6
Песня ветра

В сон просачивались звуки телевизора, клочки воспоминаний.

Длинная игла уколола меня за ухом и в шею, сзади с правой стороны – местная анестезия.

Лицо прижато к стеклянной пластине – рентген.

Большой резиновый молоток несколько раз сильно стукнул по голове, у виска. Благодаря анестезии боли не было.

Массаж… влажный компресс и пузырь со льдом…

– Легкое воспаление сухожилия. Кость не затронута. Госпитализация не требуется.

– Но я потерял сознание.

– Просто сотрясение мозга.

И снова я спал и видел сон.

Запах гёдза, обрывки возгласов неодобрения. О чем это все? Не понимаю. Кто-то крутит мне нос. Щелкает языком. Лупит меня по щекам. Пузырь со льдом съехал на рот, заткнув его, словно кляпом.

Кажется, что-то из этого сна происходило на самом деле. Когда я открыл глаза, у меня сочилась кровь из носа, а щека горела и опухла. Я не имел ни малейшего представления о том, почему со мной так обращались. Наверное, это наказание за что-то. Нет, скорее, такая пытка.

Внезапно цикада сбросила кожицу. Или это змеиная кожа? Нет, сброшенный покров на ощупь толще. Больше похож на панцирь омара или краба. Пелена наркоза, покрывавшая меня, спала, мне стало легко-легко. Похоже, мне дали не местный, а общий наркоз. Запеленали в тонкую пленку ностальгии. Лишь зрение приобрело необыкновенную остроту, и меня переполняли образы, которые невозможно описать словами. Восторг? Ему на смену пришло отвращение, когда я почувствовал, что все тело постепенно немеет и покрывается рыбьей икрой.

Я утер ладонью нос и убедился, что он действительно кровоточит.

Который час? Утро сейчас или вечер?

С обеих сторон место, где я лежал, огораживала белая клеенчатая занавеска, создававшая для меня какое-то личное пространство. Вдруг в ногах край ее приподнялся, и в моем отсеке без предупреждения появилась пара туфель на каучуковой подошве. Ничего особенного – медсестры не обязаны спрашивать разрешения, когда входят в больничную палату. Ведь пациент – всего лишь товар с дефектом, сохраняющий форму человека, только если он отлит в матрицу под названием кровать.

– Болит?

– У-у… – только и смог промычать я, еле-еле покачав головой.

Медсестры бывают разные: кому больше нравятся пациенты, умеющие держать себя в руках, кому – избалованные, которые все время требуют к себе внимания. В любом случае в первом раунде надо просто наблюдать за поведением оппонента.

– Вот градусник… Давайте еще поменяем пузырь со льдом.

– Какой ветер!

– Ветер? – Вид у сестры был слегка нагловатый, виноват в этом был ее нос, курносый, напоминающий земляной орех. – Это кондиционер гудит на крыше. Того и гляди в разнос пойдет…

– Нет, это другой звук. В небе гудит… будто повсюду разбросали многие сотни губных гармоник и люди дуют в них во всю мощь легких…

– Ну не надо фантазировать.

– Потому что я могу играть на свирели…

– Вам не больно так много говорить?

– Нет, нормально. Вот кровь из носа почему-то не останавливается.

Сестра взглянула на врачебную карту, куда записывали данные о моем состоянии, проверила градусник и, наклонив набок голову, сказала:

– Мне кажется, с такой травмой нет нужды в госпитализации.

– Но ведь я потерял сознание, разве не так?

– Если хирург-стоматолог на завтрашнем обходе разрешит, можно вас выписывать.

– Если только не будет осложнений после сотрясения мозга…

– Ну и пациент! Сколько можно брюзжать? Ортопед сказал, чтобы я вам пузырь со льдом поменяла. Вот сейчас поменяю, и все…

Она проворно заменила пузырь. Глаза снова потеряли фокус. Постепенно стали вырисовываться лампы дневного света на потолке, разбрызгиватель в точно таких же очках, какие носил отец или портрет отца, запечатленный на разбрызгивателе. Наркоз снова нахлынул на меня как волна. Время, казалось, потекло в обратную сторону, вбирая в себя всю полноту чувств. Не совсем эйфория, скорее состояние невесомой легкости.

– И все-таки ветер…

– Терпеть не могу болтливых пациентов!

Сестра через одеяло щелкнула меня пальцем по промежности. Три раза подряд. Мстит, что ли, мужикам в моем лице? Туфли на каучуковой подошве удалились так же неслышно, как появились.

Не прошло и минуты, как занавеска с левой стороны кровати колыхнулась и ко мне на длинной ручке просунулась чесалка для спины. Не сувенирная бамбуковая игрушка, какие продают на горячих источниках, а настоящий деревянный тотем, выкрашенный черной краской. Филиппинский сувенир?

– Можно?

Голос был сдавленный, мягкий. Мне не хотелось ни с кем говорить, но со старшими нужно быть вежливым. Я об этой клинике ничего не знаю. А этот человек может что-нибудь рассказать. Важно иметь источник информации.

– Пожалуйста, пожалуйста…

Чесалка раздвинула занавеску, и я увидел сидевшего на кровати, скрестив ноги, коротышку лет сорока с плоским, как утюг, лицом. Вид у него был бравый. Мне сразу бросились в глаза заросшие густыми черными волосами голени, которые открывали миру разошедшиеся полы больничного халата. Он держал в руке сигарету, постукивая фильтром по тыльной стороне ладони. Все время моргал и быстро облизывал языком верхнюю губу, словно рептилия.

– Ну при чем здесь кондиционер? Это ветер, ты правильно сказал. Я здесь уже скоро полмесяца, но таких собачьих завываний до сих пор не слышал. Но с сестрой выяснять отношения – бесполезное дело. Все равно ничего не добьешься. Как можно уступить пациенту? Это ж удар по чести старого солдата.

– Слышишь детские голоса? Поют.

– Дети?

– Не пугай меня! Тебе кажется, наверное.

– Или это на станции объявляют?

– С наветренной стороны нет никакой станции. Это иллюзия. Я знаю: стоит навострить уши – и начинает казаться бог знает что. В старину это называлось северный ветер горных богов.

За спиной коротышки было окно, закрытое широкими белыми жалюзи. Щели между складками заполняла чернота. Ночь?

– Который час?

– Полдесятого.

– Черт! Ужин пропустил!

– Какая жалость! – Коротышка потер небритую физиономию и как-то странно хихикнул. Может, он мой ужин съел? – Говорят, из всех напитков в банках кока-кола лучше всего голод утоляет.

– А завтрак во сколько?

– У тебя деньги есть? С деньгами не пропадешь. Как говорится, с ними и Страшный суд не страшен.

Коротышка с волосатыми ногами не сводил глаз с кармана моей пижамы. Я только сейчас заметил, что на мне совершенно новая пижама. Стрекоза, что ли, позаботилась? Или это подарочек от мастера Убийцы, захотевшего извиниться за свою «шоковую терапию», от которой не было никакого толка. Так или иначе, обо мне позаботились. Ведь если не уплатить вперед, в клинику не положат.

С равнодушным видом я ощупал карман. Вроде деньги, бумажки по тысяче иен. Штук десять. Я легонько потянул одну. Точно! Тысяча иен.

– Значит, есть? Отлично! Давай! Но надо подождать до десяти, когда свет потушат. Что ты хочешь? Какое печенье больше любишь?

– Все равно.

– Не скажи. Бывает в форме рыбки, бывает полумесяцем…

– А какая разница?

– Большая. Советую рыбок.

– Почему?

– Потому что в такое печенье начинки больше кладут. До самого кончика хвоста. Не жалеют.

– Мне все равно…

За окном в ночном небе что-то затрепыхалось. Наверное, ветер летучих мышей сдувает. Я вытер нос. Посмотрел на руку – кровь.

– Ну что, дашь деньги? Две тысячи…

– Две тысячи?

– Такая цена. Коробка – тысяча, в ней двенадцать штук. И тысяча доставка. Налог с продаж – на доставщике. И уж извини за нахальство – два печенья мои. Комиссионные.

– Спасибо. Я сам схожу куплю.

– Не получится. Для пациентов, которые норовят смыться, имеется запас морфия. Когда дело касается режима, больница все равно что тюрьма – по ночам не войдешь не выйдешь. На наше счастье, среди пациентов есть один тип, настоящий спец… у него три судимости. Он здесь нашел входы и выходы, о которых даже охрана не знает, и поддерживает связь с внешним миром. Каким проходом он пользуется, никто не знает. Я тебя с ним познакомлю, как свет погасят. Он трепаться не любит. Хороший парень. Тысяча – нормальная цена.

Из носа опять потекло. Я вытерся рукавом пижамы. Снова кровь.

– У меня кровотечение не прекращается.

– Я хотел у тебя спросить… – Коротышка прищурился и бросил в мусорную корзину сигарету, которую долго мял в пальцах. – Ты помнишь? Как я тебя хлестал по физиономии?

– Так это был не сон?

– Вообще-то, я старался полегче. Ты уж извини. Но ты так храпел. Если бы не я, за тебя бы взялся кто-нибудь еще. Мог бы такого жесткача тебе устроить. Это все ветер. Из-за него все малость не в себе.

Я провел рукой по лицу. Отек от пощечин еще не спал, осталась и боль.

– Спасибо и на этом. – Я сложил вчетверо две купюры по тысяче и щелчком переправил их на кровать соседа.

– Брось ты свою иронию! – Он достал новую сигарету. – Посмотри лучше на мои волосатые ноги. Как тебе? Мои предки, наверное, вышли из тех племен, что жили в Японии, когда был Дзёмон. Про этих волосатых людей даже в «Манъёсю» написано. Они поселились в Японии намного раньше племени ямато. Так что я из знаменитого рода.

Мне стало сильно не по себе. А вдруг он спросит про мои ноги, что ответить? И я решил перехватить инициативу.

– Я пошел в туалет.

Присев на крышку унитаза, я закатал штанины. Картина была хуже, чем ожидалось. Даже школьное привидение, малышка Ханако, увидев мои ноги, наверняка заорала бы во все горло и пустилась в бега. Не волосы, не растения, а черт знает что. Вроде сада, брошенного хозяевами после наводнения. Между безжизненными, почти засохшими остатками стебельков пробивались новые, хилые побеги. Моей плантации недолго жить осталось, скоро все сгниет. Интересно, что врачи написали в моей карте? Поняли, что челюсть не сломана, а до остального какое им дело? Кстати, дежурная сестра тоже кроме пузыря со льдом больше ни на что внимания не обратила.

Вернувшись, я застал Дзёмонского Человека на кровати. Он сидел, расставив ноги, и раскладывал карты. Пасьянс, наверное.

– Нравится? Могу уступить по сходной цене.

Оказалось, что это не карты, а порнографические карточки. Прилипшие друг к другу мужчина и женщина. Головы на фотографиях были отрезаны, сразу видно, что снимал любитель, но из-за этого запечатленные сцены выглядели еще похабнее.

– На поляроид снимали?

– Ага! Собственное производство. Не удивляйся, это моя дочка. Дочка есть дочка, отец есть отец. Но этот… который с ней, – не я. Это уж чересчур…

Ветер сдул еще несколько летучих мышей. Послышались чьи-то громкие отрывистые стоны.

– Кто это?

Дзёмонский Человек раздраженно подгонял меня:

– Решай скорей. Я же не могу все время весь расклад на кровати держать. Одна карточка – пятьсот иен.

Я стал мысленно примерять к туловищу безголовой девушки на фотографиях лицо со скошенными книзу уголками глаз. Так дети, играя, прикладывают вырезанные из бумаги наряды к бумажной кукле. На каком снимке лучше всего? Пожалуй, эти три… Но я не мог себе позволить бросать деньги на ветер, поэтому без всякого желания выбрал из трех одну и быстро сунул в карман.

– У тебя сдача будет?

– Ладно, потом отдашь. Слушай, а у тебя хороший вкус…

– У твоей дочки какие глаза?

Где-то вдалеке прогремел гром. Звук как на взрывных работах в горах. И тут же, будто разбуженный этим грохотом, кто-то опять застонал. Уже сильнее. Дзёмонский Человек собрал фотографии, сунул их за пояс халата. Потом повернулся туда, откуда через проход по диагонали доносились стоны, и рявкнул, словно кулаком ударил:

– Да заткнись ты там!

Окрик, однако, не возымел никакого действия. Напротив, стоны стали только громче. Горло издававшего их человека, казалось, было забито мокротой. Сначала оно испускало долгий, свистящий как сквозняк хрип, за ним следовало бульканье, напоминающее звук, с которым вода просачивается в забившийся водосток. В паузы между частями этой симфонии встраивались протяжные скорбные стоны, оплетающие слушателей словно паутиной. Человек будто соревновался с ветром, завывавшим за окном.

По внутренней связи глуховатый голос объявил:

– Говорит парковка выполнения обета. В соответствии с божественным откровением преподобного бодхисаттвы Ханакумбы Дзидзо ворота клиники закрываются.

– Что это такое? Парковка выполнения обета…

– Странно, я ничего такого не слышал.

– Может, я ослышался?

– А я слышал, как сказали: «Парковка Чиангмай».

– С какой стати? Чиангмай – в Таиланде или где-то там…

– Выходит, разные люди слышат по-разному. Ну и ладно. Похоже, тут ни у врачей, ни у сестер общего мнения нет…

– Странное объявление.

– Ну это же больница.

– Вот как человек мучается. Надо, наверное, сообщить сестре?

– Да ничего. Через двадцать минут после объявления с парковки в больнице выключают свет. Как раз перед этим сестры совершают последний обход…

– Спать же невозможно.

– Днем он только дрыхнет, а как вечер – начинается концерт.

– Но это невыносимо!

Как он и предсказывал, скоро, быстро семеня, появились две сестры. Не производя шума, они отдернули занавеску, которая отгораживала стоявшую у двери в другом конце палаты кровать. Лежавший на ней старик с красновато-лиловым лицом схватился высохшими, как у мумии, пальцами за капельницу и заорал словно мартовский кот. Затеял флирт со смертью. Сестры подхватили кровать с двух сторон и выкатили в коридор.

– Будет спать в коридоре, когда свет выключат.

– Что с ним?

– Да все. И голова, и сердце…

– Что говорят? Он поправится?

– Пойдем в курилку.

– Я не курю.

– А мне захотелось. И надо передать деньги нашему спецу. Разместить заказ, так сказать. Ты же, наверное, жрать хочешь.

– Он тоже в курилку придет?

– Там у нас центр общественной жизни. Даже во время комендантского часа свет горит, телевизор работает, хотя ни черта не видно. Еще есть телефон-автомат, журналы разные и все такое…

– А кто решает, какой канал смотреть?

– Ну ты чудила! В таких местах есть своя система. Все сделают ставки, и выигравший выбирает, что смотреть.

Курилка оказалась почти напротив двери в палату. Это было небольшое помещение, примерно четыре на пять метров. Два прожженных сигаретами стола, две банкетки с сиденьями из тонкой губчатой резины, пяток складных металлических стульев, стеллаж, заваленный разными журналами. В каждом углу – одноногая латунная пепельница.

В комнате самозабвенно дымили сигаретами шесть человек. Дзёмонский Человек дрожащими пальцами крутанул колесико зажигалки под позолоту и представил меня курильщикам: сосед по палате, с сотрясением мозга, не повезло парню – ужин пропустил. Ни имени, ни чем я занимаюсь. Хотя понятно, ведь он ничего обо мне не знал. Тем не менее такое представление произвело впечатление на аудиторию. Все принялись демонстрировать свое расположение ко мне. Тут же нашлось свободное место на банкетке. Предложили сигарету, и не успел я отказаться, как Дзёмонский Человек уже ее схватил. Розыгрыш канала, судя по всему, уже состоялся, и в телевизоре веселились от души участники какого-то комического шоу. Посетители курилки покатывались со смеху. Жизнерадостные пациенты, ничего не скажешь. А может, они так радуются, потому что в больнице оказались?

– Ну что, сделаешь? – Дзёмонский Человек сунул сложенные купюры в ладонь колоритного верзилы с гипсовым корсетом на шее, который пристроился на складном стуле как раз напротив телевизора. По всем признакам он страдал гигантизмом. – Одна коробка, двенадцать штук. Передача кончится – сходишь?

Не переставая смеяться, Гипсовый Корсет повернулся и одарил меня улыбкой. Ткнул пальцем в сторону экрана и спросил:

– Скажи, классно?

– Я эту программу не видел…

Посетители курилки, казалось, того и гляди лопнут от смеха. Гипсовый Корсет тоже хохотал во все горло. То ли дурака валяют, то ли смеются надо мной. Я уловил в воздухе запах опасности.

– Значит, двенадцать штук. Рыбок захотел? – В разговор встрял мужик средних лет в кресле-коляске. На нем был ярко-красный халат и такого же цвета берет. Он захлопнул книжку комиксов – что-то про историю, в которую был погружен до нашего прихода. – Кроме тебя в лавку, где рыбки, больше никто не ходит. Там же на углу полумесяцы продают. Вот стоящее место. Что думаете, народ?

– Но они только десяток в коробку кладут.

– Зато у них каждая штука тяжелее. Потому что начинки не жалеют.

– А в рыбки, значит, по-твоему, не докладывают?

– Полумесяцы уже давно выпекают. Это же история! Понимать надо. Секрет в начинке, а не в корочке.

– Идиот! – заорал Дзёмонский Человек. – Тогда уж лучше жареные булочки с фасолевой начинкой. Вот это вещь! Высший сорт! Зато поел полумесяцев или рыбок – и сыт. Как пообедал.

– Ты-то тут при чем? Кто будет есть, тот пусть и выбирает. – Колясочник уставился на меня. – Чего молчишь? Решай.

– Что он может решить, раз не пробовал ни того ни другого? Придурок! Если б ты не сидел в коляске, я б тебе врезал.

– Давай врежь! Попробуй!

С этими словами Колясочник вскинул палку, которая была приторочена к его креслу на колесиках. Дзёмонский Человек с трудом увернулся.

– Ну ты наглец! Вот уж не думал! Не зря тебе кости переломали!

Колясочник выставил вперед трость, он явно не собирался отступать.

– А ты дикарь! Дубина неотесанная!

Коляска повернулась на сто восемьдесят градусов, конец трости задел руку Дзёмонского Человека. Было видно, что Колясочник мастер в таких делах, и это не просто взрыв эмоций. Дзёмонский Человек попятился и обежал стол, стараясь держаться от противника на расстоянии.

По телевизору пошла реклама – шоу закончилось. На экране появился орангутанг. Тут по радио еле слышно зазвучало:

– Просьба выключить свет. Просим вашего содействия. Просьба выключить свет…

– Ой! Гляньте, какая обезьяна! – послышался возбужденный голос.

– Орангутанг – не обезьяна, а антропоид, – возразил кто-то.

– Класс! А глаза-то, глаза! Того и гляди заплачет…

– На тебя похож.

– Мордаха такая милая!

Я снова услышал знакомые стоны. Они стали еще громче. Дальше по коридору, по той же стороне, что и курилка, был туалет, рядом с ним – душевая, а между санузлом и аварийным выходом у стены стояла кровать, на которой лежал тот самый старик. В конце коридора был устроен пост медсестры, так что вряд ли он остался совсем без внимания. В горле старика засвистело, стоны становились все жалобнее. Он сел на кровати, отставив одно колено, и раздвинул ноги. На простыню вывалился пенис, темно-фиолетовый, почти черный, напоминающий увядший баклажан.

– Должны же о нем как-то заботиться, – проговорил я. Получилось, будто я кого-то упрекаю.

– Что можно делать, они делают, – пробормотал кто-то.

В конце коридора, из процедурной, показалась одна из двух уже знакомых мне сестер. У нее были красивые ноги, она походила на одну дикторшу из программы новостей. Ту самую, которая хорошо говорит по-английски. Она сдвинула старику ноги, укутала одеялом и ласково погладила его по груди, чтобы хоть немного успокоить судорожно сокращавшиеся дыхательные мышцы.

– Потерпите! Я же вам говорила, что днем спать не надо. А сейчас все спать хотят, не надо им мешать. Что? Полегче стало? Наша комната рядом, так что не беспокойтесь. Сразу кто-нибудь прибежит, если что…

Дыхание у старика успокоилось прямо на глазах. Так ласково со мной никто и никогда не обращался, поэтому от столь сердечного отношения к больному старику у меня даже закружилась голова.

– Вот что значит психология – ему вроде полегчало.

Никто ничего не сказал в знак согласия. Великан с гипсовым корсетом медленно приподнялся на своем месте:

– Ну что? Все-таки на рыбках остановились?

– Уж давно все решили! – задиристо объявил Дзёмонский Человек.

– Да делайте вы что хотите! – Красный Берет утонул в брезентовом сиденье своей коляски.

Гипсовый Корсет встал. Одним своим ростом он давил на окружающих, подчиняя их себе. Как человек, которого видно за версту, может незаметно выбраться за пределы клиники? Он бросил пульт от телевизора на стол, пощелкал суставами, выпрямляя скрюченные пальцы, сделал несколько наклонов, потянулся на цыпочках.

Как только великан двинулся к выходу из курилки, ступая как лунатик, лежавший в коридоре старик снова забился в конвульсиях, будто захотел ему помешать. Спазмы продолжались снова и снова, казалось, человек вот-вот задохнется.

– Похоже, он сейчас умрет.

– Нет, так просто дело не кончится.

Колясочник принялся колотить тростью по полу, как по барабану:

– Там-та-та-там! Там-та-та-там! Там-та-та-там!

Из процедурной выбежала другая сестра в таких же туфлях на каучуковой подошве. Она тоже кого-то мне напоминала… Родинка под правым глазом, у рта складки, как будто она сосала маринованную сливу… На кого же она похожа? Ну да! На ту певицу – исполнительницу романсов, от которой народ без ума.

Огромная тень проплыла мимо меня по коридору. Опустив голову, великан миновал сестру и исчез за дверью душевой. Действительно мастер своего дела! Его движения были естественны и не привлекали внимания. Свою заметную, бросающуюся в глаза внешность он каким-то образом умел обращать в преимущество. Неужели через двадцать-тридцать минут я разживусь печеньем? Язык горел огнем от заполнявшей рот слюны.

Действия медсестры с родинкой под глазом радовали замечательной последовательностью. Она проделывала все как по расписанию: ловко измерила старику пульс, посветила фонариком в зрачки, вытащила из-под кровати моторчик и присоединила его к аспиратору. Потом вставила пациенту в рот трубку, отсосала скопившуюся в трахее слизь. Звук был как у сифонной кофеварки. Старик тут же задышал нормально.

– Лучше стало? Давайте я еще вам спину протру.

Старик стал что-то хрипеть на ухо сестре. Я не разобрал, но сестра, похоже, поняла.

– Все в порядке. Никто не сердится. Смотрите, все улыбаются. – Она провела своей расческой по тонким, как дым, волосам старика. – Подождите минутку.

Сестра взяла висевшее у изголовья кровати полотенце и побежала с ним в душевую. Прошло всего несколько минут, как в той же комнате скрылся Гипсовый Корсет. Может, он и мастер в своем деле, но в этот раз опростоволосился. Я посмотрел вокруг: лица выражали замешательство и напряженность.

Скандала не последовало. Сестра вышла из душевой, встряхивая за кончики горячее влажное полотенце, чтобы немного остудить. Аккуратно приподняла старика за плечи, согрела грудь, потом протерла ему спину и поясницу. Все это она проделывала с легкостью и терпением, стараясь подлаживаться под реакции старика.

Я неожиданно прослезился. Трудно объяснить почему. Я был поражен, что такая невероятная самоотверженность может существовать в реальности. Не мог поверить собственным глазам. Мне стало стыдно за то, что я такой бессердечный, черствый. Может быть, такое самопожертвование заставляет сердца людей сжиматься и вызывает у них слезы.

Старик уснул.

– Прекратите обрывать листья!

Передо мной, прочно уперев ноги в пол, стоял плотный коренастый врач, своим видом напомнивший мне деревянную куклу. Сразу видно – сухарь, сдавший куда-то на хранение все свои эмоции. – Растения специально здесь поставили, чтобы люди могли расслабиться, стать мягче душой.

Понятно, что претензия обращена ко мне. Сам того не замечая, я пощипывал пальцами листья гевеи, украшавшей угол курилки.

– Извините. Я думал, оно настоящее или из пластика…

– Это вас не оправдывает.

– Согласен.

Снова пророкотал гром. Совсем близко. Телевизионное изображение задрожало, свет замигал, но не выключился. Налетел порыв ветра, с крыши донесся такой вой, будто там запустили огромный волчок.

Старик снова застонал. Медсестра с родинкой безропотно стала настраивать аспиратор.

– Вы знаете, доктор, – забормотал Красный Берет, – этот гром… у него такой запах, рыбный, сперма так пахнет…

– Воздух заряжен отрицательными ионами.

– Разве отрицательные ионы оказывают укрепляющее действие?

– Никогда не слышал.

Послышалось жужжание аспиратора, звук был такой, словно прочищают водопроводную трубу.

Я непроизвольно окликнул доктора, который собрался уходить:

– Что с ним такое?

– А вам что за дело?

– Он поправится?

– Пациентов клиники такие вопросы не касаются, – ответил он, впрочем без особого раздражения.

Я понимал, что пациенты так себя вести не должны, но не мог остановиться:

– Он выкарабкается? Есть шанс?

– Ладно, хватит! – Дзёмонский Человек взял меня за локоть и тряхнул.

– Если говорить о стонах… – Доктор кивнул и спокойно продолжал: – Я знаю, что они всех раздражают, но стоны напрямую не связаны с тяжестью заболевания. Возможно, в детстве этот человек был очень робким и неуверенным в себе, и у него развилось что-то вроде комплекса. Мания преследования. Вот он и завывает из боязни, что кто-нибудь на него нападет.

– Из него бы классный сторожевой пес получился, – пошутил Дзёмонский Человек, но никто не засмеялся.

– Может, к таким пациентам применять смерть с достоинством?

– Имеете в виду эвтаназию?

– Это одно и то же, разве не так?

– На ваш взгляд этот старик – человек?

– Человек.

– А вы твердо уверены, что у вас достоинства больше, чем у него?

– Но ведь он так мучается…

Старик уже спал. Сестра массировала ему пальцы на ногах. На его губах скользила улыбка – он блуждал где-то в своих сновидениях, хотя смотреть на беззубый приоткрытый рот было, конечно, неприятно.

– Пожалуйста, не надо портить растение, – мирно проговорил доктор, направляясь к себе. – А вам спасибо за хорошую работу. – Поблагодарив сестру, он обернулся ко мне и быстро проговорил: – Я говорил исключительно о смерти с достоинством. Что касается эвтаназии, то это не медицинский вопрос; я считаю ее формой убийства.

Сестра удалилась вслед за доктором. На какое-то время наступила тишина. Стоны старика перекрывали даже ураганные порывы ветра. За телевизором никто больше не следил, кончили передавать погоду, началась реклама напитка – пейте и будьте здоровы. Дзёмонский Человек закурил третью сигарету.

Молодой парень, выглядевший здоровее всех остальных, если бы не опухоль на подбородке, до этого не проронивший ни слова, хрипло выдавил из себя:

– То, что врач сказал, можно по-разному понимать… По правде сказать, не могу больше терпеть. Я вот долго в регби играл, но помирать охоты нет. Как попал в больницу, только хуже стало, между прочим. Всю ночь не спим, так? Ведь глаз не сомкнешь, честное слово. Раз смерть с достоинством отпадает, остается одна эвтаназия. Дед все равно без шансов. Только мучают его.

– Доктор не так говорил. Он сказал, что эвтаназией должна заниматься полиция. – Красный Берет постучал концом трости по полу. – Содействие самоубийству, двойное самоубийство по принуждению, убийство по сговору – это все совершенно очевидные преступления. Так ведь?

У меня пересохло в горле. Я достал кубик льда из подвешенного к челюсти мешка, сунул в рот. Холодная решимость прокатилась от верхней челюсти ко лбу над переносицей.

– Вы слышали про организационное собрание Японского клуба эвтаназии? Между прочим, этим клубом управляют мои знакомые.

– Да хватит тебе! – резко осадил меня Дзёмонский Человек. Никто не проронил ни слова.

В этот момент дверь душевой распахнулась и появился по-детски улыбающийся великан в гипсовом корсете. Его тело казалось легким, мягким, как дым или воздушный шар, оно словно не имело веса, только объем, оболочку. В руках у него была коробочка в тонкой обертке из прессованной древесной стружки. Я открыл уже рот, чтобы сказать ему спасибо, но он меня опередил и поблагодарил очень вежливо. Наверное, было за что. Тысяча иен за доставку – неплохой приработок.

Взяв коробочку с рыбками, я купил банку кофе и вернулся на кровать. Я выбрал из дюжины плотно уложенных печений два, положил на крышку коробки и, как обещал, передал Дзёмонскому Человеку.

– Начинать надо с кончика хвоста. Хвост – самая важная часть.

Печенье и вправду оказалось неплохим. Мне всегда нравилась начинка из фасолевого мармелада. Будь у меня выбор, я бы предпочел начинку комочками, а не протертую через сито, как в этих рыбках. Может, надо было полумесяцы заказать…

Я взялся за второе печенье, с хвостика, и только закончил его грызть, как из коридора, где лежал старик, понеслись тяжкие стоны, которые можно было принять за далекий собачий вой. Неужели это просто мания преследования? Или скорее физические страдания, проявляющие себя на психологическом уровне?

Студент с опухолью на подбородке робко заглянул ко мне:

– Приятного аппетита. Я уже больше не могу. Нельзя ли связаться с клубом эвтаназии? Умоляю. Хоть на стенку лезь, честное слово. И дело не только в том, что он всех достает своими стонами. Я смотреть не могу, как человек мучается. Ведь это будет не убийство. Он и так уже мертвый. Надо просто убить его еще разок. Согласны?

– Опасная затея, чрезвычайно опасная.

Дзёмонский Человек откусил у рыбки хвостик, выдавил начинку и принялся ее слизывать, виляя при этом задом, как морской котик. Студент не отступал:

– Давайте оставим идеализм в стороне и будем реалистами. Если так посмотреть, то эвтаназия – это гуманно. Вот в Америке только что Верховный суд одобрил применение эвтаназии в отношении обезьян, которых использовали в экспериментах…

– Люди все-таки не обезьяны.

– Если я узнаю, что опухоль злокачественная, не задумываясь выберу эвтаназию. Разве это жизнь – валяться тут, как бревно?

Ну что? Две позиции. Какую выбрать? Предположим, окажется, что мой дайкон – болезнь неизлечимая. Соглашусь ли я на эвтаназию? Если эти ростки просто невозможно вывести, их можно скрывать под носками. Но вдруг рассада станет распространяться по всему телу, прорастет в глаза, нос, уши, рот, затем в уретру, задний проход? Вдруг в конце концов я превращусь в растение, напоминающее огромный клубок зеленых водорослей? Тогда, конечно, эвтаназия – единственный выход. Наверное, за человеком должно быть закреплено право на самоубийство.

Прерывистые завывания в коридоре стали еще громче. Потом голос задрожал, наступила пауза, и он стал затихать, как удаляющаяся сирена. Снова зажужжал моторчик аспиратора.

– Больше не могу! Это же пытка для него, и сестер жалко. Для чего человека лечат? Чтобы вернуть ему человечность. Ведь так?

– Хоть и так… – Дзёмонский Человек целиком запихал в рот печенье, из которого высосал всю начинку.

– Хорошо. Позвоню и спрошу. – Я представил, как буду выглядеть, когда превращусь в клубок водорослей. – Но за результат не отвечаю.

У меня есть особый дар – я никогда не забываю имена или номера телефонов, которые мне называют. То есть если я что-то запомнил, это вроде мой долг. Я взял оставшиеся пять рыбок и направился с ними в курилку; там было так накурено, что под потолком висело сизое облако дыма.

– У меня есть телефонная карточка. Еще двадцать две минуты осталось. – Студент достал из кармана рубашки карточку.

Старик провалился в сонное беспамятство. Убедившись, что сестра вернулась на свой пост, я быстро набрал номер. После третьего гудка трубку сняли. Мужской голос. Я облегченно вздохнул. Если трубку взял, значит у них нормально.

– Убийца? Это я. Узнаешь? Спасибо тебе. За больницу заплатили, ты уж извини. Как верну свою кредитку из клиники, куда я сначала попал, сразу…

Мастер Убийца начал оправдываться:

– Если бы я так неудачно не попробовал вставить челюсть на место, ты бы не попал в больницу.

Посетители курилки с надеждой не сводили глаз с трубки, готовые в любой момент взорваться криком. Как подступиться к эвтаназии? Начнешь что-то об этом говорить, а вдруг уже в этом состав преступления?

– Как у нее дела?

– Вечером опять пошла кровь собирать. Прямо как одержимая. Сегодня надеется на хороший урожай. Такая воодушевленная ушла. Даже глаза перед выходом накрасила.

И ты ничего не подумал, Убийца? Мне так это совсем не нравится. Кстати, можно вопрос? У вас на двери полно разных наклеек, и что-то там было про эвтаназию… Японский клуб эвтаназии. Организационное собрание… Как раз об этом хотел спросить.

Я почувствовал, что он колеблется. Стал торопливо объяснять, что к чему, но он тут же решительно оборвал меня:

– Не грузи меня подробностями, не хочу быть соучастником. Я только научу тебя технике организации идеального преступления, соответствующего твоей ситуации. Условие лишь одно – жертва не должна очень дорожить жизнью…

– Это я гарантирую на сто процентов. Он еле дышит. И стонет все время…

Посетители курилки навострили уши; казалось, они догадывались, что разговор идет нормально, и на их лицах, одинаково скованных напряжением, стали вырисовываться разные чувства. У каждого свое: надежда… страх… замешательство… любопытство…

– Разумеется, я не прошу, чтобы ты взял на себя ответственность в таком вопросе. Это вопрос этики. Понимаю. Очень сомневаюсь, что хоть одна душа пожалеет о его смерти. Здесь у нас вокруг телефона собралось сейчас человек десять, и будь хоть один против, я бы не смог тебе позвонить. Лично я не хотел бы ввязываться в такое опасное дело. Ну ничего. Не знаю, сколько ему точно лет. Восемьдесят, наверное. Кожа не просто в морщинах, она хрупкая какая-то. Как сибугами. Знаешь, что такое сибугами? Короче, он похож на хорошо сохранившуюся мумию… Что у него? Может, сердце или печень, а может, рак…

Ответ был краток. Это самый простой случай. Но бесплатно что-то делать он не готов – им нужны деньги, чтобы после организационного собрания официально оформить свою ассоциацию. Кроме того, понадобятся деньги на препараты, еще нужны подпись и печать исполнителя или отпечаток его пальца…

– Сколько всего нужно?

Оргвзнос – десять тысяч, препараты – десять. Всего – двадцатка. Для кого-то дорого, для кого-то дешево. Наверное, не так уж и дорого. Торговаться нужды не было – через несколько секунд на столе лежала пачка тысячеиеновых купюр.

– Он говорит, что через пять минут подвезет к заднему входу препараты. На красном минивэне.

Колясочник сосчитал деньги и удовлетворенно щелкнул по пачке ногтем:

– Двадцать три тысячи… Если мы попросим забрать лекарство нашего специалиста… – Он взял из пачки одну бумажку и протянул ее Гипсовому Корсету. – Еще две тысячи остается. Что будем с ними делать?

– Это будет плата исполнителю. Я не знаю, что это за штука, но в любом случае кто-то должен заставить старика ее выпить.

– Он говорит, проскочит без проблем. Это вроде сладкого сиропа. Из корня аконита…

Из угла послышался голос:

– Модная тема в последнее время, да? Но ведь все сразу откроется.

– Если мы не дадим поводов для подозрений, судебного вскрытия не будет. – Конечно, я хотел бы не касаться этого дела, но молчать тоже не мог. – Потому что непосредственной причиной смерти будет не отравление, а удушье. Сначала дадим ему аконит, который парализует мышцы, потом аккуратно накроем мокрым полотенцем рот и нос. Он тихо преодолеет границу между жизнью и смертью.

– А кто будет это делать? – Дзёмонский Человек вызывающе обвел взглядом присутствующих, одного за другим.

– Конечно, потянем жребий. Деньги все вносили, так что… – Голос Студента звучал сухо, надтреснуто.

Человек с короткой стрижкой в кимоно и солнечных очках воскликнул, брызгая слюной:

– Кто-то сигналит!

– Пойду посмотрю. – Гипсовый Корсет легко, словно облачко дыма, поднялся с места.

– Я не хочу умирать, – донесся откуда-то чей-то вздох.

Студент оторвал лист настенного календаря (до конца месяца оставалось три дня), расстелил на столе и стал готовить лотерею. Дул на каждую отрезанную полоску бумаги, определяющую судьбу, и бормотал какую-то молитву.

Я медленно жевал шестую рыбку. А душа просила спелого помидора.

После напряженной паузы дверь душевой наконец распахнулась и на цыпочках вошел Гипсовый Корсет. В руке он держал обернутую в целлофан пластмассовую коробку размером с катушку 35-миллиметровой кинопленки.

– Он вроде как иностранец. Но шпарит по-нашему, дай бог каждому. Полукровка что ли?

– Он американец.

– Круто! Сказал, что завтра придет тебя навестить.

– Ну, давайте тянуть. – Студент выпятил грудь и обвел взглядом присутствующих.

– Я пас, – спокойно бросил Гипсовый Корсет и направился в свою палату.

– Но мы тянем жребий, кто будет исполнителем.

– Это без меня.

Слова, которые до этого никто не решался выговорить. Что это было: мужество? безразличие?…

Вдруг все встали, будто происходившее до сих пор в курилке их совершенно не касалось, и как ни в чем не бывало разошлись по своим кроватям.

– Ничего не поделаешь, – Дзёмонский Человек положил руку на плечо павшего духом Студента, взял со стола маленький флакон и сунул ему в руку. – Нечего рассиживаться. Действуй, пока никто не видит. Полотенце как раз висит у старика на спинке кровати…

– Все жулики!

– Подействует сразу. Дашь ему выпить и сразу полотенце на голову.

– Сволочи! Вы…

Мы с Дзёмонским Человеком оставили хлюпавшего носом Студента и вернулись к себе. Минут через пятнадцать Студент появился у изголовья моей кровати.

– Ну что? Сделал дело?

Студент лишь продолжал всхлипывать. Я протянул ему коробку с печеньем. Он успокоился и откусил у рыбки хвост.

– Какое сладкое…

Бушевал ветер. Внутри него я слышал шум другого ветра. Сомнений быть не могло: в этих звуках было праздничное оживление.