7
Похититель детей
В старину похитители гонялись за детьми,
А теперь за ними гоняются дети.
Разыгралась настоящая буря. Ветер налетал на здание больницы с северо-востока почти под прямым углом. Где-то высоко с глухим шуршащим гулом сталкивались воздушные потоки, с разной скоростью бороздившие небесный океан. Неровности земной поверхности создавали свою музыку, похожую на шипение граммофона. В атмосфере варился густой информационный суп, из которого, обратив свой слух в высокоточный звуковой анализатор, я пытался выловить отдельные звуки.
Манящие звуки… зовущие голоса…
Объявление на станционной платформе? Дребезжание дешевого динамика, извещающего о прибытии или отправлении поезда. Но кто же мне говорил? Точно! Дзёмонский Человек! Что с наветренной стороны нет никаких железнодорожных станций. Там ни полей, ни жилья – ничего. Только холмы из песчаника, которые с трудом выживали за счет приютившихся на них корявых сосен. Задувавший с моря северо-восточный ветер гудел в больших раковинах и летел дальше через холмы.
Сдаваться я не хотел. Сполз с кровати и пошел по проходу. Раздвинул пальцем жалюзи на окне. На улице хоть глаз коли. Тьма кромешная – ни одного уличного фонаря, не то что станции.
Несмотря на это, я настойчиво вглядывался в темноту, пока в воздухе не замелькали частички света. Они танцевали перед глазами. Должно быть, это иллюзия, подумал я. Обман зрения. Недаром говорят, что в девяноста процентах случаев в темноте за призраков и прочие видения принимают какие-нибудь деревья.
И тут под сводами больничного корпуса зазвучал странный чужой голос:
– Говорит парковка выполнения обета. Парковка закрыта. Через несколько минут прекращается прием пожертвований преподобному бодхисаттве Ханакумбе Дзидзо. Просьба поторопиться.
Объявление прозвучало в сопровождении хора простуженных воющих обезьян:
– Помоги мне, помоги мне, помоги! Очень я прошу об этом: помоги…
Вот она, маленькая зацепка! Нельзя сказать, что между Сай-но Каварой и этой клиникой нет никакой связи. Очевидно, все в этом мире – от и до – переплетено и связано между собой. Может статься, я снова повстречаю где-нибудь маленьких демонов. А значит, и ту девчонку в длинной, не по росту, грязной майке, которая не давала мне покоя. Почему-то за время, что я провел в Сайно Каваре, я ни разу ее не коснулся. Хотелось дотронуться до нее, ощутить упругость ее кожи.
– Ты чего не спишь? – Через щель в занавеске на меня смотрел глаз Дзёмонского Человека.
– Никак не могу успокоиться.
– Ты это про деда? Расслабься. Пока ты спал, он тихо отдал богу душу, даже не пикнул. Вот уж легкая смерть, даже завидно.
– Я спал?
– Ты пел.
– Что я пел?
– Бормотал, словно призрак, какую-то ерунду.
Я резко отдернул занавеску, за которой стояла кровать Дзёмонского Человека. Без всяких задних мыслей. Мне всего лишь хотелось человеческого общения, хотелось посидеть с ним на краешке кровати, и все. Я никак не ожидал такой бурной реакции. Он зарычал как собака и толкнул меня с такой силой, что я отлетел.
– Козел! Предупреждать надо, когда входишь!
Дзёмонский Человек сидел, скрестив ноги, полы его халата разошлись, обнажив нижнюю часть тела. Заросли жестких волос расползались от голеней по внутренней стороне бедер, окружали гениталии, поднимались к пупку и сливались с волосяным покровом на груди. Но еще больше меня заинтриговало то, что перед ним были разложены порнографические карточки, которые я уже видел раньше. Несмотря на это, его пенис утопал в лобковых волосах, блестящих как металлическая стружка, и не подавал никаких признаков жизни. Впрочем, мой сосед по палате, возможно, уже сделал свое дело с помощью этих карточек.
– Извини.
– Дерьмо! Ты меня осрамил. – Он вдруг понизил голос. – У меня не стоит…
Застигнутый врасплох таким признанием, я растерялся и едва выдавил из себя:
– Может, дело в том, что это твоя дочь? Потому что у человека на уровне инстинкта душа восстает против инцеста…
– Я ж тебе говорю, что я импотент! Сукин ты сын!.. – сквозь стиснутые зубы простонал Дзёмонский Человек. Он заткнул полы халата между ног, собрал карточки и сказал:
– Ты меня презираешь?
– Презираю? С какой стати? С виду ты совершенно нормальный.
– Давай без шуток! Попробуй поставить себя на мое место. Кошмар! Смотришь на голую женщину и ничего не чувствуешь. А раз не чувствуешь, то и смотреть не хочется. Но куда от них денешься? Они повсюду, даже на обложках журналов. И везде голые. Такое ощущение, будто нос все время заложен.
– А может, оно так и лучше? Я тебе даже завидую. Вот я, к примеру. В голове всегда одна мысль: а вдруг я сексуальный маньяк? Сплошное мучение… Нейлоновые чулки, какой-нибудь разломанный рисовый колобок… И у меня тут же вскакивает.
– Здорово живешь! А я всерьез думаю операцию сделать.
– Ну если уж так нужно…
– Хоть волком вой.
Дзёмонский Человек сложил поляроидные снимки – их было больше десятка – стопочкой, как колоду карт, и положил передо мной. На самом верху оказалось уж совсем неприличное фото. Хотя, может, только для меня оно неприличное. Сказать по правде, я на эту карточку еще в первый раз глаз положил, но трогать не стал – побоялся, что папаша меня раскусит. Мужчины на фото не было. Одна девушка. Голова в объектив не уместилась. Сфотографирована сидя, одно колено чуть приподнято. Между грудей выступают ребра. Только бедра будили чувственность, оставляя впечатление совершенства. На левой ноге, у бедренного сустава, маленькое, розового цвета родимое пятно. По форме как остров Садо. Два пальца касаются едва заметных, словно жидкий дым, волос на лобке. Видны малые половые губы, складки – словно ломтики тонко нарезанных грибов. Мое сердце на миг остановилось, потом задрожало, как желе.
– Забирай их.
В кармане у меня оставалась всего тысяча и несколько монет. Не годится последнюю тысячу тратить. Но я хочу получить то, что хочу. В этой карточке чувствовался зов, который был сильнее простого вожделения.
– А можно поменять?
– Что на что?
– Я тебе отдам те карточки.
Я сделал глубокий вдох и внимательно посмотрел на Дзёмонского Человека. Я должен получить это фото, во что бы то ни стало.
– Да ладно. Бери так. Это премия.
Я тут же вытащил из кармана одну карточку – из тех, что купил у него, и заменил ее на лежавшую поверх колоды.
– Ловко ты!
– Ужасная фотография… Это действительно твоя дочь?
– Это способ малость подзаработать. Быстро срубить тыщенку за одну фотку.
– Вот поэтому из тебя импотент и получился.
– Бери все, если хочешь. Мне они без надобности. Давай забирай…
Я колебался, но все-таки решил забрать все, пока он не передумал. Разделил колоду на две части: одну сунул в карман рубашки, другую – в брюки. Потом достал тысячу иен и развернул ее на том самом месте, где только что лежали фотокарточки.
– А говорил, денег нет.
– Но я не могу сейчас потратить эту тысячу. Есть кое-что, чего я хочу больше всего.
– И что же?
– Информация.
– Не думай. Я тебя больше доить не собираюсь.
– Познакомь меня. С этим верзилой с гипсом на шее… Который за рыбками ходил…
– Что тебе от него нужно?
– Я хочу знать, как выбраться из больницы после закрытия…
– Если тебе нужны салфетки или шариковая ручка…
– Мне нужно выйти отсюда ненадолго.
– Смыться хочешь?
– Я вернусь. Обещаю.
– Обещаешь? Ты мне ничего не должен. Соседняя палата, койка номер четыре.
Я сгреб тысячу и сунул ее в карман. Проделал это с такой скоростью, что сам удивился. Дзёмонский Человек поднес к уху растопыренную ладонь и помахал мне, как делают маленькие дети. Потом протянул руку с чесалкой и задернул занавеску.
Я вернулся и стал искать кроссовки. Я их поставил тут же, с левой стороны, перпендикулярно локтю. Куда они подевались? Я лег на живот и заглянул под матрас. Оттуда выползли кроссовки, а за ними показался Студент, приложивший палец к губам. Схватил меня за штанины и обулся в кроссовки. Своеобразная личность. Криво улыбаясь и снова плотно прижав к губам палец, он смотрел на меня почти с мольбой.
Я направился к двери, Студент, ссутулившись, двинулся за мной.
Мы вышли в коридор, где все, за исключением курилки, было окрашено в цвет темного янтаря. Косой луч света впереди падал от лампы, стоявшей на конторке дежурной медсестры.
Я резко обернулся и оказался нос к носу со Студентом, не дав ему слова сказать.
– Что тебе надо?
– Возьмите меня с собой. Пожалуйста.
– Куда?
– Вы же сбегаете?
– Просто собираюсь воздухом подышать.
– Я бесплатно вам покажу.
– Что покажешь?
– Проведу к секретному проходу.
– Тогда зачем тебе я? Ты и сам можешь смыться отсюда.
– Боюсь.
– Чего?
– Там большущая крысиная нора. И еще пауки.
– Только и всего?
– У меня сердце больное. Мне потрясения вредны.
– И куда же ты отсюда двинешься?
– Пока не знаю. Но я не могу больше здесь находиться. И потом, я же теперь убийца, так?
Я не собирался говорить об убийстве. Мне хотелось причинить ему боль по полной программе. Я вытащил из брючного кармана порнографические карточки и развернул перед ним веером:
– Вот что тебе на самом деле нужно. Сколько тебе? Одну? Две? Или не хочешь?
– Хочу. – Голос Студента задрожал. Его откровенность заставила меня смягчиться.
– Хорошо. Вот три штуки. И скажи спасибо.
Любимую карточку с девушкой с родимым пятном на бедре я, естественно, оставил себе.
– Извините меня. Это же минимум полторашка. Приличная сумма. Я их потом как следует рассмотрю.
На стене светилась голубая табличка с иероглифами – «Запасный выход».
Мы на цыпочках стали спускаться по лестнице. Студент шел впереди. Добрались до второго подземного этажа, никого не встретив по пути. В конце последнего лестничного пролета на стене висел фонарь для аварийного освещения. Я вынул его из гнезда.
– Это котел отопления. Работает на мазуте. За ним вход в вентиляционную шахту. Летом все это не работает, так что опасности нет. Там поселились здоровенные крысы. У них такие красные хвосты… Смотреть страшно.
Перед нами была труба, составленная, как мне показалось, из четырех больших бочек, в которых перевозят топливо и масло. Вообще-то, я тоже не люблю крыс. Но давать слабину на глазах у Студента не хотелось. Я включил фонарь и посветил внутрь. Стенки все в царапинах – кто-то скоблил их чем-то твердым, черные и блестящие от минерального масла или мазута. Вряд ли такие нежные создания, как крысы, будут вить себе гнездо в таком месте.
– Поехали!
Студент схватился за мой ремень. Я согнулся в три погибели и стал продираться вперед, то и дело опускаясь на колени, чтобы проскочить трубу за несколько секунд. Я со своей задачей справился, но Студент, топоча по железу подкованными каблуками, производил позади меня такой грохот, какой можно услышать только на стройплощадке. Терпеть не могу таких увальней.
Я понял, что наполовину высунулся из трубы на улицу, когда на меня вдруг обрушился ураганный порыв ветра. Тоннель кончился, и мы оказались на земле.
Нас как будто ждали:
– Говорит парковка выполнения обета. Через несколько минут прекращается прием пожертвований преподобному бодхисаттве Ханакумбе Дзидзо. Просьба поторопиться.
– Тебе тоже Ханакумба послышалась?
– Ханакумба? Да нет, Ханако.
– Ерунда какая-то…
Если в палате у окна мне казалось, что объявления звучат с наветренной стороны, то здесь вроде было по-другому.
– В последнее время призрак Ханако вошел в моду.
– Откуда идет звук?
– С запада, из-за реки, параллельно больничному корпусу.
Я решил уточнить, чтобы окончательно убедиться:
– То есть не с наветренной стороны?
– Нет.
Воодушевленный его словами, я двинулся на запад, вдоль здания больницы.
– Ты не чувствуешь запах серы? Ветер приносит.
– Да?
– Точно, сера.
– Парковка давно закрыта.
– Можешь идти куда хочешь. Не надо меня сопровождать.
– Все равно надо мост перейти.
Какое-то время мы шли молча.
– И все-таки они сказали «Ханакумба».
– Вы в какой-то фирме работали?
– Я и сейчас там работаю, если не уволили.
– А что за работа?
– Канцелярские принадлежности. Разрабатываем новые изделия.
– И какие же?
– Кенгуриную тетрадь…
– Это должно быть интересно.
– Чего интересного-то? Терпеть не могу, когда человек норовит подладиться под кого-нибудь без всякой причины.
– Вам не нравятся кенгуру?
– Их очень трудно отличить друг от друга. Говорят, у них недостаточно индивидуальных черт. Прямо как у тебя.
– Я один раз ел кенгуру. Блюдо называется джамп-стейк. По вкусу – как куриные бедрышки. Просто это мясо непривычное… Значит, у меня тоже не хватает индивидуальности, как у кенгуру?
– Откуда я знаю?
Студент неожиданно дал петуха:
– Но я больше не обычный человек! Потому что я убийца!
– Забудь. Это было общее решение. Не у одного тебя появилось намерение отправить его на тот свет.
– А для чего вообще люди живут?
– Мы живем, потому что живем. Без определенной цели.
– Этого быть не может. Должен быть какой-то смысл.
– Даже если никакого смысла нет, это не мешает людям усердно страховать свою жизнь. Мы живем, потому что не хотим умирать. Только и всего.
– Это ужасно – так думать… – У Студента перехватило дыхание, он громко шмыгнул носом. – Если человек умер один раз, второго раза не будет.
– Само собой. Раз смог покончить с собой в аду, ад тебе больше не светит.
– Как вы можете так шутить?!
– Кончай ты ныть!
– Я же убийца!
– Старик умер еще до тебя. Он уже давно был в аду, когда ты положил ему на лицо мокрое полотенце.
– Какой вы бесчувственный, жестокий!
– У меня такое ощущение, что я уже долго живу в аду, хотя еще не умер. А недавно чуть не подрался со своей покойной мамашей…
Здание больницы, вдоль которого мы шли, наконец кончилось. Студент бессильно привалился к стене и присел на корточки. Опустил лицо в ладони и заплакал. Он не всхлипывал, а по-настоящему плакал, еле сдерживаясь, чтобы не разрыдаться. Рядом скрипнула на ветру дверная петля. Хорошо, что я прихватил фонарь. Без него в темноте мы бы вряд ли отыскали выход в заборе из колючей проволоки, натянутой на металлический каркас.
– Не бросайте меня!
Студент вскочил на ноги.
– Можешь плакать сколько угодно. Пока не успокоишься. Все равно нам в разные стороны.
– Хотя бы до парковки…
Мы прошли по мостику, перекинутому через узкий ирригационный канал, и оказались на двухполосной мощеной дороге. Единственными источниками света в окружавшем мраке были окна больницы у нас за спиной и кучка низких строений вдалеке слева. Прямо через дорогу торчали два металлических столбика, между которыми была натянута цепочка. Справа стояла грубо выкрашенная голубой краской сараюшка, которой строители придали форму телефонной будки непомерных размеров. Такие можно увидеть в парках развлечений. Это и есть та самая парковка выполнения обета?
Света в сараюшке не было, людей, естественно, тоже.
– Интересно, прием пожертвований преподобному бодхисаттве Ханакумбе Дзидзо тоже закрыли?
Я не ожидал ответа от Студента, но все-таки обернулся и посмотрел на него.
– Это же запись. Ее автоматически повторяют каждый час.
– Может, это хор клуба «Помоги!»?
– Понятия не имею… Пойдем посмотрим? Большинство тачек брошенные. Их хозяева – пациенты, которых госпитализировали. К больным почти никто не ходит, и если кто умер, тачила так здесь и стоит. Вон там, ближе к въезду, должны быть посвежее, которые еще ездят… Давай поищем?
– Угнать собираешься?
– Они же никому не нужны, их даже на металлолом не берут. За такой угон еще спасибо должны сказать.
Вдруг из-за брошенных машин неуклюже выползла металлическая конструкция, которой на автостоянке явно было не место. Сомнений быть не могло – это моя кровать. Студент, похоже, ее еще не заметил. На таком ветру издаваемый ею скрип можно было услышать, только если специально прислушиваться. Стараясь, чтобы кровать не попала в круг, который вырывал из темноты луч фонаря, я решил подзадорить Студента:
– Когда человека что-то мучит, лучший способ развеяться – погонять ночью на машине. И потом, угон автомобиля по сравнению с убийством – среди незначительных проступков самый незначительный. Как тебе вон та «тойота»? Даже протектор на шинах нормальный.
– Не люблю голубой цвет. Хотя если ключ торчит в зажигании… Тут уж не до жиру.
Я дал ему фонарь, помог снять цепочку на въезде, чтобы отвлечь внимание.
– Как я слышал, если ехать по этой дороге на север, там будет сосновая роща, а дальше – море.
– Говорят, когда-то там был пляж, люди приезжали купаться, поезд по одноколейке ходил туда-сюда три раза в день.
– Может, ветер носит теперь звуки прошлого?…
– Уж если оттягиваться ночью, то в городе. Туда надо ехать.
Как только Студент забрался в голубой универсал, на дорогу выползла моя кровать. Я залез на нее и лег на живот. Сунул голову в подушку, вдохнул собственный запах. Но не заплакал, а чихнул.
Студент, видимо, решил отвязаться от меня. Больше я о нем не слышал.
Кровать покатилась против ветра, за спиной я слышал жужжание набирающего обороты моторчика. Казалось, кровать пытается использовать подъемную силу ветра, чтобы облегчить свой вес.
Ветер вздымался, извивался, накатывал волнами. Пришлось накрыться одеялом с головой, иначе невозможно было дышать. Но несмотря на это, я чувствовал, что приближаюсь к месту назначения.
Ощущения, что кровать движется быстро, не было, она вроде катилась по рельсам, покачиваясь из стороны в сторону. Такое же чувство, как в подземном тоннеле, который привел меня к каналу. Я стоял на запасном пути, и мимо пронесся миниатюрный поезд из парка развлечений, в котором ехала девочка с глазами уголками вниз. Ведь это было? Так, может, это она прилетела сюда на ветре и зовет меня? Надо их как-то обозначить, чтобы не запутаться.
Опущенные уголки А… опущенные уголки В… опущенные уголки С…
Совершенно очевидно, что А – это медсестра, которую я впервые увидел в урологической клинике, а потом встретил снова. В – маленькая девочка из поезда, о которой я вспомнил только что. А С, конечно, девчушка из хора маленьких демонов в Сай-но Каваре. Непостижимая загадка. А вдруг А, В и С – одно и то же лицо? Если так и если это лицо представало передо мной в разном возрасте, неудивительно, что каждый раз оно выглядело по-другому. Если увижу здесь В, обязательно попробую спросить о розовом острове Садо на бедре.
Где-то совсем рядом зазвенел звонок. Настоящий. Иллюзии быть не могло. Одновременно из динамика послышалось:
– Прибывает последняя электричка из города. Просьба ожидающим пассажирам не заходить за белую полосу на платформе. Это опасно для жизни.
Раздался резкий свисток. Скрипнули колесики, и кровать остановилась. Я стянул одеяло с головы. Завывание ветра тут же прекратилось, будто кто-то вставил затычки мне в уши. Слух меня не обманул: кровать стояла у полутемной станционной платформы. Судя по всему, станция больше не использовалась, поэтому освещение было крайне скудное. Голоса, шаги, шорохи – платформа была полна звуков, но людей я не видел. Это не брошенная станция, скорее станция-призрак.
Посреди платформы располагалась комната ожидания, обшитая деревянными планками. Сквозь грязное оконное стекло маячила висевшая под потолком голая лампочка ватт на сорок – единственный источник света.
– Ты успел как раз вовремя, – послышался робкий нежный голос.
Окно комнаты ожидания было распахнуто наружу, из него выглядывала и махала мне рукой одна из трех моих знакомых. Не А и не С. Так могла махать только В.
– Успел к чему?
Я сполз с кровати; из кармана рубашки чуть не вывалились порнографические карточки, я быстро запихал их обратно.
– А ты не знал? Цирк приезжает.
– Цирк?
– Говорят, с ним приедет и похититель детей.
– Какой еще похититель детей?
– А ты, случайно, не есть тот самый похититель?
– Что за ерунда!..
– Он должен объяснить мне, кто я такая.
– Я хотел бы, чтобы мне объяснили, кто я такой.
– Может, зайдешь, чаю выпьешь?
На двери в комнату ожидания, однако, висел замок. В отступила от окна, согнула палец крючком, будто собиралась выудить меня, как рыбу. Или она предлагала лезть через окно? Посреди комнаты я заметил покрытую рыжей ржавчиной дровяную печку. Видно было, что ее не растапливали уже много зим. Вдоль стен друг против друга стояли деревянные скамейки. На одной из них был расстелен спальный мешок. В сидела на краешке скамейки и, глядя в зеркальце, подкрашивала губы. Конечно, это была она. Помада была чересчур яркая. Мне вспомнилось, какое странное впечатление она произвела на меня, когда я увидел ее в первый раз.
Рядом с печкой стоял деревянный ящик – такие ящики используют для грузовых перевозок. На голубом пламени переносной плитки закипал маленький чайник. Здесь же я увидел две алюминиевые кружки и пакетики с чаем.
В переложила в другую руку зеркальце, на задней крышке которого красовались белые буквы – JAL, и начала не спеша расчесывать волосы. Все ее движения резко контрастировали с ребячьим выражением лица. Возможно, она младшая сестра А, та, что пропала. Если подумать, становится понятно, почему ее волнует мысль о похитителе детей. Она его не боится, она ждет его появления. И для чего так разукрасила себя помадой? Не для того ли, чтобы ввести похитителя в искушение?
Я хотел было спросить ее о родимом пятне на бедре, но остановился.
Вода закипела. Она положила пакетик с чаем в кружку, налила кипятку.
– Печенье или кекс?
– Все равно.
В выдвинула из-под скамейки оплетенную тростником корзину для одежды.
– Переоденься. Будь как дома… На станции можешь помыться. Там ванная есть.
– Судя по всему, ты уже давно здесь ждешь чего-то.
– Угу. Давно. Очень давно…
Она перешагнула через мои вытянутые ноги и через окно выбралась наружу. Ее колено скользнуло по моим губам, мелькнула ее подмышка. А ее детскость делала ситуацию еще более пикантной и вызывающей.
– Сказать по правде, я проголодался. Пожевал бы чего-нибудь…
– Цирк, похоже, опять опаздывает. Будем смотреть и есть. Пиво будешь?
– Спасибо.
Я проводил ее взглядом, пока она не скрылась в темноте на краю платформы, потряс пакетиком над кружкой с чаем и, не боясь обжечь язык, сделал глоток. Под воздействием обжигающе горячего чая ситуация, в которой я оказался, стала яснее.
С какого возраста по закону можно вступать в половую связь по взаимному согласию?
Так или иначе, корзиной для одежды я воспользоваться не смогу. А раз так, то и помыться на станции мне нельзя. Я запустил руку в брючину. Что-то чуть-чуть изменилось, – во всяком случае, мне так показалось на ощупь, хотя дайконовая поросль оставалась все такой же пышной. Я встал под лампочку и быстро закатал брючину. На пол высыпалась горстка ростков, некоторые засохшие, другие только начали подсыхать. Но на их месте уже появились новые, так что от этой поросли я не избавился. Ростки легко покачивались под налетевшим ветерком. Они немного побелели, стали тоньше и длиннее, вот и вся разница. С досадой и разочарованием я одним рывком опустил брючину. Даже лежавшие в кармане порнографические карточки казались мне теперь неприятными и безжизненными.
Ветер принес на себе барабанную дробь и нестройные, запинающиеся звуки трубы.
– Ага! Слышишь? Кажется, цирк приехал.
В, обладательница глаз с опущенными уголками, стояла у окна. Она неловко держала в руках банку пива, кекс и завернутые в целлофановую пленку булочки из рисовой муки. Булочки были горячие как огонь. Видимо, она разогрела их в микроволновке. Но такие булочки и микроволновка – вещи несовместимые. Они нагреваются только снаружи, а внутри остаются жесткими. Неужели она такая неумеха? Или она так ждет похитителя детей, что может есть всякую дрянь и не обращает на это внимания?
Я хлебнул пива и, высунув голову из окна, прислушался.
– Ого! Рельсы гудят.
– Не шути так! – конечно, заволновался я. – Ведь у платформы стоит моя кровать. Они же столкнутся!
– Я тоже слышу музыку…
В пристально посмотрела на меня. Сощурила свои особенные глаза и уставилась прямо в зрачки. Гипнотизирует, что ли? Или сама загипнотизировалась, глядя на меня? Я развернул целлофан, взял булочку и, дуя на нее, разломил пополам. В ней было немного сладкой фасолевой начинки. Середина оказалась не жесткой, а вся булочка распаренной и мягкой. Чтобы добиться такого эффекта, нужен навык. Сначала булочку нужно побрызгать водой. А дальше все решает время. Лучше всего греть булочки два раза, по чуть-чуть. Микроволновка требует чутья и опыта. В, по-видимому, пустила корни в такую жизнь, здорово к ней привыкла.
– Что это за музыка?…
– Ты должен знать.
Ее глаза были полны надежды и желания. Что мне делать? Надо ли оставить это недоразумение как есть и продолжать выступать в роли похитителя детей? Если недоразумение делает девчонку счастливой, я ничего против не имею. Единственная проблема состоит в том, что я слишком мало знаю о похитителях детей, чтобы успешно играть эту роль дальше.
– Может, тебе послышалось?
– Как ее?… Pink Floyd… Эту песню раньше часто исполняли в цирковых представлениях. «Echoes», по-моему, называется. Правильно?
Невероятное совпадение. Я ничего не знал о цирке, зато «Echoes» было одной из самых моих любимых композиций. По ночам, когда хочется спать, но заснуть не можешь, потому что нервы напряжены до предела, она очень хорошо действует. Музыка, усмиряющая безумие. Я бы это так назвал.
Я откусил от булочки, сделал глоток пива. Единственным звуком в повисшей тишине была пылкость, которой дышал взгляд В.
Внезапно тишину разорвал гудок, и показались два ярко разукрашенных вагончика, вроде тех, которые разъезжают в парках развлечений. Вокруг окон светящейся краской были нарисованы экзотические геометрические фигуры.
– Можно им как-нибудь посигналить?! Ведь они сейчас налетят на кровать!
Столкновение произошло до того, как я успел закончить фразу. Поезд уже замедлил ход, и из-за большой разницы в массе двух объектов удар оказался мягче, чем я ожидал. Тем не менее трубки, из которых была сделана кровать, скрутило и смяло в гармошку, и кровать, издав душераздирающий скрип, на моих глазах превратилась в груду металлолома. Ковер-самолет разорвало на куски. Моя история, развивавшаяся циклами, остановилась. Значит ли это, что я прибыл на конечную станцию? До сих пор всякий раз, когда я оказывался на грани катастрофы, кровать играла роль моей спасительницы, одним махом перемещая из одного сна в другой…
К сожалению, В, похоже, не было никакого дела до моих страхов. Она показала пальцем на разбитую кровать и захихикала. Были в этом одновременно и простодушная наивность, и победный знак охотника, торжествующего над поверженной добычей.
Шесть автоматических дверей разом распахнулись, но никто не вышел. Хотя нет: мне показалось, что из вагонов гуртом выскочили маленькие серые зверьки. Стремительными прыжками пересекли платформу и растворились в темноте. Они показались мне маловатыми для кенгуру; может, это валлаби? И снова наступила тишина.
В всем телом давала понять, что увидела что-то или кого-то. Подняла руку и принялась энергично махать в знак приветствия.
– Ты что-то видишь?
– А ты сомневаешься?
– Мне кажется, слишком темно.
– А я все равно вижу, – заявила она, но как-то не очень уверенно.
– Ты права. Если как следует приглядеться, кажется, действительно что-то видно.
– Правда?
В так и впилась в меня взглядом поверх пивной банки, к которой я прикладывался. Она словно хотела еще больше сократить расстояние между нами и вынудить меня согласиться с ней.
– К чему мне врать?
– Тогда давай похлопаем.
Я поставил банку с пивом на подоконник, положил рядом булочку и принялся вместе с ней бить в ладоши, пока они не заболели.
– Все, хватит! – Неожиданно тело В обмякло, аплодисменты прекратились. – Никого нет… Бизнес идет плохо. Говорят, что цирки уже устарели.
– Выходит, мы с тобой – единственные зрители?
– Но хоть музыку ты слышишь?
– Какую музыку?
– Сейчас только ударные слышно. А когда начнется «Echoes», будет мой номер. Ты подожди здесь, не убегай. Раньше я тоже официально числилась в труппе. Потом будет шоу с зеркалами… Хочешь послушать?
– Что?
– Мою песенку…
– Песню Сай-но Кавары?
– Ну это вряд ли…
– Конечно хочу.
– Тогда слушай!
Я ничего не услышал, ритм мелодии передавался мне через ее тело. Она вытянула губы трубочкой и защелкала пальцами по щекам, отбивая ритм, как на маленьком барабане. Не будь дайкона, я схватил бы ее на руки, прижал к себе. Почему я должен дальше терпеть это невыносимое одиночество? Хотя передо мной и сияет такая изумительная улыбка…
Детский нежный голосок. Неестественный взгляд исподлобья. Она встала на колени, опустилась на пятки и тихо запела:
В старину похитители гонялись за детьми,
Но всем лабиринтам дали номера,
Мест, чтобы прятать детей, не осталось,
Похитители бросили эти дела,
А теперь вот за ними гоняются дети.
Никто не помнит жизни начало,
Никто не знает жизни конца.
Но у праздника есть начало,
И у праздника есть конец.
Праздник – не жизнь,
А жизнь – не праздник.
И похититель придет.
Явится вечером, когда начнется праздник.
Краем глаза я заметил несколько человеческих фигурок. Крадучись, они пробирались в темноте, таща на себе картонную коробку размером с большой холодильник. Обошли стороной комнату ожидания, при этом бормоча, как бы создавая фон песне В…
Помоги мне, помоги мне, помоги!
Очень я прошу об этом: помоги!
Вся группа была в длинных майках без рукавов. Они подтащили коробку поближе, вытащили меня через окно наружу и стали перекатывать, словно мокрый ковер, пытаясь затолкать в коробку через откинутую боковину. Я не особо сопротивлялся, потому что В взялась помогать маленьким демонам. И потом, уж что-что, а картонную коробку я всегда сумею расковырять, если захочу.
А В продолжала свою песню, теперь ее голос напоминал ржавую флейту.
Под маленьким окошком, глядящим на север,
У мостовой опоры,
У начала горной тропы.
А после…
Похититель явился слишком поздно,
Я с ним так и не встретилась,
Я его любила.
Похититель явился слишком поздно,
Я с ним так и не встретилась,
Я его любила.
Помоги мне, помоги мне, помоги!
Очень я прошу об этом: помоги!
Коробка оказалась сделанной не из обычного картона. Материал был плотный и эластичный, как твердая пластмасса.
В передней крышке было прорезано смотровое отверстие. Щель шириной с почтовый конверт.
Я посмотрел в нее. И увидел со спины самого себя, так же смотрящего наружу в такой же глазок.
Казалось, этот я страшно напуган.
И я испугался не меньше.
Это был ужас.
ВЫРЕЗКА ИЗ ГАЗЕТЫ
На территории железнодорожной станции, которая была выведена из эксплуатации, найден труп мужчины. При осмотре на его голенях обнаружены многочисленные порезы, сделанные, как можно полагать, опасной бритвой. Эти раны, очевидно, были нанесены самим погибшим, испытывавшим в процессе их нанесения определенные сомнения. Маловероятно, что они стали причиной смерти. Ведется следствие, в ходе которого рассматриваются версии как о несчастном случае, так и криминального характера. Личность погибшего устанавливается.
notes
