Глава шестая
Цветы зла

Дело о цветочном маньяке становилось все более запутанным. Как удалось выяснить оперативникам, часть жертв была знакома Валерии Лавровой, часть – Дмитрию Ковалеву. Так, Вера Пушникова приходилась Лавре бывшей невесткой, Людмила Яновская работала учителем биологии и пересекалась с мужем Валерии Сергеевны на курсах повышения квалификации, Ольга Разумовская много общалась с ней при подготовке к конкурсу красоты, а с Ириной Колпиной она познакомилась год назад при организации областного фестиваля учительского мастерства. Вот только с жертвой из больницы, Светланой Панфиловой, Лавра знакома не была.

Ковалев знал Пушникову, потому что она регулярно заказывала в его магазине необычные букеты и любила подолгу сидеть в кофейне, открытой в подвале «Мира цветов», Ольгу Разумовскую видел на конкурсе, Ирину Колпину встречал на заседаниях попечительского совета детского дома-интерната, в котором состоял. Людмилу Яновскую он не знал, но был знаком с ее племянницей, а дочь Светланы Панфиловой некоторое время назад пыталась устроиться в «Мир цветов» продавцом, но потом у нее изменились обстоятельства, и на работу она так и не вышла.

– Господи, что за город, – простонала Лиля, получив эту информацию. – Все живут в одном подъезде и спят под одним одеялом. Не приходится удивляться, что при желании можно обнаружить связь между двумя любыми людьми. Если бы это еще хоть что-нибудь доказывало.

Она не верила, что Лавра, подвижная, несмотря на возраст, с огнем в глазах, уверенная в себе, совершенная до кончиков пальцев Лавра действительно может иметь отношение к кровавым убийствам. Эту версию можно было исключить, но привыкшая доводить все до конца Лиля могла это сделать, только основательно все проверив.

Ковалев на маньяка тоже не походил, хотя кому, как не Лиле, было знать о том, что большинство серийных убийц в жизни были милейшими людьми, дружившими со своими соседями и хорошо зарекомендовавшими себя на работе.

Лиля понимала, что откладывать встречу с профессором Лагранжем дальше уже нельзя, но на неделе так и не смогла вырваться к своему бывшему педагогу. В субботу она планировала снова забрать из интерната Матвея. Ее грызло чувство вины перед этим доверчивым мальчишкой, который сказал, что будет ее ждать. Он ждал, Лиля была в этом просто уверена. И его надежды нельзя было обмануть.

Лиля запланировала, что ближайшая суббота станет детским днем. Гришка заметно обрадовался, когда она оповестила его о своих планах. Всю неделю он в основном общался с бабушкой. Приползавшая с работы Лиля была в таком состоянии, что могла только проглотить, не ощущая вкуса, приготовленный мамой ужин и выпить чашку чая, трогательно подогретого сыном. На общение с ним сил у нее уже не оставалось совсем.

Она приготовилась было впасть в самобичевание, которое нападало на нее всякий раз, когда она думала про то, насколько плохая мать, но с изумлением обнаружила, что Гришка радуется перспективе провести время вовсе не с ней, а с Матвеем.

– Он тебе понравился, сыночек? – аккуратно спросила Лиля, немало переживающая по поводу того, что сын растет закрытым и слишком самодостаточным для своего возраста.

Общению с детьми он предпочитал компанию мамы и бабушки, а также их друзей и знакомых, уверяя, что сверстники ему скучны и неинтересны. Ее восьмилетний сын много читал, несмотря на то что нынче это стало совсем не модно, никогда не смотрел телевизор, выбирал компьютерные игры на логику и с упоением изучал английский язык, на котором и предпочитал общаться с сетевыми товарищами по играм.

Для восьмилетнего мальчика это было странно, и Лилю это слегка тревожило. Мама, правда, не разделяла ее опасений, считая, что логический ум и серьезность нужны в любые времена и что Гришка – вдумчивый и усидчивый, но совершенно нормальный ребенок.

– Понравился, – кивнул нормальный ребенок. – Он знает много. Я еще не встречал ни одного мальчика, который знал бы, чем отличается птеродактиль от археоптерикса, а он знает. Сказал, что, когда он жил у мамы, то у него были книжки про древних животных и птиц. А сейчас нету, потому что он в детдоме живет. Я ему обещал свои дать почитать. Он к нам придет, и я дам. Да, мама?

– Да, хорошо, – сказала Лиля и потрепала сына по вихрастым волосам.

При таком раскладе брать Матвея на выходные нужно было обязательно. От размышлений, как же все-таки выкроить время на встречу с профессором, ее оторвал телефонный звонок. «Сергей Лавров» было написано на экране, и Лиля вдруг обрадовалась, сама не зная чему. Сердце затрепыхалось в груди, как будто забила крыльями маленькая райская птичка, запертая в тесную клетку.

– Алло, – выпалила Лиля в трубку, стараясь дышать ровнее.

Лавров звонил, чтобы предложить забрать мальчишек в субботу и сводить их в кино и в кафе.

– В прошлые выходные вы меня здорово выручили, Лиля. Теперь моя очередь, – сказал он.

– Я собиралась снова взять Матвея из интерната. Я ему обещала. Хотя ваше предложение как нельзя кстати. Я так и не встретилась с Лагранжем, хотя без него мы зашли в тупик, как мне кажется.

– Так и отлично. Заберите Матвея, привозите мальчишек в «Шоколад» и отправляйтесь на встречу. Пока вы будете заняты, я их беру на себя, а потом, когда вы освободитесь, можно будет пообедать в ресторанчике. Как вам такой план?

– Отличный план, – искренне призналась Лиля. – Если можно, сводите их на фильм про динозавров. Как выяснилось, для них это очень актуально. Если бы вы знали, Сергей, как вы меня выручите. А то я голову ломала, как Матвея не обидеть и все успеть.

– Вы знаете, я отчего-то уверен, что мне это нужно гораздо сильнее, чем вам, – сказал вдруг Лавров. Лиля не совсем поняла, что он имел в виду, но столько горечи было в его словах, что у нее снова невольно быстрее забилось сердце.

До субботы она все время с испугом ждала, что случится что-то, что разрушит так хорошо сложившиеся планы. Но нет, остаток четверга и пятница прошли без происшествий. Новых убийств, к которым подсознательно Лиля была внутренне готова, не произошло, Матвея ей в субботу отдали без разговоров, и при виде того, как обрадовался мальчик, Лиля чуть не заплакала.

Он скакал на одной ножке, даже не пытаясь сохранять обычно присущую ему солидность. В этом качестве Матвей был очень похож на ее Гришку. Худенький и чуть ли не прозрачный, он внутренне был именно солидным. И если в крепеньком Гришке серьезность и основательность немного смешили, то в Матвее умиляли до невозможности.

Сообщив детям, что сейчас она отвезет их на встречу со Степаном и его папой, Лиля искоса наблюдала за их реакцией. Гришка отнесся к полученной информации спокойно. Расширение субботней компании его ничуть не расстроило, а вот Матвей напрягся.

– А ты? – спросил он, вцепившись в Лилину руку. – Ты с нами не пойдешь?

– Мне по работе нужно на встречу съездить, – честно ответила она. – А потом я к вам присоединюсь. Понимаешь, малыш, это очень важное дело, я не могу его отменить.

– А может, мне с тобой можно? – как бы между прочим поинтересовался Матвей.

– Тебе скучно будет.

– Нет, мне не будет скучно, – с жаром заверил Матвей. – И я не буду тебе мешать, честное слово.

– Нет, солнышко, – Лиля покачала головой. – Я не могу взять тебя с собой. Это очень серьезная встреча. Ты же знаешь, что произошло несколько убийств. Степина мама и ваша Ирина Тимофеевна, и та девушка на конкурсе… Я еду к доктору, который может помочь вычислить убийцу. Это совсем не детские разговоры, понимаешь?

– Тайна следствия, – вдруг важно сказал Матвей, и Лиля чуть не села от изумления. – Ладно, это действительно важное дело. Но ты потом к нам приезжай, мы без тебя скучать будем.

Вмешавшийся в разговор Гришка заверил ее, что скучать они ничуть не будут, потому что пойдут смотреть фильм про динозавров, а потом есть мороженое и, если повезет, то прыгать на батуте.

– Мама почти всегда на работе, – сообщил он. – Ничего, ты привыкнешь, я же привык.

Лиля почувствовала привычную вину перед сыном, а Матвей просиял от мысли, что Гришка сравнил его с собой. Этому ребенку не так много нужно было для того, чтобы почувствовать себя счастливым.

– Ты иди, – сказал он Лиле, выпуская ее руку из своей плотно сжатой ладошки. – Сейчас нас отвезешь и иди на свою работу. Мы тебя будем ждать. А убийцу нужно поймать обязательно. Это из-за него кто-то без родителей остался.

– Ты Степу имеешь в виду? – уточнила Лиля, пристегнув детей на заднем сиденье своей машины, и села за руль. – Мальчики, не поднимайте при нем эту тему, пожалуйста. Вы же видели, как он переживает из-за смерти мамы.

– Конечно, я ж понимаю, – с недетской тоской в голосе сказал Матвей, – но вообще-то я имел в виду совсем не Степу. Я наших имел в виду, интернатских. Из-за этого убийства кого-то так и не усыновили.

Смысла в сказанном им Лиля не поняла. Объяснения Матвея слушала вполуха, встраиваясь в поток машин и уже планируя свой дальнейший день. Мальчик на заднем сиденье говорил что-то о женщине, которая приходила к Ирине Тимофеевне и хотела усыновить кого-то из детей.

– Когда приходила? – машинально спросила Лиля, чтобы поддержать разговор. Проблемы усыновления ее сейчас совершенно не интересовали.

– Так перед убийством, – удивился Матвей. – В пятницу прошлую, вечером уже. Я книжку в компьютерном классе забыл. У нас же компьютерный класс в основном корпусе, а не в спальном, и побежал забрать, пока двери не закрыли. И видел, что в директорский кабинет женщина заходила. Такая… Хорошо одетая. Такие только по поводу усыновления приходят.

– Погоди. – Лиля вырулила на обочину, остановила машину и обернулась назад: – Матвей, повтори, что ты сказал? Ты в прошлую пятницу вечером видел, как в кабинет Колпиной заходила незнакомая женщина?

– Ну да. – Матвей уже начал сердиться, что она такая бестолковая. – Я вот и думаю, директрису потом убили, и теперь этой женщине придется с новым директором заново договариваться. А это ж время. Кто-то мог уже в семье жить, а не получилось.

– А ты бы мог эту женщину описать? – спросила Лиля, чувствуя, как перестает дышать. – Ты ее запомнил?

– Ну, я ее со спины видел. Пожилая такая женщина. Не старая, как бабушка, но в возрасте. Одетая хорошо, в косынке на голове и в темных очках.

– В помещении в темных очках? – засмеялся вдруг Гришка. – Не лето же…

Но Матвей подтвердил, что да, в помещении в очках. Но мало ли, кому как ходить нравится.

Лиля всерьез задумалась. Колпину убили в пятницу вечером, после пяти, когда ушла секретарша и остальные сотрудники, но до семи, когда на свой пост заступила охрана. Примерно в это время убийца зашел в ее кабинет, где Колпина, со слов секретарши, назначила кому-то встречу, и убил ее. И в это самое время Матвей видел неизвестную пожилую женщину, входящую в приемную. Букет, оставленный на теле Светланы Панфиловой, из бара, куда его доставил курьер «Мира цветов», тоже забирала женщина. Получается, что она – тот неведомый пока маньяк, которого они ищут? Или маньяк – все-таки мужчина, но у него напарник? Или женщина была той самой, которой Колпина назначила встречу, и речь действительно шла об усыновлении, а убийца дождался завершения разговора и только после этого нанес роковой удар жертве? Как бы то ни было, незнакомку, увиденную Матвеем, нужно было срочно найти.

– Скажи-ка мне, а она была похожа, скажем, на Степину бабушку? – спросила Лиля, выруливая обратно на дорогу. Спрашивала она на всякий случай, просто для очистки совести. Но мальчик почему-то молчал. – Ты чего, язык проглотил?

– Я думаю, – серьезно ответил Матвей. – Я не знаю, как ответить на твой вопрос, чтобы это было правдой. Я, конечно, видел бабушку Степы там, за сценой, и мне кажется, что в интернат приходила не она. Но поручиться за это я не могу, потому что все-таки я видел ее недолго, а ту женщину в коридоре вообще несколько секунд. Там было темно… В общем, я не уверен.

– Понятно, малыш. Ты главное не расстраивайся, – быстро сказала Лиля. У этого ребенка была очень тонкая душевная организация, и она видела в зеркало заднего вида, что он чуть не плачет от того, что не может ей помочь. – Ты и так большой молодец. То, что ты видел, нам очень-очень поможет. Только давай договоримся, что больше ты никому про это говорить не будешь. Хорошо?

– Это может быть опасно, – снова подал голос Гриша.

– Я не скажу, – пообещал Матвей и вдруг улыбнулся так ясно, что у Лили в зеркале заднего вида чуть не засверкали солнечные зайчики. – И я не боюсь, потому что я знаю, что ты меня защитишь.

Профессор Лагранж визиту своей бывшей студентки Ветлицкой обрадовался. Лиля знала, что старик полгода назад похоронил жену. Несмотря на почтенный возраст, он по-прежнему был заведующим отделением судебной экспертизы в больнице и преподавал в юридической академии. Это позволяло ему чувствовать свою нужность и как-то занимать будни, но по выходным, оставаясь дома, он начинал отчаянно тосковать по супруге. Сын его уже много лет жил в Америке, дочь с семьей обосновалась в Москве, и старик, предоставленный сам себе, был несказанно рад случайным гостям.

Он так суетился вокруг Лили, снимая с нее ярко-желтое пальто, предлагая тапочки с пушистыми помпончиками, под локоток провожая ее в просторную светлую кухню с высокими «сталинскими» потолками и широким окном во всю стену, наливая огненный чай и пододвигая корзиночку с печеньем, что ей тут же стало стыдно, что она так редко его навещает.

Лиля вообще часто думала о том, как трудно совместить работу с ее непреходящими делами и обязанностями, воспитание сына, внимание к маме, домашние хлопоты по хозяйству и личную жизнь, подруг, других людей, нуждающихся в ней, вот как, к примеру, профессор Лагранж, а также собственные желания – поваляться с книжкой на диване, сходить в салон красоты, устроить шопинг или позагорать на чьей-нибудь даче летом.

В суровой реальности жизни постоянно приходилось чем-то жертвовать. К примеру, Лиля полностью исключила из своего повседневного графика и личную жизнь, и заботы о собственной внешности, и людей, которых можно было назвать лишь относительно близкими. Работа, сын и мама были неизменной константой, а все остальное она откладывала и переносила на потом, в светлое будущее, которое, наверное, когда-нибудь наступит. Сейчас, сидя за круглым столом, накрытым безукоризненно чистой белой скатертью, она вдруг остро пожалела об этом.

Подливая ей чай, Лагранж рассказывал о научных статьях, которые опубликовал за последние полгода, о книге, которую начал писать, а также об успехах детей и внуков. Везде, куда падал глаз, у него лежали книги. Эту особенность его квартиры Лиля хорошо помнила еще по прошлым визитам. При этом ощущения беспорядка не возникало. В этом доме все лежало на своих, строго отведенных местах, полы сверкали, пыль была истреблена как класс, стекла в любое время казались только что вымытыми. Правила, заведенные много лет назад Марией Викторовной Лагранж, неукоснительно соблюдались ее мужем до сих пор. Откуда он черпал на все силы, а главное, в чем скрывался секрет его неугасающего, неукротимого интереса к жизни? Лиля много бы отдала, чтобы это понять, поняв, переложить на собственную жизнь.

Профессору было интересно все – экономика и финансы, история древних ацтеков, результаты биатлонных состязаний, классическая музыка, современная литература. Лиля знала, что в последние годы, помимо научных трудов, он писал еще и художественные произведения – короткие повести, основанные на реальных событиях. В их основу ложились воспоминания детства, истории пациентов, наблюдения за людьми и человеческой природой. Высокий, статный, с окладистой седой бородой и гривой белых, как снег, длинных волос, спускающихся на плечи, он казался глыбой, скалой, последним из могикан, удивительным представителем того уникального поколения, на котором держалась история страны. Это была уходящая натура, которую нужно было успеть познать, вобрать в себя, впитать ее опыт, с помощью которого можно было стать лучше, чище, более настоящим, что ли. Лиля точно знала, что сейчас таких людей, как Лагранж, уже нет.

– Франц Яковлевич, я вообще-то по делу, – жалобно сказала она, не смея поднять на старого профессора глаза.

– Милая ты моя, – он вдруг рассмеялся. Голос его, совсем не старческий, не дребезжащий, наполнил гулкую пустоту кухни, все ее пространство целиком, от края до края. – Конечно, по делу. Я же это понимаю. И, кстати, ничуть не обижаюсь. Если бы ты пришла не по делу, значит, это был бы визит вежливости или, что еще хуже, жалости. А вежливость и жалость я не приемлю, ты же знаешь. Раз ты пришла по делу, значит, старик Лагранж нужен, полезен и еще что-то может. Это прекрасное чувство, цветок Лилия, знать, что ты полезен. Иногда утром я никак не могу вытащить свою проклятую дряхлую плоть из кровати, потому что у меня все болит, и мне кажется, что стоит мне встать на ноги, как я тут же рассыплюсь на кучку маленьких Лагранжей. Но я встаю, и иду варить кофе, и заставляю свои ноги передвигаться, и у меня расправляются плечи, когда я думаю о том, что у меня сегодня совещание и обход больных, а завтра лекция, и к ней нужно подготовиться, а вечером, когда я притащу свои старые кости домой, меня ждет мой письменный стол. Так что не чувствуй себя виноватой, девочка моя. Ты же помнишь, что чувство вины – питательная основа для появления никому не нужных комплексов и неврозов.

– Франц Яковлевич, я вас просто обожаю, – тоже засмеялась в ответ Лиля. – Каждый раз, когда я с вами вижусь, у меня возникает чувство, что вы меня напоили кислородным коктейлем. Мне очень нужен ваш совет. По делу о цветочном маньяке.

– Цветы покрывают все, даже могилы, – продекламировал профессор. – Я читаю прессу, девочка, поэтому в курсе.

– И что вы про это все думаете?

– Я немного ученый, как ты помнишь, а потому не привык делать выводы на основе газетных публикаций. Давай-ка ты меня введешь в курс дела, а потом я скажу тебе, что я думаю. Хорошо?

Лиля достала из сумочки фотографии жертв с цветами на груди и коротко и четко, как привыкла делать это на совещаниях, изложила факты. К каждой из фотографий она приложила коротенькую табличку, которую, готовясь к встрече с Лагранжем, распечатала утром на принтере. Имя, фамилию жертвы, возраст, место работы, причину смерти, название оставленного на теле цветка и его смысловое значение. Она знала, что Лагранж ценит структурированность информации, поскольку обладает системным мышлением, и так ему было проще вобрать в себя все необходимые для анализа факты.

Минут пятнадцать профессор, сдвинув на край мясистого носа очки, изучал принесенные Лилей материалы, иногда задавая ей короткие уточняющие вопросы. Затем от откинулся на спинку стула, хлебнул остывший чай, сорвал очки, отшвырнул их от себя на другой конец стола и требовательно уставился на Лилю:

– И что ты про все это думаешь?

– Я не знаю, – растерялась Лиля. – Мы исходим из того, что в городе появился маньяк, который убивает жертв за грехи. Но из этой картины некоторые преступления выбиваются. К примеру, безнадежно больная женщина ни в чем не виновата. А слово «месть» тоже слабо подходит к определению «грех». Хотя с натяжкой можно использовать версию о том, что жертва кому-то отомстила и ее наказали именно за это.

– То есть то, что не все факты укладываются в схему, ты видишь?

– Да, и не только я. Журналистка, написавшая статью, которую вы читали, тоже говорила мне, что, если что-то не укладывается в схему, значит, схемы не существует.

– Тебя еще что-то смущает?

– Да. Над делом работает оперативная бригада, и один из ее членов, капитан Воронов, убежден, что убийца только притворяется маньяком, а на самом деле выбор жертв не случаен. Остальные так не считают, а я не знаю, кто прав, – призналась Лиля.

– Что ж, давай тогда начнем с теории. – И профессор, удобно облокотившись на спинку стула, начал свой неспешный рассказ. Почти все из сказанного им Лиля знала и до этого. В институте она училась хорошо, памятью обладала цепкой, поэтому полученные знания не так-то просто улетучивались у нее из головы. Однако освежить их было совсем нелишним, да и вообще она любила слушать плавную, красивую, уверенную и образную речь Лагранжа.

Термин «серийный убийца» ввел в криминологию сотрудник ФБР Роберт Ресслер. Он считается одним из самых маститых специалистов по маньякам. На его счету десятки успешно раскрытых дел, в которых он вычислял убийцу, лишь ознакомившись с материалами дела и результатами осмотра места преступления.

В семидесятых годах двадцатого века Ресслер составлял психологические портреты предполагаемых преступников, пытаясь понять, что двигало ими при совершении преступлений, каковы были их мотивы. Работая над одним из дел, он и ввел в оборот понятие «серийный убийца». По определению Ресслера, в «серийники» попадали преступники, совершившие более трех убийств в промежуток времени, превышающий тридцать дней. Преступления чередовались с периодами эмоционального охлаждения, а главной целью убийства становилось получение преступником психологического удовлетворения.

Ресслер также определил, что у каждого маньяка есть свой индивидуальный «почерк», не похожий на других. И выделил два основных типа серийных убийц – организованные несоциальные и дезорганизованные асоциальные.

– Ну-ка, девочка, – предложил вдруг Лагранж. – Перечисли мне основные особенности организованного несоциального типа серийного убийцы.

Лиля напрягла память, пытаясь вспомнить то, что много лет назад учила перед экзаменом. Присущий ей синдром отличницы вернулся. Ей не хотелось ударить перед своим учителем в грязь лицом.

– Он обладает высоким интеллектом, – послушно заговорила она. – Контролирует себя, выдержан. Следит за собой, за своим внешним видом, за жильем и машиной. Несомненно, он социопат, то есть не любит и презирает общество, общается лишь с узким кругом лиц, которых, чаще всего, тоже не считает ровней себе. Как правило, обаятелен, производит благоприятное впечатление на окружающих. Хороший семьянин, идеальный отец. Имеет в своей голове точно выстроенный образ жертвы, которому и следует, выбирая объект для следующего преступления. Это облегчает его поиск и дает возможность после составления психологического портрета жертвы ловить преступника «на живца». Заранее планирует место преступления и способ убийства, тщательно продумывает детали, заметает следы и уничтожает улики.

Профессор Лагранж слушал ее с полуулыбкой на лице. Глаза его были закрыты, руки сложены на груди. Казалось, он испытывает удовольствие от того, как складно она говорит, как легко льется ее речь. Смущенная его вниманием, Лиля замолчала. Он тут же приоткрыл глаза под нависшими лохматыми седыми бровями.

– Ну-ну, продолжай. Пока все правильно.

– Организованный несоциальный серийный убийца лишает своих жертв жизни не сразу. Сначала он воплощает в жизнь свои садистские фантазии, пытает, мучает, истязает. Как правило, он придает телу определенную позу или оставляет какой-то знак, как послание, что убийством он хочет что-то сказать. Может возвращаться на место преступления, а также входить в контакт со своими преследователями и даже помогать полиции, сотрудничать с ней. – Ей на память невольно пришел Сергей Лавров, горячо обсуждающий ход расследования в кабинете Ивана Бунина. Она помотала головой, отгоняя подозрение. – Нередко испытывает уважение к компетентному следователю, признавая его ум и логику, при этом может вступать с ним в своеобразную игру. По мере совершения преступлений совершенствуется. Становится все более осторожным, и, если видит, что его могут поймать, прекращает убивать, потому что полностью контролирует себя. Все, Франц Яковлевич, больше ничего не помню.

– Отлично, девочка. Свою «пятерку» ты уже на сегодня заслужила. Теперь расскажи мне основные признаки дезорганизованного асоциального серийного убийцы. Ты только не подумай, что я тебя экзаменую, мне нужно, чтобы ты сама вспомнила все это и, вспомнив, проговорила вслух. Думаю, что после этого ты сама ответишь на все свои вопросы.

Лиля кивнула, показывая, что понимает. Это было особенностью профессора Лагранжа. Он никогда не давал своим студентам готовых ответов, заставляя их самостоятельно искать истину.

– Обладает низким интеллектом, часто умственно отсталый, – продолжила она. – Психически нездоров, часто неадекватен. Имеет видимые странности в поведении, поэтому общество не принимает его, он становится изгоем. Может состоять на учете в психиатрической клинике, не в состоянии налаживать контакты с людьми, избегает лиц противоположного пола. У такого убийцы тяжелое детство, чаще всего связанное с жестокостью и насилием по отношению к нему. Неопрятен. Преступление совершает спонтанно, не обдумывая его заранее. Старается оставить память о своих жертвах, забирает что-то из их вещей.

– Прекрасно. – Старый профессор был так доволен, что даже начал потирать руки. – Все-таки не зря я все эти годы считал тебя своей лучшей студенткой. Теперь проанализируй все, что ты мне только что сказала, и сформулируй, что именно не так. Что, как сказала твоя знакомая, выбивается из схемы?

Лиля задумалась, пытаясь понять, что именно хочет от нее Лагранж. В голове начал складывать психологический портрет «цветочного маньяка». Несомненно, это был человек образованный и внешне успешный. Иначе он обязательно привлек бы внимание хоть в салоне красоты, хоть на конкурсе толстушек. Он никак не мог быть умственно отсталым, опустившимся бомжом, которого, несомненно, запомнил бы хоть один из свидетелей. Он планировал свои убийства, заранее заказывая конкретные цветы под каждую жертву. Те цветы, которые, как он считал, подходили именно к ней, а значит, он изучал образ жизни убитых им женщин и их особенности. Он не оставлял никаких улик, кроме цветов. И исчезал с места преступления, забрав на память о жертве сережку из левого уха.

– Стоп, – вдруг вскрикнула Лиля. – Этого же не может быть. Франц Яковлевич, это невозможно. Наш убийца, судя по всему, несомненно относится к первому типу. Он хорошо организован и чертовски умен. Но сувенир на память о жертве забирают маньяки второго типа, первые не будут так глупо рисковать.

Лагранж просиял.

– Умница, ты просто умница, девочка моя. – В порыве чувств он поцеловал Лилю в лоб и погладил по голове. – Теперь для закрепления пройденного давай еще вспомним мотивы, которые толкают маньяков на убийства.

Под звук его голоса, глубокого, бархатного, с обертонами, Лиля вспоминала далекие студенческие годы, когда профессор прохаживался вдоль окон в аудитории, смотрел на студентов, так же сдвинув очки на кончик носа, и рассказывал, рассказывал, рассказывал. На его лекциях Лиле было так интересно, что она иногда даже забывала дышать. И сейчас этот давний интерес, граничащий с восторгом, вернулся, и Лиля невольно почувствовала себя на десять лет моложе.

Из недр памяти всплывала и информация, изрядно подзабытая за ненадобностью. Гедонисты совершают преступления для получения удовольствия. Жертва для них лишь объект, доставляющий им наслаждение, либо сексуальное, либо от причинения страданий другому человеку, либо от получения материальной выгоды. Наслаждение – вот что объединяет всех этих преступников, в погоне за ним они стремятся убивать снова и снова.

Для властолюбцев главным мотивом преступления становится подчинение жертвы своей воле, доминирование над ней. Именно такие серийные убийцы в детстве становились жертвами насилия, и ими движет не похоть, а жажда власти. Визионеры убивают по наущению бога или дьявола, они слышат голоса и страдают галлюцинациями. Миссионеры убивают ради какой-то цели, чаще всего пытаясь изменить мир к лучшему. Что движет «цветочным маньяком»? Как Лиля ни пыталась, она не могла ответить на этот вопрос, в чем честно и призналась Лагранжу.

– Вот видишь, девочка, мы и пришли к выводу, который ты хотела от меня получить. Если бы убийца, которого ты ловишь, был бы серийником, то он совершал бы убийства с четкой периодичностью, делая перерывы между ними. Он бы точно придерживался той схемы, которую выбрал, потому что, как ты правильно заметила, он относился бы к организованному типу. Но тогда он бы не забирал сережки из ушей, это совсем из другой оперы. В его преступлениях нет четкого мотива. Он не насильник и не мучитель. Он убивает своих жертв быстро. Материальная выгода в его действиях тоже не прослеживается. И ты знаешь, что это означает?

– Что? – спросила Лиля, опять забывшая дышать.

– А то, что это не маньяк, девочка моя. Это хитрый и жестокий убийца, который в лучших традициях детектива прячет лист в лесу, а труп на кладбище. На самом деле ему нужно убить кого-то одного, но, чтобы не привлекать внимания к этому убийству, он совершает остальные. Найди настоящую жертву и определи, кто и за что хотел ее убить. Все остальные преступления – это театральные декорации.

– Ничего себе. – У Лили вдруг задрожал голос. – Хороши декорации. Он уже убил пять человек. Сколько еще жертв ему нужно, чтобы спрятать лист в лесу?

– Возможно, среди этих пяти жертв нет той, что тебе нужна, и это «настоящее» убийство еще впереди. Возможно также, что помимо устранения нужной ему жертвы он преследует и еще какую-то цель и успокоится только тогда, когда она будет достигнута. Так что не тратьте время на поиск психа, преследующего за грехи. Ищите вокруг жертв. Вы должны понять, кому и чем они могли насолить настолько, чтобы их захотелось убить.

Ай да Димка Воронов. Получается, что с самого начала он был прав. Лиля невольно вспомнила Сергея Лаврова и обиду, нанесенную ему Верой. Убивают ли за измену? Несомненно. Стоит ли ради наказания за предательство лишить жизни еще четверых человек? С ее точки зрения, вряд ли.

– И вы хотите сказать, что он нормален? – спросила она. – Лишить жизни ни в чем не повинных людей, только чтобы скрыть свое преступление.

Доктор пожал плечами.

– Что есть норма, девочка моя? Если ты спросишь, вменяем ли этот человек, то отвечу тебе, что да, скорее всего, абсолютно вменяем и понимает, что делает. А нормален ли он, нормальна ли ты или я? Грань между нормой и патологией так тонка, так незаметна, что можно переходить ее туда и обратно по несколько раз за день. Ты уж поверь старому психиатру.