Глава пятая

– Интересно, сколько жизней у китов?

– Явно меньше, чем у кошек.

Роза сама не поняла, как произнесла это вслух. Париж мог ответить на любой вопрос, который волновал Розу.

Вчера утром они ходили на рынок. Знаете, есть такие рынки в курортных городках, как этот и многие другие, которые открываются в пять утра, а закрываются примерно в полдень. Так вот, на таких рынках всегда можно купить свежую рыбу, овощи и мясо – любой продукт будет качественнее, чем в магазине. Цены те же, а встречаются и ниже. Такие места в основном посещают только местные или редкие туристы, блуждающие в такую рань по городу, такие как Роза и Париж.

С тех пор как Париж узнал об этом рынке, он каждое утро вставал в шесть утра, чтобы принести оттуда фрукты и рыбу, пока Роза спит. Он научился торговаться и даже вступать с местными в спор, если ему что-то не нравилось.

– А почему ты только что спросила о китах?

– А тебе разве не интересно, сколько у китов жизней?

– Нет. Меня больше интересует бытовой вопрос данной темы – чтобы киты не пахли в моей спальне!

– А тебе не интересно, сколько у тебя жизней? – Роза пропустила его очередную остроту мимо ушей.

– У меня одна жизнь, – быстро ответил мужчина.

– Это та, о которой ты знаешь и помнишь. А если в прошлой жизни ты был…

– Кем? – перебил ее Париж.

– Ну… Каким-то известным писателем или актером. Скажем, поэтом Шекспиром.

– Ты читала Шекспира? – удивился тот.

– Еще бы не читала… – засмеялась Роза. – Я этого Шекспира терпеть не могу, его сонеты я бы больше никогда не открыла.

– Ты знаешь хоть один наизусть?

– Знаю.

– Прочитай мне его, Роза.

Она затаила дыхание, а затем:

Парижу понравилось, что Роза близка к искусству, он сам никогда не разбирался в нем, будь то картина или стих.

– Красиво. Впервые слышу Шекспира.

– Нет, это Байрон, – отрезала Роза.

– Что с тобой, родная?

Он увидел, как слезы выступили на ее глазах, а губы задрожали.

– Ничего, – она взяла себя в руки и начала искать пачку сигарет в сумочке, где лежали большое зеленое яблоко и плитка черного шоколада. Сигареты исчезли несколько месяцев назад, а привычка искать их в трудные минуты в своей сумочке осталась.

– Что ты ищешь, Роза?

– Шоколад.

Она отломила плитку и положила ее в рот.

Вечером, когда солнце опустилось за горизонт, в кофейню пожаловал солидный мужчина в дорогом костюме, с роскошной женщиной рядом. Этот высокий гладко выбритый ухоженный человек (Роза всегда обращала внимание на мужской маникюр) сел вместе со своей спутницей за соседний столик от двух постоянных посетителей этой кофейни.

– Я думаю, ты не рассердишься на меня, если я закажу нам местный кофе… – послышался красивый мужской голос, полный достоинства и уважения, за спиной у Парижа, Роза незаметно заглянула за соседний столик.

– Ты преувеличиваешь, Поль. Я совсем не против.

Они заказали себе кофе и отведали – каждый по одному глотку.

– Ну и гадкий у них кофе, – с жаром возмутился мужчина.

– Гадкое оно, – подметила женщина.

– В этом я с тобой соглашусь, – как должное добавил Поль. – Но тем не менее, я все же закончу эту историю.

– Я тебя внимательно слушаю, дорогой.

В этих приторных словах Роза уловила не нотку, нет, а целый аккорд притворства. Да, их слушала внимательно не только Роза, но и весь зал.

– Ты меня знаешь, когда я пишу, то нуждаюсь в тишине больше, чем собака нуждается в хозяине. Поэтому, я закрываю ставни, окна, занавешиваю их шторами, чтобы не поступал солнечный свет. Сажусь в полутемной комнате за стол и начинаю писать. Даже яркий свет иногда меня отвлекает…

– А я тебе уже тысячу раз говорила, Поль, что ты тем самым посадишь свое зрение, а твоему доктору придется отрабатывать свои деньги, и выписать тебе очки! Мне кажется, они тебе не к лицу.

Дама скривилась так, будто съела дольку лимона.

– Не начинай, прошу тебя, – отмахнулся от нее мужчина. – Значит, все как обычно – приглушенный свет, бокал сухого, красного вина и только я и мои герои. Знаешь, эту книгу я писал восемь месяцев, и как к любой другой своей работе, я уже к ней привык. Даже в какой-то степени я ее полюбил, если так будет угодно! – мужчина немного откинулся на стуле и поднес указательный палец ко рту, задумавшись. – Я писал в тот день до поздней ночи. Это еще ничего, бывает, я выходил из рукописи, подходил к окну, отворял ставни и встречал рассвет. Да, такое часто случается, что садишься с утра писать, а заканчиваешь на следующее утро. Когда я ухожу к своим героям, то не чувствую, как проходят часы, и иногда мне на душе становится досадно оттого, что я теряю так много времени. Но не в этом суть! Быть писателем – это уметь постоянно слушать, складывать все услышанное на полочки памяти, а затем открывать эти полки и применять. Примерять, я бы даже так сказал, на своих героев услышанные мною ситуации, обстоятельства, вдыхать в них слова, мои или моих знакомых. Быть писателем – это еще и постоянно прислушиваться к своему внутреннему голосу, порой у меня возникает такое чувство, что мой внутренний голос принадлежит не мне, а кому-то, кто есть надо мной выше. Писать – это значит выдумывать, творить, отсекать все лишнее и ненужное, оставив только прекрасное, совершенное; быть писателем – это в первую очередь быть повелителем своей фантазии, того мира, в котором поселятся мои герои и станут его пленниками.

Знакомая Поля вставила свое слово:

– У тебя прекрасно получается сочинять, дорогой.

– Спасибо, – покраснел довольный собой мужчина.

– Твоя последняя книга принесла тебе большое состояние, – напомнила женщина Полю.

– Это ничто, – фыркнул он. – Знаешь, на что я потратил бы все свое нажитое состояние за двадцать пять лет?

Знакомая задумалась.

– На огромный особняк… Пожалуй, на громаднейший фамильный замок с дворецким, который передавался бы по наследству вместе с ним. И горничные, хотя бы две…

Поль терпеливо дослушал ее предположение, а затем сказал:

– Ты говоришь не то, на что я бы потратил свои деньги, а то, на что бы потратила их ты.

Дама тяжко вздохнула.

– Я бы отдал все свои сбережения за то, чтобы мне вернули ту горелую рукопись, на которую я потратил восемь месяцев своей жизни. Я бы отдал все состояние и даже больше за то, чтобы каждую букву этой рукописи из огня достали и вернули мне в том виде, в котором я ее оставил в тот роковой вечер. – Мужчина продолжил мечтательно: – Мне кажется, это был бы шедевр, о котором услышал бы весь мир.

– Вздор! – вскрикнула женщина. – Этому не бывать.

– Конечно, этому не бывать, – спокойно, даже с каплей веселья, промяукал мужчина. – Я договор с Дьяволом заключал бы не через тебя, а напрямую.

Роза засмеялась, улыбнулся даже хмурый Париж и уставился в окно, будто это он о своем.

– Это мы вспомнили один анекдот, – сказала, замявшись, Роза, когда на нее уставились внимательные взгляды тех людей, которых она все это время слушала.

– Так… О чем это я? – вернулся к разговору мужчина.

– О том, что ты готов отдать все свои деньги за какую-то никчемную рукопись, – женщина начала сердиться.

– Не никчемную, прошу заметить, – вставил свое слово Поль. – А самую, что ни на есть, родную для меня. Ведь ты не понимаешь, что я с ней и жил, и ел, и спал, и даже во сне думал о ней. Да, я ее полюбил, как своих родных сыновей! Представь себе горе? Я их воспитывал, лелеял, вкладывал всю душу без остатка. Да что там моя душа! Я вкладывал в них свое время – восемь месяцев я для них жил. Нет, все! – мужчина начал размахивать руками. – Ты не сможешь понять катастрофы, ведь тебе нужен дворец, хоромы, кухарка или кто там еще…

– Я тебя понимаю, Поль, но и ты меня пойми – это глупо. Истинный англичанин никогда бы не променял свое богатство и свою жизнь, наполненную земными удовольствиями, на какую-то незаконченную рукопись.

– Значит, я не истинный англичанин, – все настаивал на своем принципиальный мужчина.

– Боже, какой вздор! – сдалась, наконец, женщина и замолчала.

– Мне заплатить за кофе или заплатишь ты? – женщина встала.

– Сядь, прошу тебя! – привстал мужчина и нежно взял ее за руку.

Женщина присела обратно на стул.

– Ты не понимаешь, Аманда, ведь ты не писательница. Любой писатель меня правильно поймет! Когда ты пишешь книгу, то совершаешь огромный труд – не меньший труд, чем рабы в Египте, когда строили фараону гробницу. Это со стороны кажется: написать книгу – какой пустяк. «Даже перьями шевелить не надо», само напишется. Правда, дорогая? – подмигнул ей мужчина.

Аманда ничего ему не ответила, а только уставилась обиженно в окно.

– Не сердись. Я знаю, что это правда. Не только ты так думаешь, но и весь мир. Увы, писателя понять дано только писателю. Ни собака, ни кот, ни медведь – ни за что не выучат человеческий язык. Подобное понимает подобный!

– Это ты меня сейчас медведем обозвал? – нахмурила брови Аманда.

– Не суть, – тут же выкрутился Поль. – Пойми, дорогая, когда человек помнит буквально наизусть каждую строчку своего текста, каждый его абзац, а затем этот текст теряет без возможности снова увидеть его, дописать и показать свой труд миру. Никто не вернет мне мои бессонные ночи и абсолютную уверенность в том, что этот самый текст стал бы в итоге мировым шедевром, моим громким триумфом. А человек, вроде меня – медленно погибает. Да готов я простить всех своих врагов, но надеюсь, что больше никому в этой жизни не придется столкнуться с подобной ужасающей мукой. Ты не понимаешь всего бессилия, Аманда! Когда ты в полном отчаянии, со слезами на глазах садишься, чтобы воссоздать на листах хотя бы треть от тех девятисот страниц, то понимаешь, что не восстановишь и тридцатую часть. – Поль внезапно замолчал, а затем постучал по лбу. – Память, понимаешь, такая вещь, которая помнит весь текст целиком, но садишься писать, и не можешь всю мысль восстановить, какой она была. И получается, что ты переписываешь красивую книгу каким-то корявым почерком. И через несколько дней ты полностью бросаешь это бессмысленное занятие, торжественно клянешься, что не возьмешь в руки новый лист, и думаешь, как теперь дальше жить без почки. Шучу! – засмеялся Поль. – Но сравнение вполне разумное. Как видишь, жив и здоров, а между тем написал одиннадцать книг после!

– Я тебя поздравляю, Поль! Ты действительно преуспел, – безучастно и сухо сказала Аманда.

– Не стоит, – отмахнулся от хвалебных отзывов Поль.

– И что, – подводя итог данной беседы спросила женщина: – Ты все еще готов променять свои шестнадцать книг на одну недописанную рукопись?

– Готов, Аманда. Как встретишь дьявола, передай ему мой привет!

Поль гордо встал со своего места, выпрямился, достал из кармана смокинга портмоне и небрежно бросил на стол несколько купюр. Затем обошел свою спутницу, приобнял ее за плечи, пока она сидела на стуле, и покинул зал в одиночестве, не проронив напоследок ни слова.

– Удивительный тип, – впервые восхитился Париж.

В маяке этой ночью было прохладно, сильные порывы ветра, подобно кулаку взрослого человека, стучались в окно Розы и Парижа. Казалось, что вновь затряслись стены, затрясся пол, матрас, на котором они лежали, и даже потолок издавал непонятного рода треск. Роза больше не боялась шторма и могла спокойно уснуть, но этой ночью она не спала.

– Ты спишь? – она смотрела в потолок.

– Нет, – послышался тихий голос Парижа. В комнате было настолько темно, что невозможно было даже рассмотреть лицо.

– Я хочу курить…

Париж вздохнул.

– В миске на столе лежат два персика и нектарин, я вчера принес с рынка свежие фрукты. Поешь, отпустит.

– Хорошо.

Загремело снова. Роза отчетливо слышала океан, может, это все ложь, чья-то выдумка, что со временем можно перестать слышать его?

– Выходи за меня, Роза.

Через несколько секунд послышался удар молнии. В такие минуты Роза всегда говорила про себя «спасибо». Спасибо, что не в мой дом!

– Выйду…

После своих слов она закрыла глаза и уснула. Последняя ее мысль была о том, что она еще не встречала более бесчувственного и сухого человека, чем она сама.

Париж арендовал роскошную, белую яхту. В тот момент, когда он договаривался с владельцем, то понял, что может позволить себе купить ее.

Роза выбрала себе платье кофейного оттенка, оно подходило к цвету ее глаз. Она выглядела в нем безупречно, без малейших изъянов. Роза смотрела в зеркало и не узнавала себя.

– Откуда у тебя столько денег? – спросила Роза у Парижа, трогая платье на ощупь, наслаждаясь его тканью. – Ты и вправду не киллер?

Париж улыбнулся.

– Я вырос в обеспеченной семье, и мои родители, как поступили бы и любые другие, позаботились о моем будущем.

– «Как и любые другие», – повторила с неприязнью Роза. – Ну-ну!

Париж промолчал.

– Я могу тебе рассказать интересную историю.

– Расскажи, – с любопытством попросила Роза.

– Я ушел из семьи в двадцать один и пошел мести улицы. У меня было и образование, и деньги на счету, оставленные родителями, и умение поддерживать светские беседы за трапезой, – Париж улыбнулся. – Я сначала удивлялся, когда человек, непристойно одетый, мой босс, с постоянными пятнами на своей дешевой рубашке, давал мне за месяц бумажки, которые в моей семье было принято оставлять на чай. Я понимал, что моя работа оценивается настолько дешево, уж слишком никчемно, на такую зарплату невозможно прожить в этом мире даже плохо. У меня был такой период жизни, когда я отказался от всех земных благ, от чувства комфорта, которое мне подарила моя замечательная семья.

Роза смотрела на него с еще большим интересом.

– Мести улицы этого вонючего, властями забытого города – было для меня очищением, наказанием. Расплатой! За свою жалкую, никому не нужную жизнь.

– Я тебя не понимаю.

– А ты никогда не пробовала спуститься на самое дно для того, чтобы от него оттолкнуться?

– Пробовала… – быстро ответила Роза.

– Оттолкнулась?

– Да.

– А я нет! – закончил Париж.

Затем наступило молчание, какая-то неловкая пауза, когда хочется вставить слово, но понимаешь, что оно сейчас лишнее.

– Меня засосало это вонючее дно! Когда ты молод, то готов впасть в любую крайность, не различая других цветов, кроме черного и белого. Сопротивляясь любым оттенкам, принимая за истину и жизненное убеждение, что мир либо зло, либо бог.

– Юношеский максимализм и перфекционизм в одном лице, – подтвердила Роза.

– Да, ты верно меня понимаешь, – Париж как-то резко улыбнулся, словно вспомнил что-то забавное. – Был такой случай, когда человек, не самого лучшего вида и запаха, подошел ко мне и протянул мне десять долларов, сказав, что они мне сейчас нужнее и помогут мне изменить свою жизнь. Я тогда на всю улицу засмеялся, а тот оборванец покрутил пальцами у виска и удалился, запихнув мне свою купюру в карман.

Он замолчал, улыбка внезапно сошла с его лица.

– Знаешь, над чем я тогда смеялся, Роза?

– Нет, – покачала головой она.

– Я смеялся над тем, что какой-то нищий бездомный готов был отдать последние свои кровные для того, чтобы изменить мою жизнь. Он полагал, что мятая, влажная от его потных рук купюра могла помочь мне начать новую жизнь. Для него это было целое состояние, а для меня обычный клочок зеленой бумаги, который мне даже противно было доставать из кармана из-за того, что он его в своих руках держал. Десять долларов, Роза, готовы были изменить его жизнь. Десять долларов! – еще громче вскрикнул Париж. – Я тогда имел на счету несколько сотен тысяч, да, мои родители обо мне хорошо позаботились. Я мог отмыть его, переодеть и дать ему столько, чтобы до конца дней хватило, если человек с головой, а не пьяница.

Вновь наступила пауза, Париж о чем-то усердно вспоминал, потирая подбородок.

– Ну… – ждала продолжение Роза.

– И я догнал его, дал и отмыл!

– Полностью? – задала какой-то странный вопрос она.

– Насколько уж мог, – снова улыбнулся ее будущий муж. – Ты бы его видела, он готов был целовать мои ноги, лишь бы я эти подарки не потребовал у него обратно. Он с таким недоверием все принимал и ждал какого-то подвоха. Но подвоха не было, и в конце он спросил – «зачем ты это делаешь»? И я ответил ему, как Христос: «Я настолько благодарен тебе за то, что ты попытался изменить мою жизнь, что готов в ответ изменить твою!» Он кланялся мне, он постоянно низко нагибался, чтобы я почувствовал себя каким-то благодетелем или кем-то там еще. Я реально чувствовал настоящую радость оттого, что смог изменить в лучшую сторону одну человеческую судьбу.

Роза, тем временем, попросила его расстегнуть ей молнию сзади на платье. Он медленно расстегнул.

– И знаешь что? Я его встретил через два месяца, когда мел улицы, у какой-то помойки. Он вытаскивал оттуда драную одежду и ковырялся в остальном мусоре. Весь вонючий, небритый, в лохмотьях – ровно такой же, каким я его увидел при нашей первой встрече. И знаешь, как я тогда разозлился – мне хотелось скрутить ему шею, взять его за жирные, мерзкие волосы и ударить головой о бак. Как он мог снова до этого докатиться? У него было достаточно денег, чтобы начать новую жизнь. И я к нему подошел: «Это ты?» – он аж испугался, когда меня увидел. Я попытался взять себя в руки и спокойно поговорить.

«Почему ты снова оказался здесь? Я ведь дал тебе двадцать тысяч долларов». Этот бомж больше не смотрел на меня, как на господа-бога, а говорил со мной наравне, как и при той первой встрече.

«А где мне еще быть? Я все потратил. Дай мне еще денег, а? В долг, я клянусь, что верну тебе. Своей мамой клянусь…» – кричал он мне в спину, когда я, еле сдерживая свой гнев и слезы, от него уходил.

Он потратил все мои деньги, за которые смог бы себе снять скромное жилье хотя бы на год или два. Он потратил деньги, за которые мог бы получить образование и устроиться на работу. Он их потратил, не изменив при этом жизнь. И знаешь, что, Роза, я понял?

– Что? – быстро спросила она.

– Что я не в силах изменить человеческую жизнь. Другой человек – это не я, это не прототип моих мыслей и взглядов на вещи, это прототип лишь самого себя. Я не могу этому негодяю отдать свои глаза, чтобы он ту же самую ситуацию увидел с моей стороны. Это я хотел, чтобы он снял себе комнату или квартиру, устроился на работу и завел семью. А он хотел, чтобы я не забрал свои деньги обратно, выпачкав за день и выбросив в помойку всю ту приличную одежду, которая была на нем. Он хотел ходить в дорогие рестораны в своих драных джинсах, заказывать самый дорогой коньяк, засыпать за столиком и начинать буянить, когда ему напоминали о позднем времени и просили покинуть ресторан. Он бросался деньгами, представляя себя богачом, не понимая того, что богатые никогда не станут сорить деньгами – это удел нищих. Он хотел спать в подворотне, как он привык это делать, с карманами, полными денег, с мыслями, что он все может купить. И вот деньги закончились, он все, что ему было нужно, купил!

Нельзя изменить человеческую жизнь, не изменив самого человека. Нельзя на бездомного надеть костюм, полагая, что он будет чувствовать себя в нем человеком. Что он начнет себя уважать! Уважать! – вскрикнул с жаром Париж. – Человек, который питается на помойке, начнет себя уважать? О чем я думал только… Нельзя давать деньги тому, кто их никогда в руках не держал. Не держал – значит не нужны ему деньги, а если бы были нужны, то он и без моей помощи нашел бы способ их заработать.

– М-да… – только и сказала Роза.

– Нельзя дарить костюм человеку, который не соответствует этому костюму. И ни в коем случае нельзя думать, что человек в определенной ситуации поступил бы, как ты!

Париж молча надевал на свою рубашку смокинг дорогого пошива, который отменно на нем сидел.

Роза восхищалась его перемене. В этом костюме он выглядел, как бог.

Они поженились в первую неделю августа, вне человеческого времени, вне забытого календаря. Он надевал ей на безымянный палец кольцо, думая в ту секунду о том, что хотел бы провести с этой женщиной остаток своих дней.

– Я согласна, – сказала твердым голосом Роза, когда у нее спросили, хочет ли она променять свою прежнюю жизнь, забыть ее к обеду, как плохой утренний сон, и начать новую, в которой небо будет носить цвет его глаз. У Розы спросили, согласна ли она на то, чтобы, не задумываясь, прыгнуть в самые глубины Ада, если в Эдемском саду для ее возлюбленного не будет свободного места. У этой очаровательной женщины в кофейном платье спросили, согласна ли она на то, чтобы в любую минуту, даже когда будет особенно трудно, выстоять и гром, и грозу, и шторм, лишь бы увидеть после свое чистое небо.

А потом они вышли на яхте в открытый океан, стояли на палубе и смотрели, как отдаляется их маяк, как с каждым пройденным метром к ним приближается бесконечность. Как чернеет небо, как загораются на нем звезды, как потухает мир…

– Ты слышишь океан? – спросила Роза, когда ее ухо было прислонено к его грудной клетке, когда его дыхание становилось с каждым вдохом ровнее, а сердце брало привычный ему ритм. Из Розы словно высосали всю ее душу, вдохнув обратно, только теперь уже в легкое, исцелившееся тело, сонно засыпающее у него на груди.

– Слышу, – ответил он, когда его супруга уснула. Ей приснилось, что он сказал «Да».