Глава 21
Побег
Папа, старый в своем мягком кресле, и мама за вязанием, погруженная в сны наяву. Мы все делали вид, будто это был детский вечер историй, как в прежние времена. Отсутствовал только Арти – сидел в одиночестве в своем фургоне. Близняшки держали на коленях Цыпу, который читал им вслух, а я сидела на полу, прислонившись горбом к теплой папиной ноге.
– А почему ты побелел? – один солдат сказал.
– Сейчас увидишь почему, – откликнулся капрал.
Цыпа резко умолк, спрыгнул с колен близняшек и обернулся к ним с широко распахнутыми глазами.
– Ты что, укололся булавкой? – не поняли близнецы.
Цыпа покачал головой и нахмурился.
– Просто мальчику надоело вешать Дэнни Дивера. Мрачная история! – проворчал папа. – Давай-ка лучше кремируем Сэма Макги. Цыпочка, начинай: «Странные вещи творятся в подлунном мире». Читай с выражением, в полный голос! Дыши диафрагмой!
Но Цыпа не стал читать стихотворение. И не вернулся на колени близняшек. Он сел на полу рядом со мной. Папа принялся сам декламировать балладу о Сэме Макги, а мы все ему помогали: изображали вой северного ветра, лай собак и призрачный голос, кричавший: «Дверь топки прикрой!»
Вскоре папа отправился спать, а мама пошла в душ. Близняшки набросились на Цыпу с упреками. Он замялся и покраснел. Он не хотел их обидеть.
– Тогда почему ты не стал с нами сидеть?
– Я не знал, что у вас в животе маленький. Я удивился. А потом не хотел надавить на него. Я подумал, ему будет больно.
Лица близняшек сделались серыми, как куски тухлого мяса.
– Какой еще маленький в животе?
– Он там спит. – Цыпа указал пальцем на живот близняшек.
Так они узнали о своей беременности наверняка.
– Я не собираюсь сидеть в этой паршивой приемной в толпе этих паршивых нормальных, которые будут пускать на нас слюни! – воскликнула Элли.
Ифи заметила, что у них нет выбора, иначе доктор Филлис их не примет.
– Оли, пойдем с нами. Составь нам компанию на осмотре. Мы ее боимся.
И вот мы сидим на раскладных стульях в шатре-лазарете, у залитой солнцем брезентовой стенки, и слушаем, как жужжат мухи под куполом, слушаем щебет Допущенных, приехавших на осмотр в инвалидных колясках (если им уже отрезали стопы) или приковылявших на своих двоих (если им отрезали только пальцы). Цыпа тоже пришел и сел рядом со мной. Он принес с собой книжку-раскраску с экзотическими птицами и коробку цветных карандашей, чтобы скоротать свой свободный час медленным и добросовестным заполнением глазков на хвосте павлина ярко-синим цветом.
– Доктор Филлис говорит, что мне это полезно, – объяснил он, – чтобы разрабатывать руку.
Никто из последователей Арти с нами не заговорил, но все украдкой поглядывали в нашу сторону. Я считала сухие желтые травинки, умиравшие под стульями.
Наконец медсестра пригласила нас в смотровой кабинет. Доктор Филлис явно была нам не рада.
– Если Цыпа говорит, что вы беременны и у вас не пришли месячные, зачем тратить попусту мое время? Вы беременны. К тому же я хирург, а не акушер. Вам следует обратиться к отцу. У него в данной области большой опыт.
Близняшки стояли с несчастным, униженным видом, прислонившись к смотровому столу. Доктор Филлис не предложила им сесть. Сама же она восседала за металлическим белым столом, как всегда, во всем белом, в перчатках и маске, и раздраженно барабанила пальцами по столешнице. Мне было страшно, близнецам тоже. Мы оказались в стане врага.
– Они хотят от него избавиться, – хрипло произнесла я.
Элли и Ифи нестройно кивнули. Докторша медленно поднялась из-за стола и пристально уставилась на близняшек сквозь толстые стекла очков.
– Наверное, эти талантливые певицы все же умеют говорить сами. У вас есть языки?
Я покосилась на близняшек, почти уверенная, что сейчас они обе послушно высунут языки, чтобы продемонстрировать их наличие.
– Значит, избавиться от него? – чуть ли не промурлыкала доктор Филлис.
Близняшки страдальчески кивнули, опять вразнобой.
– А папе это понравится? Папа поможет вам в этом? Нет. Папа захочет, чтобы вы родили ему маленькое чудовище. У бедного старины Ала так давно не было новой живой игрушки!
От ее приторно-ядовитого голоса у меня свело челюсть и заныли зубы. Я потянула Элли за рукав, мол, пойдем отсюда, но близняшки, не отрываясь, смотрели на доктора Филлис, которая снова уселась за стол и хлопнула по нему руками.
– Нет. Я могу его вычистить за пять минут, все в лучшем виде. Не думайте, будто я не могу. Но не буду. И сейчас объясню почему. У меня контракт с вашим Артуро, и юный Артуро не хочет, чтобы вы от него избавлялись. Он уже предвкушает, как станет дядей. Не мне лишать его этого удовольствия. И не вам ему перечить. Пейте молоко. Ешьте свежие фрукты и овощи. У вас крепкие мышцы брюшного пресса. Живот появится лишь через несколько месяцев. И еще один добрый совет. Не сердите Артуро.
Мы прошли к выходу мимо пациентов с пустыми глазами, ожидающих очереди на прием.
– Странно, – сказала Ифи по дороге к Яслям, – сегодня мы с ней разговаривали в первый раз.
– Вы не сказали ни слова, – заметила я.
– Мы никогда с ней не общались. Ни с ней, ни с толпой почитателей Арти. Они тебя не пугают? Они всегда рядом с нами, постоянно под боком. Их трущобный лагерь растянулся на много акров, но мы совершенно не знаем, что они делают и зачем. Наверное, надо бы выяснить… Элли? Тебя тошнит?
Элли стошнило на землю в проходе между рефрижератором и трейлером с кошками.
– Я шел домой на обед, – рассказывал Цыпа, – и близняшки выскочили мне навстречу из-за трейлера с кошками. Я не знал, что они были там, за углом. Они перепутались с кошками у меня в голове. Элли спросила, могу ли я вытащить малыша у них из живота. И Ифи тоже. Они хотели, чтобы я его вытащил. Сперва я подумал, что, может, сумею им помочь. Смогу сделать для них что-то еще, кроме как двигать мебель. А потом я попробовал проникнуть мыслью к ним внутрь, чтобы посмотреть, что там и как, и понять, можно ли тут что-то сделать. Я стараюсь не проникать мыслью в людей. Иногда это случается само собой, как в тот раз, когда я сидел у них на коленях и тот малыш потянулся ко мне изнутри! Я делаю что-то подобное для доктора Филлис, но стараюсь не делать ничего такого в другое время. Но малыш есть. Он живой. Я сказал им, что не смогу ничего сделать, что ты мне строго-настрого наказал ничего с ним не делать, с маленьким. Что нужно оставить его как есть. Ифи замкнулась в себе, а Элли меня напугала.
– Как? – спросил Арти. – Она на тебя накричала? Или подумала о чем-то плохом? Она же тебя не ударила, нет?
– Нет. Она выглянула наружу, из себя самой, как что-то, что никогда не умрет.
– Ты пообедал? Нет? Девчонки в конторе испекли пирог. Отрежь и мне тоже кусочек. Заодно и проверим, сможешь ли ты угадать, какой крем я хочу, банановый или шоколадный.
– Арти, я так не умею.
– Попробуй.
– Ты знаешь, что я не умею.
Из архива Норвала Сандерсона:
В цирке – хаос и смута. Парк развлечений закрыт впервые за много лет. Все представления отменили. Артуро в бешенстве – злой как черт – сидит, весь мокрый от пота, склонившись над рацией в своем фургоне – говорит очень спокойно, а сам весь трясется. Его шорты и зеленая бархатная рубашка почернели от пота, кожаное сиденье кресла – в испарине, пот ручьями течет с лысой головы Арти и заливает глаза. Малышка Оли стоит рядом с ним с огромной коробкой бумажных салфеток. Промокает ему лицо, вытирает глаза. Его девочка на побегушках. Голос Арти в микрофоне – четкий, спокойный и собранный.
Большой Биневски периодически заглядывает к нам сюда, весь всклокоченный, со спутанными усами. Мама Лил без сил лежит в спальне, за ней присматривает кто-то из рыжих. Младший, Цыпа, уехал с поисковой группой – Арти общается с ними по радио, на прямой связи со всеми пятнадцатью автомобилями с охранниками и другими работниками «Фабьюлона» – все они ищут близняшек, Электру и Ифигению, которые сбежали из дома.
Оли, верный сторожевой пес, утверждает, будто близняшек похитили. Оли не оставляет попыток выгнать меня из фургона Арти. Я упорно сижу, наблюдаю. Арти отрядил поисковую партию проверять больницы и докторов с частной практикой – адреса нашла Оли, пересмотревшая целую стопку местных телефонных книг, охватывающих три штата. Она злится, что у нее никак не получается выгнать меня, а Арти, кажется, все равно. Я решаю, что пусть выгоняет. Похоже, все это затянется на весь день.
Наконец Оли кивает на дверь, как бы давая понять, что хочет поговорить со мной наедине. Насколько я понимаю, она поменяла тактику – хочет, чтобы я сходил проведать Хрустальную Лил, проверить, жива ли старушка, а потом – Оли такая разумная девочка – заглянул в администрацию Допущенных и убедился, что артурианцы сохраняют спокойствие перед лицом неожиданного нарушения заведенного распорядка. Арти говорит в рацию:
– Цыпа, ты меня слышишь? Вы сейчас где? Понятно. Где-то в миле от вас должен быть фельдшерский пункт… Я давал тебе адрес…
Его голос звучит совершенно спокойно, как будто он обсуждает погоду.
Я стою на ступеньках, смотрю на Оли – дразню ее, намекая, что, может, я еще передумаю и никуда не пойду.
– Скажи мне, Оли, почему Арти так огорчен? Никогда его таким не видел!
Она пожимает плечами, пожимает горбом, ее лягушачий рот складывается в болезненную улыбку.
– Семья. Для нас, Биневски, нет ничего превыше семьи.
Я иду к трейлерам рыжих. Там нет никого, кроме грудастой Беллы, жующей жвачку. Она сидит на пороге у распахнутой двери в фургон и красит ногти на ногах.
Белла фыркает, когда я завожу разговор об исчезновении близняшек – объясняет, что они уехали с Ритой (одной из рыжих) и ее ухажером, Макфи. Уехали на пикапе этого самого Макфи. Близняшки беременны, говорит Белла, «возможно, от этого придурка Мешкоголового» – и теперь ищут врача, который их «выскоблит», пусть даже «Его Всемогущее Безрукое и Безногое Святейшество» строго-настрого запретил это делать.
P.S. Рыжие, читающие журналы в фургоне Биневски, говорят, что Хрустальная Лил наглоталась таблеток и спит.
P.S.S. Арутрианская администраторша, мисс З., спокойна, как слон. Ее подчиненные размышляют о своих культях и медитируют на П. У. Ч. (Покой, Уединение, Чистота) – предаются безделью на солнышке и даже не подозревают о том, что творится по ту сторону изгороди. Пока их кормят обедом и ужином, они вообще ничего не заметят.
P.S.S.S. Рэнди Джей – один из охранников в цирке Биневски, бывший морской пехотинец – вел фургон поисковой партии, когда близняшек нашли. Он говорит, это была клиника акушерства и гинекологии. Цыпа заметил пикап, припаркованный на стоянке, и рыжую Риту, курившую у машины. Поисковая дружина ворвалась в клинику…
Вот слова Рэнди:
«Они стояли на четвереньках на высоком столе, с голой, поднятой кверху задницей… печальное зрелище, на самом деле… медсестра уже готовила их к операции. Они увидели нас, завопили как резаные, спрыгнули со стола, попытались выбить окно и сбежать. Я испугался, что они поранятся. Шеф тогда шкуру с нас спустит. Но, слава богу, этот малыш, Цыпа, вышел вперед, только глянул на них – и они враз заснули и грохнулись на пол. Мы отнесли их в фургон, а медсестра и доктор бросились следом за нами, что-то там возмущались. Риты и Макфи уже не было. Умчались, как ветер. Похоже, больше мы их не увидим. Близнецы всю дорогу проспали. Что-то он с ними сделал, Цыпа. Может, загипнотизировал, я не знаю. Честно скажу, я сам чуть не усрался с испугу. В жизни такого не видел!»
Как я понимаю, близнецы потеряли сознание. Сейчас они заперты в своем фургоне, и у входа стоит охрана.
Арти изрядно досталось. Он сейчас не выходит из своего фургона. У него перевязана щека и ухо, шея тоже перебинтована, под ухом закреплена толстая марлевая повязка. На груди красуется тонкая царапина – видна лишь ее верхняя часть, тянущаяся под ворот рубашки. Он не желает говорить о том, кто его так отделал. Он пребывает в дурном настроении – вспышки ярости сменяются приступами печали. Во всяком случае, мне кажется, что печали. Конечно, он держит себя в руках. Рассуждает о философии. Об артуризме. О чем угодно, только не о своих внутренних переживаниях.
Оли, его верная прислужница, носится туда-сюда между фургоном Арти и фургоном близняшек.
Близняшки сидят под домашним арестом. Им запрещено общаться с кем бы то ни было.
Рыжие (пышногрудая Белла, Дженнифер и Викки) говорят, что близняшек привезли спящих, и как только они проснулись, Арти вошел к ним в фургон.
– Его Безрукое Святейшество, Могучий плавник, принялся их распекать. Весь такой важный, в праведном гневе. А они психанули и набросились на него.
– Только Элли. Она набросилась на него. Пыталась перекусить ему яремную вену. Ифи не смогла остановить ее. Когда Элли злится, тут уж умри все живое.
– Он находился там один. Рядом никого не было, только Оли, которая толкала его коляску. Оли позвала на помощь охрану и попыталась оттащить Элли от Арти. Теперь ходит с фингалом под глазом. Она всегда в темных очках, и фингала не видно, но он там есть.
– Говорят, цирк закрывается на неделю. В первый раз так надолго за двадцать лет. Лично я не возражаю. Хоть отдохну.
Сегодня я видел, как Цыпа давит муравьев. Это меня потрясло. Он такой добрый, чувствительный мальчик. Я не раз наблюдал, как он внимательно смотрит под ноги, чтобы случайно не наступить на жука. Если же он случайно убьет насекомое, то потом долго горюет. Я пошел посмотреть на мушиную ферму и услышал какой-то глухой топот с противоположной стороны фургона. Это был Цыпа. Прыгал на маленьком муравейнике, втаптывая его в землю. Лицо красное, дыхание учащенное, глаза горят. Увидев меня, он замер, опустил голову, увидел, что творится у него под ногами, и завыл в голос. Щупленький десятилетний ребенок рыдал так, словно сейчас его сердце разорвется.
Я подхватил его на руки и отнес к баку с водой. Намочил носовой платок, вытер Цыпе лицо. Дождался, когда он успокоится. Он очень старался взять себя в руки. Должен признаться, эти старания тронули даже мое огрубевшее сердце. Такой стойкий малыш. Когда Цыпа прекратил плакать, я принялся осторожно его расспрашивать, но добился немногого.
Если вкратце: он пытается «быть хорошим и помогать, но все получается совершенно не так, как надо», и он «ни на что не годится и вместо того, чтобы помочь, делает людям еще больнее». Нелегкая ноша для такой крохи.
Я попытался разговорить его, намекая на безумные истории, которые рассказывают о нем в цирке. Цыпа смутился. Замкнулся в себе. Наконец он сказал:
– Они не могут понять, почему мои сестры и брат особенные, а я – нет. Вот и выдумывают всякие небылицы, чтобы я тоже казался особенным в их глазах.
Может, на мне сказывается долгое пребывание среди странных людей. Наверное, я слишком часто оказывался вблизи мощных взрывов, и теперь связи у меня в мозгу рвутся, и я потихоньку впадаю в деменцию. Или во мне просто силен дух противоречия.
Да, объяснение Цыпы полностью совпадало с моими собственными догадками. Но когда он произнес это вслух, я ему не поверил. Ни единому слову. Какого черта? Чем он там занимается с этой жирной паучихой, доктором Филлис? Почему десятилетний мальчишка проводит анестезию на всех хирургических операциях? Многие перенесшие операцию утверждают, будто дело не в газе, который подают в маску – боль снимает сам Цыпа. Я часто слышал, как самые разные люди говорили, что рядом с Цыпой их боль исчезает. Когда мне самому делали операцию, я не чувствовал боли, но не заметил ничего необычного в Цыпе. Он просто сидел, ничего не делая. В следующий раз надо присмотреться к нему внимательнее.
Ловлю себя на том, что задумываюсь о целительных силах, врачевании мыслью и тому подобной дичи. Это просто ребенок. Скромный маленький работяга с комплексом неполноценности из-за того, что он не родился уродом, как его брат и сестры. Отсюда – гиперкомпенсация, что выражается в чрезмерной чувствительности, граничащей с мученичеством. Идеальный мальчик для битья. Готовый на все, чтобы всем угодить. Видит бог, с таким братцем, как Арти, сохранить уважение к себе сможет далеко не каждый.
Малыш говорит, ему кажется, что, когда он умрет, все создания, которым он причинил боль в этой жизни, будут ждать его в загробном мире, будут смотреть на него и испытывать всю ту же боль… Говорит, он сейчас шел по своим делам и нечаянно наступил на муравья. Кажется, я догадываюсь, что он подумал. «Ну, вот. Я опять все испортил». И тут он впадает в ярость и вымещает злость на муравейнике.
Охранник Айк Тибо сидит на желтом пластиковом шезлонге у двери в фургон близнецов. Миролюбиво кивает всем, кто входит и выходит из фургона Биневски или фургона Арти. Передвижное «крыльцо», или платформа, на которой стоит шезлонг Айка, имеет ступеньки с одной стороны и пандус для коляски Арти – с другой. На нем еще должен быть раздвижной купол-тент на случай непогоды, но Биневски так и не нашли время установить его.
Сегодня около 10 утра к фургону близняшек подходит Дженни, та самая «медовая блондинка», которая сокрушалась, что ей пришлось перекраситься в рыжий, со стопкой каталогов и журналов в руках.
– Айк, миленький, это для близнецов. Нужно им передать, – говорит она.
Охранник, читающий книгу советов, как быстро обогатиться в свободное время, поднимается в явном смущении.
– К ним нельзя, Дженни. Таково распоряжение.
– Это просто каталоги одежды, чтобы делать заказы по почте. Ничего там такого нет. Близняшки давно их выписывали, хотят себе кое-что заказать. – Дженни поводит голыми загорелыми плечами, ненавязчиво дразнит Айка, такая вся соблазнительная. Айк не то чтобы не готов соблазниться, но он сейчас при исполнении.
– К ним могут входить только мисс Оли и мистер Арти. Таково распоряжение.
– Ладно, Айк, занеси им журналы сам. Не важно, кто их передаст. Близняшки заказали их полтора месяца назад. И очень ждут эти каталоги. Я их оставлю тебе, а ты занесешь.
– Дженни, я не могу. Мне тоже нельзя туда заходить.
– Нельзя даже постучать в дверь и передать им каталоги через порог? – Брови Дженни, выщипанные в тонкие ниточки, ползут вверх, изображая вроде бы вежливое, но явно насмешливое изумление.
Айк обижается.
– Слушай, спроси у Арти. Если он разрешит…
Дженни тут же сдается.
– Ладно, Айк. Я оставлю их тут. Если придет мисс Оли, попроси ее занести сестрам журналы.
Два часа дня. В парке развлечений грохочет музыка.
Хрустальная Лил выходит из фургона Большого Би, прижимая к груди сверток ткани цвета морской волны. С недавних пор Лил перешла на «удобную, практичную обувь», более подходящую образу будущей бабушки, но не привыкла к низким каблукам и по-прежнему ходит на цыпочках. В тот день я впервые увидел ее в очках вне дома. Вид у нее радостный, энергичный. Тут явно не обошлось без возбуждающих препаратов. Лил подходит к двери близняшек и собирается постучать. Бедняга Айк вскакивает с шезлонга и говорит, заикаясь:
– Прошу прощения, мэм…
Дальше я не расслышал, но было понятно, что он не пускает ее к близнецам. Она не верит своим ушам. Айк смущается и краснеет. Одно дело – отказать рыжей, другое – не пропустить маму босса. Лил понимает, что ничего не добьется, и вся каменеет. Она вдруг кажется очень старой, за ее жесткой, прямой спиной – триста лет сурового бостонского материнства. Айк переминается с ноги на ногу и смотрит вниз, боясь встретиться взглядом с Лил. Она решительным шагом направляется к фургону Арти. Ткань у нее в руках развернулась летящим шлейфом, и стало видно, что это такое: платье с двумя воротами и четырьмя рукавами, широкое платье для беременных, подол наскоро подколот булавками, где-то швы только сметаны, а не прострочены на машинке. Дверь фургона Арти остается закрытой. Лил стучит, ей никто не отвечает. Прижимая платье к груди, Лил ни с чем возвращается в свой фургон. Сегодня ее волосы кажутся вовсе не белыми, а седыми.
