Книга: Любовь гика
Назад: Глава 19 Очевидец
Дальше: Глава 21 Побег

Глава 20
Незадавшийся сговор

Доктор Филлис трудилась все утро. В последнее время Арти выдавал разрешения на продвижение, как заведенный. Новообращенные распевали песни в больничных трейлерах, где присматривали за теми, кто продвинулся в этот день. Арти загорал на крыше семейного фургона. Я сидела рядом с ним и наблюдала, как цирк готовится принять посетителей. В шатрах поднялись тканевые навесы. Огни в парке развлечений загорелись все разом. Рыжие находились повсюду: запускали машины для изготовления попкорна, надували воздушные шары из баллона с гелием, проверяли аттракционы, чтобы убедиться, что музыка синхронизирована с движением кабинок. Ворота открылись, и первые гости уже прибывали.
С противоположной стороны от фургона раскинулся цирковой лагерь. На веревках, натянутых рядом с трейлером рыжих, сушилось белье деликатного свойства с полупрозрачными кружевными оборками.
В лагере артурианцев, располагавшемся в отдалении от территории цирка, выделялся ослепительно-белый фургон доктора Филлис и ее хирургический трейлер. Все утро перед медпунктом толпились люди. Допущенные к продвижению ждали, когда подойдет их очередь. И вот наконец перед белым фургоном не осталось ни одного человека.
Арти заметил ее раньше меня и изобразил губами неприличный звук, будто пукнул. Он лежал на животе, приподняв голову. Я проследила за направлением его взгляда. Доктор Филлис шла в нашу сторону, сосредоточенно глядя прямо на нас. Арти резко опустил голову, прячась.
– Она знает, что ты здесь, – злорадно пробормотала я, не сводя глаз с докторши.
Он прижался щекой к одеялу и свирепо взглянул на меня. Доктор Филлис уже подошла к фургону. Арти вздохнул:
– Спусти ей подъемник.
Я вскочила и встала на маленькую платформу.
– Я сейчас, доктор! – крикнула я и, помахав Арти рукой, нажала кнопку для спуска.
Я спрыгнула на землю, и доктор Филлис забралась на платформу. Я подняла голову, но увидела только ее ноги в белых чулках. Она начала говорить еще до того, как подъемник остановился:
– Артуро, я вновь повторяю, что это неэффективный подход! Давно пора пересмотреть процедуру. Знаете, сколько отдельных пальцев я отпилила сегодня? Сорок семь!
Я решила пойти прогуляться. Между лагерем «Фабьюлона» и лагерем обращенных проходила четкая разделительная полоса. Трейлеры цирка были чистыми, аккуратными, в хорошем рабочем состоянии. Лагерь последователей Артуро являл собой странное зрелище: туристические палатки, пикапы с жилыми модулями, крошечные трейлеры с раскладными тентами, несколько универсалов, всевозможные ржавые развалюхи, переделанный грузовичок для мороженого, хлебный фургон, два древних «Харлея» с колясками: одна – в виде деревянного башмака, другая – в виде подводной лодки. Они принадлежали парочке старых прожженных громил, которые спали в колясках и настоятельно требовали, чтобы им возвращали татуированные куски кожи, снятые с их отрезанных рук и ног. Они дубили эту кожу, подшивали в альбомы и возили с собой. Однажды Арти сказал в частной беседе, что эти двое никогда не присоединились бы к нам, если бы не были такими старыми и не имели пристрастия разъезжать по дорогам в большой компании. Они все время держались вместе и помогали друг другу, посылая подальше подхалимистых новичков, пытавшихся к ним подольститься. Арти злился, потому что они были преданы не ему, а друг другу, и еще потому, что они перестроили свои мотоциклы под управление челюстями еще до того, как явились просить освобождения. Подобная предусмотрительность казалась ему подозрительной.
Я стояла, прислонившись к чьей-то запыленной машине, и слушала тихое пение в больничных трейлерах. Распахнулась дверь лазарета. Наружу вышел Норвал Сандерсон, прижимавший к груди большой сверток в плотном пластиковом пакете. Он закрыл за собой дверь и неспешно направился прочь, но тут ему навстречу вышел Хорст. Дрессировщик прищурился, глядя на Сандерсона.
– О, какие люди! Норвал! – воскликнул Хорст. Сандерсон остановился, а Хорст продолжил приветливо: – Сдается мне, кто-то разжился хорошим куском мясца.
– Хорст, мой добрый друг! – радушно отозвался Сандерсон, всем своим видом давая понять, как приятна ему эта встреча. – Я как раз собирался тебя разыскать. Думал, если есть время, сыграем в шашки.
Он достал из заднего кармана маленькую бутылочку бурбона и протянул ее Хорсту. Дрессировщик не сводил глаз со свертка в руках Сандерсона. Потом подошел к нему и взял бутылку. Сандерсон был безмятежен и добродушен.
– В шашки? – произнес Хорст, открывая бутылку.
– Может, на улице, чтобы я сел с подветренной стороны от тебя?
Хорст беззлобно взглянул на него и поднес бутылку к губам. Сделал хороший глоток, крякнул и вернул бутылку Сандерсону.
– Еще вопрос, кому садиться с подветренной стороны, – сказал он.
Сандерсон тоже отхлебнул виски, вежливо не озаботившись тем, чтобы вытереть горлышко о рукав.
– По-моему, – задумчиво протянул Хорст, – ушлый проныра всяко воняет почище честного дрессировщика диких зверей, и если там у тебя в свертке не целое бедро, то я – поросячья задница.
Сандерсон поднял брови, изображая изумление.
– Это было бы оскорблением, – сказал он, – законов природы, здравого смысла и милой женщины, которая тебя родила, воспитала и вырастила, – хоть на секунду помыслить, что ты похож на тыльную часть представителя семейства свиньих.
Сандерсон мрачно взглянул на бутылку в своей руке, переложил сверток под мышку и отпил еще виски.
– Мне казалось, мы с тобой договорились, что ты берешь костяные части, – заметил Хорст. – Все пальцы и так достаются тебе.
Сандерсон обреченно пожал плечами, как бы сдаваясь:
– Я прямо в растерянности. Не знаю, что сказать. Лень меня погубит, мой дорогой Хорст.
Они ушли, и больше я их не слышала. Сандерсон вручил Хорсту бутылку и сверток. Хорст сунул сверток под мышку и на ходу приложился к бутылке. Потом они завернули за трейлер и скрылись из виду.
Это был их вечный спор. Хорст претендовал на большие куски для своих кошек. Сандерсон обещал отдавать ему руки и ноги, а себе брать только кисти и стопы, которых все равно было больше. Эти «кусочки» Сандерсон развешивал на улице за своим фургоном и дожидался, когда в них заведутся мушиные личинки. Он говорил, что легче насадить на крюк один большой кусок, чем возиться с маленькими и нанизывать их на тонкие прутья наподобие шашлыка. Хорст терпеливо объяснял, что стопы и кисти ему без надобности. «Мои кошки точно подавятся этими мелкими косточками. А личинки на них заводятся в лучшем виде».
Сандерсон отвечал, что домашние кошки едят костлявую рыбу и не жужжат.

 

Летний вечер. Мама, почти невидимая в темноте, сидит на складном стуле рядом с нашим фургоном. До нас доносится приглушенный гул парка аттракционов. В белых маминых волосах мелькают отблески огней. Тихая минутка после ужина, когда все домашние дела переделаны и можно чуть-чуть отдохнуть, пока в освещенных шатрах не завершатся вечерние представления.
Я уже поработала зазывалой у Арти, забрала билеты из кассы и тоже могу посидеть отдохнуть в ожидании, когда шатер Арти заискрится финальным радужным светом. По этому знаку я побегу помогать ему после представления. Мама больше не выступает в роли дуэньи на выступлениях близняшек. С костюмами им помогают рыжие. За реквизит отвечает Джонатан Томаини. В погожие вечера мама сидит на улице, дышит свежим воздухом.
Я сижу рядом с ней на таком же складном стуле. Мои ноги, не достающие до земли, вытянуты вперед. Я думаю о своих месячных. Еще в прошлом месяце я не знала, как работает моя репродуктивная система и работает ли вообще. Никаких признаков не проявлялось. Но на этой неделе я стала вполне зрелой женщиной с настоящими месячными, и эта странная перемена во мне, в моем теле занимала все мысли. Если в тебе что-то меняется, значит, все может закончиться. Раньше смерть для меня была просто теорией. Предположением. Теперь же я знала. Я лелеяла свой страх, возвращалась к нему вновь и вновь, словно трогала языком шатающийся зуб.
– Совсем нет комаров, – пробормотала мама. – Благодать.
– Отвали! – донесся из темноты вопль Элли.
– Отвали! Отвали!
– Оставь нас в покое, пожалуйста, – проговорила Ифи умоляющим тоном. – Мы прекрасно справляемся сами.
– Отстань от нас! Не таскайся за нами! Не подходи к нам вообще! Нам не нужна твоя помощь, мы без тебя обойдемся!
Близняшки обогнули фургон и быстрым шагом направились к низкому дощатому настилу, соединявшему все три жилища Биневски. Следом за ними, булькая и сопя, плелась высокая сутулая фигура. Мешкоголовый.
– Мама, скажи ему, пусть он от нас отстанет!
Близняшки прошли мимо нас и направились к своей двери. В темноте распахнулся прямоугольник желтого света, потом дверь захлопнулась, и свет исчез. Мешкоголовый встал перед мамой несуразной высокой тенью, с влажным свистом вдыхая воздух. Голова, занавешенная серой тряпкой, склонилась в сторону фургона близняшек. Мама слегка подалась назад, окинула взглядом его сумрачную фигуру и прикоснулась к моей руке.
– Он понимает по-английски? – шепотом спросила она.
Я пробурчала что-то невразумительное. Мама медленно кивнула. Ее волосы были похожи на серебристое облачко. Мешкоголовый с шумом втянул воздух и выдохнул, словно вздохнул. Потом закряхтел и уселся на дощатый настил. Кажется, он приготовился к долгому ожиданию.
В парке аттракционов включилось чертово колесо. Отсветы его мигающих огоньков заплясали на бледном мамином лице.
– Этот Мешкоголовый, – задумчиво промолвила она, глядя на колесо. – Есть в нем что-то знакомое. Скоро я вспомню.
Насчет Мешкоголового Арти установил жесткое правило. Никто, кроме меня и самого Арти, не должен знать, что Мешкоголовый – тот самый стрелок со стоянки у супермаркета. Цыпу Мешкоголовый пугал, но тот быстро свыкся с мыслью, что ему страшно и ничего не известно. Все остальные решили, будто Мешкоголовый – просто еще один рьяный последователь Арти.
Меня это не удивляло. Обычное дело: если у тебя не получилось кого-то убить, ты становишься его верным рабом и стражем. Мешкоголовый боготворил Арти. Тот его презирал, но обеспечил работой и предоставил возможность почувствовать себя нужным.
Я не ревновала Мешкоголового к Арти, хотя к нему перешли некоторые из моих повседневных обязанностей. Кстати, он справлялся с ними значительно лучше. Раньше, когда Арти принимал гостей, я обычно дежурила в комнате охраны. Теперь там поселился Мешкоголовый. Если я вечно дергалась, ерзала и потела, сжимая в потной ладошке глупый маленький пистолетик, то Мешкоголовый часами сидел на своей хлипкой койке, пристально глядя в зеркальное окошко. Все время, пока Арти находился в своей комнате. Когда Арти выходил, Мешкоголовый плелся следом за ним, пыхтя, как астматик-мастиф, завороженный запахом хозяина. Он ждал за кулисами во время выступлений Арти. Не отходил от него ни на шаг. Сопровождал до шатра и обратно. Также он взял на себя ряд домашних обязанностей. Вытирал пыль, пылесосил, выносил мусор, чистил туалетные баки, а я обихаживала Арти.
Я по-прежнему обслуживала его за столом, содержала в порядке его одежду, делала массаж и подавала ему полотенце после выступлений. Мешкоголовому Арти лишь отдавал приказы, а со мной он разговаривал.

 

Однажды поздней весной Арти попытался меня расспросить:
– Что замышляют близняшки? В последнее время они меня как бы и не замечают. Ходят все из себя важные.
Он лежал на массажном столе и, прищурившись, наблюдал за моим лицом, пока я втирала масло в его живот.
– Я не знаю. Может, считают, что ты слишком занят своими делами.
Я, стараясь не встречаться с ним взглядом, смотрела на кубики мышц у него на животе.
– Да, я занят своими делами. И они этим пользуются?
– Меня можешь не спрашивать. У меня тоже полно своих дел. Перевернись на живот.
Арти перевернулся, и я принялась растирать ему спину.
– В этом году у них хорошие сборы.
– У тебя всяко лучше. С каждым разом бьешь собственные рекорды.
– У них хорошие сборы и полные залы. Они поменяли свое представление?
– Ифи говорит, теперь они меньше танцуют и исполняют одну песню собственного сочинения.
– Что они замышляют? – Он посмотрел на меня, вывернув шею.
– Не верти головой! Не напрягай мышцы!
Я чувствовала на себе пристальный взгляд Мешкоголового из-за зеркала. Я занялась шеей Арти, и он не стал продолжать разговор.
Если бы Арти на меня надавил, я бы все рассказала. Но он оставил меня в покое. Он натравил на близняшек Мешкоголового. Арти объяснил это так:
– Вокруг полно психов. Помимо общей охраны, близнецам нужен собственный телохранитель. Такие красивые девушки… Всякое может случиться.
На следующий день Мешкоголовый постучался в фургон близнецов и вручил Элли листок, вырванный из блокнота. Ифи наклонилась поближе, чтобы прочитать:

 

Артуро, Водяной человек, любит вас и прислал меня к вам для защиты. Я буду вашим телохранителем.

 

Элли поджала губы. Ифи попыталась улыбнуться Мешкоголовому:
– Это очень любезно, но…
– Арти достал меня окончательно! – разъярилась Элли. – Уходи. Скажи ему, что нам не нужен телохранитель. Ни ты, ни кто-либо еще.
Элли захлопнула дверь у него перед носом, а Ифи еще успела сказать:
– Но все равно это очень любезно!
После этого Мешкоголовый таскался за ними повсюду. Когда мы встречались, Элли сверлила меня осуждающим взглядом. Как союзница Арти, я находилась под подозрением. Элли не признавала никаких компромиссов: либо ты с ней, либо против нее. Нейтральных полос для Элли не существовало. Я сидела на капоте грузовика с генератором, полировала дедушкину урну и размышляла о том, что будет, когда Арти узнает об их ночных посетителях за деньги.

 

Элли рыдала. Ифи, кажется, потеряла сознание, как боксер после нокаута. Они распростерлись на пепельно-розовой атласной постели, омытой розовым светом. Их короткая ночная рубашка смялась и задралась, большой четырехрукий халат висел на стене, закрывая высокое зеркало в шутовском смущении. Элли сморщилась и встряхнула Ифи.
– Мы убежим. Наш цирк – не единственный в мире. Мы найдем чем заняться!
Ифи медленно открыла глаза, и во мне вдруг поселилось тревожное чувство, что мы ошибались: из двух близнецов сильной была Ифи. Ее лицо осталось спокойным, почти безмятежным, но губы сложились в кривую усмешку.
– Не говори ерунды. Ты сейчас в панике. Мы не умеем водить машину. Не сможем скрываться. Мы слишком заметные.
– Можно поехать к маминым сестрам в Бостон! Можно спрятаться в товарном вагоне! – Элли пребывала в той фазе отчаяния, когда страх сменяется яростью.
Ифи слегка отодвинулась от нее:
– Успокойся, Элли.

 

Мешкоголовый преследовал близняшек несколько недель. Это мешало им принимать у себя посетителей – ценителей эротической новизны (обычно такие визиты случались один или два раза в месяц). Пришлось все отменить. Но Джонатан Томаини, который вначале громко кричал, что сутенерство унизительно для его тонкой артистической натуры, уговорил их принять одного особого клиента, несмотря на риск. Он привык получать свои десять процентов с прибыли.
– Это не просто какой-нибудь губернатор штата. О его богатстве ходят легенды. Когда я понял, кто это… в смысле, он приходил на выступления три дня подряд. Вы его околдовали. Он не просто заинтересован. Он влюблен. Я узнал его в лицо, но не мог вспомнить имя. Он сразу все понял, как только я подошел со своим предложением. Истинный джентльмен. Человек восприимчивый и утонченный. Он избавил меня от унижения обсуждать специфические подробности. Сам предложил цену. Десять тысяч долларов! Думаю, ради такого нужно постараться.
Элли согласилась из чисто бунтарского противоречия. Ее не интересовали ни деньги, ни миллионеры. Элли возмущало, что Арти мешает ей жить так, как хочется.
Лишь через несколько дней, после долгих раздумий я поняла, что случилось в ту ночь. Все было спланировано очень тщательно. Целую неделю близняшки ложились спать рано, чтобы усыпить бдительность Мешкоголового. В тот роковой вечер они погасили свет в обычное время и стали ждать.
Предполагалось, что Томаини отвлечет Мешкоголового: пригласит в свою холостяцкую берлогу, угостит пивом и заведет разговор по душам.
– Попроси его рассказать о себе, – посоветовала Элли. – Он пишет так медленно, что это займет не один час. Попытайся напоить.
Высокопоставленный гость явился в назначенное время, был встречен радушно и уже предвкушал удовольствие.
– Он сходил в душ, мы уложили его на кровать и приступили к самому интересному, как вдруг дверь распахнулась, – рассказала Ифи. – Я лежала лицом к зеркалу. Я все видела в зеркало. Поэтому я и закрыла его халатом.
– Откуда мне было знать, что он не умеет пить? – вопрошал Томаини.
На самом деле, пить не умел сам Томаини. От пива его развезло, и вместо того, чтобы вызвать Мешкоголового на откровенность, Томаини заговорил о себе любимом. Мешкоголовый потом пересказал все Арти. Я нашла в мусорной корзине несколько смятых листков из его блокнота.
На одном было написано: «Он говорил, что мастерски умеет дрочить. Он пианист, и у него хорошо разработаны пальцы. Я подумал, он собирается предложить задрочить мне, и встал, чтобы уйти. Он расплакался и сказал, что хоть он и страшный, но все-таки не уродец. Я сразу заподозрил неладное».
Другой лист был разорван напополам. Я сложила половинки и прочитала: «Ключ подошел. За дверью спальни слышались звуки. Мужской голос. Я вошел в спальню. Они были в постели. Он стоял на коленях. Элли взяла у него в рот, а Ифи целовала и вылизывала его зад. Он держал их обеих за волосы».
Наверное, я знала – уже тогда, – как сложится моя жизнь. Я сохранила эти листочки. Они по-прежнему у меня, хрупкие и пожелтевшие, лежат на столе. Их ценность не в том, что их написал этот пакостный Мешкоголовый, а в том, что там говорится о непостижимых деяниях родных мне людей. Например, мне интересно, обладали ли пальцы близняшек, много лет занимавшихся музыкой, той самой ловкостью, о которой говорил Томаини, когда похвалялся своим умением дрочить? Может ли этому научиться не музыкант? Могу ли я этому научиться?
Детям приходится постигать самые важные вещи без помощи взрослых, столь озабоченных тем, чтобы научить их всему остальному. Нас учат запретам и правилам, как ходить в туалет, как чихать и как есть артишоки. Папа учил нас, как правильно чистить зубы, под каким углом держать ручку, какими словами приветствовать старших, причем эти приветствия различались для мужчин и для женщин, для сотрудников цирка, зрителей и торговцев. Близняшек и Арти учили, как планировать свои представления, сколько бы они ни длились, хоть три минуты, хоть полчаса. Их учили дразнить, льстить и поражать зрителей, нагнетать напряжение и завершать выступление в кульминационный момент. Исходя из моего теперешнего понимания жизни, эти артистические умения, эти навыки «восхищать, поражать, приводить в исступление» и есть максимально возможное приближение к плотской любви, величайшей из тайн бытия. Я не беру в расчет смерть. В смерти нет тайны. Мы понимаем смерть даже слишком хорошо и проводим часть жизни, противясь этому знанию, отвергая его или отделываясь поверхностными объяснениями.
Но к настоящей великой тайне я даже не прикоснулась. Я видела тигров с разверстыми пастями, вонзающих зубы друг другу в глотки, их полосатые шкуры искрили, их мощные тела бились друг в друга с размаху. Я видела юные парочки нормальных, занимавшихся любовью в темноте за киосками. Я подозреваю, что даже если бы родилась нормальной, беспокойное томление, полыхающее во мне, все равно скрутило бы мне спину, выжгло бы мои краски и все до единого волоски, спрессовало бы меня в недомерку – невидимо, скрыто, и лишь в моих красных глазах отражались бы отблески пламени, что пожирает меня изнутри. На самом деле я так явственно чувствую смрад того же томления на улицах, что меня удивляет, почему мне не встречаются сотни таких же, как я, на каждом углу.
Тот гость, предложивший десять тысяч долларов, был нормальным мужчиной в расцвете сил, и лишь слегка дряблая кожа выдавала его возраст. Моясь под душем, он произнес краткую речь – бодрый монолог о себе. Он был бедным, но сумел сделать деньги, в свое время он изменял законы, убивал людей и порождал сыновей. Он видел, как пять миллионов людей стояли в очередях, чтобы пробить его имя в избирательном бюллетене. Наблюдал, как полки́ разворачивались, прекращали огонь и стреляли по его кивку. «Мне казалось, что больше ничто не способно поразить меня. Сладость жизни закончилась, как кончается сахар в доме. Но когда я увидел вас, таких красивых, я подумал, что, может, в этой жизни еще кое-что есть».
– Он сказал это так, – промолвила Ифи с тихим удовольствием, – будто и вправду счастлив быть с нами. Он был у нас первым, кто не стыдился и не боялся своих желаний.
Когда к ним ворвался Мешкоголовый, Ифи закричала, глядя в зеркало. Элли чуть не подавилась членом на десять тысяч долларов, а гость мгновенно оценил обстановку, резко вскочил и схватил свои брюки. К счастью, у него в кармане лежал пистолет, и гость нацелил его на Мешкоголового, который булькал, дрожал и размахивал руками. Кажется, испугался. Гость быстро оделся, держа Мешкоголового на прицеле. Покачал головой и направился к выходу, стараясь держаться как можно дальше от Мешкоголового.
– Барышни, вам не надо устраивать представления с вымогательством. Вы бы и сами прекрасно справились.
Когда он ушел, Мешкоголовый встал около кровати и принялся колотить кулаками по пепельно-розовым простыням, булькая горлом в бессильной безголосой ярости. Элли и Ифи съежились на подушках на другой стороне. Они слышали, как снаружи завелся двигатель автомобиля; как по гравию заскрипели колеса.
Этот скрип меня и разбудил. Слишком близко к нашим фургонам. Я выглянула наружу и увидела Мешкоголового, который стучал кулаком в дверь Артуро. Дверь фургона близняшек была распахнута настежь. Из распахнутой двери в темноту лился свет, что всегда означало беду. Я побежала туда и увидела их. Элли плакала. Ифи как будто оцепенела. Они были напуганы до полусмерти, потому что не знали, что сделает Арти.
Томаини проснулся только тогда, когда ему за пазуху сунули пригоршню кубиков льда, но проснувшись, заговорил. Он стоял, держась за спинку стула для посетителей в комнате Арти. Его глаза нервно бегали туда-сюда. Он смотрел в пол, в потолок, в стену – куда угодно, лишь бы не на Артуро и не на зловещую фигуру Мешкоголового в дверях.
– Я пропал! Я пропал! – причитал Томаини. Его ловкие, хорошо разработанные пальцы пианиста теребили воротник, пуговицы на рубашке, пряди взлохмаченных волос.
– Как давно? Ну, уже несколько месяцев! Много месяцев! С тех пор, как они… нет, я не вспомню, когда… Я не в том состоянии! Меня заставили! Я не хотел! Но они пригрозили сказать мистеру Биневски, что я… что я взял их силой! Что я мог сделать? Они меня не пощадили. Да, они с виду такие милые! Особенно Ифигения, все так считают… Вы все так считаете! Мисс Свет и Добро Ифигения!
Я наблюдала за ними из помещения охраны, где было нечем дышать от густой вони лекарств и постели Мешкоголового. Я увидела, как каменное лицо Арти наконец ожило. Первыми оттаяли губы – он собирался заговорить.
– Помоги ему собрать вещи, – велел Арти Мешкоголовому. – И выдай расчет.
Его лицо снова застыло. Томаини продолжал свои сбивчивые объяснения, а Мешкоголовый открыл блокнот, написал там что-то, вырвал лист и положил на стол перед Арти. Арти прочитал и кивнул все с тем же бесстрастным, каменным лицом.
– Под постоянным давлением! Словно живешь на дне моря! – выкрикнул Томаини, а потом Мешкоголовый ласково взял его под локоток и повел к двери. – На самом деле я даже рад, что все закончилось.
Когда горячечное щебетание затихло вдали, Арти еще долго сидел, как истукан. Я слезла со стула и нажала на выключатель, чтобы погасить лампу над бюро в комнате Арти. Когда я вошла к нему, он тихо плакал. Без единого всхлипа. Я подняла его с кресла и перетащила на кровать. Он лег на живот и отвернулся к стене. Я забралась на кровать и стала гладить его по плечу, но у меня было чувство, что мы находимся в разных вселенных.
– Уходи, – раздался его голос, приглушенный покрывалом. – Если родители и Цыпа не спят, скажи им, что все в порядке. Я объясню позднее.
Направляясь к выходу, я прошла мимо стола. На листочке, оставленном Мешкоголовым, было написано: «Можно сломать ему руки? Я буду осторожен».

 

Мама с папой храпели в спальне. Я осторожно открыла дверь в комнату Цыпы. Он сидел на кровати и смотрел на меня. Я приложила палец к губам. Он кивнул, и я наклонилась поближе к нему.
– Ты не спал?
Он покачал головой и прикоснулся к моей руке:
– Хочешь, я сделаю так, чтобы у тебя ничего не болело?
– Нет! – Я отдернула руку. – В смысле, у меня ничего не болит, – сказала я шепотом. – Я вообще ничего не чувствую.
– Странно, – пробормотал Цыпа и зевнул. Одно его ухо было испачкано засохшим вареньем. – Вокруг столько людей, у которых что-то болит. И мне нужно всех погрузить в сон.
Его пальцы, сжимавшие простыню, разжались. Он уже спал.

 

– У меня все нормально? Козявок нет? – Арти запрокинул голову, чтобы я могла заглянуть ему в нос. – Нет? Ну, отлично.
Его веки были красными и распухшими, как у меня.
– Арти, давай сделаем тебе компресс на веки. Надо приложить лед.
– Я хочу выйти уже сейчас.
Он быстро пополз к выходу, но ему пришлось остановиться, чтобы я открыла ему дверь. Выбравшись наружу, Арти направился прямиком к двери в фургон близняшек.
– Не стучись. Заходи так.
Он бесшумно прополз по ковру в гостиной, потом оттолкнулся от пола, поднялся в вертикальное положение и толкнул дверь спальни плечом.
Под глазами Элли обозначились темные круги, но взгляд горел яростью.
– А вот и Его Безрукое Святейшество! Какая честь!
Близняшки, бледные и растрепанные, сидели на кровати, откинувшись на подушки. Завтрак, который я им принесла, стоял на подносе нетронутый. Ифи была спокойна, а Элли напоминала бешеную летучую мышь с оскаленными клыками.
– Что тебе нужно, Арти? – спросила Ифи усталым, скучающим голосом.
Он стоял, прислонившись к дверному косяку, и смотрел на них. Как я поняла, у него была заготовлена беспощадная речь, чтобы добить их окончательно. Сейчас Арти дождется, когда они занервничают всерьез, и обрушит на них все свое ледяное презрение. Но когда Арти заговорил, его голос дрожал и срывался. Это был доверительный голос, испуганный, тонкий.
– Как же так? – спросил он. – Как вы могли?
Близняшки, бледные и настороженные, тоже перепугались. Они ожидали «Бога» Арти. Этот тихий, обиженный, обманутый смертный поверг их в смятение. Ифи нахмурилась. Элли открыла рот, но ничего не сказала.
– То есть, – Арти в замешательстве сморщил лоб, – вам было незачем так поступать.
Мне было страшно видеть его таким. Может, это кровоизлияние в мозг? Или из-за сильных переживаний там порвался какой-то сосуд и это вызвало столь разительную перемену? Наш зубастый броненосец вдруг утратил свою броню и явил голенькое, беззащитное тельце.
Элли сделала глубокий вдох и наконец справилась с потрясением.
– Мы тебе не подчиняемся, Арти.
– Так… – Его голос сорвался.
– Мы не боготворим твою задницу, Арти. Так и знай.
– Вот оно что! Ифи, скажи мне… Она все это затеяла, чтобы оторвать тебя от меня? – Он наклонился вперед, его короткие руки-ласты заскользили по дверному косяку. На виске билась синяя жилка, похожая на разъяренного червяка.
Напряженные плечи Ифи расслабились.
– Нет, – промолвила она. – Я сама захотела.

 

Я догнала Арти, когда он уже вернулся к себе. Забрался на свое тронное кресло и хлопнул ластом по кнопке на интеркоме. Он прогнал меня прочь. Сказал, что ему нужно поговорить с Мешкоголовым. Как только он посмотрел на меня, я поняла, что это был прежний Арти, готовый рвать и метать и прогибать всех под себя.

 

– Арти!
Из-за их двухголосого вопля я уронила любимую чашку Лил на разделочный стол, и у нее отлетела ручка.
Близняшки стояли в дверях своего фургона, раскинув руки.
– Арти! – вопили они.
У них за спиной возник Мешкоголовый. Одной рукой он схватил за плечо Элли, другой – за локоть Ифи. Ифи смотрела прямо на меня, сморщившись от отвращения. Мешкоголовый втянул их внутрь.
Я бросилась к ним и застала такую картину: близняшки сидят на диване в гостиной, а Мешкоголовый стоит перед ними и быстро пишет в своем блокноте. Видимо, он пробыл у них уже долго. Весь диван и журнальный столик были усыпаны листками, вырванными из блокнота.
– Арти в операционной у доктора Филлис.
Я наклонилась и сгребла со стола несколько листков. На одном из них было написано: «Я буду с вами нежен».
– Оли, – проговорила Ифи усталым голосом. – Оли, пожалуйста, приведи Арти.
Мешкоголовый наклонился к ней, протягивая листок, только что вырванный из блокнота.
– Что происходит?
– Он отдал нас Мешкоголовому! – хохотнула Элли. – Он хочет, чтобы мы вышли замуж на Мешкоголового, вроде как это убережет нас от неприятностей.
Я тупо уставилась на листы у себя в руке. На верхнем было написано: «Арти вас любит. Он знает, что я вас люблю».
– Весело, да? – Элли улыбнулась мне, и близняшки вдруг истерически расхохотались, держась за руки и сотрясаясь от смеха. Их стройные длинные ноги стучали пятками о пол.
Их совершенно не волновало, что чувствовал Мешкоголовый с его серой тряпкой, колышущейся вокруг единственного глаза. Они смеялись над ним, над одной только мыслью о нем.
Взглянув на него, я испугалась. Когда он повернулся ко мне, я завизжала. Его большая теплая рука мягко сжала мою шею сзади, он приподнял меня так, что пришлось встать на цыпочки, чтобы мои ноги не оторвались от пола. У меня вырвался сдавленный крик, когда Мешкоголовый потащил меня к выходу, поставил на землю снаружи и захлопнул дверь у меня за спиной.

 

Я нашла Арти на маленькой, на пять мест, смотровой площадке над операционной. Его силуэт вырисовывался плотной тенью в горячем свете, бьющем вверх из стеклянного круга в полу. Я присела рядом с ним и дала себе волю, – вскользь прикоснулась к его плечу. Его кожа была прохладной. Он сидел, положив подбородок на перила, и смотрел вниз. Прямо под нами, на белом операционном столе, лежала женщина с длинными волосами и дыхательной маской из белого пластика, закрывавшей рот и нос. Глаза женщины были открыты, она смотрела вверх, прямо на нас. Конечно, она нас не видела. Она видела зеркало на потолке, которое отражало и усиливало свет ламп, окружавших стол. Тело женщины было накрыто по шею белой простыней. Рядом с ней, в изголовье стола, сидел Цыпа в белом халате и медицинской маске. Его белая медицинская шапочка была натянута до самых бровей, из-за чего уши слегка оттопырились и смешно торчали наружу. Руки – в тонких хирургических перчатках. Пальцы, плотно обтянутые белой резиной, медленно перебирали пряди длинных волос пациентки. Рядом стояла доктор Филлис, как всегда, во всем белом, еще более коренастая и низкорослая с такого ракурса. Ее тяжелые руки под длинными белыми рукавами двигались четко и деловито. Женщина на столе безмятежно смотрела на нас, но не видела.
– Она не спит, – шепнула я на ухо Арти.
– Сама так захотела. Цыпа может снимать боль, не погружая в сон. Он говорит, большинство предпочитает, чтобы их усыпили, потому что видеть и знать тоже болезненно. – Арти выпятил нижнюю губу и провел ею по перилам. – Это вроде как согласуется с тем, что я всегда говорил, разве нет?
– Мешкоголовый сказал, ты отдал ему близняшек?
Арти быстро взглянул на меня:
– Просто чтобы он их трахнул.
– Он говорит, чтобы жениться.
– Он это так называет.
Длинноволосая женщина на операционном столе уже не смотрела на нас. Она слегка повернула голову к Цыпе. Доктор Филлис делала свое дело, не глядя, брала инструменты из рук ассистентки-новообращенной, стоящей за пределами магического круга, так что нам были видны лишь ее руки в белых перчатках и блеск хирургических инструментов. Арти сосредоточенно наблюдал. Кульминация приближалась.
– Палец?
– Вся стопа.
Резким движением руки доктор Филлис отправила что-то похожее на шмат мяса в ведро, стоявшее под столом, и продолжила колдовать над ногой пациентки.
Арти внимательно наблюдал за лицом женщины на столе. Ладонь Цыпы легла ей на щеку, маленькая рука в белой резиновой перчатке. Женщина улыбнулась ему. Морщинки около глаз скрылись под его короткими пальчиками.
– А Цыпа знает, что мы здесь, наверху? Он чувствует, когда здесь кто-то есть?
– Не знаю. Ни разу не спрашивал. Вероятно.
Арти оторвался от перил и откинулся на спинку кресла. Его глаза утомленно закрылись.
– Арти?
– Что?
– Ты сделал глупость.
– А?
– Нельзя было так поступать с близнецами, Арти. Я понимаю, тебе обидно, но ты сделал глупость. Отрезал хвост по самые уши, как говорит папа.
Арти мечтательно улыбнулся, не открывая глаз:
– Элли будет срать кирпичами до Марса.
– Ифи тоже. Если не хуже.
– Нет, Ифи нет. Ифи нравятся все без разбору. В этом-то и заключается ее сила. Она очень сильная, только никто этого не понимает. Никто не знает, какая она на самом деле.
Я наблюдала за ним. Он опять закрыл глаза. Я пыталась проникнуться мыслью об Ифи как сильной личности.
– Но ты права. – Арти сложил губы в куриную гузку. – Это действительно было глупо. Потому что, знаешь, кого будет рвать после этой отравы? Меня.
– Да, – отозвалась я.
Круг света под нами сузился. Остался лишь пустой операционный стол. Арти мне улыбался. Улыбался по-настоящему, даже с морщинками в уголках глаз.
– Сколько тебе лет, жабка? Шестнадцать?
Я кивнула. Сердце бешено колотилось в груди.
– У тебя уже начались месячные? Тебе нужен дружок? Я, знаешь ли, не хочу, чтобы ты протащила меня через ту же дробилку.
Я почувствовала, как горячая радость приливает жаром к щекам, и не смогла удержаться от ответной улыбки.
– Нет, Арти, я твоя девочка и всегда буду твоей, даже если у тебя вся жопа покроется чирьями.
Мы рассмеялись, и он наклонился ко мне. Я обхватила его руками и прижалась к его теплой груди. Арти потерся головой о мою щеку, и я обняла его еще крепче.
– У тебя всегда были фекалии вместо мозгов, – хохотнул он. Я чувствовала, как его грудь трясется от смеха. – Как думаешь, сестренка, сможешь меня донести? Ненавижу спускаться по лестнице. У меня от нее синяки на жопе.
– Ага! Вот в чем хитрость! Значит, ты просто ко мне подлизывался?
Я повернулась к нему спиной, чтобы он мог забраться ко мне на закорки. Арти лег на мой горб и схватился ластами за мои плечи.
– Только не дави подбородком, мне больно!
– Да ладно тебе! У тебя каменный горб!
Я отнесла его вниз по узенькой лестнице – к задней стороне хирургического фургона, где он оставил свою коляску и свою свиту.

 

Мисс Зегг дожидалась Арти, держась за ручки его пустой коляски. С ней было двое новообращенных из администрации. Увидев нас, они сразу засуетились. Мисс Зегг поспешила нам навстречу, размахивая руками и воркуя:
– Позвольте я вам помогу, образец для подражания Артуро!
Но я развернулась, схватилась за подлокотник коляски, чтобы она не откатилась, нагнулась назад и сбросила Арти на сиденье. Новообращенные ахнули и схватились за вороты своих белых сорочек при виде столь фамильярного обращения с их кумиром.
– Не называйте меня образцом для подражания, – проговорил он со злостью. – Мне неприятно!
Мисс Зегг, последняя из преемниц Альмы Уизерспун на посту главы администрации, сделала шаг назад и спрятала руки в широкие рукава. Арти подмигнул мне и сказал, что мы с ним увидимся после его представления. Я открыла рот от изумления.
– А разве ты не зайдешь к близняшкам? Они просили, чтобы ты зашел!
– Нет. – Он улыбнулся мне и покачал головой. – Я сейчас не хочу их видеть. И еще долго не захочу.
– Арти! Ну, ты и срака!
Мисс Зегг отвела новообращенных подальше, чтобы они не слушали, как Великий Арти позволяет своей сестрице оскорблять себя. Мисс Зегг об этом не знала, но ей еще долго пришлось бы ждать очереди на ампутацию всех пальцев на ногах. Она много лет проработала в старшей школе, где вела курсы делопроизводства, и Арти нравилось, как она справляется с работой старшего администратора. Он потянулся к рычагу управления коляской, но я схватила его за ухо и сердито уставилась на него.
– Они меня попросили тебя привести. Что я теперь им скажу?
Он моргнул и оглянулся на узкую лесенку, ведущую в смотровую комнату на крыше хирургического фургона.
– Ну, как я понимаю, Мешкоголовый – человек непредсказуемый. В общем, скажи им, пусть они не особенно сопротивляются. Пусть будут с ним поласковее. Мне не хотелось бы, чтобы он сделал им больно.
Арти надавил на рычаг управления и покатился к трем белым фигурам, ждущим чуть поодаль. У него была назначена встреча с администрацией, или визит в послеоперационные палаты, или интервью с очередным бездарем-репортером.
Я не нашла в себе силы вернуться к близняшкам. При одной только мысли о том, как я посмотрю им в глаза и скажу, что надежды нет, меня бросало в жар. Я решила пройтись. Солнце уже поднялось, но было еще по-утреннему прохладно, и в проходах между фургонами лежали густые тени.

 

Мама сидела в столовой за большим столом, поглощенная одним из своих крупномасштабных швейных проектов. Двадцать шесть фартуков из синей с блестками ткани и головные повязки из той же ткани для рыжих. Блестящая ткань текла синей рекой в ее тонких белых руках – навстречу своей судьбе под иглой тарахтящей швейной машинки. Я подошла к маме и погладила ее по локтю. Она не глядя склонилась ко мне, подставив щеку для поцелуя. У нее на щеке, рядом с носом, сверкала прилипшая синяя блестка. Я поцеловала маму и сняла блестку.
– А что, близнецы больше не завтракают? – спросила она. – Переживают, что растолстеют? Я их почти и не вижу в последнее время.
Игла строчила по ткани, голос Лил продолжал бормотать, а я тихонько прошла в дальний конец фургона, к родительской спальне. Двери были раздвинуты, но окно закрывала плотная штора. В комнате царил полумрак, сонный и душный от запаха духов Лил, папиного пота и табака. Я шагнула к полке на папиной стороне кровати, отодвинула в сторону книги и нащупала пистолет, спрятанный в глубине. Проверив предохранитель, я сунула пистолет за пояс юбки, а сверху прикрыла подолом свободной блузки. Кончик дула вонзился в кожу, рукоять давила на живот. Металл был тяжелым, но на удивление теплым. Я прошла к выходу мимо мамы. Она даже не обернулась.

 

Близнецы репетировали. Я поняла это сразу, потому что Мешкоголовый стоял у заднего входа в их сценический шатер. Глядя на него, я подумала, что Арти натравил его на близняшек лишь для того, чтобы снять этот груз со своих собственных плеч. Мешкоголовый начал кланяться и кивать, как только заметил меня в отдалении. Я подняла руку, коротко кивнула ему и вошла в шатер.
Близняшки были одни. Через час здесь соберутся рыжие, чтобы дрыгать ногами и вертеть задницами. Это у них называется «потанцевать». Я остановилась, наблюдая за близнецами, склонившимися над нотной подставкой над клавишами пианино, такого же черного и блестящего, как их длинные волосы. По крайней мере, им хватило спокойствия вымыть головы, причесаться и сесть за работу.
– Нужно записать всю каденцию. Я не хочу, чтобы какой-нибудь никудышный тапер запорол всю мою пьесу паршивой импровизацией, – сказала Элли.
– Надо поставить ее в начале, чтобы было понятно, что это часть композиции, – произнесла Ифи.
– Лучше я напишу грубые замечания прямо в нотах. А вот и Оли!
Они обернулись ко мне. В глазах – вопрос и тревога.
– Где Арти?
Я подошла к ним и прикоснулась к руке Элли, хотя смотрела на Ифи. Смотрела ей прямо в лицо. Не могла оторвать взгляд. Она все поняла, и ее глаза омертвели. Фиолетовый блеск сменился лиловой ночной темнотой, растворившейся в тускло-угольной черноте.
– Он не придет.
Рука Элли стиснула мое запястье.
– Ты с ним говорила? Что он сказал?
Мне захотелось быть дворником где-нибудь в Рио или цветочницей в Квебеке.
– Он сказал, Мешкоголовый опасен. Не сопротивляйтесь. Будьте с ним поласковее. Арти не хочет, чтобы вам сделали больно.
Им незачем было смотреть друг на друга. Они смотрели на меня. Их четыре руки сплелись в запутанный клубок у них на коленях.
– Может, мне сходить к папе? К Хорсту? Давайте я их приведу.
Пару мгновений они молчали. Сейчас они были совсем одинаковые, словно не сестры-близняшки, а одна девушка и ее отражение в зеркале. Потом они произнесли на два голоса, слившихся воедино, как это бывало в редкие моменты их полного согласия:
– Попробуй, но вряд ли это поможет.
Я кивнула и вытащила из-за пояса пистолет:
– Вы знаете, как с ним обращаться?
Я положила пистолет на верхнюю крышку пианино. Элли и Ифи уставились на него. Он лежал на блестящей полированной крышке – такой тихий, зловещий. Когда я выходила, близняшки так и сидели застывшие, как изваяния.

 

Я нашла папу в рефрижераторе, где он пересчитывал ящики с мороженым. Я закричала, что его зовут близняшки. Он передал свою папку-планшет кому-то из рабочих, таскавших ящики, и тяжело спустился с лесенки, скрипя коленями, что тут же похоронило мои надежды на папу, который сейчас всех спасет. Я сообщила ему, где сейчас Элли и Ифи, а сама пошла к дедушке.

 

Цыпа спал на капоте грузовика с генератором. Его лицо пряталось в лужице зеленоватой тени от урны с дедушкиным прахом. Сам он лежал на животе, штанины его комбинезончика задрались до колен, носки собрались гармошкой. Гладкая кожа у него на ногах слегка покраснела. Наверное, он уже долго тут спал. Я опустила задравшиеся штанины, чтобы укрыть его ноги от солнца. Цыпа дернул ногой, его рот слегка приоткрылся во сне. Дежурство на операции утомило его. В парке аттракционов включилась музыка. Звякнули цепи включившейся карусели.
– Цыпа!
Он не шелохнулся, только открыл глаза и закрыл рот.
– Цыпа, ты должен помочь близняшкам.
Он моргнул и сел.
– Ты знал, что Арти отдал их Мешкоголовому?
Цыпа кивнул, потянулся и почесал бок.
Я придвинулась ближе к нему и села, прислонившись горбом к урне.
– Ой!
Дедушка сильно нагрелся на солнце.
Цыпа облизнул губы:
– Арти говорит, близняшки выходят замуж?
– Цыпа, они не хотят выходить за него. Они ненавидят Мешкоголового. Арти все это затеял, чтобы их кое за что наказать. Он не имеет права отдавать их кому бы то ни было.
– Арти отдал меня доктору Филлис, – спокойно произнес Цыпа, просто констатируя факт.
– Это разные вещи. Ты просто работаешь с ней, чтобы научиться чему-то новому.
Он промолчал, и я продолжила:
– К ним сейчас пошел папа, но я не верю, что он сумеет помочь. Если Арти вбил что-то в голову, ему никто не указ.
– Нет. – Цыпа снова улегся головой в тень. Капот был горячим, жар чувствовался даже сквозь юбку. Поднялся слабенький ветерок и охладил мои разгоряченные уши.
– Наверное, здорово ходить постоянно в темных очках? Все вокруг зеленое, да? – Цыпа сонно моргнул и зевнул.
– Цыпа! Цыпочка! А хочешь, пойдем в фургон близнецов? У них мягкий, удобный диван – ляжешь там спать. Слушай! А если кто-нибудь попробует обидеть их, ты его остановишь. Цыпа!
Он открыл глаза и озадаченно нахмурился:
– Оли, я не могу. Арти не хочет. Он уже сказал, чтобы я ничего не делал. Как в тот раз, когда Менса Минди, самая умная в мире лошадь, испугалась горящего обруча, и папа велел, чтобы я не ей не помогал. Не знаю, что там у близняшек, но они должны справиться сами.
После этого терпеливого, рассудительного объяснения мне не оставалось ничего другого, как лечь на живот и соскользнуть по крылу на землю. Цыпа меня не окликнул, не попросил остаться. Я оглянулась, но он уже спал, свернувшись калачиком на горячем капоте.

 

Папа пожал руку Мешкоголового:
– Вы уже практически член семьи!
Тот булькал, кряхтел и с восторгом мял папину руку.
– Прекрасно! Прекрасно! – нараспев говорил папа, пытаясь освободить руку и озираясь в поисках спасения. – Мои девочки там? Хочу с ними поговорить! Да! Прошу меня извинить! Спасибо! Душевно рад! Скоро увидимся! – Папа все-таки высвободил руку и юркнул в шатер близнецов.
Элли и Ифи, сидевшие за пианино, слышали все, что говорил папа снаружи.
– Мы знали, что он ничем нам не поможет, – сказала мне Ифи уже потом.
– А вот вы где, мои голубки! Мои сладкие птички! Я только что встретил вашего жениха! Необычный кавалер!
Папа вел себя слишком напористо, говорил слишком громко. Он сгреб близняшек в охапку и принялся осыпать поцелуями их бледные лбы. Ифи стиснула его руку и тихо промолвила:
– Папа, пожалуйста… Запрети Арти так делать! Помоги нам!
– Конечно, мои причудки! Конечно, я помогу! Все самое лучшее для моих девочек! Посмотрим, что у нас с расписанием! Закроем цирк на весь день! Закатим шикарную свадьбу!
– Папа, послушай! Нет. Нет. Мы не хотим за него замуж! Мы его ненавидим! Мы его боимся! Арти хочет нас принудить… хочет нас наказать. Папа, не разрешай ему!
Но папа, пойманный в объятия четырех бледных рук, уже выворачивался, готовясь сбежать:
– Нет, мои сладкие! Вы ошибаетесь! Сегодня утром я говорил с вашим братом. Он желает вам только добра. Я много думал. Этот Мешкоголовый… Верн, если я ничего не напутал. Лично я его не знаю. Видел, конечно, как он ходит за вашим братом. Но Арти ему доверяет! Надежный, как Гибралтарская скала! Влюблен в вас без памяти! Ваши страхи понятны! Обычные девичьи страхи! Даже ваша мама! Чуть не сбежала от алтаря в день нашей свадьбы! И что бы со мной тогда стало? Подумать страшно!
Он был крупным и сильным мужчиной, с многолетним опытом хитроумия и изворотливости. Они не сумели его удержать. Направляясь к выходу, папа продолжал сыпать восторженно-высокопарными фразами, совершенно не слушая, что ему говорят.
– Папа! – хором крикнули близняшки. – Помоги нам!
– Обожаю! Обожаю вас, мои бабочки! Ваша мама будет счастлива! – С тем он и ушел.
Близняшки снова уселись за пианино. Ифи потом рассказала мне, что в те минуты они обе думали про пистолет.
– На самом деле, мы и не ждали помощи от папы. Но мы спрятали пистолет под сиденье скамейки у пианино. Оно открывается, и там под ним есть место для хранения. Мы сидели прямо над пистолетом, и мысль о нем закралась нам в головы, как змея, выползшая между ног.

 

Я забралась в свой шкафчик под кухонной раковиной и съежилась там, слушая мерное тарахтение маминой швейной машинки. Маму не насторожило, что я прячусь в шкафчике за закрытыми дверцами. Она была рада компании и говорила без умолку, обращаясь к своим рукам и не нуждаясь в ответных репликах. Больше всего ее занимала тема обеда, который символизировал для нее распад семьи.
– Никто не приходит. Приходят потом, с опозданием на три часа, и ждут, что им подадут кушать… Но у меня тут не буфет с кулинарией на скорую руку… И Цыпа болеет, я это знаю, и Ал тоже знает и пичкает его таблетками, и он может сколько угодно кричать, что все хорошо, но материнское сердце не обманешь… уносятся прочь… подхваченные непонятным течением, которое унесет их бог знает куда… Хорошо, если они потом позвонят, а то мы даже и не заметим, что они исчезли…
Я мысленно перебирала возможные решения. Может, обратиться за помощью к Хорсту, или к кому-то из старых смотрителей аттракционов, или даже к рыжим? Близкие друзья Ала, включая Хорста, не станут вмешиваться в семейные дела Биневски. А вот рыжие, наверное, сумеют помочь. Мне представилась колонна разъяренных женщин, марширующих на высоких каблуках. И тут же представился папа, стоящий посреди парка аттракционов. Он стоит совершенно спокойно, скрестив руки на груди, а затем объявляет:
– Вы все уволены! Получите расчет в бухгалтерии, и до свидания!
Но по-настоящему плохо мне было совсем по другой причине. На самом деле, мне не хотелось, чтобы близняшек спасли. Я была рада, что Арти на них злится, рада, что он не желает их видеть, просто счастлива от того, что они окончательно выбыли из гонки за внимание Арти. Мое темное, гнойное сердце билось в восторге при одной только мысли о том, что близняшки, такие талантливые и красивые, достанутся мерзкому Мешкоголовому.
Девочки из Клуба близняшек, собиравшие афиши Элли и Ифи, их автографы, фотографии, футболки с портретами, приходившие на представления вдвоем в одной юбке – как эти девочки отнесутся к тому, что их очаровательных кумиров трахает какой-то урод с мешком вместо лица? Жуть! Кошмарррр!
Я ненавидела себя за это злорадство. Моя радость меня пугала. А вдруг я и вправду чудовище? А если они вправду несчастны, а я не делаю все возможное, чтобы помочь им? И кто я после этого?
– Полвторого, голубка! – крикнула мне мама.
Я выбралась из-под раковины и отправилась помогать Арти готовиться к представлению, начинавшемуся в два часа дня.

 

– Наверное, он отключил сигнализацию и попросил Арти предупредить охрану. Когда мы услышали, как открывается входная дверь, Элли схватила пистолет. Мы сидели на кровати и ждали, когда распахнется дверь в спальню. Элли уже приготовилась выстрелить, но Мешкоголовый постучал. Такой робкий стук… три легких удара… а потом дверь медленно приоткрылась, и он заглянул в спальню. Помахал нам рукой, мол, привет. Мне стало его жаль. Он держался так робко… Элли прицелилась в него и закричала, что будет стрелять. Но он вошел в спальню. Медленно-медленно. Кланялся на каждом шагу, словно извиняясь. Потом уселся в изножье кровати и уставился на нас с Элли своим единственным глазом из-под своей этой тряпки. У него в блокноте уже была приготовлена первая запись. Мешкоголовый вырвал листок и протянул его мне. Там было написано: «Я люблю вас. Позвольте мне быть нежным с вами». Пока я читала, он написал еще одно сообщение и снова отдал листок мне. «Если я вам противен и вы хотите убить меня – пусть будет так». Элли прочитала записку и прицелилась ему в голову. Он принялся расстегивать рубашку. Распахнул ее и легонько похлопал себя по груди. Теперь воротник не держал снизу его вуаль, и под ней проглядывал пластиковый мешочек с гибкой резиновой трубкой. Элли сидела, уперев локоть в колено, и держала пистолет двумя руками. Она ждала долго. Мешкоголовый тоже ждал, даже не шевелился. В конце концов Элли выронила пистолет, повернулась ко мне и сказала: «Лучше бы он не стучался. Если бы он ворвался без стука, я бы выстрелила, не раздумывая». Элли было тяжелее, чем мне. Она не привыкла, когда ее принуждают к чему-то против воли.
Арти услышал выстрел и уже забирался в коляску, когда я влетела к нему:
– Там мама! С близняшками! Она пошла к ним.
– Быстрее! Вези меня!
Дрожа от страха, я схватилась за ручки коляски, бросилась к выходу и въехала колесом в дверной косяк с такой силой, что Арти чуть не вылетел из коляски. В фургоне близнецов раздался пронзительный, тоненький крик. Это кричали близняшки. Мы с Арти ворвались к ним в спальню на всех парах.
Рядом с большой кроватью стояла мама, совершенно спокойная. В мягком розовом свете занавешенных кисеей ламп она казалась очень красивой. Лицо нежное, свежее, почти молодое. Волосы изящно рассыпаны по плечам. Ее халат и домашние туфли с пушистыми помпонами, на высоких каблуках, смотрелись на удивление аккуратно. Пояс халата был завязан элегантным бантом.
Близняшки съежились в уголке кровати. Ифи растерянно моргала, глядя на маму, а потом сморщилась, когда Элли перегнулась через кровать, и ее стошнило на ковер.
На смятых, испачканных простынях лежал Мешкоголовый, мертвый, без штанов. Его длинные голые ноги казались костлявыми и рыхлыми одновременно.
– Мама, – произнес Арти.
Она обернулась к нам и кивнула:
– Я все-таки вспомнила, где видела его раньше. – Лил задумчиво уставилась на пистолет у себя в руке. – Оли, малышка, кажется, это папин пистолет. Будь добра, проверь полку над нашей кроватью. И попроси папу… А, вот и Ал!

 

Я уже спала, и меня разбудил скрип двери. Выглянув в окно, я увидела, как мама вошла в фургон близнецов, который в ту ночь остался без охраны. В лунном свете белые мамины волосы казались серебристыми. Я натягивала халат, чтобы бежать следом за мамой, и тут раздался выстрел. Я помчалась к Артуро.

 

Из архива Норвала Сандерсона:

 

Рассказ Хрустальной Лил в беседе со следователями (расшифровка аудиозаписи):
«Мне не спалось. Луна светила слишком ярко. Я сидела на кровати, на своей стороне, и смотрела в окошко. Ал всегда настаивал, чтобы я спала у стены, а он всегда ложится с краю, на стороне, ближней к двери. Инстинкт защитника. Чтобы, если к нам кто-нибудь ворвется, он – Ал – сумел бы меня защитить. Но я приподняла краешек занавески, и мне было видно, что происходит снаружи.
Как вы знаете, в лунном сиянии даже знакомая местность кажется новой и необычной. Вот так я его и увидела. Он приближался к ступеням, что ведут на платформу, соединяющую фургоны. Он прошел мимо окна – и достаточно близко. Я хорошо разглядела его походку. Я всегда говорю своим детям, что походка и манера держаться могут многое рассказать о человеке. Я вдруг вспомнила, где видела его раньше. Его сутулые плечи, тощую шею…
Прямо счастье, что я успела вовремя. Мои бедные девочки. Ну, ничего… все будет хорошо. Это чудо, что пистолет упал на пол и сразу попался мне на глаза. Наверное, Мешкоголовый украл его. И грозил пистолетом беспомощным девочкам! Я хотела выстрелить ему прямо в сердце, но угол был неудобный, он лежал прямо на них, без штанов, в расстегнутой рубашке. Полы рубашки закрывали обзор, и я не видела, куда целиться. Пришлось стрелять ему в бок, чтобы не задеть близнецов. Пуля могла бы пробить насквозь. Но Ал всегда заряжает его патронами с пулей с большой останавливающей способностью. И Ал был прав, как всегда».

 

Папа сгорбился, прижав руки к груди, словно она сейчас взорвется.
– Сынок, Арти, ты знал, что это тот человек, который пытался вас всех убить? Тот самый, из Куз-Бэя. Ты знал?
Арти, чье лицо было серым даже под теплым золотистым цветом настольной лампы, покачал головой:
– Конечно, нет, папа. Хорошо, что мама его вспомнила.
– Ох, спелая задница Девы Марии, – выдохнул Ал. – Страшно подумать, что все это время он был рядом с нами. Нет, не хочу даже думать об этом. Столько времени! Столько возможностей! С нашей безмозглой охраной! Да и сам я хорош!
Арти устало приник головой к подлокотнику кресла.
– Ну, зато мама успела вовремя.

 

Элли скривилась от отвращения:
– Она не успела вовремя! Когда она выстрелила, он кончил. Выдал целый фонтан спермача, как умирающий таракан!
Ифи тихим спокойным голосом:
– Обычно мы предохраняемся. Но мы были к нему не готовы, и он не дал нам поставить диафрагму.

 

Полицейские были одеты в зеленую шерстяную форму. Их приехало много. Те, кто не делал записи, не фотографировал, не опрашивал свидетелей и не снимал отпечатки пальцев, воспользовались возможностью прогуляться по парку аттракционов, тихому и бесцветному на рассвете. Когда двое патрульных обнаружили трейлер, где жили рыжие, еще трое бравых служителей закона отправились опросить этих «важных свидетельниц по делу», которые, по счастливому стечению обстоятельств, варили кофе и щеголяли в прозрачных пеньюарах или пижамах с короткими шортиками.
Коронер уехал в «Скорой» вместе с судмедэкспертом и телом Мешкоголового. Старший следователь – грузный, основательный мужчина с маленькими острыми глазками и объемистыми щеками при почти полном отсутствии шеи – долго беседовал с Хрустальной Лил в «морской» гостиной в фургоне близняшек. Лил устроилась на диване, спокойная и элегантная – настоящая леди, – а офицер в штатском сидел на стуле напротив нее, слушал, кивал и делал записи в маленьком блокнотике на пружинке. Он говорил мало и периодически проверял свой кассетный магнитофон.
Вошел молодой полицейский и вручил следователю листок, отпечатанный на машинке. Следователь неторопливо прочитал, аккуратно сложил листок вчетверо и убрал в нагрудный карман.
– Миссис Биневски…
– Пожалуйста, называйте меня Лил, лейтенант.
– Хорошо, Лил. Мы только что получили подтверждение из Орегона. Отпечатки пальцев соответствуют отпечаткам Верна Богнера, которого обвинили в покушении на убийство вас и ваших детей почти десять лет назад. В донесении я укажу, что Богнер был убит при попытке совершить изнасилование. Вам не предъявят никаких обвинений. В Орегоне уже полтора года ищут этого парня. Он покинул ферму, принадлежащую матери, и не отметился у куратора.
– Это Юта? – спросила Лил. – Мы сейчас в Юте?
– Нет, мэм, в Небраске.
– Я могла бы поклясться, что это Юта, при виде ваших сотрудников. Такие подтянутые, аккуратные. Исполнительные. Я думала, это Юта. Посмотрите на их начищенные ботинки. Вам есть чем гордиться.
Назад: Глава 19 Очевидец
Дальше: Глава 21 Побег