За какие грехи перед богами мы терпим все это? Безумцы и сумасшедшие, мы доверились наглому фокейцу, хотя он привел с собою всего три корабля. И вот он прибрал нас к рукам и причиняет нам неисчислимые обиды; многие лежат уже в болезни, многим другим угрожает та же участь. Лучше претерпеть все другое, нежели выносить теперешнее положение, лучше подчиниться рабству, нежели мириться с настоящим. Итак, не будем больше покоряться Дионисию». Таковы были речи ионян. Вскоре после этого никто из воинов не хотел повиноваться Дионисию; ионяне разбили палатки на острове, как будто составляли сухопутное войско, и сидели в тени, не желая более ни всходить на корабли, ни маневрировать.

13. При виде того, что творится среди ионян, вожди самосцев приняли теперь прежний совет сына Силосонтова Эака относительно предложения персов, когда он предлагал им покинуть ионийский союз. Самосцы приняли этот совет и потому, что замечали полное отсутствие повиновения в среде ионян, и потому, что очевидной казалась им невозможность одолеть могущество персидского царя: они хорошо знали, что, если бы даже тогдашний персидский флот и был разбит, явится против них другой, впятеро больший. Поэтому лишь только самосцы увидели, что ионяне отказывают в повиновении, они воспользовались этим предлогом, потому что очень дорожили сохранением в целости своих храмов и частных домов. Тот Эак, предложение которого приняли самосцы, был сыном Силосонта и внуком Эака; будучи тираном Самоса, он, подобно прочим тиранам Ионии, был лишен власти милетянином Аристагором.

14. Когда после этого выступили вперед на своих кораблях финикияне, ионяне выстроили против них свои корабли в длинный ряд, один за другим. С того момента, как флоты сблизились и вступили в бой, я не могу определить в точности, какие из ионян в этом морском сражении оказались трусами и какие храбрецами, потому что ионяне взваливают вину друг на друга. Говорят, что в это время самосцы, согласно условию с Эаком, подняли паруса и выступили из боевой линии, за исключением одиннадцати кораблей. Начальники этих судов воспротивились приказанию военачальников, остались на месте и принимали участие в морском сражении; за этот подвиг самосское Народное собрание постановило начертать на столпе имена их и их отцов как доблестных граждан; столп этот и теперь стоит на рынке. При виде бегства соседей своих, самосцев, лесбосцы сделали то же самое, равно как и большинство ионян.

15. Из числа ионян, оставшихся на месте сражения, хиосцы подверглись жесточайшему натиску, прославили себя блестящими подвигами и стойкостью. Как сказано выше, хиосцы доставили сто кораблей, а на каждом корабле было по сорок воинов из отборных граждан. Хотя они видели, как предательски действовало большинство союзников, но считали недостойным себя уподобляться трусам и, покинутые с ничтожным числом союзников, поддерживали сражение, пробиваясь между неприятельских судов; много кораблей они захватили, но потеряли бо́льшую часть своих.

16. На уцелевших кораблях хиосцы бежали в свою землю; напротив, все те, корабли которых вследствие повреждений становились негодными к употреблению, бежали, преследуемые неприятелем, к Микале, там вытащили корабли свои на берег и покинули их, а сами пешком отправились по материку. На пути хиосцы вошли в Эфесскую область как раз в ту ночь, когда эфесские женщины совершали празднество Фесмофорий. Эфесцы, ничего прежде не слыхавшие о положении хиосцев, теперь, при виде вторгнувшегося в их землю войска, были твердо убеждены, что имеют перед собой разбойников, посягающих на их женщин, устремились толпой из города на защиту своих и перебили хиосцев. Таковы были несчастья, со всех сторон обрушившиеся на хиосцев.

17. Между тем фокеец Дионисий, видя, что дело ионян проиграно, с тремя захваченными неприятельскими кораблями не вернулся назад в Фокею, так как хорошо знал, что она будет порабощена вместе с остальной Ионией. Он направился прямо в Финикию, там затопил несколько ластовых судов, похитил большую сумму денег и отплыл в Сицилию. Выходя оттуда в море, он занимался морским разбоем, причем никогда не нападал на эллинов, но на карфагенян и тирренцев.

К. Миола. Оракул. 1880 г.

18. Разбив ионян в морском сражении, персы осадили Милет с суши и с моря, подкопали стены, употребили всевозможные средства и окончательно взяли город на шестом году после восстания Аристагора; жители его обращены были в рабство, что согласовывалось с изречением оракула Милету.

19. Дело в том, что, когда аргивяне обратились к дельфийскому оракулу за советом о том, как спасти им свой город, получено было общее изречение: часть его касалась действительно аргивян, другая, добавочная, относилась к милетянам. О первом из этих изречений, касавшемся аргивян, я скажу впоследствии, когда до них дойдет мое повествование; изречение милетянам, хотя и не присутствовавшим там, гласило следующее:

Это и случилось с милетянами, когда бо́льшая часть мужского населения была истреблена персами, «носящими длинные волосы», когда жены и дети милетян низведены были к положению рабов, когда то святилище, что в Дидимах, с храмом и оракулом, было сожжено. О сокровищах, хранившихся в этом святилище, я упоминал неоднократно в других местах своего повествования.

20. Взятые в плен милетяне отведены были в Сузы. Царь Дарий не сделал им ничего дурного и поселил их у так называемого Эрифрейского моря, в городе Ампе, мимо которого протекает река Тигр, здесь же изливающаяся в море. Что касается Милетской области, то окрестности города и равнину заняли сами персы, а горные местности отданы были в собственность карийцам педасейским.

21. После того как милетянам персы причинили столько бед, сибариты, лишенные родины и занявшие Лаос и Скидрос, не оплатили им равной монетой. По взятии Сибариса кротонцами все милетяне без различия возраста остригли себе волосы и горько печалились: действительно, из всех известных нам городов Сибарис и Милет находились между собой в наиболее тесной дружбе. Совершенно иначе поступили афиняне: чрезвычайную скорбь свою по поводу падения Милета они выразили различными способами. Так, между прочим, весь театр залился слезами во время представления пьесы, сочиненной Фринихом, «Падение Милета»; на поэта они наложили пеню в тысячу драхм за напоминание о близких им несчастьях и запретили кому бы то ни было ставить эту пьесу на сцене.

22. Итак, Милет потерял своих жителей. Богатые самосцы сильно не одобряли образа действий своих военачальников относительно мидян; после морского сражения они тотчас собрались на совет и решили отплыть на новое местожительство, прежде чем возвратится в их землю тиран Эак, а не оставаться на острове в рабском подчинении у мидян и Эака. В то же самое время занклейцы из Сицилии отправили в Ионию послов, приглашая ионян на Благодатный Берег: здесь желали они основать ионийский город. Этот так называемый Благодатный Берег, Кале Акте, есть область Сицилии, лежащая на той стороне ее, которая обращена к Тиррении. Следуя этому приглашению, отправились из числа ионян одни только самосцы и вместе с ними избежавшие гибели милетяне.

23. Тем временем случилось следующее: на пути в Сицилию самосцы прибыли уже в эпизефирийские Локры, а занклейцы с царем своим, Скифом, во главе расположились вокруг сицилийского города с целью взять его. При известии об этом тиран Регия, Анаксилай, в то время враждовавший с занклейцами, вошел в толпу самосцев и убеждал их, что Благодатный Берег, куда они плывут, следует оставить, а занять Занклу, покинутую в то время жителями. Самосцы последовали совету и овладели Занклой. Услышав о взятии своего города, занклейцы тотчас устремились к городу и призвали на помощь тирана Гелы Гиппократа; Гиппократ был их союзником. По прибытии с войском на помощь к ним, Гиппократ велел заковать в цепи самодержца Занклы Скифа за то, что он погубил город, равно как и брата его Пифогена, и сослал их в город Иник. С остальными занклейцами он поступил предательски, потому что заключил союз с самосцами, скрепленный обоюдными клятвами. В награду за это Гиппократ выговорил себе у самосцев следующее: половину всей движимости и рабов из того, что в городе, и все достояние с полей. Бо́льшую часть занклейцев он держал в оковах на положении рабов, а знатнейших из них в числе трехсот выдал на казнь самосцам. Однако самосцы не казнили их.

24. Самодержец Занклы Скиф бежал из Иника в Гимеру, а оттуда прибыл в Азию и отправился к царю Дарию. Дарий почитал его честнейшим человеком из всех тех, которые являлись к нему из Эллады. С разрешения царя он возвращался в Сицилию, но оттуда прибыл назад к царю и здесь умер в старости очень богатым человеком. Между тем самосцы по освобождении от мидян без труда заняли прекраснейший город Занклу.

25. После морского сражения у Милета финикияне по приказанию персов восстановили на Самосе Эака, сына Силосонтова, так как он был для персов человеком очень полезным и оказал им важные услуги. Из всех восставших против Дария у одних только самосцев не были сожжены ни святилища, ни город в награду за то, что корабли их покинули союзников во время морской битвы. Вслед за покорением Милета персы овладели Карией, причем одни города покорились добровольно, а другие завоеваны были силой. Так происходило все это.

26. О судьбе Милета извещен был милетянин Гистией в то время, как находился еще у Византия и захватывал ионийские торговые суда, выходившие из Понта. Тогда дела геллеспонтские он передал сыну Аполлофана Бисальту, уроженцу Абидоса, а сам с лесбосцами отплыл на Хиос; в так называемых Лощинах в Хиосской земле имел стычку со стражей, не желавшей пропустить его на остров. Многих из стражи он перебил и, используя Полихну как точку отправления, завладел при помощи лесбосцев остальными жителями Хиоса, так как они сильно пострадали в морском сражении.

27. Обыкновенно божество посылает предзнаменование, если городу или народу угрожают тяжкие бедствия; так и у хиосцев были важные знамения перед этими событиями. Во-первых, когда они послали в Дельфы хор из ста юношей, то возвратилось из них только двое; остальные девяносто восемь погибли от чумы. Во-вторых, в это же самое время, весьма незадолго перед морским сражением, на детей, обучавшихся в школе, обрушилась крыша, так что из ста двадцати детей спасся только один. Таковы были предшествовавшие знамения от божества. Случившаяся после этого морская битва сокрушила государство, а за битвой следовало появление лесбосцев с Гистиеем во главе, и так как хиосцы были уже ослаблены, то он без труда покорил их своей власти.

28. Отсюда Гистией пошел войной на Фасос с большим числом ионян и эолийев. Во время осады Фасоса пришла к нему весть, что финикияне выступили на кораблях из Милета против остальных местностей Ионии. Услышав об этом, он оставил Фасос нетронутым, а сам поспешно со всем войском направился к Лесбосу; здесь войско его терпело голод, и потому Гистией переправился на материк, для того чтобы собрать хлеб в Атарнее и на равнине Каика в Мисийской области. В этих местах случайно находился Гарпаг, персидский предводитель значительного войска; он дал сражение вышедшему на сушу Гистиею, взял его самого в плен, а бо́льшую часть войска его истребил.

29. Гистией попал в плен при следующих обстоятельствах: во время сражения эллинов с персами при Малене, лежащей в Атарнейской земле, оба войска долгое время сражались с равным успехом, пока наконец персидская конница не ударила стремительно на эллинов и не решила дела: эллины обращены были в бегство, а Гистией в надежде, что царь не казнит его смертью за содеянную вину, обнаружил привязанность к жизни в следующем поступке. Когда некий перс настиг его на бегу и уже готовился проколоть, Гистией заговорил с ним на персидском языке и дал знать, что он – Гистией из Милета.

30. Если бы по взятии в плен он был доставлен к царю, то, мне кажется, не подвергся бы никакому наказанию и царь простил бы ему вину; но именно поэтому-то, а также из опасения, как бы он не бежал снова и не приобрел силы у царя, наместник Сард Артафрен и взявший его в плен Гарпаг велели привезти Гистиея в Сарды (и казнить), труп его распять на кресте, а голову набальзамировать и отнести царю Дарию в Сузы. Узнав об этом, Дарий выразил порицание Артафрену и Гарпагу за то, что они так поступили с Гистиеем и что не привели его живым к царю; голову Гистиея он велел обмыть и подобающе похоронить, как голову человека, оказавшего большие услуги ему самому и персам. Такова судьба Гистиея.

31. Персидский флот провел зиму в водах Милета, а на следующий год выступил снова в открытое море и без труда овладел островами, лежащими подле материка: Хиосом, Лесбосом и Тенедосом. Всякий раз при взятии того или другого острова персы ловили жителей его сетями, поступая при этом таким образом: брали друг друга за руки и становились в ряд на всем протяжении от северного побережья моря до южного, затем проходили через весь остров, охотясь на людей. Подобным способом завоевывали они и материковые ионийские города с той лишь разницей, что в этих последних не ловили людей сетями: здесь это было невозможно.

32. После этого персидские военачальники привели в исполнение угрозы, с коими обращались к ионянам, когда те стояли против них вражеским станом. По взятии городов они отбирали красивейших мальчиков, кастрировали их и обращали в евнухов, а красивейших девушек отрывали от очагов их и отсылали к царю; кроме того, они предавали пламени города вместе со святилищами. Так порабощены были ионяне в третий раз; первый раз мидянами, а два следующих – персами.

План Херсонесского городища из «Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона», том XXXVII. 1903 г.

33. Удалившись от Ионии, флот персидский занялся завоеванием всего того побережья Геллеспонта, что лежит налево от входа в пролив; местности, лежавшие на правом побережье, со стороны суши были покорены уже самими персами. Местности, прилегающие к Геллеспонту в Европе, следующие: Херсонес с большим числом городов, затем Перинф, укрепленные пункты на фракийском берегу, наконец, Селимбрия и Византий. Византийцы и противолежащие им калхедоняне не дожидались прибытия финикиян, покинули свои земли и удалились в Евксинский Понт, где и заняли город Месамбрию. Финикияне выжгли поименованные здесь местности и направились к Проконнесу и Артаке, предали их пламени и поплыли снова к Херсонесу с целью разрушить оставшиеся в целости города, которых они не опустошили раньше. На Кизик они не пошли совсем, потому что до прибытия еще финикиян кизикийцы добровольно подчинились персидскому царю на условиях, заключенных с наместником Даскилея Эбаром, сыном Мегабаза.

34. За исключением Кардии, все прочие города Херсонеса покорены были финикиянами. Власть тирана в этих городах принадлежала в то время Мильтиаду, сыну Кимона, внуку Стесагора. Власть эту первоначально приобрел Мильтиад, сын Кипсела, следующим образом. Херсонесом владело фракийское племя долонков; теснимые войной со стороны апсинтиев, они отправили царей своих в Дельфы вопросить оракула относительно войны. Пифия отвечала, что им следует пригласить в свою страну, как основателя колонии, того человека, который первый предложит им угощение на обратном пути их от святилища. Долонки возвращались священным путем, что ведет через Фокиду и Беотию; так как здесь никто не приглашал их, то они направились в сторону Афин.

35. В то время в Афинах вся власть принадлежала Писистрату, но влиянием пользовался и сын Кипсела Мильтиад, из дома, содержавшего четверни для состязаний; по своим отдаленным предкам он происходил от Эака с Эгины, а по ближайшим был афинянином: первым жителем Афин из этого дома был сын Эанта Филей. Сидя у дверей своего дома, этот самый Мильтиад заметил проходящих мимо долонков в иноземном одеянии и вооруженных копьями, подозвал их к себе и предложил приют и угощение. Те приняли предложение и после угощения сообщили все, что было сказано оракулом, затем просили его повиноваться велению божества. При известии об этом Мильтиад тотчас внял просьбе долонков, потому что тяготился владычеством Писистрата и желал удалиться с глаз его. Немедленно он отправился в Дельфы узнать от оракула, поступить ли ему так, как просят долонки.

36. Когда повелела то же самое и пифия, сын Кипсела Мильтиад, раньше уже одержавший четверней своей победу на Олимпийских состязаниях, взял с собой тех афинян, которые желали принять участие в выселении, и отплыл вместе с долонками; он занял эту землю, а пригласившие его долонки облекли его властью тирана. Прежде всего он оградил стеной перешеек Херсонеса от города Кардии до Пактии, для того чтобы апситии не могли более вторгаться в эту землю и опустошать ее. Перешеек этот содержит в себе тридцать шесть стадиев, а длина всего Херсонеса по эту сторону перешейка определяется всего в четыреста двадцать стадиев.

37. Укрепив стеной перешеек Херсонеса и защитившись таким образом от апситиев, Мильтиад начал войну прежде всего с лампсакийцами; но он попал в засаду и был взят живым в плен. Мильтиад пользовался уважением лидийского царя Креза, который, узнав о постигшей Мильтиада участи, отправил послов к лампсакийцам с приказанием отпустить пленника, в противном случае угрожал вырубить их как сосновое дерево. Лампсакийцы долго блуждали в догадках о том, какой смысл имеет угроза Креза – вырубить их как сосну, наконец кто-то из старших возрастом объяснил подлинное значение угрозы, а именно: что из всех деревьев одна только сосна, будучи вырублена, вовсе не пускает от себя отростков и погибает окончательно. Лампсакийцы испугались Креза и отпустили Мильтиада на свободу.

38. Таким образом, Мильтиад спасся благодаря Крезу. После того он умер бездетным, оставив и власть, и богатство свое Стесагору, сыну единоутробного брата своего Кимона. Со времени смерти Мильтиада жители Херсонеса чествуют его подобающими жертвами как вождя колонии, устраивая при этом состязания конные и гимнастические, в которых никто из лампсакийцев не участвует. Во время войны с лампсакийцами погиб и Стесагор, также не оставив детей; поразил его в пританее топором в голову человек, выдававший себя за перебежчика, а на самом деле злейший враг его.

39. После смерти Стесагора Писистратиды снарядили трирему для Кимонова сына Мильтиада, брата умершего Стесагора, и отправили его на Херсонес для принятия управления в свои руки; Писистратиды дружески обращались с Мильтиадом и в Афинах, как бы совсем непричастные к смерти отца его Кимона, о которой я расскажу в другом месте моего повествования. По прибытии на Херсонес Мильтиад не выходил из дому как бы из почтения к памяти брата Стесагора. Услышав об этом, знатнейшие херсонесцы собрались к нему толпой от всех городов, чтобы выразить участие к его горю, но Мильтиад велел их заковать в цепи. Так завладел он Херсонесом и с того времени содержал при себе пятьсот наемников; женился он на Гегесипиле, дочери фракийского царя Олора.

40. Вскоре после того, как этот Мильтиад, сын Кимона, снова прибыл на Херсонес, постигла его другая беда, еще больше прежней: за два года до того он спасся бегством от скифов. Дело в том, что раздраженные Дарием скифы-кочевники собрались вместе и дошли до этого Херсонеса. Мильтиад не стал дожидаться вторжения скифов и бежал из Херсонеса; только по уходе скифов долонки возвратили его на Херсонес. Вот что случилось с ним за два года до постигшей его новой беды.

41. Узнав, что финикияне находятся на Тенедосе, Мильтиад нагрузил свои наличные сокровища на пять трирем и отплыл в Афины. Так как он отправлялся от города Кардии, то должен был плыть через Черный залив: в то время как он огибал Херсонес, на корабли его напали финикияне. Сам Мильтиад с четырьмя кораблями спасся на Имбросе, а пятый корабль попал в руки гнавшихся за ними финикиян. Случилось так, что начальником этого судна был старший сын Мильтиада Метиох, прижитый не от дочери фракийца Олора, а от другой женщины. Вместе с кораблем финикияне взяли Метиоха и, узнав, что он сын Мильтиада, доставили его к царю в надежде получить от него большую благодарность: Мильтиад известен был тем, что советовал иоанянам принять предложение скифов, когда скифы просили их снять мост и отплыть домой. Дарий не сделал с Мильтиадовым сыном Метиохом, доставленным к нему финикиянами, ничего дурного, напротив, сделал ему много хорошего: подарил дом, поместье, выдал за него женщину-персиянку; дети от нее причислены были к персам. С Имброса Мильтиад прибыл в Афины.

Бюст Кимона на о. Кипр. Ок. 510–450 гг. до н. э.

42. В этом году со стороны персов не было относительно ионян никаких враждебных действий; напротив, год этот принес ионянам кое-что очень полезное. Наместник Сард Артафрен вызвал из городов представителей и заставил иоянян заключить между собой договор, обязывающий их решать споры судом, не грабить и не обижать друг друга. Ионяне принуждены были принять это. Артафрен, кроме того, измерил страну их парасангами, как называют персы меру в тридцать стадиев, и соответственно количеству парасангов наложил дань на каждую область. С того времени и до настоящего неизменно сохранилась эта подать в том виде, как установил ее Артафрен, а он установил ее приблизительно на тех же самых основаниях, на каких она существовала и раньше. Меры эти умиротворили Ионию.

Мильтиад (Младший). Римская копия греческого бюста. V–IV вв. до н. э.

43. С наступлением весны персидский царь отпустил по домам всех прежних военачальников; только сын Гобрия Мардоний, человек молодой и лишь недавно женившийся на дочери царя Дария Артозостре, выступил к морю с огромным сухопутным войском и с большим флотом. Придя с этим войском в Киликию, он сам сел на корабль и продолжал путь вместе с флотом, между тем как прочие вожди вели сухопутное войско к Геллеспонту. На пути вдоль Азии Мардоний пришел в Ионию, где случилось нечто поразительное для тех из эллинов, которые не верят, будто Отан высказался в среде семи персов о необходимости народного управления государством: Мардоний лишил власти всех ионийских тиранов и восстановил по городам демократию. После этого он поспешно направился к Геллеспонту. Когда снаряжены были в большом числе корабли и собралось огромное сухопутное войско, персы переправились на кораблях через Геллеспонт и двинулись дальше по Европе, на Эретрию и Афины.

44. Города эти были только предлогом к походу. На самом деле персы замышляли покорить возможно большее число эллинских городов. Прежде всего с помощью флота они взяли Фасос без всякого сопротивления со стороны жителей, а сухопутное войско покорило македонян в добавление к тем народам, которые находились уже под властью царя; действительно, все народы по эту сторону Македонии были ранее покорены персами. От Фасоса персидское войско переправилось к материку и продолжало путь вдоль берега до Аканфа, а выйдя оттуда, начали огибать Афон. В это самое время ударил на них с непреодолимой силой северо-восточный ветер, от которого жестоко пострадал флот, потому что многие корабли были отброшены к Афону; рассказывают, что при этом погибло триста кораблей и больше двадцати тысяч человек. Так как море вокруг Афона изобилует хищными рыбами, то многие были съедены, другие разбились о скалы, третьи утонули, потому что не умели плавать, четвертые умерли от холода. Такова была участь флота.

45. Между тем на Мардония и его войско, расположившееся лагерем в Македонии, ночью напали фракийцы из племени бригов. Многих персов бриги перебили, и сам Мардоний был ранен. Однако и бриги не избежали подчинения персам, потому что Мардоний не раньше покинул эти местности, как после покорения жителей их. Засим он отступил назад, так как сухопутное войско его сильно пострадало от бригов, а флот подле Афона. Итак, персидские полчища возвратились в Азию с позором.

46. В следующем году после этого Дарий послал, прежде всего, вестника к фасосцам с приказанием срыть свои стены и доставить флот в Абдеры: соседи взвели на фасосцев клевету, будто они замышляют восстание. Действительно, со времени осады милетянином Гистиеем, благодаря значительным общественным доходам, фасосцы употребляли деньги на постройку длинных кораблей и на возведение сильной стены вокруг города; доходы шли им с материка и с золотых приисков. Так, из приисков в Скаптегиле они получали всего восемьдесят талантов, фасосские россыпи приносили меньше, но все-таки так много, что жители Фасоса, свободные к тому же от подати с полевых плодов, получали с материка и со своих россыпей в общей сумме каждый год двести талантов, а наибольший годичный доход простирался до трехсот талантов.

47. Я сам видел эти прииски. Наиболее замечательны из них те, что открыты были финикиянами, которые с Фасосом во главе заселили этот остров, названный так по имени Фасоса, сына Фойника. Финикийские прииски на Фасосе находятся между двумя местностями, носящими имена Эниры и Кениры, напротив Самофракии; это – большая гора, изрытая в поисках руды. Таковы эти прииски.

48. Согласно приказанию царя фасосцы срыли свои стены и все корабли переправили в Абдеры. После этого Дарий вздумал испытать настроение эллинов, намерены ли они вести с ним войну или готовы покориться сами. С этой целью он разослал по различным частям Эллады глашатаев с требованием земли и воды царю. В то же время других глашатаев он послал в приморские города, платившие дань, с приказанием сооружать длинные корабли и суда для переправы лошадей; города и занялись приготовлением этого.

49. Многие из обитателей эллинского материка дали явившимся к ним глашатаям то, чего от них требовал персидский царь, а островитяне поступили так все, к кому из них ни являлись глашатаи; в числе прочих островитян и эгинцы дали Дарию землю и воду. Лишь только эгинцы сделали это, как им стали угрожать афиняне, предполагая, что эгинцы действуют так из вражды к ним, чтобы напасть на них вместе с персидским царем. Они с радостью воспользовались этим предлогом для того, чтобы отправиться в Спарту и обвинить эгинцев в предательском образе действий относительно Эллады.

50. В ответ на это обвинение спартанский царь Клеомен, сын Анаксандрида, отправился на Эгину с целью захватить наиболее виновных эгинцев. Когда он попытался схватить их, некоторые из эгинцев оказали ему противодействие, больше всех – сын Поликрата Криос. Криос объявил, что никто из эгинцев не будет уведен безнаказанно, потому что, говорил Криос, Клеомен действует так не от имени спартанского государства, но вследствие денежного подкупа со стороны афинян; в противном случае он пришел бы вместе с другим царем. Так говорил Криос по внушению Демарата. Собираясь покинуть Эгину, Клеомен спросил Криоса, как его имя, и когда тот назвал себя, Клеомен заметил: «Ну, баран, покрой же медью свои рога, потому что будешь иметь дело с большой бедой».

51. Между тем остававшийся в Спарте сын Аристона Демарат старался оклеветать Клеомена. Демарат также был царем спартанцев, но происходил из менее значительного дома; вообще дом этот не был ниже другого, так как оба происходили от одного и того же предка, но большим почетом пользуется потомство Еврисфена по праву первородства.

52. Вопреки всем уверениям поэтов, лакедемоняне рассказывают, что сам царь Аристодем, сын Аристомаха, внук Клеодея, правнук Гилла, а вовсе не сыновья Аристодема привел их в ту страну, которую они теперь занимают. Спустя немного родила жена Аристодема по имени Аргея, по рассказам, дочь Автесиона, внучка Тисамена, правнучка Ферсандра, праправнучка Полиника. Родила же она двойню, а Аристодем только взглянул на детей и умер от болезни. Далее рассказывают, что лакедемоняне, в то время облеченные властью, решили согласно закону назначить царем старшего сына; однако не могли сделать выбора из двух сыновей, так как они были весьма схожи и по росту одинаковы. Будучи не в состоянии решить, который из детей старше, или же раньше еще они обратились с вопросом к матери; но и та не могла решить этого; она, впрочем, хорошо знала разницу между детьми, но говорила так лишь из желания, чтобы, если возможно, оба сына были царями. Лакедемоняне недоумевали и для разрешения недоумения отправили в Дельфы посла спросить оракула, как им поступить. Пифия приказала почитать царями обоих детей, но выше чтить старшего. Несмотря на этот ответ пифии, лакедемоняне тем не менее недоумевали, как им отличить старшего ребенка, пока не дал им совета мессенский уроженец по имени Панит, а посоветовал он лакедемонянам следующее: наблюдать за родительницей, какого ребенка она прежде будет обмывать и кормить; если окажется, что она всегда поступает одинаково, то они узнают все, чего добиваются и что так желательно им открыть; если же она будет ошибаться и отдавать первенство то одному, то другому ребенку, тогда станет ясно, что ей известно не больше, нежели им, и что эфоры должны обратиться к другому средству. Согласно совету мессенца спартанцы стали наблюдать за матерью и заметили, что она неизменно отдавала предпочтение одному из мальчиков, старшему, как в кормлении, так и в обмывании; при этом женщина не знала, ради чего наблюдают за ней. Того ребенка, который благодаря своему старшинству постоянно пользовался предпочтением родительницы, лакедемоняне воспитывали в общественном здании и назвали Ерисфеном, а другого Проклом. Говорят, что братья по достижении зрелого возраста, несмотря на родственные между ними узы, враждовали друг с другом до конца жизни, как враждуют непрерывно и потомки их.

Даная и золотой дождь. Рисунок на древнегреческой вазе. Ок. 450–425 гг. до н. э.

53. Так из всех эллинов повествуют, впрочем, одни лишь лакедемоняне, а вот что передам я на основании общеэллинских рассказов: эти цари дорийцев, вплоть до Персея, сына Данаи, если только исключить божество, правильно исчисляются эллинами и считаются эллинского происхождения, ибо тогда они принадлежали уже к эллинам. Я сказал: «вплоть до Персея» и не восходил дальше потому, что Персей не носит никакого добавочного имени по смертному отцу наподобие того, как у Геракла есть отец Амфитрион. Следовательно, я совершенно верно сказал: «вплоть до Персея». Если кто пожелает подняться выше Данаи, дочери Акрисия, к более древним предкам их, то убедится, что вожди дорийцев по своему первоначальному происхождению были подлинными египтянами. Такова родословная их, по рассказам эллинов.

54. По словам персов, эллином сделался сам Персей, ассириец по происхождению, а не предки его; предки же Акрисия ни в каком родстве с Персеем не состоят и были, как говорят и эллины, египтяне по происхождению. Довольно об этом.

55. Вследствие чего и за какие услуги эти лица, будучи египтянами, получили царскую власть над дорийцами, мы говорить не будем, так как об этом сказано уже другими писателями. Я упомяну только о том, чего не касались другие.

56. Спартанцы даровали своим царям следующие права и преимущества: звание жрецов Зевса Лакедемонского и Зевса Урания, право объявления войны, кому бы они ни пожелали, причем никто из спартанцев не может оказать им противодействия, а виновный в этом подлежит проклятию; в случае похода цари выступают прежде всех и возвращаются после всех; в походное время они имеют при себе стражу из ста отборных граждан; в походах цари употребляют скота для жертвоприношений столько, сколько пожелают, причем получают кожи и хребты всех животных, приносимых в жертву. Таковы права их в военное время.

Б. Челлини. Персей. 1545–1554 гг.

57. Прочие дарованные им привилегии для мирного времени состоят в следующем. Если совершается какое-либо жертвоприношение от имени государства, то цари садятся за пиршество первые; угощение начинается с них, и каждому из царей предлагается все в двойной порции сравнительно с прочими участниками пиршества; они начинают жертвенное возлияние и получают кожи принесенных в жертву животных. Каждое новолуние и седьмой день каждого месяца доставляется для обоих царей в храм Аполлона по взрослому жертвенному животному, по медимну муки и по лаконской четверти вина; на всех состязательных играх им предоставлены передние почетные места. Царям предоставлено также право назначать из граждан по своему усмотрению проксенов выбирать каждому по два пифия (пифии – лица, посылаемые в Дельфы для вопрошания оракула; они имели стол общий с царями на государственный счет). Если цари не являлись на праздничный пир, то каждому из них отсылали домой по два хойника муки и по котиле вина. Если же они присутствовали на пире, то получали все в двойной порции; такой же почет оказывали им и частные лица на своих пирах; царям подобает хранить получаемые изречения оракулов, но они должны быть известны и пифиям. Право суда принадлежит только царям в следующих лишь случаях: в вопросе о том, за кого должна выйти девушка – наследница отцовского имущества, если она не обручена самим отцом, и в делах об общественных дорогах. Если бы кто пожелал усыновить дитя, должен заявить о том царям; они участвуют в совещаниях двадцати восьми старцев, геронтов. Если бы цари не явились на совещание, то право их принадлежит ближайшим родственникам в среде старцев, причем они кладут два шара, а третий за себя.

58. Вот почести, оказываемые царям спартанским народом при жизни. Чествование их после смерти состоит в следующем: смерть царя возвещается всадниками по всей Лаконике, а по городу ходят женщины и бьют в котел; по этому сигналу два свободных человека из каждого дома, мужчина и женщина, обязаны наложить на себя траур; не исполнившие этого подвергаются тяжкому наказанию. Вообще у лакедемонян в случае смерти царя соблюдаются те же обычаи, что и у варваров в Азии; действительно, большинство варваров в случае смерти царей поступают точно таким же образом, как и лакедемоняне. Когда умирает лакедемонский царь, то из целого Лакедемона обязаны присутствовать на похоронах не только спартанцы, но и определенное число периэков. Таким образом, периэки, илоты и спартанцы собираются в одно место вместе со своими женами в числе многих тысяч человек, сильно бьют себя по лицу и поднимают громкие вопли, причитывая каждый раз, что умерший царь был самым доблестным из царей. Если какой-нибудь царь умирает на войне, то изготовляют его изображение и хоронят на прекрасно убранном ложе. После похорон никаких занятий на рынке не бывает в течение десяти дней, и народ не собирается для выборов, потому что все в это время пребывают в трауре.

59. Лакедемоняне походят на персов и в другом еще отношении: лицо, вступающее на царство по смерти царя, обязано прощать кому-либо из спартанцев долг его царю или государству. Подобно этому в Персии вступающий на царство прощает недоимки всем городам.

Спартанец. Бронзовая статуэтка. VI–V вв. до н. э.

60. Следующая черта принадлежит одинаково лакедемонянам и египтянам: их глашатаи, флейтисты и повара наследуют занятия отцов, так что сын флейтиста становится флейтистом, сын повара поваром и сын глашатая глашатаем. Посторонние лица не могут при всей звучности голоса устранить членов фамилии глашатаев от их должности, потому что они исполняют свои обязанности по праву наследства. Таковы эти черты.

61. Итак, в то время как Клеомен находился на Эгине и озабочен был общим благом Эллады, Демарат клеветал на него не столько из доброжелательства к эгинцам, сколько из зависти и злости. Поэтому по возвращении Эгины Клеомен вознамерился лишить Демарата царского достоинства, причем для нападения на него воспользовался следующим обстоятельством: у царя Спарты Аристона, несмотря на двукратную женитьбу, не было детей. Так как он был убежден, что не он виноват в этом, то женился в третий раз и женился так. В числе спартанцев был у него друг, к которому Аристон был расположен более, нежели к кому-нибудь иному из граждан. Женой этого спартанца была красивейшая женщина в Спарте, а красивейшей сделалась она из безобразнейшей. Дело в том, что кормилица видела безобразие девочки, дочери людей знатных, замечала сильное огорчение родителей некрасивой наружностью ребенка и потому придумала следующее средство: стала каждый день носить девочку в святилище Елены; находится оно в так называемой Ферапне, что над святилищем Фебы. Всякий раз по внесении девочки в храм кормилица ставила ее перед кумиром и молила богиню избавить девочку от безобразия. Далее рассказывают, что однажды по выходе кормилицы из храма появилась подле нее какая-то женщина и спросила, что она держит на руках, и когда та ответила, что ребенка, женщина просила показать его, но кормилица отказалась, так как, говорила она, родители запретили показывать ребенка кому бы то ни было. Однако женщина настойчиво упрашивала ребенка показать. Только при виде того, как сильно женщина желает видеть дитя, кормилица показала его; тогда женщина прикоснулась к голове ребенка и заметила, что девочка будет красивейшей в целой Спарте. Действительно, с этого дня наружность девочки преобразилась. По достижении брачного возраста женился на ней Агет, сын Алкида, он же друг Аристона.

Феба и Астерия. Пергамский алтарь. II в. до н. э.

62. Аристон воспылал любовью к этой женщине и придумал следующую хитрость: он пообещал своему другу, мужу этой женщины, дать в подарок из всего своего достояния какой-нибудь один предмет, который тот сам себе выберет, с тем чтобы и друг сделал ему соответствующий подарок. Нисколько не опасаясь за жену, зная, что Аристон женат, Агет принял его предложение; условие свое они скрепили клятвой. После этого Аристон подарил Агету одну из своих драгоценностей, какую тот выбрал для себя сам, потом, выбирая равный подарок, он пожелал увести с собой жену друга. Тот заявил было, что он согласился на все, кроме этого; однако, будучи связан клятвой и опутан хитростью, отпустил жену.

63. Тогда Аристон развелся со второй женой и женился, таким образом, на третьей. Женщина эта родила ему раньше срока, до истечения десяти месяцев, сына, этого самого Демарата. Царь заседал в собрании вместе с эфорами, когда кто-то из его слуг принес весть о том, что у него родился сын. Зная время своей женитьбы и высчитав месяцы по пальцам, Аристон с клятвой воскликнул: «Это не может быть мой сын!» Слышали это и эфоры, но в то время не обратили никакого внимания. Когда мальчик подрос, Аристон раскаивался в том, что сказал, так как теперь был вполне убежден, что Демарат его сын. Демаратом, «народными молитвами испрошенным», назвал он его по следующей причине: раньше этого все спартанцы молились, чтобы родился сын у Аристона, так как он прославился больше всех спартанских царей. Вот почему дано было ему имя Демарат.

64. По прошествии некоторого времени Аристон умер, и Демарат наследовал царскую власть. Но, видно, Демарату суждено было лишиться власти из-за тех слов Аристона. Уже раньше Демарат сильно вооружил против себя Клеомена тем, что увел войско из Элевсина; вражда их усилилась особенно тогда, когда Клеомен отправился на Эгину для наказания жителей, сочувствующих мидянам.

65. Итак, из желания отмстить Демарату Клеомен вошел в соглашение с Левтихидом, сыном Менара, внуком Агиса, происходившего из той же семьи, что и Демарат, на том условии, чтобы по воцарении на место Демарата он пошел вместе с ним против эгинцев. Со своей стороны Левтихид был крайне враждебно настроен против Демарата по следующей причине: он был обручен с Перкалой, дочерью Хилона, сына Демармена, но Демарат коварно расстроил этот брак Левтихида, раньше его похитив Перкалу и сделав своей женой. Отсюда у Левтихида возникла вражда против Демарата; теперь по внушению Клеомена Левтихид возбудил клятвенную жалобу на то, что Демарат незаконно царствует над спартанцами, так как он не сын Аристона. Подтвердив свою жалобу клятвой, он начал преследование напоминанием тех слов самого Аристона, которые были сказаны в то время, когда слуга известил его о рождении сына: сосчитав месяцы, он уверял-де и поклялся, что это не его сын. Опираясь на это замечание, Левтихид доказывал, что Демарат, как не сын Аристона, незаконно царствует в Спарте, причем свидетелями поставил тех эфоров, которые были в заседании вместе с Аристоном и слышали его слова.

66. Во время этих споров спартанцы, наконец, решили обратиться с вопросом к дельфийскому оракулу, сын ли Аристона Демарат. Дело перенесено было к пифии по внушению Клеомена, который после этого склонил на свою сторону сына Аристофанта Кобона, человека чрезвычайно влиятельного в Дельфах, а этот последний уговорил прорицательницу Периаллу дать ответ, желательный Клеомену. Таким образом, пифия на вопрос вестников отвечала, что Демарат не сын Аристона. Со временем все это обнаружилось, Кобон был изгнан из Дельф, а прорицательница Периалла отрешена от должности.

67. Так кончилось царствование Демарата. Бежал он из Спарты к мидянам по следующему оскорбительному для него случаю. Дело в том, что, потеряв царскую власть, Демарат занимал какую-то начальственную должность. На празднике Гимнопедий, совершавшемся под наблюдением Демарата, Левтихид, бывший уже вместо него царем, велел слуге своему с целью насмешки и глумления спросить Демарата, каково ему после царской власти занимать эту должность. Оскорбленный таким вопросом, Демарат отвечал, что сам он испытал уже и то и другое, а Левтихид – еще нет и что вопрос этот послужит для лакедемонян началом или тысячи бед, или тысячи благ. После этого он с покрытой головой удалился с празднества к себе домой, тотчас сделал все приготовления и принес жертву Зевсу, после чего попросил к себе мать.

68. Когда мать явилась, он со следующими словами вложил ей в руки часть внутренностей жертвенного животного: «Умоляю тебя, мать, именем всех богов и Зевса Геркейского, скажи мне правду, кто действительно отец мой. Левтихид ведь во время прений на суде утверждал, что ты пришла к Аристону беременная от прежнего мужа. Другие распускают еще более нелепую молву, что ты явилась к Аристону от одного из слуг, именно от пастуха ослов, и что я сын его. Именем богов умоляю тебя сказать правду. Если ты и сделала что-нибудь подобное, то ведь не одна ты так поступила, но и многие другие женщины. В Спарте сильно распространена молва, что Аристон был неспособен к произведению потомства, потому что в противном случае он имел бы детей и от прежних жен».

69. Так говорил Демарат, а мать отвечала ему: «Так как, дитя мое, ты умоляешь меня сказать правду, то я открою тебе все, как было. На третью ночь после того, как Аристон ввел меня в дом свой, явился ко мне призрак в образе Аристона, возлег со мной и потом, наложив на меня венки, которые принес с собой, удалился. После этого пришел Аристон и, увидев на мне венки, спрашивал, кто дал их мне. Я отвечала, что он сам, но Аристон отрицал это; я же клятвенно уверяла его в том и прибавила, что ему не подобает отказываться, что незадолго до того он пришел, возлег со мной и дал мне эти венки. После моих клятв Аристон понял, что это дело божества. Венки оказались принадлежащими святилищу героя, именуемому храмом Астрабака, которое находится у входа в наш двор; гадатели также решили, что это был именно тот герой. Вот, дитя мое, все, что ты желал знать: или ты родился от этого героя и, следовательно, отец твой герой Астрабак, или же от Аристона, потому что я зачала тебя в эту ночь. Что же касается того, чем враги твои особенно донимают тебя, напоминая, что сам Аристон при известии о твоем рождении в присутствии многих лиц сказал, что ты не его сын – так как время-де не вышло, десяти месяцев не было, – то у него сорвалось такое замечание по неведению. Женщины рожают и в девять, и в семь месяцев, не все носят полных десять месяцев. Тебя, дитя мое, я родила семимесячным. Сам Аристон вскоре сознал, что те слова сказаны были им необдуманно. Никаким другим толкам о твоем рождении не верь: ты выслушал от меня сущую правду. Пускай жены рожают детей от ослиных пастухов самому Левтихиду и другим, распускающим эти толки». Такова была речь матери.

70. Демарат узнал то, что желал знать, собрался в путь и отправился в Элиду, говоря, однако, что идет в Дельфы для вопрошания оракула. Лакедемоняне подозревали, что Демарат замыслил бежать, и погнались за ним. Но он успел уже переправиться из Элиды на Закинф; последовавшие за ним лакедемоняне схватили его и отняли у него слуг. Его самого закинфяне не выдали, и впоследствии он переправился отсюда к царю Дарию. Тот принял его с большим почетом, одарил землей и городами. Так и по такому именно случаю прибыл Демарат в Азию, прославившись среди лакедемонян делами и суждениями, особенно тем, что доставил им победу четверней на Олимпийских состязаниях: из всех спартанских царей он один сделал это.

Г. Доре. Стикс. 1861 г.

71. По низложении Демарата царскую власть получил Левтихид, сын Менара. У него родился сын Зевксидам, которого иные спартанцы называли Киниском. Этот Зевксидам не был царем Спарты, так как он умер раньше Левтихида, оставив по себе сына Архидама. Потеряв Зевксидама, Левтихид женился вторично на Евридаме, сестре Мения, дочери Диакторида; сыновей от нее он не имел, но имел дочь Лампито, на которой по желанию Левтихида женился сын Зевксидама Архидам.

72. Впрочем, не дожил до старости в Спарте и сам Левтихид, потому что понес наказание за Демарата. Во главе лакедемонян он совершил поход в Фессалию и, хотя мог покорить всю страну, дал подкупить себя большой суммой денег. Он накрыт был на месте, в самом лагере, когда сидел на мешке, наполненном золотом. Привлеченный к суду, он бежал из Спарты, а жилище его было срыто. Бежал он в Тегею и там умер.

73. Однако это случилось позже, а в то время, когда удался замысел против Демарата, Клеомен тотчас взял с собой Левтихида и отправился на эгинцев в сильном гневе за причиненный ему позор. Теперь, когда явились к ним оба царя, эгинцы не считали более нужным сопротивляться, и цари отобрали десять эгинцев, наиболее значительных по богатству и происхождению, и увели с собой; в числе их были самые влиятельные личности на Эгине: Криос, сын Поликрата, и Касамб, сын Аристократа; они привели их с собой в Аттику и отдали их в качестве заложников афинянам, злейшим врагам эгинцев.

74. Однако впоследствии козни Клеомена против Демарата стали известны, и он из страха перед спартанцами бежал в Фессалию, оттуда перешел в Аркадию и там поднял восстание. Он подстрекал аркадцев идти на Спарту, взял с них клятву следовать за ними всюду, куда бы он ни повел их, и усердно хлопотал о том, чтобы начальников аркадцев проводить в Нонакрис и заставить их поклясться «водой Стикса». Говорят, что Стиксова вода находится в этом городе аркадцев; действительно, там из скалы течет по каплям небольшой ручей в ущелье, которое кругом обнесено плотиной. Нонакрис, близ которого течет этот источник, – город в Аркадии подле Фенея.

75. Узнав, что делает Клеомен, спартанцы испугались и пригласили его вернуться назад и царствовать над ними с прежними полномочиями. Лишь только он возвратился в Спарту, как заболел умопомешательством; впрочем, уже и прежде он был не совсем в здравом уме: каждый раз при встрече с кем-либо из спартанцев он бросал ему палку в лицо. Ввиду такого поведения родственники посадили Клеомена в колодки, как помешанного. Находясь в заключении, он заметил однажды, что страж при нем остался один, и потребовал у него меч. Сначала страж отказывался подать меч, но Клеомен стал угрожать ему наказанием впоследствии, и тот под страхом угроз – страж был из илотов – подал ему меч. Взяв железо в руки, царь стал изрезывать себя в полосы, начиная от голеней, а именно: он резал на себе тело в длину от голеней до бедер, а от бедер до живота и поясницы, пока не дошел до желудка, который также изрезал в узкие полоски, и так умер. По мнению большинства эллинов, Клеомен погиб за то, что внушил пифии возвести на Демарата напраслину; одни только афиняне объясняют гибель его тем, что при вторжении в Элевсин он вырубил священную рощу двух богинь, а аргивяне – что он хитростью вывел из святилища Аргоса тех аргивян, которые бежали туда из сражения, изрубил их, а самую рощу, невзирая на святость ее, предал огню.

76. Дело в том, что однажды Клеомену, обратившемуся к дельфийскому прорицалищу, сказано было, что он может овладеть Аргосом. После этого во главе спартанцев он прибыл к реке Эрасин, которая, как говорят, вытекает из озера Стимфалиды. Озеро это теряется в пропасти, а потом появляется снова в Аргосе; начиная отсюда, оно получает у аргивян название реки Эрасин. По прибытии к реке Клеомен принес ей жертву. Когда жертва давала решительно неблагоприятные знамения относительно перехода через реку, Клеомен сказал, что он одобряет реку за то, что та не выдает граждан, однако это нисколько не поможет аргивянам. Засим он отступил назад и повел войско на Фирею, принес в жертву морю быка и на судах переправился в Тиринфскую и Навплийскую области.

77. При известии об этом аргивяне отправились к берегу на помощь, а когда они подошли к Тиринфу, лежащему в той местности, которая называется Сепия, расположились лагерем против лакедемонян на небольшом расстоянии от них. При таких условиях аргивяне не боялись открытого сражения, но опасались, как бы их не захватили хитростью. Действительно, к этому случаю относилось следующее изречение пифии, данное аргивянам и мелитянам вместе:

Так как все это совпадало в то время, то аргивяне испытывали страх. Ввиду этого они решились действовать по указанию неприятельского глашатая и потому поступали так: всякий раз, когда спартанский глашатай подавал какой-либо сигнал лакедемонянам, по тому же самому сигналу поступали и они.

78. Заметив, что аргивяне делают все по сигналу лакедемонского глашатая, Клеомен приказал своим воинам произвести наступление на аргивян в то время, когда глашатай подаст сигнал к завтраку. Так лакедемоняне и поступили: бросились на аргивян в то время, когда те по сигналу лакедемонского глашатая занялись завтраком, многих из них перебили, а бо́льшую часть окружили и сторожили в роще Аргоса, в которой аргивяне искали убежища.

79. После этого Клеомен поступил следующим образом: от находившихся у него перебежчиков Клеомен узнал имена аргивян, заключенных в священной роще, и вызывал их через глашатая поименно, причем уверял, что он уже получил за них выкуп. У лакедемонян размер выкупа установлен в две мины за каждого пленника. Так Клеомен вызвал из рощи одного за другим пятьдесят аргивян и велел казнить их, но это оставалось неизвестным прочим находившимся в роще аргивянам: так как роща была густа, то остававшиеся в ней не видели, что делалось с товарищами, находившимися вне рощи; наконец один из них взлез на дерево и оттуда увидел, что творится. После этого ни один из них уже не выходил на зов.

80. Тогда Клеомен велел всем илотам обложить рощу кругом дровами и, когда они исполнили его приказание, велел поджечь рощу. Во время пожара он спросил кого-то из перебежчиков, какому божеству принадлежит роща, и получил ответ: «Аргосу». При этом имени он тяжело вздохнул и сказал: «Прорицатель Аполлон! Ты жестоко обманул меня, сказав, что я овладею Аргосом. Полагаю, что пророчество это исполнилось».

81. После этого Клеомен отпустил бо́льшую часть войска в Спарту, а сам с тысячью храбрейших воинов отправился к храму Геры для принесения жертвы. Однако в то время, как он готовился принести жертву на алтаре, жрец остановил его замечанием, что иноземцу непозволительно приносить здесь жертву. Клеомен приказал тогда илотам оттащить жреца от алтаря и принес жертву сам; засим удалился в Спарту.

82. По возвращении Клеомена в Спарту враги привлекли его к суду эфоров, обвиняя в том, что он не взял Аргоса, потому что был подкуплен, ибо взять его было легко. На это Клеомен возразил (правду ли он говорил или нет, наверное сказать не могу), что изречение божества он считал исполнившимся после того, как овладел святилищем Аргоса. Поэтому он считал себя не вправе посягать на город, прежде чем не испытает жертвенных знамений и не узнает, соизволяет ли ему божество нападать на город или возбраняет. Когда в храме Геры приносилась жертва, то из груди кумира сверкнуло огненное пламя, из чего он понял ясно, что не возьмет Аргоса. «Если бы, – говорил он, – огонь сверкнул из головы статуи, то я взял бы город с акрополем»; напротив, огонь из груди означал, что он исполнил уже все, чего желало божество. Речь эта показалась спартанцам правдоподобной и заслуживающей веры; значительным большинством голосов он был оправдан.

83. Аргос обезлюдел до такой степени, что все дела их поступили в ведение рабов, всем управлявших и распоряжавшихся, пока не возмужали сыновья погибших. Они тогда изгнали рабов и снова приняли Аргос в свои руки. После изгнания рабы с бою взяли Тиринф. Первое время между господами и рабами была дружба; но потом к рабам пришел некий прорицатель Клеандр, родом из Фигалии в Аркадии; он уговорил рабов напасть на господ. Отсюда возникла между ними весьма продолжительная война, из которой лишь с трудом вышли победителями аргивяне.

84. Вот по какой причине, по словам аргивян, Клеомен впал в умопомешательство и погиб злой смертью. Сами спартанцы уверяют, что божество нисколько не виновно в умопомешательстве Клеомена, но что благодаря общению со скифами он сделался горьким пьяницей и вследствие этого сошел с ума. После того, как Дарий вторгся в их страну, скифы-кочевники, по словам спартанцев, вздумали отомстить им и с этой целью обратились через послов в Спарту искать союза на том условии, что сами скифы сделают попытку вторгнуться в Мидию вдоль реки Фасис, а спартанцев обязывали выступить из Эфеса, двинуться в глубь материка и затем сойтись в одном месте со скифами. Рассказывают, что, когда ради этого явились в Спарту скифы, Клеомен чересчур часто находился в их обществе и от них научился пить цельное вино; по этой причине, полагают спартанцы, он и сошел с ума. Отсюда, как сами они говорят, произошло выражение: «Наливай по-скифски», если кто желает выпить хмельного вина. Так рассказывают спартанцы о случае с Клеоменом; мне же кажется, что Клеомен понес в этом наказание за Демарата.

85. При известии о смерти Клеомена эгинцы отправили в Спарту послов с жалобой на Левтихида за содержавшихся в Афинах заложников. Спартанцы созвали суд и постановили, что эгинцы обижены Левтихидом и что он должен быть выдан в Эгину взамен содержащихся в Афинах эгинцев. Когда эгинцы собирались увести с собой Левтихида, сын Леопрепея Феасид, человек влиятельный в Спарте, сказал им: «Что вы думаете делать, эгинцы? Неужели увести спартанского царя, выданного вам гражданами? Хотя спартанцы в раздражении и решили это, но берегитесь, как бы впоследствии за ваш поступок они не навлекли на страну вашу всесокрушающего бедствия». При этих словах эгинцы воздержались от своего намерения увести Левтихида, но с тем, чтобы Левтихид следовал с ними в Афины и возвратил им эгинцев.

86. По прибытии в Афины Левтихид потребовал заложников обратно, но афиняне под разными предлогами отказывались от выдачи, причем говорили, что два царя оставили им заложников и что поэтому они считают себя не вправе выдавать их одному царю в отсутствие другого. В ответ на отказ афинян Левтихид заметил следующее: «Поступите, афиняне, как сами желаете. Но знайте: если вы выдадите, поступите честно; не выдадите – поступите бесчестно. Впрочем, я хочу рассказать вам, что случилось однажды в Спарте с доверенным имуществом. У нас среди спартанцев существует рассказ о том, как в Лакедемоне за два поколения до настоящего времени жил некто Главк, сын Эпикида. Говорят, что человек этот превосходил прочих граждан во всех отношениях, в особенности он стяжал себе славу самого справедливого человека из всех современников своих в Лакедемоне. С ним-то в роковую пору случилось следующее: в Спарту явился некий милетянин с целью побеседовать с этим человеком и обратился к нему с такими словами: «Я – милетянин и пришел сюда, Главк, для того, чтобы воспользоваться твоей справедливостью; ведь громкая слава о твоей справедливости идет по всей Элладе, особенно по Ионии. Сам с собою я размышлял о том, что Иония издавна и непрерывно находится среди опасностей, тогда как существование Пелопоннеса – обеспеченное и неизменное, что у нас никогда имущество не остается в руках одних и тех же людей. Среди этих размышлений и соображений я решил половину всего моего имущества обратить в деньги и положить их у тебя, так как хорошо знаю, что у тебя оно сохранится для меня в целости. Итак, прими от меня эти деньги, сохрани также и эти таблички; выдай деньги тому, кто спросит их у тебя по таким же табличкам». Вот что сказал чужеземец, явившийся из Милета, а Главк на предложенных условиях принял от него деньги на сохранение. По прошествии долгого времени прибыли в Спарту сыновья милетянина, положившего здесь деньги, вступили в беседу с Главком и, представив таблички, потребовали деньги обратно. Он отказал им в этом в таких выражениях: «Я вовсе не знаю этого дела, и все то, что вы говорите, не напоминает мне его; поэтому я желаю припомнить себе и поступить по всей справедливости: если я действительно получил, то исправно возвращу вам; если же вовсе не получал, то поступлю с вами по эллинским законам. Таким образом, исполнение вашего требования я откладываю на четвертый месяц от этого дня». Милетяне удалились, огорченные тем, что потеряли деньги, а Главк отправился в Дельфы вопросить оракула. Когда он спрашивал прорицалище, не дать ли ему клятвы с целью поживиться чужими деньгами, пифия грозно ответила ему в следующих словах:

Услыхав это, Главк просил божество простить ему его речи, но пифия отвечала, что испытывать божество и свершить грех – одно и то же. После этого Главк пригласил милетских гостей и возвратил им деньги. Теперь, афиняне, я объясню, зачем сообщил этот рассказ. Нет более потомков Главка, нет и дома, который бы считался Главковым домом: с корнем вырван он из Спарты. Итак, доверенное имущество должно быть возвращено по первому требованию без всяких колебаний».

87. Так говорил Левтихид и удалился обратно в Спарту, потому что и после этих речей афиняне не вняли ему. Между тем эгинцы, не загладив еще прежней обиды, которую они причинили афинянам в угоду фиванцам, учинили новую; они гневались на афинян, почитая себя обиженными, и готовились отомстить им. В то время как афиняне совершали на Сунии празднество, повторяющееся каждые четыре года, эгинцы устроили засаду, захватили праздничный корабль со знатнейшими афинянами и заковали пленников в цепи.

88. Претерпев такую обиду со стороны эгинцев, афиняне не откладывали дольше и стали придумывать всевозможное наказание для жителей Эгины. На Эгине был некто Никодром, сын Кнефа, человек весьма почтенный. Он затаил обиду на своих соотечественников за то, что некогда они изгнали его с острова. И вот теперь, узнав о том, что афиняне готовятся нанести удар эгинцам, он вошел с афинянами в соглашение относительно передачи им Эгины и назначил определенный день, когда афиняне должны прибыть на помощь.

89. После этого, согласно заключенному с афинянами уговору, Никодром завладел так называемым старым городом, но афиняне не явились вовремя, так как у них не было к тому времени столько кораблей, чтобы сразиться с эгинскими судами; и пока они упрашивали коринфян ссудить их кораблями, дело было проиграно. Между тем коринфяне находились тогда в самых дружеских отношениях с афинянами и потому в ответ на просьбу одолжили им двадцать кораблей, причем взимали по пять драхм за каждый корабль: давать даром воспрещалось законом. Афиняне снарядили эти корабли и свои, всего семьдесят, и поплыли к Эгине, но опоздали на один день против уговора.

Храм Афайи на о. Эгина. Греция

90. Тем временем Никодром, когда к назначенному дню афиняне не явились, сел на судно и бежал с Эгины; вместе с ним бежали и другие эгинцы; афиняне уступили им для жительства Суний. Отправляясь отсюда, они разоряли и грабили тех эгинцев, что оставались на острове; впрочем, они делали это позже.

91. Богатые эгинцы одержали верх над народом, восставшим вместе с Никодромом, и, захватив врагов в свои руки, вывели их на казнь. С этого времени над ними тяготело преступление, от которого они не могли очиститься никакими жертвами. И прежде чем примириться с богиней, они были изгнаны с острова. Действительно, в то время как они вывели на казнь семьсот человек из среды народа, попавших к ним в руки, один из осужденных вырвался из оков и бежал в преддверие храма Деметры Фесмофоры; здесь он ухватился за дверные кольца и крепко держался. Эгинцы пытались было оторвать и оттащить его оттуда, но не могли; тогда они отрубили ему руки и в таком виде увели, а руки продолжали цепко держаться колец.

92. Вот что учинили эгинцы своим же людям. С афинянами они сразились на море на семидесяти кораблях, но были разбиты и по-прежнему обратились за помощью к аргивянам. Но аргивяне не желали больше помогать им, будучи обижены тем, что эгинские корабли пристали к Арголиде и вместе с лакедемонянами сделали высадку, будучи принуждены к тому Клеоменом. Во время этого нападения высадилось также и несколько сикионцев; за это аргивяне наложили пеню в тысячу талантов, по пятьсот на сикионцев и эгинцев. В сознании своей вины сикионцы согласились уплатить сто талантов и тем загладить свою вину, но эгинцы не признали себя виновными и обнаружили чрезмерную дерзость. По этой-то причине ни один аргивянин не пошел от имени государства на помощь к эгинцам, а добровольцев собралось около тысячи человек; предводительствовал ими некто Еврибат, отличившийся в пятиборье. Большинство этих аргивян не вернулись на родину: они перебиты были афинянами на Эгине. Сам предводитель их, Еврибат, вступил в единоборство и троих врагов положил на месте, но пал от руки четвертого, декелейца Софана.

93. Однако в морском сражении одолели эгинцы, напавшие на афинян врасплох, и взяли четыре корабля их вместе с людьми. Так у афинян возникла война с эгинцами.

94. Между тем персидский царь занят был своим делом, потому что и слуга постоянно вспоминал ему об афинянах, и Писистратиды неустанно клеветали на афинян: кроме того, и сам Дарий желал воспользоваться этим случаем для того, чтобы покорить своей власти тех из эллинов, которые отказали ему в земле и воде. Мардоний отрешен был от должности главнокомандующего за неудачи в походе; на его место царь назначил для войны с Эретрией и Афинами других полководцев: Датиса, по происхождению мидянина, и Артафрена, сына Артафрена, своего племянника; царь послал их в поход с приказанием обратить в рабство жителей Афин и Эретрии и доставить порабощенных к нему живыми.

Ш. Ландон. Икар и Дедал. 1799 г.

95. Получив такое назначение, полководцы удалились и прибыли на Алейскую равнину в Киликии во главе огромного и хорошо вооруженного пешего войска. Здесь они расположились лагерем, и к ним явился весь флот, снаряженный отдельными народами, как было им приказано; явились также и суда для перевозки лошадей, еще за год до того изготовленные по приказанию Дария его данниками. Поставив лошадей на суда и посадив на корабли пехоту, персы поплыли на шестистах триремах в Ионию. Отсюда они не направили кораблей вдоль береговой линии прямо к Геллеспонту и Фракии, но, отправляясь от Самоса, держали путь вдоль Икарийского моря от острова к острову. Как мне кажется, они боялись больше всего водного пути вокруг Афона, потому что в предыдущем году они в этом месте испытали тяжкое бедствие; кроме того, и Наксос вынуждал их держаться этого пути, потому что раньше остров этот не был покорен персами.

96. Из Икарийского моря персы прибыли к Наксосу, потому что они задумали покорить прежде всего этот остров, а жители Наксоса помнили прежнее и, не дожидаясь неприятеля, бежали в горы. Захваченных в плен жителей персы обратили в рабство, а храмы и город сожгли; после этого поплыли они к другим островам.

97. Тем временем, жители Делоса также покинули остров и бежали на Тенос. Когда флот стал приближаться к Делосу, Датис, плывший впереди флота, приказал стать на якоре не у этого острова, но у Ренеи, лежащей против Делоса. Услышав, где находились делосцы, Датис послал к ним глашатая и велел сказать следующее: «Зачем, святые люди, убегаете и ненадлежаще судите обо мне? И сам я настолько благоразумен, и от царя мне приказано не разорять той страны, в которой родились два божества, ни самой страны, ни ее обитателей. Поэтому возвращайтесь в дома ваши и владейте островом». Вот что он сказал им через глашатая, а затем возложил на алтарь триста талантов ладана и воскурил фимиам.

98. После этого Датис вместе со своим войском поплыл прежде всего к Эретрии, ведя за собою также ионян и эолийев. По уходе его от острова, на Делосе, как рассказывали жители его, произошло землетрясение, в первый и последний раз до нашего времени. Я полагаю, что божество явило это чудо людям как знамение грядущих бед. Действительно, за время Дария, сына Гистаспа, Ксеркса, сына Дариева, и Артаксеркса, сына Ксерксова, за время этих трех поколений, следовавших одно за другим, Эллада претерпела больше бед, нежели в течение других двадцати поколений, предшествовавших Дарию. Одни беды обрушились на Элладу через персов, другие через собственных эллинских вождей, воевавших между собою за первенство. Поэтому нет ничего необычайного в том, что Делос подвергся теперь землетрясению, хотя раньше был непоколебим; и в оракуле так начертано о Делосе:

Я потрясу и Делос, хотя раньше он был непоколебим.

Имена эти на эллинском языке означают: Дарий – «укротитель»; Ксеркс – «воин», Артаксеркс – «великий воин»: так эллины назвали бы на своем языке этих царей.

99. Между тем варвары по удалении от Делоса приставали к островам, набирали оттуда воинов и уводили с собой в качестве заложников сыновей островитян. На пути от острова к острову персы пристали и к Каристу. Так как жители его не давали заложников и отказывались идти войной на соседей, разумея под ними Эретрию и Афины, то персы повели против них осаду и опустошали их землю, пока наконец и каристийцы не подчинились персам.

100. При известии о том, что на них плывет персидское войско, эретрийцы просили афинян прислать им вспомогательный отряд. Афиняне не отказали в содействии и послали им на помощь четыре тысячи граждан, владевших по жребию участками земли богатых халкидян. Однако у эретрийцев вовсе не было какого-либо окончательного плана: приглашая к себе афинян, они в то же время решали двояко. Одна часть эретрийцев предлагала покинуть город и удалиться в горы на Эвбее, другая питала корыстные надежды на персидского царя и замышляла предать ему город. Решение тех и других узнал один из знатнейших эретрийцев, сын Нофона, Эсхин; он сообщил прибывшим афинянам положение дел на острове со всеми подробностями и упрашивал их вернуться домой во избежание гибели наравне с эретрийцами. Афиняне последовали совету Эсхина.

101. Действительно, они переправились в Ороп и тем спаслись. Тем временем персы направили свои корабли против местностей Эретрийской земли: Тамин, Херей и Эгилии, овладели ими, тотчас вывели лошадей на сушу и приготовились к нападению на врага. Однако эретрийцы не имели намерения выходить на врага и сражаться: после того как принято было решение покинуть город, они озабочены были только тем, как бы защитить городские стены. Во время ожесточенного нападения на укрепления в течение шести дней пало множество воинов с обеих сторон. Наконец на седьмой день Евфобр, сын Алкимаха, и Филагр, сын Кинея, два знатных горожанина, предали город персам. Войдя в город, персы, во-первых, ограбили и сожгли святилища в отмщение за сожжение святилищ в Сардах, потом, согласно приказанию Дария, обратили в рабство население города.

102. Овладев Эретрией и простояв там несколько дней, персы с быстротой направились в Аттику, рассчитывая поступить с афинянами так же, как поступили с эретрийцами. Так как Марафон был наиболее удобной местностью для конницы и находился очень близко к Эретрии, то Гиппий, сын Писистрата, и повел сюда персидское войско.

103. Услышав об этом, афиняне также устремились к Марафону. Предводительствовало ими десять полководцев; десятым был Мильтиад, отец которого Кимон, сын Стесагора, изгнан был из Афин Писистратом, сыном Гиппократа. Кимону-изгнаннику удалось одержать победу на Олимпийских состязаниях в беге колесниц, такую самую победу, какую одержал и единоутробный брат его Мильтиад. В следующую Олимпиаду Кимон победил теми же самыми лошадьми и дозволил Писистрату провозгласить победителем себя; за уступку победы Писистрату он согласно условию возвратился на родину. Смерть от детей Писистрата уже в то время, когда самого Писистрата не было в живых, постигла Кимона после третьей победы теми же самыми лошадьми на другом Олимпийском состязании; по их приказанию Кимон убит был ночью из засады подле пританея. Похоронен он перед городом, по ту сторону так называемой улицы Через Лощину; против его гробницы похоронены и те самые лошади, которые трижды одержали победу на Олимпийских состязаниях. Точно так же отличились еще и другие лошади, а именно: лакедемонянина Евагра, и больше ничьи. Старший из сыновей Кимона Стесагор воспитывался в то время в Херсонесе у дяди своего Мильтиада, а младший – в Афинах у самого Кимона; Мильтиадом он назван был по имени Мильтиада, заселившего Херсонес.

104. Итак, в то время предводительствовал войском этот Мильтиад, вернувшийся из Херсонеса и дважды спасшийся от смерти. Один раз гнались за ним финикияне до Имброса, употребляя все усилия к тому, чтобы схватить его и доставить персидскому царю. Другой раз, вскоре после того как он убежал от финикиян, вернулся домой и уже считал себя спасенным, напали на него враги его и привлекли к суду по обвинению в тирании на Херсонесе. Мильтиад спасся и от них и теперь по выбору народа назначен был афинским полководцем.

105. Еще до выступления из города полководцы отправили в Спарту глашатаем афинянина Фидиппида, известного скорохода, исполнявшего эту обязанность. С Фидиппидом подле горы Парфений, что над Тегеей, повстречался, как рассказывал он сам и передавал афинянам, Пан. По его словам, Пан громко назвал его по имени и велел спросить афинян, почему они вовсе не чтут его, тогда как он благосклонен к ним, много раз уже им оказал услуги и еще окажет. Устроив благополучно свои дела, афиняне убедились в правдивости этого рассказа и соорудили святилище Пану у подножия акрополя и чтут божество со времени этого известия ежегодными жертвами и процессией с факелами.

106. Этот-то Фидиппид и был послан в то время полководцами; тогда же, как он говорил, явился ему Пан. Выйдя из города афинян, он на другой день был в Спарте, явился к правителям ее и сказал: «Афиняне просят вас, лакедемоняне, оказать им помощь и не допускать, чтобы древнейший из эллинских городов подпал под иго варваров. Ведь Эретрия уже порабощена, и Эллада одним важным городом стала беднее». Глашатай сообщил, что было ему поручено, а лакедемоняне решили помочь афинянам; но сделать этого тотчас они не могли, так как не желали нарушать обычая: был девятый день месяца, а выступать в девятый день они отказались, так как не было полнолуния. Следовательно, лакедемоняне ждали полнолуния.

107. Гиппий, сын Писистрата, проводил варваров на Марафон. Ночью накануне этого дня Гиппию снилось, будто он сообщался с родной матерью; из этого сновидения он заключил, что возвратится в Афины, снова добудет власть и стариком умрет на родине. Так истолковал он сновидение, а теперь вел за собой рабов из Эретрии и высадил их на остров стирейцев, именуемый Эгилеей; он же поставил на якоре направленные к Марафону корабли и занялся приведением в боевой порядок высадившихся на берег варваров. Случилось, что во время этого занятия Гиппий чихал и кашлял больше обыкновенного, и так как он был очень стар, то бо́льшая часть зубов его расшаталась, а один зуб от сильного кашля выпал. Зуб упал в песок, и Гиппий старательно отыскивал его; когда зуб не находился, он со вздохом сказал присутствующим: «Нет! Земля эта не наша, и мы не сможем овладеть ею, потому что на долю моего зуба досталась та часть ее, которая следовала мне». Таково было, по мнению Гиппия, исполнение его сновидения.

108. Между тем на помощь к афинянам, расположившимся подле святилища Геракла, прибыли платейцы со всем своим ополчением. Действительно, уже раньше платейцы отдали себя афинянам, а эти последние много раз потрудились за платейцев. Платейцы отдали себя при нижеследующих условиях: теснимые фиванцами, платейцы с самого начала отдавали себя во власть Клеомену, сыну Анаксандрида, с лакедемонянами, случайно находившимися в тех местах; но те не приняли их и дали такой ответ: «Живем мы от вас очень далеко, и помощь вам от нас может быть лишь призрачная; много раз вы были бы обращены в рабство прежде, чем кто-нибудь из нас узнал бы о том. Мы советуем вам отдать себя афинянам, вашим соседям, к тому же достаточно сильным для того, чтобы помогать вам». Такой совет подали лакедемоняне не столько из расположения к платейцам, сколько из желания обременить афинян войнами с беотийцами. Однако платейцы последовали совету лакедемонян и, в то время как афиняне совершали празднество в честь двенадцати божеств, уселись в качестве молящих о защите у алтаря и отдали себя в руки афинян. При известии об этом фиванцы пошли войной на платейцев, а афиняне оказали помощь сим последним. Когда войска готовы были сразиться, находившиеся здесь случайно коринфяне не допустили до битвы; по поручению обеих сторон они примирили враждующих, причем определили границы между ними и постановили, чтобы фиванцы отпустили тех из беотийцев, которые не желают оставаться в Беотийском союзе. Сделав такое постановление, коринфяне удалились, а беотийцы напали на афинян, возвратившихся уже домой, но в сражении были разбиты. Афиняне со своей стороны переступили ту границу, какая определена была коринфянами для платейцев, и сделали границей между фиванцами и платейцами реку Асоп и Гисии. Вот каким образом платейцы отдали себя в распоряжение афинянам, а теперь прибыли к ним на помощь к Марафону.

109. Мнения афинских вождей разделились: одни из них не желали битвы, так как эллины были слишком малочисленны для сражения с мидянами, другие, в том числе и Мильтиад, советовали принять бой. Из двух мнений должно было одержать верх худшее. Между тем одиннадцатым подающим голос было лицо, по жребию выбранное в афинские военачальники: дело в том, что в старину афиняне предоставляли полемарху равное право с вождями; полемархом в то время был Каллимах из Афин. К нему-то явился Мильтиад со следующей речью: «Теперь, Каллимах, в твоей власти: или наложить на Афины иго рабства, или защитить их свободу и воздвигнуть себе на вечные времена такой памятник, какого не оставили по себе даже Гармодий и Аристогитон. С того времени, как афиняне существуют, им не угрожала такая опасность, как теперь. В самом деле, если они будут покорены персами, то участь их решена: они будут отданы во власть Гиппия; напротив, если город наш выйдет победителем, то может стать первым в ряду эллинских городов. А теперь я скажу, как может случиться это и почему от тебя зависит решение дела. Мнения десяти вождей разделились; одни из нас советуют вступить в бой с врагом, другие не советуют. Если мы не дадим сражения, то я уверен, что сильная смута постигнет умы афинян и склонит их на сторону мидян; если же мы вступим в бой прежде, чем обнаружится раскол в среде некоторых афинян, то с помощью справедливых богов мы можем выйти из сражения победоносно. Все это теперь в твоей власти и от тебя зависит. Если ты примешь мое предложение, отечество твое будет свободно, а город станет первым в Элладе; если же предпочтешь мнение тех, которые не советуют сражения, то получишь в удел противоположное названным мной благам».

110. Этой речью Мильтиад склонил Каллимаха на свою сторону, и когда полемарх подал свой голос, решено было дать сражение. После этого все вожди, по мнению которых следовало сражаться, уступали Мильтиаду свое право командования, по мере того как наставала очередь того или другого из них. Хотя Мильтиад принимал это, но не давал битвы до тех пор, пока очередь командования не дошла до него.

111. Когда очередь дошла до Мильтиада, афиняне выстроены были в боевой порядок следующим образом: правым крылом предводительствовал полемарх Каллимах; в силу существовавшего тогда у афинян закона полемарх должен был занимать правое крыло. За правым крылом с Каллимахом во главе следовали остальные племена, одно за другим, в том самом порядке, в каком велся им счет; крайними воинами, занимающими левое крыло, были платейцы. Со времени этого сражения вошло в Афинах в обычай, чтобы при совершении всенародных жертвоприношений, следовавших через каждые четыре года, глашатай-афинянин молился о даровании благ как афинянам, так и платейцам. Когда афиняне выстроились на Марафоне, случилось следующее обстоятельство: боевая линия их равнялась боевой линии мидян, но среднюю часть ее занимало мало рядов, вследствие чего в этом пункте линия была очень слаба, тогда как оба крыла ее сильны были количеством рядов.

112. Выстроившись таким образом и получив счастливые жертвенные знамения, афиняне по данному сигналу двинулись с места и беглым маршем устремились на варваров. Расстояние между воюющими было не меньше восьми стадиев. При виде бегущего на них врага персы готовились отразить его, полагая, что афиняне обезумели и идут на верную гибель, если устремляются на них беглым маршем в небольшом числе, без конницы и без стрелков из лука. Так решали о них варвары. Между тем афиняне всем своим войском ударили на варваров и сражались отважно. Насколько мы знаем, афиняне были первыми из эллинов, нападавшими на врага беглым маршем; они же первые могли выдержать вид мидийской одежды и одетых по-мидийски людей; до того времени одно имя мидян наводило ужас на эллинов.

113. Сражение при Марафоне было продолжительно. Середину афинской боевой линии, против которой стояли персы и саки, варвары одолели. Одержав здесь победу и прорвав ряды, они преследовали афинян в глубь материка; но на флангах победа осталась за афинянами и платейцами. Оба фланга после победы не преследовали тех неприятелей, которые обращены были в бегство, но сомкнули свои ряды и вступили в бой с теми варварами, которые прорвались через середину их линии, и здесь победа досталась афинянам. Бегущих персов они преследовали и убивали, пока не достигли моря; здесь они требовали огня и хватались за корабли.

114. В этом сражении погиб полемарх Каллимах, отличившийся храбростью, а из стратегов пал сын Фрасила Стесилай; здесь же пал сын Евфориона Кинегир, которому была отрублена секирой рука в то время, как он ухватился за корму корабля; пало и много других значительных афинян.

115. Таким-то способом афиняне завладели семью неприятельскими кораблями. На остальных кораблях варвары снова отплыли в море, захватив с собою тех пленных из Эретрии, которых покинули на острове, отплыли кругом Суний, рассчитывая подойти к городу раньше афинян. У афинян возникло подозрение, что этот замысел внушен был персам коварством Алкмеонидов, потому что согласно уговору они будто бы подняли в виду персов щит уже в то время, когда сии последние снова взошли на корабли.

116. Когда персы плыли кругом Суния, афиняне со всех ног устремились на защиту города и достигли его раньше, нежели варвары. Прибыв от Гераклова святилища в Марафоне, они и здесь расположились лагерем также подле святилища Геракла, что в Киносарге. Варвары поднялись на кораблях своих выше Фалера, который в то время был афинской гаванью, постояли там некоторое время и отплыли обратно в Азию.

117. В Марафонском сражении пало со стороны варваров около шести тысяч четырехсот человек, а со стороны афинян сто девяносто два. Столько погибло с обеих сторон. Здесь же случилось следующее удивительное происшествие: афинянин Эпизел, сын Куфагора, участвовал в бою и отличился храбростью, но потерял зрение, вовсе не будучи ранен и не получив ни одного удара. С этого времени на всю жизнь он остался слепым. Рассказ об этом приключении я слышал от него самого, а именно: перед ним будто бы предстал тяжеловооруженный воин большого роста, от подбородка которого падала тень на целый щит; призрак этот прошел мимо него, но убил стоявшего подле воина. Вот что я слышал от Эпизела.

Персидские воины. Фрагмент изразцового рельефа из царского дворца в Сузах

118. На обратном пути вместе с войском в Азию Датис прибыл в Миконос и здесь видел сон. Каково было сновидение, об этом не говорят; известно только, что на следующий день рано утром Датис велел обыскать корабли и, найдя на финикийском судне позолоченное изображение Аполлона, расспрашивал, откуда оно похищено. Узнав, из какого оно храма, Датис на собственном корабле отправился к Делосу. Так как к тому времени жители Делоса возвратились на свой остров, то он поставил кумир в их храме и приказал делосцам доставить его в фиванский Делий, что лежит на побережье против Халкиды. Отдав это приказание, Датис отплыл обратно. Однако делосцы не отвезли кумира; только спустя двадцать лет сами фиванцы по повелению оракула возвратили его в Делий.

119. Обращенных в рабство эретрийцев Датис и Артафрен по прибытии на кораблях в Азию препроводили в Сузы. Раньше (еще до их пленения) Дарий сильно негодовал на эретрийцев за то, что они первые учинили обиду. Но теперь при виде эретрийцев, приведенных к нему и находившихся в его руках, он не сделал им ничего дурного, только поселил их в Киссийской области, в той деревне, которая носит название Ардерикка, на расстоянии двухсот десяти стадиев от Суз и в сорока стадиях от того колодца, который доставляет три предмета: асфальт, соль и масло, а добываются они следующим способом. Извлекаются они из колодца с помощью коромысла, к которому вместо ведра привязывается половина кожаного мешка; погрузив его в колодезь, достают оттуда жидкость, которую сливают в цистерну; затем из цистерны жидкость переливается в другое вместилище по трем особым отделениям и принимает троякий вид. Асфальт и соль немедленно сгущаются и становятся твердыми; масло, именуемое у персов раданака, черного цвета и издает тяжелый запах. Здесь-то царь Дарий поселил эретрийцев, занимавших эту местность до нашего времени и удержавших родной язык. Вот что случилось с эретрийцами.

Схема битвы при Марафоне в 490 г. до н. э.

120. Что касается лакедемонян, то после полнолуния они явились в Афины в числе двух тысяч человек, причем шли с такой поспешностью, что на третий день по выходе из Спарты были уже в Аттике. Хотя к сражению они опоздали, но желали посмотреть на мидян, для чего отправились в Марафон и там рассмотрели их. После этого, воздав похвалы афинянам и их подвигу, лакедемоняне возвратились домой.

121. Для меня странно и невероятно мнение, будто Алкмеониды согласно уговору поднимали вверх щит для персов с целью подчинить афинян варварам и Гиппию; ведь Алкмеониды доказали свою ненависть к тирании больше или в такой же мере, как и Каллий, сын Фениппа, отец Гиппоника. Дело в том, что каждый раз, когда Писистрат изгонялся из Афин и имущество его объявлялось государственным глашатаем к продаже, один лишь Каллий осмеливался покупать его, и в других случаях он обнаруживал сильнейшую вражду к Писистрату.

122. Каллий заслуживает того, чтобы каждый из нас часто вспоминал о нем: во-первых, за то, что сказано выше, как человек ревниво заботившийся об освобождении родины; во-вторых, за то, что совершено им в Олимпии: на конских бегах он получил первую награду, а на состязаниях колесницами вторую; раньше одержал победу на Пифийских играх и у всех эллинов прославился необыкновенной щедростью; наконец, он достоин памяти и за отношение к трем дочерям своим. Когда пришла девушкам пора выходить замуж, он дал им великолепное приданое и доказал свое расположение к ним настолько, что каждая из них вышла замуж за того мужчину, какого угодно было ей выбрать из числа всех афинян.

123. В такой же мере, как и Каллий, тираноненавистниками были Алкмеониды. Поэтому-то я удивляюсь и не верю клевете на них, будто они подняли щит, тогда как Алкмеониды все время господства тиранов провели в изгнании, и через них же Писистратиды потеряли власть. Таким образом, Алкмеониды были, как я убежден, освободителями Афин в гораздо большей мере, нежели Гармодий и Аристогитон. Действительно, эти последние умерщвлением Гиппарха только ожесточили прочих Писистратидов и все-таки не упразднили их владычества. Освободителями Афин были бесспорно Алкмеониды, если только правда, что по их внушению пифия приказывала лакедемонянам освободить Афины.

124. Впрочем, могло быть и так, что они были за что-либо недовольны афинским народом и потому вознамерились предать отечество. Но дело в том, что среди афинян не было личностей, пользовавшихся большей славой и почетом, как Алкмеониды. Поэтому здравый смысл не допускает, чтобы они подняли щит с целью предательства. Однако нельзя отрицать того, что щит был поднят: это действительно было; только кто его поднял, об этом я не могу сказать ничего больше.

125. С давних пор род Алкмеонидов был знаменит в Афинах; особенно прославились они со времени Алкмеона и потом снова со времени Мегакла. Во-первых, Алкмеон, сын Мегаклов, подал помощь тем лидийцам, которые посланы были Крезом из Сард к дельфийскому прорицалищу, и принял живое участие в их деле. Узнав об этих услугах от лиц, ходивших к оракулам, Крез пригласил Алкмеона в Сарды и здесь подарил ему столько золота, сколько тот мог унести на себе в один раз. Этот столь незначительный подарок Алкмеон принял с ловкой хитростью: оделся в большой хитон, причем над поясом оставил большие складки, привязал к ногам высокие башмаки, самые широкие, какие только мог найти, и в таком виде вошел в сокровищницу в сопровождении слуг. Там, вступив в кучу золотого песку, он, прежде всего, вдоль голеней насыпал столько золота, сколько могло поместиться в башмаках, потом наполнил золотом образовавшиеся над поясом складки хитона, насыпал золотого песку в волосы на голове и положил еще в рот; при выходе из сокровищницы он еле волочил ноги и вовсе не походил на человека: он шел с набитым ртом, весь раздутый. При виде его Крез разразился смехом, подарил ему и это все и много другого. Таким путем сильно разбогател дом Алкмеона; сам Алкмеон содержал лошадей для колесниц и одержал победу в Олимпии.

126. Позже, в следующем поколении, дом этот был превознесен сикионским тираном Клисфеном, так что прославился у эллинов еще больше прежнего. Дело в том, что у Клисфена, сына Аристонима, внука Мирона, правнука Андрея, была дочь по имени Агариста. Отец решил выдать ее замуж за доблестнейшего из всех эллиннов. С этой целью Клисфен на Олимпийских играх, где он одержал победу своей колесницей, объявил через глашатая следующее: каждый эллин, считающий себя достойным сделаться зятем Клисфена, должен на шестидесятый день после этого объявления или раньше того явиться в Сикион, так как в течение того года, который наступит за этим шестидесятым днем, Клисфен будет праздновать свадьбу дочери. Тогда стали собираться к нему в качестве женихов все те эллины, которые были высокого мнения о самих себе или о своем отечестве. Для увеселения гостей Клисфен устроил ристалище и палестру.

127. Из Италии явились сын Гиппократа Сминдирид, родом из Сибариса, всех превосходивший богатством, – это была пора высшего процветания Сибариса, – и Дамас, родом из Сирида, сын так называемого Амириса Мудрого. Эти лица явились из Италии. С побережья Ионийского залива прибыл Амфимнест, сын Эпистрофа, родом из Эпидамна. Из Этолии пришел Малес, брат того Титорма, который превосходил всех эллинов физической силой и, избегая общения с людьми, удалился на окраины Этолийской области. Из Пелопоннеса прибыл Леокед, сын аргивского тирана Фидона, того самого, который изобрел меры для жителей Пелопоннеса и наглостью превосходил всех эллинов: в Олимпии он выгнал элейских устроителей состязаний и сам присвоил себе суд над состязающимися. Кроме Фидонова сына, прибыл аркадец из Трапезунта, сын Ликурга, Амиант, а также азанец Лафан из города Пея, сын того Евфориона, который, как гласит молва в Аркадии, принимал у себя Диоскуров и с того времени оказывал радушный прием всем приходящим, а также элеец Ономаст, сын Агея. Это личности, прибывшие из Пелопоннеса. Из Афин явились Мегакл, сын Алкмеона, того самого, который пришел от Креза, и сын Тисандра, Гиппоклид, блиставший среди афинян красотой и богатством. Из Эретрии, находившейся тогда в цветущем состоянии, явился Лисаний; это был единственный гость из Эвбеи. Из Фессалии пришел краннонец Диакторид из рода Скопадов, а из земли молоссов Алкон. Столько явилось женихов.

128. По прибытии женихов к назначенному дню Клисфен прежде всего узнал родину и предков каждого из них, затем удерживал их у себя в течение года и подвергал испытанию их мужество, наклонности, степень образования и характер, для чего входил в общение с ними, то с каждым порознь, то со всеми вместе; младших из них он водил на гимнастические состязания, но больше всего подвергал их испытанию за общими пиршествами. Клисфен делал это все время, пока гости находились у него, и вместе с тем великолепно угощал их. Как кажется, больше всех из числа женихов понравились ему те два, что прибыли из Афин, а из них наибольше сын Тисандра Гиппоклид, как по собственному мужеству, так и потому, что по своим предкам был в родстве с коринфянами Кипселидами.

129. Когда наступил день свадебного пиршества и когда следовало объявить, на кого из женихов падает выбор, Клисфен велел зарезать сто быков и дал пир не только женихам, но и всем жителям Сикиона. По окончании пира началось между женихами состязание в музыке и искусстве вести беседу в обществе. Во время попойки Гиппоклид, больше всех забавлявший гостей, велел флейтисту играть танец и, когда флейтист заиграл, Гиппоклид пустился плясать. Плясал он с наслаждением, но с досадой глядел на это Клисфен. Потом, передохнув некоторое время, Гиппоклид велел внести стол и, когда стол внесли, взобрался на него и стал плясать сначала лаконские танцы, затем другие, аттические; наконец уперся в стол головой и заболтал ногами. Уже во время первых двух танцев страсть Гиппоклида к танцам и недостаток в нем скромности огорчали Клисфена при мысли, что он может еще иметь Гиппоклида своим зятем, но он пока сдерживал себя и не давал прорваться досаде. Когда же увидел, что тот заболтал ногами, то не мог долее сдерживать себя и сказал: «Проплясал ты свадьбу, сын Тисандра!» На что Гиппоклид быстро отвечал: «Гиппоклиду это безразлично!» С того времени слова эти вошли в поговорку.

130. Тогда Клисфен водворил тишину и в присутствии всех сказал следующее: «Женихи моей дочери, я доволен всеми вами и, если б можно было, постарался бы угодить всем вам, не выделяя кого-либо одного из вас предпочтительно перед прочими и не отвергая остальных. Но мне предстоит решить судьбу одной только девушки, и потому я не могу исполнить желания всех. Впрочем, тем из вас, которым будет отказано в женитьбе на моей дочери, я даю в подарок каждому по таланту серебра за то, что вы почтили меня исканием руки дочери и были вдали от домов ваших; дочь мою Агаристу я обручаю по афинским законам с Мегаклом, сыном Алкмеона». Так как Мегакл изъявил согласие обручиться, то свадьба и была решена Клисфеном.

131. Так происходило состязание женихов. После этого молва об Алкмеонидах разнеслась по всей Элладе. От этого самого брака родился Клисфен, учредивший у афинян колена и установивший народное правление; назван он по имени деда своего по матери, тирана Сикионского. У Мегакла был и другой сын, Гиппократ, а у Гиппократа другой Мегакл и другая Агариста, названная так по имени Агаристы, Клисфеновой дочери. Это – та самая Агариста, которая вышла замуж за Арифронова сына Ксантиппа и во время беременности видела во сне, что родила льва: через несколько дней она родила Ксантиппу Перикла.

132. После поражения персов на Марафоне значение Мильтиада, и раньше пользовавшегося влиянием среди афинян, стало еще больше. Он потребовал у афинян семьдесят кораблей, войска и денег, не называя при этом страны, против которой собирался идти войной; сказал только, что они разбогатеют, если последуют за ним; он поведет-де афинян в такую страну, из которой они без труда добудут себе много золота. Афиняне дали корабли Мильтиаду, полагаясь на его обещание.

133. Получив войско, Мильтиад отправился на кораблях против Пароса под тем предлогом, что жители этого острова первые пошли войной на афинян, когда на триремах последовали за персами к Марафону. Это был только предлог; на самом деле он был зол на паросцев из-за сына Тисия Лисагора, родом из Пароса, который оклеветал его перед персом Гидарном. Достигнув цели плавания, Мильтиад повел осаду против паросцев, загнанных в укрепления, и через глашатая требовал уплаты ста талантов. Если они не дадут этих денег, велел сказать Мильтиад, то он не уйдет с войском до тех пор, пока не возьмет их города. Но паросцы меньше всего думали о том, чтобы платить что-либо Мильтиаду. Напротив, они измышляли способы отстоять свой город: с этой целью они по ночам доводили стены до двойной высоты против прежнего в тех местах, которые оказывались при нападении врага более слабыми.

Битва при Марафоне. Гравюра. 1925 г.

134. До сих пор все эллины рассказывают об этом одинаково. Дальнейшее, по словам самих паросцев, происходило так: в то время как Мильтиад затруднялся решить, чем кончится предприятие, явилась к нему для переговоров взятая в плен женщина по имени Тимоу, паросиянка по происхождению, второстепенная служительница в храме богинь преисподней. Она явилась к Мильтиаду с предложением принять ее совет, если ему действительно так желательно взять Парос. Засим она подала совет. Следуя ему, Мильтиад отправился к холму, что перед городом, и перескочил через ограду, окружавшую храм Деметры Фесмофоры, потому что ворот в ограде он не мог отворить; после этого вступил во внутреннее отделение святилища с целью кое-что сделать там: или коснуться чего-либо неприкосновенного, или привести в исполнение какое-то другое свое намерение. Когда Мильтиад находился уже у ворот, на него внезапно напал страх, так что он решил возвратиться тем же путем, каким и вошел в храм, и, соскакивая с наружной стены, вывихнул себе бедренную кость или, как рассказывают другие, повредил колено.

135. Тяжелобольной, Мильтиад отплыл назад, без денег для афинян и без Пароса, после двадцатишестидневной осады и разорения острова. Узнав о том, что Мильтиада проводила в храм жрица богинь Тимо, и решив наказать ее за это, паросцы по освобождении от осады отправили посольство в Дельфы с поручением вопросить божество, следует ли им казнить жрицу богинь преисподней за то, что она указала врагам путь к покорению отечества и открыла Мильтиаду святыню, запретную для лиц мужского пола. Но пифия не дозволила им этого, объяснив, что Тимо не виновата, что Мильтиад осужден на печальный конец и жрица явилась ему для того, чтобы ввергнуть его в несчастья. Вот что пифия объявила паросцам.

136. Между тем по возвращении Мильтиада из похода на Парос все афиняне громко осуждали его, больше всех сын Арифрона Ксантипп. Перед судом народа он требовал смертной казни Мильтиаду за то, что тот обманул афинян. Мильтиад явился на суд, но не защищал себя: воспаление бедра не давало ему говорить. Но, в то время как сам он перед Народным собранием лежал в постели, его защищали друзья; они многократно упоминали о Марафонском сражении, о взятии Лемноса, о том, как он отомстил пеласгам и передал афинянам взятый у них Лемнос. Народ благоволил к Мильтиаду настолько, что освободил его от смертной казни, но за преступление против государства наложил на него пеню в пятьдесят талантов. После этого Мильтиад умер от воспаления и гангрены в бедре, а пятьдесят талантов заплатил сын его Кимон.

137. Мильтиад, сын Кимона, завладел Лемносом следующим образом. Из Аттики пеласги были вытеснены афинянами, – справедливо или несправедливо, не могу решить. Скажу только, что говорят другие, а именно: Гекатей, сын Гегесандра, в своих повествованиях называл это изгнание несправедливым. По словам Гекатея, афиняне заметили, что тот участок земли у подножья Гиметта, который они сами раньше подарили пеласгам в награду за возведение стены вокруг акрополя, участок земли первоначально плохой и ничего не стоящий, хорошо возделан пеласгами. Заметив это, они почувствовали зависть и возымели желание овладеть снова этой землей, ради чего и изгнали пеласгов, не выставляя при этом никакого другого повода. Напротив, по словам афинян, изгнание было заслужено пеласгами. Они рассказывают, что, поселившись у Гиметта, пеласги причиняли им обиды. По воду к «Девяти источникам» всегда ходили дочери и сыновья афинян, так как в то время не было еще рабов ни у них, ни у других эллинов; всякий раз, когда девушки приходили за водой, пеласги по своей наглости и высокомерию оскорбляли их. Но этого им было недостаточно, и вот афиняне накрыли их как раз в то время, когда они замышляли вторгнуться в Афины. Насколько, однако, афиняне были великодушнее пеласгов, видно из того, что, захватив на месте преступления и имея право истребить их, афиняне не пожелали этого и только велели им удалиться с Афинской земли. При таких условиях, говорят, выселились пеласги из Аттики и заняли в числе других местностей и Лемнос. Первый рассказ принадлежит Гекатею, второй – афинянам.

138. После изгнания, заняв Лемнос, эти пеласги решились отомстить афинянам. Афинские празднества они знали хорошо, запаслись судами в пятьдесят весел и устроили засаду на афинских женщин в то время, как те совершали празднество в честь Артемиды в Бравроне. Отсюда пеласги похитили многих женщин и отплыли обратно, женщин увезли на Лемнос и сделали своими наложницами. От этих женщин родилось много детей; матери обучали их аттическому языку и воспитывали в нравах Аттики. Дети эти не желали иметь общения с детьми пеласгийских женщин, и если кто-нибудь из них подвергался побоям со стороны пеласгийских детей, то все они сбегались на помощь и отстаивали друг друга; наконец, афинские дети признавали за собою право командовать детьми пеласгийскими и были гораздо сильнее их. Пеласги узнали это и стали совещаться между собой. При обсуждении ими овладел страх: на что способны будут дети от афинянок по достижении зрелого возраста, если уже теперь они действуют единодушно против детей от законных жен и пытаются командовать ими? Поэтому пеласги порешили истребить детей, прижитых ими с аттическими женщинами, а вместе с детьми умертвили и матерей их. Как это злодеяние, так и другое, более раннее, избиение тамошними женщинами своих мужей, спутников Фоанта, повели к тому, что в Элладе всякого рода ужасные преступления называются обыкновенно лемносскими.

139. После избиения жен и детей земля пеласгов перестала приносить плоды, жены и стада их не производили потомства, как прежде. Угнетаемые голодом и бесплодностью, они обратились наконец в Дельфы с просьбой избавить их от этих зол. Пифия велела пеласгам дать удовлетворение афинянам такое, какого те сами пожелают. Тогда пеласги явились в Афины и объявили, что желают дать удовлетворение за все учиненные ими обиды. Афиняне поставили в пританее прекрасно убранное ложе и перед ним стол, полный всевозможных лучших яств, и предложили пеласгам отдать им свою землю в таком же виде. Пеласги на это быстро отвечали: «Мы передадим, если только корабль в один день совершит путь от вашей земли к нашей под северным ветром». Они были убеждены в невозможности этого, так как Аттика лежит далеко на юг от Лемноса. Вот что случилось в то время.

140. Спустя много лет после этого, когда геллеспонтский Херсонес был под властью афинян, сын Кимона Мильтиад прибыл под пассатным ветром из Элеунта, что на Херсонесе, к Лемносу и приказал пеласгам очистить остров; при этом он напомнил им изречение оракула, которое пеласги считали совершенно неосуществимым. Жители Гефестии исполнили требование Мильтиада, а миринейцы не признавали Херсонеса аттической землей, поэтому подверглись осаде и также сдались. Таким-то образом завладели Лемносом афиняне и Мильтиад.