4
Дочь Дракулы

Из-под сваленных в кучу рваных облаков, устроивших на небе настоящую свистопляску лезли все новые, еще более темные. Дождь лил с нарастающей силой. Сколько я ни напрягал слух, до меня не долетал ни один звук, который говорил бы о приближении хора маленьких демонов. Неужели второй автобус с туристами, мечтающими увидеть Сай-но Кавару, отменен?

Одеяло намокло, хоть выжимай. Но в этом не было никакого смысла. Обещанную палатку в лучшем случае привезут после обеда. В носу щипало – верный признак наступающей простуды. Если уж я промок до нитки, может, взять и нырнуть в реку? Получится настоящая ванна, почему бы не воспользоваться полученным разрешением. Одним камнем убью двух птиц – буду лечиться от ростков дайкона и бороться с простудой.

Воодушевившись этой мыслью, я соскользнул с кровати. При этом умудрился удариться копчиком о трубу и ободрать кожу. Правильно! Физкультурник я никудышный. В школе в младших классах никак не мог через козла перепрыгнуть.

Взбаламученная ливнем, река помутнела, прозрачность воды упала до нуля.

Осторожно ощупывая дно ногами, я сделал пять-шесть шагов от берега. Дно пошло под уклон. Я присел на корточки, вода поднялась почти до подбородка. Меня охватило нежное тепло. С нижней точки окружающий пейзаж выглядел совсем по-другому. Застывшие глыбы желто-зеленой лавы, сверкавшие намокшими боками, подпирали необъятный бесформенный мешок с дождем. Прямо-таки картина ада, грубо намалеванная на стене храма в горном захолустье. Остатки сэндвича, которые я держал в руке, расползлись в пальцах. Было бы о чем жалеть! Затянувшая окрестности влажная пелена – это не слезы, а струи дождя, беспрерывно хлещущие в лицо.

Я непроизвольно пустил струю – ночное недержание… и почувствовал прилив тепла. Неизбывный, блаженный вкус полного раскрепощения, которым можно наслаждаться, пока меня никто не видит.

Ветер закрутился в спираль, разогнав на минуту туман. Примерно в трехстах метрах вверх по течению возвышался невысокий холм, в котором хорошо виден вход в тоннель. Там и был тот самый дренажный канал, выбросивший меня вместе с баркасом в реку.

А дождь извергался все сильнее. Что-то сверкало, потрескивало. Это как сумасшедшие спаривались цикады.

Вдруг в тоннеле показался огромный ком грязи и закупорил вход. Получилось вроде пробки из смолы. Вода давила на нее изнутри, и пробка стала раздуваться как пузырь из жевательной резинки. В конце концов ее прорвало и из тоннеля хлынул поток свинцово-серой жидкости.

Она была явно органического происхождения. Впечатляющее зрелище. Наверное, так мочится кит. (Хотя, конечно, я никогда не видел, как он это делает.)

Я бросился обратно к кровати. Еще не хватало, чтобы меня смыло потоком мочи. Но избежать этого не удалось. Волна вонючей жижи догнала меня и подхватила. Мне вспомнились глаза морской птицы, которую я видел по телевизору. Выпачканная в нефти, которая вытекла из севшего на мель танкера, она стала похожа на леденец, облитый черной глазурью, и беспомощно кричала. Я отчаянно уцепился за раму кровати. Под напором воды кровать подпрыгнула. Боясь, как бы меня не смыло, я обхватил раму ногами и как-то умудрился вскарабкаться на кровать. На миг мне показалось, что под кроватью стоят какие-то баллоны. Может, в них кислород на экстренный случай? Но разбираться с ними времени не было. Я вытянулся на матрасе лицом вниз. Раскинул передние конечности, подражая ящерице, и стал ждать удар второй волны.

Но обошлось. Я думал, волна перекатится через меня, а вместо этого просто поплыл, как на лодке. Передок кровати приподнялся, и она заскользила по поверхности. Уж не баллоны ли, которые я заметил под матрасом, держат ее на поверхности? Кровать-амфибия? Вздор! Такого быть не может!

Кровать двигалась с приличной скоростью. Прямо как серфингист по волнам.

Меня снова замутило. Где-то между желудком и пищеводом начались спазмы. Это уже не от дайконового сэндвича, скорее морская болезнь. Перескакивая с волны на волну, сотрясаясь всеми сочленениями, кровать мчалась вперед.

В мерцании дня Сай-но Кавара осталась позади. Вероятно, я больше не вернусь туда, даже близко не буду от этого места. Прощайте, маленькие демоны! Было немного грустно. Детские фигурки в длинных, не по росту, майках. Жалкие, но такие милые. Хотел бы я их послушать еще разок. И еще эта недоразвитая девчонка запала в сердце. Нет, она мне не чужая. Мне кажется, это «некто», которое соорудило когда-то хижину в уголке моей памяти и тихо там живет.

Берега стали сужаться, вода в реке поднялась.

И вот – катастрофа! На пути возникло заграждение, на котором было написано: «Проезд запрещен!»

Похоже, впереди та самая серная шахта, о которой предупреждал меня вожак маленьких демонов. Заграждение было кустарное – его слепили на скорую руку из досочек и проволоки, но, поскольку оно стояло поперек реки, столкновение казалось неизбежным. Если учесть вес и скорость кровати, она, скорее всего, пробьет его насквозь. Не хватает только покалечиться здесь. Я сжался в комок и накрылся с головой одеялом.

Столкновения не произошло. Кровать проскочила препятствие, не встретив сопротивления, словно перед ней оказалась картина, нарисованная на промокшей бумаге.

Я снова оказался в темном тоннеле. Он был вполовину ниже дренажного канала, где я укрылся после визита в «Дайкокуя». Потолок нависал над самой головой, того и гляди шишку набьешь.

Спустя какое-то время столкновение все-таки случилось. Сзади, там, где затылок и шея, что-то хрустнуло, как мороженое мясо.

Не знаю, то ли я пришел в сознание, то ли просто проснулся.

Над горизонтом висела почти идеально круглая луна цвета старой медной кастрюли. Опять ночь. Значит, после того как я вырубился, прошло полдня, а то и больше. Холодно. Я попробовал покрутить головой. Больше боли меня встревожил хруст костей. Он напоминал скрип деревянного пола в коридоре заброшенного школьного здания.

Стараясь совладать с болью, я медленно огляделся. Странное ощущение. Кровать куда-то делась. Я лежу на чем-то мягком и неровном. Как в ложбинке, а вокруг – вроде футбольные мячи. Стоял сырой запах кухни. На свиные головы не похоже. Не скотобойня же это, в самом деле. Похоже, на краснокочанную капусту. Или в свете луны зеленое кажется красным? Хотя в последнее время шинкованную краснокочанную капусту часто подают как гарнир к свиным отбивным. Мода такая, наверное.

Я потер шершавый неровный шар. От него отвалился один лист. Потер еще раз – под отвалившимся листом оказался другой. Потом третий… четвертый… Каждый новый лист был более сочным и упругим. Я сложил лист пополам и понюхал. Включился рвотный рефлекс. Пахло ростками дайкона. Специфический резкий и сладковатый запах овощей, которые можно есть сырыми. Я все больше убеждался в том, что оказался на капустном поле.

Меня беспокоила овощная поросль на ногах. Я закатал штанины промокших брюк и осторожно провел по ней рукой. Хотя влаги для них было больше чем достаточно, вид ростков оставлял желать лучшего. Стоило коснуться их пальцем, и они тут же выпадали без малейшего сопротивления. Я буду очень рад, если серный источник подействовал и они начали засыхать на корню… А вдруг из пор на их место полезут новые… Зудело страшно, но я терпел, старался не чесаться.

Куда подевалась моя кровать? Мокрые брюки и рубашка действовали на нервы. Куда лучше лежать голым в кровати.

Я приподнялся. Поясница болела не так сильно, как шея. Во мраке я кое-как разглядел некую конструкцию. До нее было метров пять-десять. Луна светила у меня за спиной, поэтому я не мог с уверенностью определить предназначение конструкции. Но это вполне могла быть и кровать. Над ней был устроен брезентовый навес, наподобие тех, какими укрывают от дождя торговые киоски. Может быть, это та самая палатка, которую мне обещали. Под ногами валялся скомканный футон. Я напряг слух в ожидании уловить хоть какие-то признаки человеческого присутствия. Но услышал только звенящую тишину. Или шум приближающегося поезда? Знаете этот особый звук трущихся о рельсы металлических колес? Или песня ветра, завывающего над морем? Шуршащая мелодия порывов, то стихающих, то вновь набирающих силу.

Мне показалось, что футон шевельнулся. Галлюцинация? Надо возвращаться. Говорят, собаку все время тянет в свою конуру, потому что она хранит ее запах. У меня проснулась ностальгия по своей кровати. Все-таки я провел на ней порядочно времени. Кроме того, на капустном поле страшная влажность, а это ужасно вредно для здоровья. Мне казалось, что пропитавшиеся влагой трусы превратились в рассадник микробов.

Я сделал шаг и застыл на месте.

Это не галлюцинация. Футон зашевелился. Неуклюже, но уверенно он продвигался к подушке. Кто бы это мог быть? Бродяга, тайком пробравшийся сюда? Можно это считать незаконным проникновением в жилище? Или заимствованием средств без разрешения, или кражей?

Футон навис над пультом управления у изголовья и стал с энтузиазмом щелкать переключателями и крутить колесики. Я с самого начала отказался к ним притрагиваться – настолько сложным мне показался механизм. На панели даже была прикреплена пластмассовая табличка с надписью: «Пациентам не трогать!» Помимо всего прочего, кровать не была подсоединена к сети. Даже если существо за пультом все делало правильно, толку от этого никакого. Раз у него не хватает ума этого понять, вполне может быть, что это не человек, а человекообразная обезьяна.

Тем не менее кровать отреагировала. Лампа под брезентовым навесом несколько раз мигнула и ярко зажглась дневным светом. Откуда к ней шли провода – непонятно. По обе стороны лампы было два разбрызгивателя. Не думаю, что на весу нужны разбрызгиватели. Наверное, они – часть какой-то крыши. А кровать, конечно, имеет встроенные аккумуляторы, которые установлены под ней вместе с кислородными баллонами. Если во время операции отключится электричество, они включатся автоматически. Кровать оказалась еще круче, чем я думал.

Движущийся футон слишком здорово во всем разбирался, чтобы быть обычным бродягой. Но кто же это? Законный владелец, лучше, чем я, умеющий отстаивать право собственности? Может статься, это меня привлекут за нарушение закона. Страшное дело! Ведь если подумать, у меня нет ни документа, подтверждающего покупку этой кровати, ни свидетельства о регистрации.

Самозванец был укутан с головы до ног. Футон был в крупную зеленую и коричневую клетку; с одной стороны – нарядный, яркий, с другой – серая, тусклая изнанка. Сейчас он был повернут серой стороной. Футон съехал в сторону, открыв скрывавшуюся под ним старушенцию, вид сзади. Она низко сидела на корточках, сложившись так, что зад свешивался почти до самой земли, а туловище непостижимым образом опустилось в полость таза. Ее движения напоминали медленно оседающую стопку свежих рисовых лепешек. Мешковатое темно-синее кимоно с разводами цвета сухих листьев, пояс цвета хорошо промаринованной редьки. Она вытащила у себя из-под ног какой-то инструмент. Да это же сямисэн! Он очень подходил ее облику; мне стало неловко оттого, что я принял ее за бродягу. Я плохо разбираюсь в сямисэнах, но мне показалось, что это хосодзао. Старуха щипнула струну и стала настраивать инструмент.

– Это моя кровать! Уходите, что вам тут?…

Старуха обернулась. У нее не было глаз. Даже намека на глаза и глазницы.

Все ее лицо, ото лба до щек, было покрыто равномерной сеткой старческих морщин. Вид довольно жуткий.

– Что так грубо? Лучше послушай.

Опять слабо задребезжала струна. Мне этот звук резал слух.

– Хватит! Не хочу я это слушать! – Я схватил кочан и запустил в старуху. – Ну-ка быстро отсюда! А то…

– Плохой сын!

Кожа на ее морщинистой шее заходила как у жабы. Гадость!

– Ты сказала, сын?

– Родную мать не узнаешь? У тебя совесть есть?!

– Моя мать давным-давно умерла.

– Кто бы говорил! Ты сам только что переправился через Сандзу.

– Ты хочешь сказать, что я умер?

Ее рука пробежала по струнам, издавая отвратительные звенящие звуки.

– Прекрати немедленно!

– Все это чепуха! Я никогда не слышал, чтобы мать играла на сямисэне.

– В запредельном мире вкусы меняются. Особенно когда у тебя такой плохой сын. Все меняется быстро. Ты даже моего лица не помнишь?

– Да у тебя лицо нечеловеческое! Ты не человек, а слепая ящерица или сушеный червяк.

– Ты про глаза? Я их продала. Знал бы, как я плакала, когда с ними расставалась! А деньги получила, когда еще была жива…

Вдруг старуха сразу как-то собралась и, размахивая зажатым в правой руке бати, завопила:

– Не приближайся! Отойди от меня!

Не похоже, что эти слова были обращены ко мне. Ведь я и шага не сделал в ее сторону. Приближаться к ней я не собирался, даже если бы она меня умолять стала.

И тут у самого уха я услышал запомнившийся мне сладкий голос:

– Не дергайся! Я все улажу.

Медсестра в короткой юбке стояла у меня за спиной и дышала мне в ухо. Я почувствовал ее запах. Едва уловимый, даже не запах, а тепло тела. Это была та самая сестра, мастерица брать кровь. Которая спасла меня от охранника в «Дайкокуя», в магазине мирских желаний, и сняла катетер. Сестра в стрекозиных очках.

– Как ты узнала, что я здесь? Ты так внезапно появляешься и так же исчезаешь…

– Потом поговорим…

– Ты старуху, похоже, до смерти напугала.

– Потому что я должна взять кровь.

– Странно. Как она поняла, что ты здесь, раз ничего не видит?

– По слуху, наверное.

Сестра облизала губы, извлекла из висевшей на левом плече черной сумки большой шприц на двадцать миллилитров и щелкнула по нему пальцем. Тем же пальцем она тогда щелкнула по моему восставшему пенису в туалете «Мирских желаний».

– Не хочу! – закричала старуха.

– Будь хорошей девочкой, бабулечка. Я только чуть-чуть кровки возьму, и все.

Она переложила шприц в правую руку, переступила через грядку с капустой и потихоньку стала подбираться к старухе.

– Не приближайся! Отойди от меня!

Слух у старухи в самом деле был отменный. Выставив подбородок, она поднялась на одно колено и взяла на изготовку бати, сверкнувший на конце металлическим блеском. Может, у нее там лезвие спрятано?

Кровать превратилась в арену жутковатой схватки старухи, оборонявшейся с помощью бати, которым она размахивала во все стороны (ее движения ассоциировались у меня с листьями, облетающими с дерева гинкго), и Стрекозы, раскачивавшейся на длинных, карамельного цвета ногах, выбирая момент, чтобы нанести укол шприцем. Старуху, похоже, она порядком напугала, но как в такой кутерьме можно взять кровь, я представить не мог. На фоне метаний старухи, отчаянно пытавшейся удержать противницу на расстоянии, движения Стрекозы излучали «сексуальную» уверенность в своих силах. Поношенное синее кимоно против накрахмаленной белой мини-юбки. Спорить не о чем.

– Не подходи ко мне! Отойди, тебе говорю!

– Сегодня ночью полнолуние, знаешь?

– Меня это не касается. Я все равно ничего не вижу.

– Чуть-чуть, хоть один миллилитр.

– Кровь… – У старухи перехватило горло, она истерически высморкалась. Слезы, верно, идут через нос, раз глаз нет. – Откуда у меня хоть капля этого добра?

– Дай проверю, есть она у тебя или нет. Меня три года подряд выбирали мисс Сборщицей Крови. Неужели не знаешь?

– Ничего я не знаю!

– С иголкой я обращаться умею. Уж ты поверь. – Стрекоза изготовила шприц и придвинулась к старухе. – Меня даже медалью Дочери Дракулы могут наградить. До конца месяца осталось набрать две тысячи двести шесть миллилитров.

Медсестра со стремительностью мелкой рыбешки на мелководье выбросила вперед левую руку, но старуха проворно, как змея, парировала этот выпад. Потом провела пальцем по губам, вынимая изо рта зубной протез. В памяти что-то шевельнулось. Воспоминания о раннем детстве. Старуха протерла протез подушечкой пальца и быстро сунула его за воротник кимоно. Однако золотые коронки на верхних и нижних клыках я успел заметить. (Говорят, по коронкам в аэропортах за границей распознают трупы японцев.) Может, она и в самом деле моя мать?

– Полнолуние – время оборотней, а не Дракулы. – Моя мертвая мамаша стала причмокивать языком, будто посасывала пастилку от кашля. Из-за снятого протеза, наверное. – Уж я-то знаю. По ночам по телевизору часто такие фильмы крутят.

– Ты же ничего не видишь.

– Я бы поостереглась на твоем месте, сынок. Если ты меня выгонишь, эта вампирша всю кровь из тебя высосет.

– Перестань называть меня сынком!

– Почему это?

– Потому что мне противно.

– Ага… – с чувством пробормотала себе под нос Стрекоза. – Действительно, в полнолуние оборотень лучше подходит. Послушай, может, ты человек-волк? И тебя бесит, когда с тобой обращаются как с сынком?

– Волк?

– Залезай-ка сюда и дай ей потрогать свои пушистые ножки.

– Ну уж нет. Это обычная трава.

– У тебя что, трава на ногах растет? – Эта тема явно вызвала у старухи любопытство.

Воспользовавшись секундной потерей бдительности, медсестра вонзила мамаше иглу прямо в сонную артерию. Старуха молниеносно взмахнула бати, на тыльной стороне ладони Стрекозы выступила кровь.

– Ага! Получила!

Вампирша исторгла из легких звук, напоминающий рычание, и облизала кровь с руки. Тут же схватила лежавший на коленях старухи сямисэн и взмахнула им в воздухе.

– Пощадите!

Мамаша втянула голову в плечи и пала ниц. Положила голову между рук и стала молить о пощаде. Без протеза она говорила, будто сосала леденец. Не притворялась, не ломала комедию. Боялась, что ее будут бить, или беспокоилась, как бы не разбили ее сямисэн? Похоже, ее страх и мольбы были искренними. Ее сведенные плечи тоже выражали боль и муку.

Меня вдруг одолели жалость и сострадание. На глаза навернулись слезы. Не могу сказать, что я не любил свою мать. Однако оснований ее любить у меня тоже не было.

Старики все отвратительные. Втайне извиняясь перед матерью, я как зачарованный глазел на мини-юбку вампирши и чувствовал, как моя плоть приходит в возбуждение. Интересно, какие глаза у нее за очками? Я не мог этого понять, потому что стекла очков сильно бликовали. А может, за ними прекрасные глазки с опущенными уголками?

– Раз так, быстро освободи помещение!

– Верни мой сямисэн, и я тут же уйду.

– Давай-давай! Не тяни время!

Стрекоза бросила старухе сямисэн. Ни одна струна в нем не дрогнула, лишь застонал деревянный корпус.

– Наверное, мы больше не увидимся. У меня есть одна просьба напоследок. Пожалуйста.

– Только без заморочек.

– Вот эта сцена… когда я ругаю непочтительного сына. Хочу ее повторить. Это и трех минут не займет. Прошу, для меня это такое удовольствие. Как я хотела спеть ему эти строки, пока была жива. Хоть разочек…

– Ну если это все, что ей нужно, пускай. Как считаешь? – предложила Стрекоза. Я как-то весь обмяк и сделал выдох. Растерявшись от того, как быстро она изменила свою позицию, я спросил:

– Забыл. Какая еще сцена?

– Согласен! Ура! – Старуха вставила обратно свой протез, изготовила сямисэн. -

Сначала мама берет сямисэн, а сынок начинает капризничать.

– Хватит уже! Мама, сынок…

– А как же мне говорить?

– Раньше я вроде звал тебя мамашей?…

– Мамаша? По-моему, так гораздо хуже.

Впервые обе женщины засмеялись в унисон.

– Просто не надо употреблять местоимения второго лица, вот и все.

– Мне все равно. – С этими словами старуха поднесла бати к струнам. – Начали! Давай жалуйся, капризничай!

– На что жаловаться-то?

– Как раньше, помнишь? Про кровать.

Струны мелко дрогнули.

– Я не помню.

– Хоть что-то.

– А что?

Бати ударил не по струнам, а по корпусу инструмента.

– Хватит! У меня от твоей музыки мурашки по коже.

– Шла бы ты куда-нибудь!

Она кивнула и сыграла один такт:

– Неблагодарное дитя!

Обе женщины вздохнули в унисон.

– Ну что? Довольна?

Стрекоза щелкнула пальцем по шприцу и улыбнулась:

– Как же я хотела это спеть, когда была жива…

– Мне кажется, я понимаю. Расставание с ребенком более критично, чем расставание с родителем. Для кенгуру не существует таких понятий, как «сыновний долг» или «дурной ребенок».

– А при чем здесь кенгуру? – вопросил я, но никто мне не ответил. Впрочем, я и не рассчитывал на ответ.

– Прошу прощения за беспокойство.

Мамаша поднялась, опираясь на сямисэн, как на посох.

– Угу! До того как рассветет…

– Рассветет? Да… Луна заходит. Почему-то, когда я просыпаюсь, всегда утро.

Никто не отреагировал на мои слова. Луна напоминала мне новенькую, только что из банка, стоиеновую монету. Ее нижний край начал таять, словно его поджаривали пламенем горелки. Если запад там, значит море должно быть с подветренной стороны.

– Я не обижаюсь за то, что ты неблагодарный. Будь здоров…

Мамаша легла на живот и сползла на землю с дальнего конца кровати. Снова вынула изо рта протез, сунула его в складку кимоно на воротнике и вдохнула провалившимся ртом ветер.

– Ты бы накрылся одеялом. Роса утром холодная.

Вампирша с заботливостью медсестры подала ей руку.

– Спасибо.

Мамаша повернулась и двинулась туда, откуда струился лунный свет. Она напоминала мне ночное насекомое.

– Может, ты ее проводишь полдороги? Обо мне не беспокойся…

На мое счастье, мамаша тоже не настаивала на моей компании и заковыляла по своим делам куда увереннее, чем можно было от нее ожидать. Казалось, она уже обо мне забыла. У меня закололо в груди. Вот уж действительно, жить в чужой памяти весьма болезненное дело.

– Интересно, куда это она направилась?

– Может, она сама не знает?

– Чего ты там застрял? Поднимайся ко мне.

Наконец-то! Я давно ждал этих слов.

– Я есть хочу. Живот так подвело!

– Но сначала я возьму немного крови. Хорошо?

– Когда человек голоден, сахар в крови падает, так? У мужчин снижение сахара повышает сексуальное влечение, а у женщин, как я слышал, – наоборот.

Я сложил еще не просохшее одеяло, перекинул его через металлическую спинку в ногах и живо вскарабкался на матрас.

– Ложись!

– Может, тогда посмотришь, что у меня с ростками на голенях? Брюки, что ты мне купила, все в грязи. Можно снять?

Сразу возбуждения я не почувствовал. Видимо, нервы, регулирующие работу внутренних органов, перенапряглись под воздействием воспоминаний о том, как медсестра щелкнула меня по пенису, и чрезмерных ожиданий.

– Я особо не задумывался, пока был один, но ведь эта кровать, которая стоит тут, посреди поля, действительно странная штука.

Я стянул брюки и лег. Она обернула резиновый жгут вокруг моей правой руки. Но меня, конечно, больше волновало, как мои ноги. И уж если совсем откровенно, мне хотелось, чтобы я мог дать волю естественным инстинктам, сексуальному желанию.

– Извини, – прошептала Стрекоза.

Протирая руку пропитанной спиртом ватой, она задела коленом мой бок. Мимолетный укол. Ни одного лишнего движения. Сестра имела все основания гордиться собой – боли я почти не почувствовал.

– Ты говорила про медаль Дочери Дракулы. Это правда?

– Уж ты скажешь. Но выдумка замечательная, правда? А раз так, нечего соваться в такие дела.

Прежде всего я хотел разобраться с жаждой и голодом. Но разве в такой час что-нибудь работает? Очень маловероятно. Не такие здесь места, судя по всему.

Луна закатилась за горизонт. Небо на востоке стало наливаться золотом. Вампирша убрала шприц, но ее голое колено по-прежнему прижималось к моему голому боку. Единственной преградой между нашими гениталиями оставался психологический барьер. Кроме того, сама кровать была узковата. В таких условиях не очень естественно переходить к следующей стадии.

– Ну как тебе ростки?

– Вроде не такие сочные, как раньше…

– Тебе противно?

– Во всяком случае, на какое-то время интимные отношения исключаются.

– Почему? Мне кажется, я не заразный.

Ветер донес до нас детские голоса. Неужели это маленькие демоны из Сай-но Кавары?

– Школьники. Толпой идут учиться. Фу! Дети – это не для меня. Они себя вести не умеют. Без тормозов.

К нам с западной стороны приближались пять или шесть школьников с фонарями в руках. Судя по тому, как они плелись друг за другом, поход за знаниями не доставлял им никакой радости. До нас оставалось метров тридцать; дорога шла сквозь поля, на ней было не развернуться, поэтому ребята шли гуськом. Один из них заметил кровать. Не заметить ее было бы странно. Когда во все стороны простираются капустные поля и в свете пробуждающегося дня вдруг возникает что-то на колесиках, у человека, естественно, возникает любопытство и желание поближе взглянуть на обнаруженный объект.

Школьники изменили свой курс и направились прямо к кровати. Встали вокруг и стали бесцеремонно ее рассматривать.

– Эй! Шли бы вы отсюда. Здесь вам не зоопарк.

– Ну давайте! Вы же хотели.

– Чего?

– Сами знаете.

Паренек в школьной фуражке, на вид самый старший из всех, сложил фигуру из трех пальцев и обвел своих товарищей бесстрастным взглядом. Четыре парня и две девчонки. Не говоря ни слова и затаив дыхание, они ждали, что будет дальше.

– Дурачок! – Стремительным движением Стрекоза схватила паренька за руку, притянула к себе и вытащила шприц. – Здесь у нас мобильный пункт центра сдачи крови. Свою группу знаешь? Наверняка группа А.

– Отпустите меня!

Паренек вырвал руку и метнулся в сторону. Но далеко не убежал. Ребячий круг, окружавший кровать, лишь немного раздвинулся.

– Не обращайте на нас внимания, действуйте! – механически повторил паренек в фуражке.

Бесстрастное выражение, с которым он проговорил эти слова, видимо, объяснялось чрезмерным напряжением. Подумав об этом, я заметил, что все ребята дышат тяжело, со свистом. С такими звуками ветер залетает в приоткрытые окна набирающего ход автобуса.

У меня сразу все желание пропало.

– Вы не знаете, можно в округе где-нибудь перекусить? Что-нибудь работает сейчас?

– Так вы не будете этого делать?

– Да мы уже закончили.

Напряжение спало. Половина ребят вздохнула с облегчением.

– Там есть лапшичная. – Маленькая девочка ткнула пальцем в темноту.

– Где?

– Выйдете на шоссе, и она тут же на углу. Там еще дорога, по которой гоняют дальнобойщики, чтобы срезать путь.

Лапшичную мы нашли сразу.

Почти все посетители были водителями грузовиков, страдавшими от недосыпа; стоявшую в помещении тишину нарушали только чавкающие звуки, которые издавали любители лапши, с шумом всасывавшие любимое кушанье. Мы со Стрекозой выглядели счастливой парочкой, поэтому сразу же привлекли к себе внимание.

– Я на тебя стала смотреть по-другому. Правда. Ну и физиономия была у этого чертенка, когда он услышал: «Мы уже закончили»… Мы еще над этим посмеемся когда-нибудь.

К несчастью, хорошее настроение продлилось у меня недолго. К бульону с лапшой и жареной свининой, который мы заказали, полагался еще суп мисо, обильно приправленный ростками дайкона.