Книга: «Смерть» на языке цветов
Назад: Глава одиннадцатая. Букет надежды
Дальше: Эпилог. Белая роза – эмблема любви…

Глава двенадцатая. Портулак – цветок грусти

Иногда влюбляешься благодаря мелочам, порою глупым, и даже тем, которые иногда раздражают.
Ингрид Бергман
Почему-то сегодня Лаврову в его будке было особенно маетно. День казался текучим и жирным, как подсолнечное масло. «Аннушка уже пролила масло», – подумалось ему, и сразу испортилось настроение. Отчего? Почему? Солнце, заглядывавшее в окна, отдавало жирным блеском, от которого резало глаза, поэтому, когда начался дождь, Лавров даже немного обрадовался. Стало легче дышать, хотя непонятная тревога по – прежнему давила на грудь.
«Грудная жаба у тебя, Лавров». Тяжело вздохнув, чтобы вогнать побольше воздуха в легкие, он встал из-за стола и тяжелыми шагами начал мерить маленькую будку, в которой чувствовал себя, как в клетке.
– Уволюсь, – решил он. – Завтра же спрошу Ваньку, возьмет он меня обратно в отдел или нет. Просиживать штаны больше сил нет, ей-богу. Как я тут вообще выдержал полтора года, теперь и сам не понимаю.
Словно в ответ на его мысли зазвонил мобильник. Дисплей показал короткое «Бунин».
– Привет, Иван. Только про тебя подумал.
– Привет, Серега. – Голос майора звучал деловито и сосредоточенно. – У меня новости. Александра Ковалева пришла в себя настолько, что врачи разрешили снять с нее показания. В общем, мы теперь знаем, кто такая Лёка.
– И кто же?
Выслушав ответ, Лавров некоторое время молча разглядывал поцарапанное стекло, накрывавшее колченогий стол, перед которым он уселся, чтобы поговорить по телефону. Такого он не ожидал. Пожалуй, это был последний человек, которого он заподозрил бы в убийстве. Да и не только он. Помнится, Леха Зубов тоже говорил, что можно смело вычеркивать его из круга подозреваемых. Поди ж ты…
– Да-а-а, давно уже пора принять, что то, чего не может быть, случается во сто крат чаще, – скрипуче рассмеялся Лавров. – Лиля знает?
– До нее дозвониться невозможно, – с досадой сказал Бунин. – В управлении сказали, что она по семейным делам уехала, но ни мама, ни Гришка не знают, где она может быть.
Сердце Лаврова ухнуло куда-то в желудок.
– Может, в интернат поехала? – предположил он. – К Матвею. – И чувствуя непонимание Ивана, объяснил: – Она мальчишку собралась усыновлять. Ты позвони туда на всякий случай.
– Слушай, дело-то серьезнее, чем кажется на первый взгляд, – сообщил ему Бунин, перезвонив минуты через три. – В интернате их нет. Более того, Матвей ваш оттуда утром сбежал. Они сообщили об этом Ветлицкой, она сказала, что знает, куда он мог отправиться, и сейчас за ним съездит.
– Во сколько это было?
– В том-то и дело, что около девяти утра.
– А сейчас уже больше полудня. Куда они могли отправиться, да так, чтобы телефон не брать? Вань, что-то мне это все не нравится.
– И я об этом. Ты вот что, Лавров, ко мне приехать можешь?
– Смогу. Сейчас со сменщиком договорюсь, чтобы он один подежурил, и приеду.
Он нажал на красную кнопку на телефонном аппаратике и несколько раз глубоко вздохнул, прогоняя разрастающийся в груди страх. Да что там страх, ужас. Он знал, что Лиля попала в беду. Чувствовал с самого утра, еще не отдавая себе в этом отчета. И это знание парализовывало его, не давая действовать.
На всякий случай он набрал ее номер. Телефон абонента был выключен. Господи, когда он доберется до этого абонента, он схватит ее за плечи и вытрясет из нее душу за то, что она его так пугает. Если он доберется до абонента. Если к тому моменту, когда он доберется до абонента, тот будет еще жив.
Лавров зарычал как раненый зверь. Его напарник ушел обходить периметр и, видимо, где-то пережидал начавшийся дождь. Охранников в поселке привечали и подкармливали, чтобы бдительнее следили за оставленными без присмотра домами, когда хозяева, к примеру, уезжали в отпуск. Поэтому напарник Мишаня сейчас мог сидеть и пить чай с плюшками в любом из трех десятков домов поселка.
Вообще-то у них было не принято уходить больше чем на полчаса. Мишани не было минут пятнадцать, значит, ждать еще столько же. Лавров заметался по будке, проклиная эти пятнадцать минут, задерживающие его, отделяющие его от Лили. Может быть, навсегда.
Десять минут, пять. Невидящими глазами Лавров смотрел в окно. Дождь уже кончился. От влажной земли поднимался чуть видный пар, и сквозь него к шлагбауму от дороги со всех ног бежал маленький мальчик. Приглядевшись, Лавров понял, что это Матвей. Уронив стул, он вскочил и выбежал на крыльцо.
– Матвейка, – со всех ног бросился он навстречу мальчишке. – Ты откуда тут? Где Лиля?
– Беда, дядя Сережа. – Мальчик так запыхался, что фактически не мог говорить. – Там убийца запер Лилю в сарае.
– Где? Толком говори. Отдышись, ну.
– Мы ехали на машине, и она заглохла. Это я виноват, я сбежал к тетке, а Лиля меня нашла, и мы поехали. А потом остановились. И он нас подвез.
– Он? Кто он? Я ничего не понимаю. – Лавров тряс мальчишку, как грушу, у того даже голова моталась на тонкой шейке.
– Оператор.
– Боже мой, какой оператор?
– Дядя Сережа, я потом объясню, это неважно. Нужно ехать к Лиле. Убийца может вернуться, и тогда она умрет. Дом большой справа от дороги, знаете, напротив предыдущего поселка.
– В нежилой деревне? Да, знаю.
– Это его дом, оператора. Лиля там, в сарае. Быстрее, дядя Сережа. Убийца – это…
– Я знаю, кто убийца. – Лавров махнул рукой, перестал трясти мальчишку и бросился в сторону припаркованной рядом с будкой машины. Хорошо, что сегодня утром, отвезя Степку в школу, он не стал загонять ее в мамин двор. Навстречу спешил Мишаня, явно не понимающий, что происходит. Лавров остановился, подумал и бросился обратно к будке.
– Вот что, Матвей, я возьму своего напарника с собой. Вдвоем сподручнее. Вдруг эта сволочь действительно вернется. А ты побудь здесь, если надо, будешь шлагбаум поднимать-опускать. Вот кнопка. Я тебя запру на всякий случай. Ты не бойся, тебя тут никто не достанет. И никуда не выходи. Понял? А мы скоро вернемся. Мишаня, за мной пошли, подсобишь.
Недоумевающий Мишаня с изумлением посмотрел, как Лавров запирает дверь будки охраны, и послушно уселся на переднее сиденье автомобиля.
До мрачного дома, стоявшего на отшибе в разрушенной деревне, Лавров доехал минуты за три, не больше. Когда машина, визжа покрышками, входила в повороты, Мишаня только бледнел все больше и вжимался в кресло.
– Ты б хоть сказал, куда мы едем, – выдавил он из себя, когда они подлетели к запертым высоким воротам, за которым глухо лаяли собаки.
– Там женщина, которую я люблю. Ее хотят убить. Заходим, находим, увозим. Если надо, задерживаем убийцу. Все. Вопросы есть?
– Я собак боюсь, – жалобно сказал Мишаня. – И вообще, Серега, может, это, в милицию позвоним.
– Полиция у нас, Мишаня, нынче, – любезно сообщил Лавров. – И позвонить мы туда обязательно позвоним. Мы же с тобой не Джеймсы Бонды. Вот только Лилю найдем, и сразу же позвоним, я тебе обещаю.
Ворота оказались запертыми.
– Давай через верх, – скомандовал Лавров и, подтянувшись на руках, повис на воротах.
– Ага. – Мишаня снизу опасливо глядел на острые пики. – Я ж там штаны порву. Это в лучшем случае.
– Я тебе новые куплю, Мишка. Ну или жди, пока я тебе ворота изнутри открою.
Одним махом он взлетел на забор, в кровь обдирая руки. Затрещала застрявшая на острие ткань, но он не обратил на это ни малейшего внимания. Спрыгнул, бросился к калитке и оттащил тяжелый засов, краем глаза заметив позади себя какое-то движение.
Повернувшись навстречу неведомой опасности, Лавров увидел, что прямо на него летит огромный ротвейлер. Он не лаял, и Лавров счел это плохим признаком. Пес был настроен не пугать, а убивать, и Лавров инстинктивно упал на землю, свернувшись клубком и защищая живот, лицо и горло. Во двор протиснулся бледный Мишаня, и тут же упал от атаки второй собаки.
Нечеловеческий визг разорвал тишину двора. Лавров выглянул из-под руки, закрывающей лицо, и увидел, что ротвейлер вцепился Мишане в ногу. Штанина начала моментально набухать от крови. У самого Лаврова, кажется, была разодрана левая рука. Боль вернула ему способность соображать. Он выхватил из-за пазухи пистолет, разрешение на ношение которого выдавали всем охранникам их фирмы при устройстве на работу, и выстрелил. Первой мишенью стала псина, терзающая Мишаню. Она заскулила, отпустила ногу и обмякла. Вторая пуля освободила самого Лаврова. Он поднялся на ноги и, шатаясь, пошел в сторону видневшегося невдалеке сарая, на ходу доставая телефон.
– Вань, я нашел Лилю, – коротко сказал он, когда ему ответили. – Ты запиши координаты и дуй сюда с оперативной бригадой. И да, «Скорую» вызови, тут моего напарника собака погрызла. – За его спиной тоненько матерился и выл от боли Мишаня.
«Зачем я его взял, – отстраненно подумал Лавров. – Он же пострадал из-за меня. Хотя если бы я был один, то у меня не было бы шансов спастись сразу от двух собак. И тогда у Лили шансов бы тоже не было».
На этой мысли он подошел к сараю, отодвинул засов, шагнул внутрь и увидел на полу связанную Лилю с заклеенным скотчем ртом. Из ее широко распахнутых глаз потоком лились слезы.
– Лиля. – Лавров бросился к ней. От бешенства у него даже в глазах потемнело. Усадив Ветлицкую так, чтобы она спиной опиралась на его прокушенную левую руку, и с трудом удержавшись, чтобы не взвыть от боли, правой он начал аккуратно отрывать скотч с ее нежных губ. На клейкой ленте оставались частички кожи, Лиле, наверное, тоже было больно, но она молчала, впившись в Лаврова глазами. – Сейчас-сейчас, потерпи немножко, сейчас все будет хорошо, – бормотал он.
– Сережа, – его имя она произнесла сразу, как только смогла говорить, еле шевеля еще непослушными, чуть распухшими губами. – Ты меня нашел. Господи, какое счастье, что ты меня нашел. Матвей… Нам нужно спасти Матвея.
– С ним все в порядке, – успокоил ее Лавров и прикоснулся губами к виску, на котором тоненько билась голубоватая жилка. – Это он меня послал сюда. Он молодчина. И выбраться смог, и меня найти догадался. Теперь все хорошо будет, Лиля.
Она напряженно вглядывалась в темноту сарая в дальнем углу.
– Там Илья Широков, – сказала она, так и не сумев ничего разглядеть. – Оператор с канала «Город». Это его дом, и думаю, что ему нужна помощь. Ты в жизни не поверишь, кто убийца. Это…
– Я знаю, – коротко сказал Лавров. – Ты не волнуйся, возмездие будет неотвратимым и жестоким. За все.
– Откуда знаешь? – недоверчиво спросила Лиля. – Я вот так себя корю, что не смогла вычислить убийцу. На поверхности же все лежало. Я не смогла, а ты справился, да?
– Все проще. – Лавров бережно поднял ее на ноги и повел к выходу на улицу. – Александра Ковалева пришла в себя и все рассказала. Ты посиди на свежем воздухе, пока я с твоим Широковым разберусь. Он точно ни при чем, а то я и стараться не буду?
– Точно. – Лиля вздохнула по-старушечьи, жалостливо. Так вздыхают, приговаривая: «эхе-хе, грехи мои тяжкие». Правда, она приговаривать на стала, обошлась вздохом. – Для него это было такой же неожиданностью, как и для меня.
– Ладно, разберемся. – Лавров выглянул наружу, чтобы убедиться, что Мишаня в порядке, собаки не воскресли в одночасье, и Лиле ничего не угрожает. – На, держи пистолет, вдруг вернется. Если что, стреляй сразу на поражение.
– А как же предупредительный в воздух, капитан? – жеманно спросила Лиля и засмеялась. Ей почему-то стало очень весело, хотя обстоятельства к веселью располагали мало.
– Так я ж не капитан, я так, дружинник. – Ответная усмешка Лаврова вышла, наоборот, невеселой. Голос ржаво проскрипел в сыром воздухе и растаял, не подхваченный эхом. – Я эту сволочь ни о чем предупреждать не буду. Я ее на куски разорву.
Он снова скрылся в сарае, уверенный, что услышит звук открываемой калитки и успеет среагировать на возможное возвращение убийцы. В том, что Лиля до последнего не станет стрелять в живую мишень, он не сомневался.
Лежащий ничком связанный Широков, чей рот был заклеен такой же полосой скотча, как и у Лили, по-прежнему был недвижим. Лавров перевернул его на спину, развязал руки и ноги и рванул липкую ленту на лице. От боли оператор дернулся и очнулся.
– Где я? – Он озирался вокруг, словно не узнавая родного сарая. – Где Лилия Юрьевна и мальчик? Они живы?
– Все живы, парень. – Лавров успокаивающе похлопал Широкова по плечу. – Чем тебя вырубили?
– Рукоятью пистолета. Я не знал про пистолет, честное слово. Я не понимаю, откуда он мог взяться. У нас никогда не было пистолета. И Лилию Юрьевну я не специально в дом привез. Вы мне не верите?
– Да верю я тебе, верю. В этой жизни далеко не все неожиданности приятные. Даже детская. А уж про такую штуку, как убийство, и вообще говорить не приходится. У тебя голова-то как? Идти сможешь? Я «Скорую», вызвал, так что скоро подъедет.
Издалека действительно уже доносился вой сирены. Лавров поежился, он с детства ненавидел этот звук, который появлялся как предвестник чьей-то беды. Он помнил, как еще ребенком при появлении «Скорой помощи» всегда скрещивал пальцы на руке, чтобы отвести несчастье. Ему казалось, что таким нехитрым способом можно заставить колокол звонить не по себе. Однако не получилось.
Так же завывала сирена, когда «Скорая» увозила отца. Обширный инфаркт не оставил шансов на спасение ни отцу, ни оставшейся вдовой маме, ни ему, Лаврову, который с уходом отца, казалось, потерял часть внутреннего стержня. Несправедливым был этот ранний уход, нечестным, неправильным. И скрещенные пальцы нисколько не помогли отвести беду. Зря Лавров старался.
Сейчас звук сирены нес не горе, а спасение. Услышав его, приободрились и Широков, и несчастный Мишаня, который уже не катался по земле, а сидел, опершись на корявый ствол яблони, с ужасом поглядывая на трупы застреленных собак. Лавров открыл ворота, и «Скорая» влетела во двор.
– Что тут у вас? – недовольно спросила вылезшая из машины докторица, обошедшая мертвых псов по небольшой дуге. Пожилая, полная, с отросшей химией на голове и привычно недовольным взглядом.
– У нас тут двое покусанных и двое предположительно с сотрясением мозга, – любезно доложился Лавров. – Предлагаю установить очередность осмотра. Сначала дама, потом хозяин этого гостеприимного дома, – он коротко кивнул в сторону притихшего Широкова, который мрачно смотрел на своих собак, которые были больше не в силах его защитить. – Затем вон тот мужчина под деревом, и на закуску я. Хотя у меня, скорее всего, парочкой швов обойдется.
– Ты ранен? – в ужасе спросила Лиля.
– Встретился с одной из этих милых собачек. – И увидев ее побелевшее лицо, Лавров поспешно добавил: – Да не бери ты в голову, царапина. Мишке больше досталось.
– Ничего себе, все людям, – просипел из-под яблони Мишаня и криво улыбнулся.
– Мы в полицию сообщим, – сказала врач. Она заметила пистолет в руках Лили и теперь косилась уже на него. – Мы обязаны.
– В полицию мы уже сообщили, – сказала Лиля. – Я – помощник руководителя следственного управления. Меня зовут Лилия Ветлицкая. Сережа, у меня в сумке удостоверение, вот только я не знаю, где сумка.
– В прихожей, – подал голос Широков. – Лилия Юрьевна, вы оставили ее в прихожей.
– Я принесу. – Лавров зашагал к дому. – Предлагаю всем пройти внутрь, потому что осматривать пациентов на сырой земле хорошо только в войну, а у нас, слава тебе господи, мирное время.
– Надо Матвея забрать, – сказала Лиля. – Он там один, тревожно мне.
– Я его в будке своей запер, там безопасно, да и дома жилые рядом, – успокоил ее Лавров. – Сейчас ребята приедут, я им вас передам и съезжу. С мальчишки тоже показания же снять надо. И не тревожься. Убийцу в розыск объявили сразу после того, как с Ковалевой поговорили, то есть, – он посмотрел на часы, когда-то давным-давно подаренные отцом, – уже часа полтора как. Возможно, ребята на задержании, потому и сюда не торопятся.
После осмотра Лили Лавров совсем успокоился. Нанесенный ей удар даже не вызвал сотрясения мозга. Лилия Ветлицкая определенно в рубашке родилась. Состояние Широкова было немного серьезнее. Врач, осмотрев его, хмуро предложила госпитализацию и обследование на томографе. Оператор шатался, держался руками за голову и иногда чуть слышно стонал.
У Мишани обнаружились лишь глубокие царапины от собачьих когтей и зубов, а у самого Лаврова всего одна неглубокая рана, на которую действительно требовалось наложить два шва.
– Вы меня забинтуйте пока, – попросил он докторшу. – А когда все закончится, я обязательно в травмпункт заеду. Договорились?
Отсутствие опергруппы во главе с Иваном Буниным начинало его удивлять. Иван достал телефон, чтобы набрать номер майора, но не успел. Телефон в его руке зазвонил сам.
– Да, мама, – сказал Лавров в трубку, мельком взглянув на экран. – Что значит вам нужна помощь? И вам, это кому? Что? Сейчас буду.
Отключив телефон, он шагнул в сторону Лили и вынул из ее пальцев пистолет, который она все еще держала в руках.
– Матвей в нашем доме, вместе с моей мамой, – сказал он каким-то неестественным, словно замороженным голосом. – А убийца во дворе. Найди свою сумку и телефон и беспрестанно звони Бунину. Я поехал. – И, не дожидаясь ее ответа, выскочил во двор, затем за ворота, прыгнул в машину и умчался, вновь взвизгнув тормозами.
* * *
Сидеть в будке было скучно. Дождь прошел, и солнце заливало маленькое закрытое помещение через давно не мытые стекла, нагревая обшитые пластиком стены. Приезжали и уезжали машины, но, во-первых, их было немного, а во-вторых, жильцы предпочитали открывать шлагбаум самостоятельно.
Матвей покрутил головой в поисках хоть какой-нибудь книжки. Но их в будке не было. Усевшись на кончик стула, мальчик начал раскачиваться взад-вперед, вспоминая события, свидетелем которых он стал совсем недавно. Внезапно ему стало страшно, так страшно, как не было с тех пор, как он узнал, что мама умерла.
Он видел убийцу и теперь всей кожей чувствовал, что его будут искать, чтобы избавиться от нечаянного свидетеля. Тети Лили и большого дядьки-оператора, скорее всего, уже не было в живых. Дядя Сережа опоздает, а пока он ездит, убийца придет сюда, чтобы избавиться от него, Матвея.
Чтобы унять зарождающийся где-то в желудке животный страх, Матвей попробовал рассуждать логически. Если бы он целенаправленно не искал Лаврова, который жил в дальнем от страшного дома поселке, то ни за что бы не побежал по дороге. Скорее всего, он направился в виднеющийся с трассы населенный пункт, в котором жила тетка. А это значит, что убийца тоже придет к такому же выводу. На этом месте мальчишка немного приободрился.
На въезде в теткин поселок тоже есть будка охраны, а значит, там скажут, что мальчик в поселок не приходил. И это тоже понятно. На этом месте Матвей немного расстроился. Что предпримет преступник – поедет на трассу, решив, что сбежавший пацан побежит на автобус в город, или выберет поселок Лаврова? От ответа на этот вопрос зависела жизнь.
Матвей не знал, что такое интуиция, но просто физически ощущал приближение опасности. Казалось, внутри его головы поселился какой-то новый, доселе неизвестный ему человек, заставляющий его читать мысли убийцы. Он будто бы находился с убийцей на одной волне и пугался того, что и его мысли так же открыты чужому страшному человеку, который устроил на него охоту.
Матвей соскочил со стула, подошел к двери и попытался ее открыть, хоть и помнил, что уходящий Лавров запер ее. Как и следовало ожидать, она не поддалась. Матвей выдвинул ящики у стола и стоящей в углу тумбочки, на которой красовался замызганный чайник. Запасного ключа там не было. В глубокой задумчивости мальчик поднял глаза на форточку в окне и принял решение. Уже во второй раз за сегодняшний день ему приходилось вылезать из западни именно через форточку. Вытянувшись в струнку, он быстро и ловко полез наружу, не удержался на гладкой стене будки и шлепнулся на песок, утрамбованный вокруг, вскочил, отплевываясь, и снова завертел головой.
Направо уходила дорога к трассе. Бежать по ней было нельзя, если убийца придет, то именно оттуда, с той стороны. Оставалось искать спасения здесь, в поселке. Матвей повернул налево и побежал по главной поселковой улице, внимательно разглядывая дома. Большинство из них было огорожено глухими заборами. В разгар рабочего дня шансов попасть внутрь, когда хозяева на работе, практически не было.
Увидев отворачивающую от центральной улицы дорожку, Матвей повернул и теперь быстрым шагом шел по ней, продолжая оценивать здания и дворы вокруг. Из одного домика с деревянным забором, сквозь который можно было разглядеть, что происходит внутри, вышла женщина с ребенком на руках. Подошла к стоящей под навесом коляске, бережно уложила своего малыша, подоткнула одеяло и собралась обратно в дом.
Матвей хотел крикнуть, но не издал ни звука. Убийца, идущий по его следу, был жесток и коварен. Если его вычислят, то подвергать опасности жизнь малыша нельзя, никак нельзя, в этом мальчик был полностью уверен. Проследив, как закрылась дверь за скрывшейся в доме женщиной, он пошел дальше.
Через два сплошных забора вновь попался сквозной, кованый, витой, очень красивый. За ним во дворе обнаружилась огромная, уже цветущая, несмотря на раннюю весну, клумба, а посредине нее женщина, которую Матвей тут же узнал. Бабушка Степки, мама дяди Сережи. Он напрягся, пытаясь вспомнить, как обращались к этой женщине на конкурсе красоты, где они впервые увиделись. Точно. Валерия Сергеевна.
– Валерия Сергеевна, – окликнул он. Женщина повернулась на голос и приложила руку ко лбу, как козырек от солнца. – Здравствуйте, Валерия Сергеевна. Я Матвей, друг вашего Степы. Меня дядя Сережа хорошо знает.
– Здравствуй, Матвей. Я тебя помню. Что ты тут делаешь?
– Мне нужна помощь. – Мальчик чувствовал, что сейчас расплачется, так велико было охватившее его напряжение. – За мной гонится убийца. Тот самый, который убивал женщин и раскладывал цветы.
– Убийца Веры? – От лица Валерии Сергеевны, казалось, разом отхлынула вся кровь. – Гонится за тобой?
– Да, убийца Степиной мамы. Пожалуйста, спрячьте меня, только это, наверное, может быть опасно. – Матвей считал, что должен быть честным со Степиной бабушкой. Легкая улыбка тронула ее губы, и она внезапно стала казаться гораздо моложе.
Отбросив тяпку, которую она держала в руках, Лавра величественно выпрямилась и подошла к калитке, запуская Матвея внутрь.
– Заходи, – сказала она. – Что-нибудь придумаем. Ты почему к Сергею на вахте не зашел?
– Я зашел. – Матвей чувствовал, как его глаза против воли наполняются слезами. – Там Лилю убивают. Я сказал дяде Сереже, и он с напарником туда поехал. А я остался.
– Что-то совсем мой сын теряет хватку, – грустно сказала Лавра, подтолкнула Матвея ко входу в дом и тщательно заперла сначала калитку, а потом и входную дверь. – Мы ему, конечно, сейчас позвоним, вот только ему может оказаться совсем не до нас. Но ты не волнуйся, мальчик, мы и сами справимся.
На глазах у изумленного Матвея она подошла к картине, висящей на стене в прихожей, и потянула за ее край. Картина мягко отошла в сторону, открыв взгляду вмонтированный в стену сейф. Достав ключ и поковырявшись в замке, Валерия Сергеевна открыла дверцу и вытащила охотничье ружье.
– Мой муж, царствие ему небесное, был сугубо мирным человеком, – пояснила она. – Ботаник, в прямом смысле этого слова. Но у него было хобби, которое меня страшно раздражало, а его необычайно увлекало. Он был охотником до мозга костей, он даже умер в лесу, на охоте. Господи, какое счастье, что я не продала этот дурацкий карабин.
Она достала еще и патроны и лихо зарядила ружье. Матвей продолжал смотреть на нее во все глаза. У Степки оказалась не бабушка, а лихой рейнджер, честное слово.
– Так, – рейнджер посмотрела на него, – следить за диспозицией противника будем в окно кухни, оно выходит на двор. И калитку видно. Только ты, будь другом, в окне не маячь, договорились?
– Договорились, – прошептал Матвей, которому стало спокойнее от того, что Валерия Сергеевна с ходу ему поверила. Он знал, что развязка приближается. Своим внезапно открывшимся внутренним зрением он видел, как убийца идет по главной улице, сворачивает на проулок и приближается к их забору. Лавра стояла в простенке между окнами и через занавеску смотрела в окно, внимательно, не отрываясь. Матвей на коленках подполз в ней и тоже выглянул в окно. Убийцу, задумчиво оглядывающего их двор через витой рисунок забора, они увидели одновременно.
– Так это же женщина, – изумленно воскликнула Лавра.
– Да, – согласно кивнул мальчик.
Женщина, целящаяся сейчас из пистолета в замок на калитке, была та же самая, что и на фотографии, которую он увидел в доме Широкова. Нет, не зря она сразу показалась ему смутно знакомой. Где-то они виделись, в этом мальчик был уверен.
Там, в доме, он скользнул нетерпеливым взглядом по остальным фотографиям и нашел ее снова. В этот раз она смотрела прямо в объектив. Уже немолодое, но достаточно привлекательное лицо. Чуб волос, высоко поднятый надо лбом. Серьезные и какие-то недобрые глаза. Такие вызывают оторопь, даже если случайно скользнут по тебе взглядом.
Скользнут взглядом… Матвей будто почувствовал на себе этот случайный, но цепкий и внимательный взгляд. На мгновение он перенесся в темный коридор административного здания их интерната. Вот он бежит вприпрыжку по коридору в сторону компьютерного класса, где забыл книжку. Звук его шагов отдавался глухим эхом. Он повернул за угол, чтобы пробежать мимо директорского кабинета, и вдруг со спины увидел женщину, которая стояла у двери. На звук эха она на мгновение повернула голову и машинально посмотрела, кто это. Точно. Когда он сказал Лиле, что видел ее со спины, он ошибся. Пусть совсем недолго, но он видел и это лицо, и этот чуб волос, и этот немигающий взгляд, как у волчицы.
Тогда в коридоре он не остановился, а продолжил свой бег, добрался до цели, схватил книжку и пустился в обратный путь. Женщины у двери уже не было, и он тут же забыл про нее, мечтая добраться до спальни и углубиться в чтение.
Сегодня он ее узнал. На фотографиях в доме Ильи Широкова была изображена та самая женщина, которая приходила к Ирине Тимофеевне Колпиной незадолго до того, как ту нашли убитой. И именно с этой женщиной был связан съедающий Матвея изнутри совсем недетский страх. Раздался пистолетный выстрел, затем второй, и женщина, недобро улыбаясь, вошла во двор.
Лавра, оценив ситуацию, достала из кармана мобильник и, не глядя, набрала номер.
– Сережа, это я, – сказала она, когда ей ответили. – Нам нужна твоя помощь. Нам – это значит мне и Матвею. Мы прячемся в доме, у нас во дворе убийца Веры. Она пришла за Матвеем. Я достала папино ружье, но ты все-таки поторопись.
* * *
Все шло наперекосяк. Не так, как должно было быть. Лёка снова и снова возвращалась мыслями к своему плану, такому четкому, ясному и понятному, что запутаться в нем, казалось, было просто невозможно. И тем не менее где-то этот план дал сбой, который привел к провалу.
«Еще никогда Штирлиц не был так близок к провалу», – вспомнилось ей, и она нехорошо, по-волчьи, улыбнулась. Митю должны были арестовать за убийства. Это было абсолютно очевидно. Он избавился от молоденькой любовницы и, чтобы спрятать лист в лесу, придумал историю с маньяком. У Митьки с детства были проблемы с сердцем, а жизнь с такой взбалмошной истеричкой, как Сашка, вряд ли походила на курорт, поэтому он должен был умереть от инфаркта либо сразу при аресте, либо в тюремной камере.
У него случился инсульт, что не меняло дела, но Ковалев не умер. Он лежал в реанимации городской больницы, и это было плохо, неправильно. Сашку, которая повторно попыталась покончить с собой (что поделать, у девочки всегда была нестабильная психика), успели откачать, и кто-то из них двоих вполне мог догадаться о скромном вкладе Лёки в их судьбу.
Впрочем, их слова ничего не значили. Следов она не оставила, в этом Лёка была уверена. То, что она – родственница одной из жертв – это просто случайность, которая ничего не доказывает. А вот то, что она не ликвидировала мальчишку, который случайно увидел ее в коридоре интерната, это плохо, очень плохо.
Почему-то она была уверена, что щенок, по следу которого она сейчас шла, именно тот, из интерната. Откуда он взялся, почему вместе со следовательшей оказался в доме Илюхи, этого она не понимала. Лёка приехала к брату, чтобы отбыть обязательный номер и узнать свежие сплетни. Работающий на телевидении Илья рассказывал много интересного, именно из этих рассказов она почерпнула все необходимое для реализации плана.
Войдя в дом, она увидела Ветлицкую и остолбенела. Та не могла тут находиться, а главное, не должна была увидеть в этих стенах ее, Лёку. Впрочем, и в том, что они с Ильей брат и сестра, тоже не было бы ничего страшного.
Эх, как не вовремя у нее сорвало резьбу при виде Ветлицкой. Лёка запаниковала, хотя прекрасно знала, что еще ни одна паника не приводила к положительному результату. Она сорвалась, наговорила глупостей, выдав себя, а затем выхватила пистолет, купленный по случаю несколько лет назад и придававший каменной уверенности в себе, и ударила Ветлицкую по голове. Илья закричал, тонко, по-заячьи, он всегда был тряпкой и трусом, здоровый крепкий лоб, смелости которого только и хватало на то, чтобы выковыривать беззащитную черепаху из костяного панциря. Карьеры не сделал, семью не сохранил, живет бирюком в стоящем на отшибе доме, построенном на деньги сестры. Слабак, сопля.
– Мальчик, – задыхаясь, произнес Илья, с ужасом глядя на распростертое у его ног тело Лилии Ветлицкой. – Мальчика не трогай, он же ребенок.
– Какого мальчика? – с изумлением спросила Лёка, решив, что брат от увиденного подвинулся рассудком. – Эта стерва что, беременная?
– Она не одна, она с мальчиком лет десяти. Он детдомовский. Лёка, ты что делаешь? Зачем ты ее ударила?
Услышав про детдомовского мальчика, Лёка просто остолбенела. В мозгу у нее щелкнуло. Она тут же вспомнила темный коридор, худенькую фигурку, тенью проскользнувшую по нему, огромные глазищи, вскинутые на нее.
Она понимала, что теперь выскочить из этой истории без потерь не получится. Ее вычислили, хотя это казалось невозможным, а значит, времени у нее осталось совсем немного. Час, быть может, два, три. За это время нужно успеть покарать тех, кто вмешался в ее замысел.
Первым делом мальчика, который сбежал, пока ее тютя-брат отвлекал ее внимание пустыми разговорами. Нет мальчика, нет доказательств ее вины. А уже затем избавиться от Ветлицкой и Ильи, которые лежат связанными в сарае. Боже мой, этот тюфяк даже не сопротивлялся, молча дал ударить его в висок рукояткой пистолета. Что ж, он сам виноват в том, что будет с ним дальше. Сарай, естественно, придется сжечь. Дом на отшибе, соседей нет, пока заметят огонь и вызовут пожарных, все уже будет позади. Если получится, то никто ничего не докажет. Ну переживет она пару неприятных допросов, как ближайшая родственница владельца дома, так она не Митька, у нее сердце выдержит, и не такое выдерживало.
Память услужливо подбрасывала картины, которые она много лет пыталась забыть. Старый ресторан с пыльными портьерами и нечистой скатертью. Жирно плещущуюся водку в мутной рюмке. Лицо Митьки, его рот, выплевывающий мертвые страшные слова о том, что они с Сашкой решили пожениться. Острый запах уксуса, от которого замирает дыхание. Жестокий огонь внутри, а потом боль, боль, боль, ничего, кроме боли.
Лёка мотнула головой, отгоняя наваждение, и пошла дальше. Сначала она заехала в ближайший к Илюхиному дому поселок. Охраннику на вахте она сказала, что у нее сбежал из дома племянник и что он может быть здесь, потому что в поселке у него живет одноклассник. Выяснилось, что сюда одинокий незнакомый пацаненок без сопровождения взрослых не прибегал.
Он мог отправиться в сторону трассы, чтобы вернуться в город и позвать на помощь, но откуда-то Лёка знала, что он этого не делал, а повернул в другую сторону, вдоль реки добравшись до коттеджей, стоящих чуть дальше в горку. Она доехала дотуда. Будка охранников оказалась пустой, и Лёку толкнуло нехорошее предчувствие. Бросив машину у шлагбаума, она пролезла под ним и быстро пошла вдоль улицы, озираясь. Мальчишка был где-то тут. Она чуяла его, как собаки свежий след раненой лисицы.
Лёка уверенно шла вперед и свернула в бросившийся под ноги проулок. Ей казалось, что внутренний голос в ее голове подсказывает ей, куда идти. Между ней и проклятым мальчишкой как будто существовала какая-то невидимая миру связь. Она чувствовала, как он проходил мимо закрытых глухих заборов, как остановился перед забором деревянным, за которым у веселенького уютного крыльца стояла детская коляска. В этом доме были люди, но мальчишка, нуждающийся в помощи, не мог обратиться к ним, не подставив под удар ни в чем не повинного малыша. Не такой у этого щенка был характер. Значит, он пошел дальше.
Еще один глухой забор остался позади, а затем внутренний зов заставил Лёку остановиться у витого кованого забора, за которым цвела невиданной красоты клумба. На аккуратной песчаной дорожке валялась брошенная явно впопыхах тяпка. Лёка осмотрела дом и нехорошо усмехнулась. Это знак свыше, что финальный акт задуманной ею трагедии тоже пройдет среди цветов. Это хорошо. Это правильно. Это красиво. Особенно кстати придется выращенный чьей-то заботливой рукой портулак, цветок грусти.
В фасадном окне что-то мелькнуло, и Лёка снова усмехнулась. Прицелившись, она выстрелила в электронный замок, запирающий калитку. Та бесшумно распахнулась, приглашая войти. Лёка аккуратно притворила ее за своей спиной и шагнула к крыльцу.
* * *
Уже второй раз за сегодняшний день ужас за судьбу близкого человека гнал Лаврова вперед. С Лилей все обошлось, и он было выдохнул, потому что без нее не смог бы жить дальше. Теперь в опасности был Матвей, и Лавров знал, что если с мальчиком что-то случится, то Лиля ему этого никогда не простит. Он не должен был оставлять мальчишку одного. Он не подумал. И, случись что, он будет наказан по заслугам.
Лавров и сам привязался к мальчишке. Тот был смышленым и добрым, трогательно заглядывал в глаза взрослым, ластился, пытаясь избыть свое сиротство, искренне бросался на защиту тех, кого считал своими. Лавров вспомнил, как прыгала нижняя губа Матвея, когда он прибежал к нему с известием, что Лиля в беде. Маленький, напуганный, но уже настоящий мужчина, с которым не страшно идти в одной связке.
Лавров знал, что будет в случае, если он сейчас успеет. Он женится на Лилии Ветлицкой, и они усыновят мальчика. Будут жить счастливо и воспитывать троих сыновей – Гришу, Степку и Матвея, а если повезет, то и четырех. Лаврову вдруг очень захотелось, чтобы Лиля родила ему еще одного сына. Надсадно заболело сердце, о наличии которого Лавров теоретически знал, конечно, но никогда не проверял на практике.
Сейчас сердце тяжело стучало в левой стороне груди, отдавая в локоть. На секунду Лаврову стало страшно, что он умрет от инфаркта, как отец, прямо сейчас, здесь в машине, и уже тогда никто не поможет Матвею, да и маме тоже. Там же еще мама. Страх вспыхнул снова, заливая грудь, голову, глаза и даже рот. Вспыхнул и погас. Лавров решительно выбросил из головы глупости. Действовать, а не рефлексировать, как он это умел когда-то, вот что нужно было сейчас. И откуда-то пришла уверенность, что он сможет.
Гравий под колесами, казалось, в одну секунду превратился в серое пятно асфальта и тут же в песчаный съезд в поселок. Лавров и не заметил, как доехал. Страх сменился решительностью. Сейчас он видел все окружающее как через прицел пистолета. Четко, сфокусированно, так, как нужно, чтобы выстрел был точным.
Поднялся и опустился шлагбаум за спиной. Лавров промчался по главной улице, но поворачивать к дому не стал. Бросил машину у края придорожной канавы и дальше пошел пешком. Калитка во двор была притворена, но не заперта. Дверь в дом нараспашку. На долю секунды мелькнула мысль, что он опоздал, но Лавров тут же прогнал ее и снова сосредоточился на звуках окружающего мира. В них не было ничего тревожного. Обычное пенье птиц, шорох ветвей, где-то играла чуть слышная музыка, неподалеку заплакал проснувшийся ребенок. И тут разноголосая безмятежность была вспорота звуком выстрела. Стреляли в его, лавровском доме.
Он понимал, что во дворе сам станет прекрасной мишенью, поэтому прыгнул от калитки на середину песочной дорожки, перекатился через спину, как их когда-то давно учили на занятиях по рукопашному бою, вскочил на ноги, снова прыгнул, теперь уже оказавшись за защитой металлической двери, и опять прислушался.
Из дома доносился равномерный тихий писк, как будто скулил щенок. Тихо войдя в прихожую, Лавров услышал, что это не писк, а неразборчивое бормотание на одной высокой ноте. Кто-то говорил, причем очень жалобно, как будто упрашивал. И этот голос не был похож на мамин или Матвея. Держа пистолет наготове, Лавров дошагал до комнаты. Ему казалось, что он готов ко всему, но открывшаяся его глазам картина все равно ошеломила своей неестественностью.
На толстом персидском ковре, который мама лет пять назад привезла из Турции практически на себе и которым страшно гордилась, лежала, скорчившись, незнакомая, уже не очень молодая женщина. Одна ее нога была вывернута в столь неестественном положении, что сразу становилось понятно – женщине прострелили коленную чашечку. Пробитую пулей правую руку она прижимала к себе левой и тонко, на одной ноте просила:
– Пристрелите, пожалуйста. Добейте. Больно. Я не смогу. Я не хочу, чтобы снова больно. Я не вынесу тюрьмы. Господи, как больно.
Чуть в стороне валялся пистолет, до которого раненой женщине больше, похоже, не было никакого дела. Ковер под ней потихоньку пропитывался кровью, и Лаврова внезапно охватила ярость. Мамин ковер теперь придется просто выбросить, а она его так любила. Мама! Лавров поднял глаза со скрюченной фигуры на ковре и, мимоходом удивившись тому обстоятельству, что его зрение словно стало фрагментарным, фасеточным, как у стрекозы, сначала увидел вжавшегося в оконный простенок Матвея, а затем уже маму. Целая и невредимая Валерия Сергеевна стояла в углу комнаты и держала в руках ружье.
– Мама, так это ты стреляла? – глупо спросил Лавров, которого накрыла волна непередаваемого облегчения, смешанного с неверием и немножко восхищением. Каждый раз, когда ему казалось, что его мама ничем не может больше его удивить, она в два счета доказывала, что это не так.
– Конечно, я. – Валерия Сергеевна царственно повернула голову, показывая небывалое достоинство. – А что, я должна была ждать, пока нас убьют? Как только эта, – она кинула презрительный взгляд в сторону лежащей на ковре женщины, – появилась на пороге, так я сразу и выстрелила. Сначала в руку, чтобы выбить пистолет, а потом в ногу, чтобы она не могла к нам приблизиться. Для рукопашной я, как ты знаешь, уже стара.
– Мама… Да ты у меня снайпер, – искренне восхитился Лавров. – Не уверен, что впопыхах мог бы выстрелить так же точно.
– Я не снайпер, – ответила Валерия Сергеевна и наконец-то опустила ружье. – Пусть в целях самозащиты, но я не могу убить человека, даже если он с оружием пробрался в мой дом, чтобы нанести вред моим близким. Поэтому я попала туда, куда хотела попасть, вот и все. Ты же помнишь, что твой отец всегда восторгался, что, стреляя по уткам, я всегда попадаю. Она крупнее утки.
– Матвейка, ты-то как? – спросил Лавров, снова поворачиваясь к мальчику. Тот оторвался от стены, с которой, казалось, пытался слиться, и бросился Лаврову в объятия. Слезы градом стекали по худенькому, бледному личику.
– Я нормально, я только очень испугался. Дядя Сережа, вы спасли тетю Лилю?
– Я ее нашел, с ней все хорошо, малыш. – Лавров крепко-крепко прижал Матвея к себе, как будто тот мог убежать. – С нами со всеми теперь все будет хорошо.
С улицы послышался звук визжащих шин, топот ног по дорожке, затем по коридору, и в комнату ворвались Иван Бунин, Дмитрий Воронов и Лилия Ветлицкая.
– Фу-у-у, – мигом оценив обстановку, выдохнул Иван. – Баста, карапузики, кончилися танцы. Что, гражданка, как вас там, Лёка, кажется? Не думали ведь вы, что все так получится? Убеждены были, что обведете нас вокруг пальца? От гордыни это все, от вашей непомерной гордыни. От нее всегда в жизни одни неприятности.
– Ненавижу вас. Всех ненавижу. И не жалею ни о чем. – От лежащей на полу женщины полыхнуло такой ненавистью, что хотелось отшатнуться. Впрочем, она тут же снова свернулась клубочком, баюкая раненую руку, и затянула на прежней тонкой ноте: – Больно, больно, больно…
– Ясно с ней все, – вздохнул Иван. – Ну что, орлы и, – он покосился на молчаливую Лилю, – орлицы. Вызываем «Скорую», грузим подозреваемую и в тюремную больничку увозим. Молодец ты, Лавров, все-таки поймал убийцу своей бывшей жены.
– Это не я, это мама. И Матвей, – признался Лавров и широко, по-мальчишески улыбнулся счастливой и немного смущенной улыбкой. Впервые за два года на душе у него было легко.
Назад: Глава одиннадцатая. Букет надежды
Дальше: Эпилог. Белая роза – эмблема любви…