Глава 17
Попкорновый сутенер
В тот вечер за ужином близняшки считали маленькие помидорки в салатах друг друга, и папа вдруг объявил, что теперь у них будет свой собственный, отдельный фургон, «как у Арти». Лил пришла в ужас. Им всего восемнадцать, они еще маленькие, чтобы жить отдельно от папы с мамой, даже если их фургон будет стоять рядом с родительским. Огнеглотатели проникнут к ним под покровом ночи, изнасилуют и все такое. Лил отчего-то ужасно боялась огнеглотателей и шпагоглотателей. При одной только мысли о беззащитных близняшках во власти этих коварных чудовищ ее бросало в жар.
– Когда они были еще совсем крошками, и пытались отползти друг от друга, и путались в собственных ногах и руках, я сказала себе: «Будь проклят тот, кто отберет их у меня!»
Ифи испуганно заморгала, но Элли была абсолютно спокойна.
– Ладно, мы переедем, – произнесла она. – Я знаю, это идея Арти. Он что-то задумал. Но мы все равно переедем.
Близнецы заказали по почте ковры, обои цвета морской волны, голубые шторы на окна, мебель и блестящую ванну изумрудного цвета. Свою спальню с огромной кроватью они обставили в приглушенных розовых тонах.
В честь моего пятнадцатилетия мама переселила меня в старую комнату близнецов в семейном фургоне. Иногда я там сидела, однако спать продолжала в шкафчике под кухонной раковиной, потому что большая, открытая кровать пугала меня и казалась такой же пустой и огромной, как равнины Техаса.
Теперь близнецы жили отдельно, но на завтрак, обед и ужин приходили за общий стол в семейном фургоне.
– Видишь, Лил, – однажды вечером сказал папа, когда близняшки сидели на полу в гостиной и наматывали на маленькие картонки мамины нитки для вышивания, – они как будто и не переехали.
– Кто переехал? – удивилась мама.
Элли схватила меня за рукав и посмотрела своим выразительным взглядом «сделай, как я говорю, а не то…».
– Оли, не в службу, а в дружбу.
Ифи ласково взяла меня за свободную руку и проговорила с отчаянием:
– Нет, Оли, не надо! Я не хочу!
– Что надо сделать? – Я почему-то разволновалась.
Элли протянула мне белый конверт:
– Отнеси его к судейской трибуне.
Ифи попыталась отобрать у нее конверт, но не смогла дотянуться.
– Элли, я с тобой поссорюсь! Совсем поссорюсь! Перестану с тобой разговаривать!
– Передай одному из судей. Его зовут Димер, – продолжила Элли, отмахиваясь от Ифи. Она вложила конверт мне в руку. – Ты его сразу узнаешь. Он очень высокий и почти полностью лысый. У него на пиджаке карточка с именем. Отдай ему конверт и беги прочь. Ничего ему не говори. Не дожидайся ответа.
Ифи закрыла лицо руками. У нее побелели ногти. Она не плакала, просто пряталась. Я стояла, сжимая в руке конверт, и смотрела на длинные, тонкие пальцы Ифи, закрывавшие все лицо.
Я прошла через парк аттракционов и сквозь дым барбекю на лужайке для пикников, начинавшейся сразу за парком, где ряды легких раскладных стульев трещали под толстозадыми зрителями, собравшимися посмотреть коронацию Мисс Маслобойни, или Сыроварни, или чего-то еще.
Я действительно сразу узнала этого человека на судейской трибуне. Совсем молодой, хоть и лысый. С виду – школьный учитель литературы. Он стоял рядом с тремя толстыми тетками и пожилым коротышкой с огромным пузом, который что-то кричал в микрофон. Я обошла трибуну и поднялась по лесенке, оцарапав локоть об искривленную фанерную стенку. Думаю, меня было не видно со стороны зрителей. Шагнула к этому Димеру, прикоснулась к его бледной влажной руке, увидела, как ко мне обернулось длинное лицо с удивленно распахнутыми глазами. Я вложила конверт ему в руку, развернулась и бросилась прочь со всех ног.
Я увидела этого худого высокого человека еще один раз, в лунном свете у фургона близняшек, в три часа ночи. Я наблюдала за дверью Арти, и вдруг дверь близняшек открылась, и я заметила, как он выходит наружу. Он был в том же костюме, что и днем. Выглядел он усталым. Дверь за ним тихо закрылась. Я застыла на месте, мысли вихрем неслись в голове. Значит, в том конверте было приглашение. Ух ты! Когда у меня будет свой жилой фургон, ко мне тоже станут ходить нормальные парни.
Иногда мне кажется, что мировоззрение Биневски задержало в развитии мою способность взаимодействовать с внешним миром. Мы были очень близки как семья. Держались друг друга и не нуждались больше ни в ком. Наши контакты с нормальными за пределами цирка были краткими и отрывочными – обрывки нечаянно подслушанных фраз, никак не связанных с нашей жизнью. Люди со стороны представлялись мне не совсем настоящими. Я к ним обращалась исключительно ради того, чтобы завлечь на представления. Как дрессировщик тюленей, я использовала разные интонации, чтобы уговаривать или командовать. Мне даже не приходило в голову, что с ними можно разговаривать по-человечески. Уже теперь, задним числом, мне представляется, что тот человек, вышедший от близняшек, был смущен и расстроен. Но тогда я испугалась, что Элли добилась своего и в результате ее убили.
Он пошел прочь и увидел меня.
– Ты передала записку. – Его голос прозвучал спокойно и ровно, но немного рассеянно, словно он только проснулся. – Это было так странно. – Он кивнул в сторону двери в фургон близняшек. – Кажется, я сделал что-то не то. Так было… нельзя. Одна из них не хотела. Она плакала и царапала меня ногтями. А вторая… вторая хотела.
Он медленно покачал головой, сунул руки в карманы пиджака и двинулась прочь. Я осталась на месте. Стояла и слушала, как затихает эхо его шагов.
Я подумала, что он прикончил близняшек, но у меня уже имелся печальный опыт спасения Арти от «убийц», и я решила не пороть горячку. Сначала надо увидеть трупы и только потом поднимать тревогу. Дверь была не заперта.
В душе шумела вода, но он вполне мог перерезать им горло в ванной, поэтому я прижалась к двери и громко позвала близняшек. Воду закрыли, и дверь распахнулась.
– Чего тебе надо? – рявкнула Элли, закручивая на голове полотенце.
Ифи с красными, заплаканными глазами прикрыла полотенцем их пах.
– Тот человек… он только что вышел… я подумала…
Ифи подняла голову. Она была похожа на призрак убитого ребенка.
– Она продала нашу вишенку, – проговорила она сквозь слезы. – А я хотела ее поберечь!
– Чушь собачья, – фыркнула Элли.
Я пошла следом за ними в спальню и забралась на кровать, чтобы рассмотреть красные пятна на пепельно-розовой простыне. Близняшки достали из шкафа банный халат.
– А ты держи рот на замке́! – велела Элли. – Поняла, Оли?
– Конечно! О боже!
– И не лезь не в свое дело.
– Прекрати, Элли. Оли можно рассказать.
– Ей незачем знать.
В итоге они договорились до того, что я ничего никому не скажу, потому что, если скажу, Элли собственноручно выколет мне глаза раскаленной иголкой, и Ифи не сможет помешать ей, и сама Ифи будет молчать, поскольку виновата наравне с Элли. Они переругивались вполголоса, и это звучало почти задушевно и мягко, если не вслушиваться в слова. Близняшки достали из холодильника кувшин с лимонадом, взяли три бумажных стаканчика, и мы все вместе прошли в гостиную и уселись там на ковре цвета морской волны.
– Это было приятно? – спросила я. – Или больно?
– Ну, да, – пожала плечами Элли.
– Это было ужасно, – поморщилась Ифи.
– Я думала, крови будет больше.
– Я думала, он не сразу уйдет. Ты напугала его своими рыданиями.
– Судя по вашим словам, это не так уж приятно.
– Рыжие говорят, что потом будет лучше.
– Как ты считаешь, ему понравилось? Ужасно, если ему не понравилось! Может, он потому и сбежал так вот сразу? Жаль, если не понравилось. Тем более что человек отдал деньги.
– Деньги? – удивилась я. Только теперь до меня дошел смысл слов Ифи, когда она сказала, что Элли «продала» их вишенку.
– Ну, да. – Элли запустила руку под диван и достала конверт, тот же самый, который я относила днем на судейскую трибуну.
Оказалось, что этот Димер подходил к ним еще вчера, после их представления. Спросил, можно ли заглянуть к ним в гости, когда он закончит судейство на конкурсе красоты.
– Он школьный учитель?
– Мы не знаем, чем он занимается. Он был вежливым. Даже ласковым. Я решила, это хорошая кандидатура для первого раза. Похоже, он человек небогатый, так что я написала в записке «пятьдесят долларов». И чтобы он пришел после закрытия.
– Я не хотела его обидеть. Просто у меня тоже есть чувства, а он так тяжело навалился, и было больно.
– Ифи, послушай. Он все равно бы не стал с нами нежничать после всего. Им никогда не захочется нас обнять и сюсюкаться с нами, когда все закончится. Они всегда буду вскакивать с постели как только, так сразу, и бежать прочь, застегивая штаны на ходу.
Ифи смотрела на свои руки, нервно теребившие пояс халата, и это было так похоже на маму, что я не могла отвести взгляд.
Элли заглянула в конверт и нахмурилась:
– Может, тут я сглупила. Наша девственность наверняка стоила дороже. Может быть, надо было устроить аукцион. Кто больше предложит. Хотя… еще можно устроить. Сделаем все по уму. Напечатаем листовки. Запустим рекламу: «Утонченный чувственный опыт: две женщины – один интим!»
– Арти взбесится. Лопнет от злости, – тихо проговорила Ифи.
Я смотрела на нее, такую красивую, и ненавидела лютой ненавистью.
– Ему плевать, – возразила я. – Он сам занимается тем же.
– Арти? – Их голоса слились в гармонии искреннего потрясения.
– За деньги?
– Ну… – Теперь я смутилась, застигнутая врасплох. – Вряд ли он заставляет их ему платить, но… я не знаю. Может, он сам им платит?
– Кому?
– Всем этим девицам, которые ходят к нему по ночам.
Ифи напряглась, ее лицо окаменело. Элли расхохоталась.
– Нормальные девушки? – произнесла Ифи, не разжимая губ.
– Да. Все из себя расфуфыренные.
– Арти, святой проповедник! – Элли аж прослезилась от смеха.
Я подумала, что она неплохой человек. Совсем не плохой. Но я знала, что Ифи больно, и радовалась тому, что ей больно, и мне было стыдно за это злорадство. Да, Арти мне не достался. Однако он не достанется и ей тоже. И у меня было одно преимущество. Я хотя бы могла с ним работать и находиться при нем. Этого Элли никогда не позволит сестре. Я решила, что мне нравится Элли. Она и вправду хорошая.
Элли обернулась ко мне:
– Мама с папой знают?
– Не говори глупостей.
– А ты давно знаешь?
– Несколько месяцев.
Элли мне улыбнулась. Ифи вдруг расслабилась:
– Элли, только пусть они будут не старыми и не толстыми. Давай не будем со старыми или толстыми, ладно?
Порой, когда я просто смотрела на Ала или Хрустальную Лил, мне хотелось схватить монтировку и стукнуть их по голове. Не для того, чтобы убить, а чтобы разбудить. Папа расхаживал с важным видом, мама все глубже и глубже погружалась в себя, оба витали в своих облаках и утратили всякую связь с реальностью, как я ее понимала. Наверное, мне хотелось, чтобы они защитили меня от всех горестей и обид, от разрушительной муки ревности. Я мечтала вернуться в детство, где мама и папа были большими и сильными и могли уберечь меня от моей собственной злобы.
Порой, когда мама обнимала меня, целовала в лысую макушку и называла своей милой голубкой, я с трудом сдерживала тошноту. Милой голубкой я была только во сне, да и то не всегда. Я до сих пор задаюсь вопросом: а что сделала бы Лил, если бы я нашла в себе силы все ей рассказать? Наверное, она сумела бы мне помочь. Возможно, она сумела бы нас спасти.
Я не понимала, какие цели преследует Элли, пустившись в разврат, но радовалась, потому что грязь липла и к Ифи. Я не знала, к чему стремился Арти, расставляя свои религиозные ловушки, но я была счастлива, что у него всегда есть работа для меня.
Арти в аквариуме. Мечется от одной прозрачной стены к другой, лучи прожекторов бьются в его блестящее тело, свет преломляется во вспененных пузырьках воздуха, весь аквариум кипит светом, будто в пламени, а потом Арти вдруг замирает в четырех футах от дна, охваченный мягким золотистым свечением. Арти общается с публикой. Его голос гремит в динамиках. Он говорит, и ему отвечают, он говорит, и люди в зале рыдают, он говорит, и они выкрикивают его имя, он говорит, и зал содрогается от их воплей и топота.
Арти в мототележке для гольфа. Машет плавником толпе с другой стороны сетчатого ограждения. Арти работает, запершись у себя в фургоне. Арти принимает гостей, а я прячусь в соседней комнате, в помещении охраны с зеркальным окошком, сижу там, затаившись, с глупым крошечным пистолетом в руке, на всякий случай. Арти в окружении книг. Арти читает, что-то бормочет в радиотелефон. Арти читает в дороге, в Аризоне и в Нью-Мексико, читает внимательно, не отрываясь от книги, не замечая того, что водитель его фургона последние несколько сотен миль мучается с убитой коробкой передач, потому что еще раньше у машины отказали тормоза.
Арти в ду́ше после представления, серый от гложущих его мыслей. Арти лежит на полу душевой, я растираю его мочалкой, его глаза плотно зажмурены, лицо застывшее и недовольное.
Ифи решила, что если я буду и дальше носить записки их потенциальным клиентам, то со временем обязательно проболтаюсь Арти. У близнецов появился собственный телефон. Также они привлекли для своих темных дел учителя музыки, Джонатана Томаини, который сначала наотрез отказался. Как можно?! Он музыкант! Работник искусства! Не сутенер! Он торжественно объявил, что сейчас же пойдет и расскажет все Алу.
Как ни странно, но именно Ифи объявила ему сладким сахарным голоском, что в таком случае им придется сказать, что он их изнасиловал, и угадайте с трех раз, кому поверит папа. Томаини сразу заткнулся, и Элли провела с ним краткий инструктаж. Джонатан со страдальческим видом улегся на синий диван, признавая свое очевидное поражение, и стал внимательно слушать.
– На самом деле, всех мужчин в зале интересует только одно, – произнесла Элли. – Они, может, не говорят это вслух, если только совсем не пьяны или не идиоты по жизни, но им всем хочется знать, как мы занимаемся сексом. В какой позе и с кем. Многие представляют, как бы они с нами трахались. И я подумала, почему бы не использовать их любопытство для своей выгоды? Им плевать, что я играю на низком, а Ифи – на высоком регистре, им плевать, нравится нам один сорт мороженого или разные. Они задают идиотские вопросы, но по-настоящему их интересует только одно. Они слушают, как мы играем сонаты, и представляют себе наши позы в постели. И среди них найдется немало таких, кто готов хорошо заплатить, чтобы удовлетворить любопытство. В качестве компенсации за труды ты получаешь десять процентов с выручки. Неплохая прибавка к жалованью, согласись. Будет чем подсластить пилюлю.
– Десять процентов? – нахмурился он.
– Десять, – кивнула Элли.
– Не маловато?
– Даже многовато. Мы берем дорого. Минимум – тысяча долларов за два часа, а если кому-нибудь захочется каких-то изысков, это будет за дополнительное вознаграждение.
Томаини не смог скрыть удивления:
– Я не думал, что вы нуждаетесь в деньгах. Мне казалось, вы всем обеспечены, и вы всегда собираете полные залы.
Элли улыбнулась:
– С нашими ценами вряд ли к нам выстроится очередь из желающих.
– К нам пойдут только те, кому действительно интересно то, что мы предлагаем, – пояснила Ифи.