Книга: Клинок Богини, гость и раб
Назад: Глава 6
Дальше: Глава 8

Глава 7

Центральная часть воинства тана Сабира Яввуза раскинулась на многие мили вдоль берега Инры. Река брала начало далеко на северо-западе Яса, во владениях тана Яфура Каамала, который вот уже восемь лет военных действий носу не казал за пределы собственных стен. Дальше Инра прокладывала путь по безлюдным равнинам, откуда зимой и летом ветра выдували все осадки, дальше стекала вниз, на юго-восток, в края, мало-помалу обретающие краски темной зелени хвойных, оттуда через низины промеж холмов вытекала к лесу Тсуасхан, затем немного длился пологий берег, окруженный неподалеку холмистыми возвышенностями, а дальше по течению, всего в трех лигах от первого порога, начинался лес Цукхато, означавший начало центральной полосы Яса. До него Инра не докатывала своих вод, резко уходя от порога, завершающего ровные берега, далеко на юг, в Долину тысячи рек.
Сюда, к среднему течению Инры, один за другим стягивались разведывательные и летучие конные отряды; откатывались самостоятельные армии после последних проведенных сражений; подходили высланные подразделения союзников или отряды парламентеров. Сейчас, когда позади осталось несколько удачно предпринятых первых кампаний, появилась возможность взять небольшой отдых. Северяне зализывали раны.
Только четыре тысячи под командованием Тахбира отбыли дальше на север, в фамильный чертог Яввузов – Сабир поручил брату во что бы то ни стало держать и оборонять Пурпурный танаар. Остальные командующие – Русса, водный брат Ванбир и четверо племянников – либо уже были здесь, либо должны были в скором времени прибыть. Ахтанаты Серебряного танаара – сыновья Яфура Каамала, старший Этер и младший Нер – обещали подойти в течение десяти дней, чтобы обсудить дальнейшую стратегию северян в текущей войне. Тридцатилетний тан Сагромах Маатхас, защитник Лазурного танаара, два дня назад прибыл к здешним рубежам с той же целью.
Спустя полтора года после начала войны Розы и Бирюзы, как вначале прозвали конфликт Маатхасов и Шаутов, северяне вышли из военных действий, объявив нейтралитет: остальные девять танов давно сцепились меж собой, вспоминая друг другу старые обиды, предъявляя давние счеты. Война Розы и Бирюзы переросла в Бойню Двенадцати Красок, и для северян, не имевших претензий на южные земли, в гуще всеобщего недовольства военные действия утратили смысл.
Хотя в приграничье бывало всякое и каждый из северных танов держал войска в готовности, от открытых выступлений они воздерживались. Пока несколько месяцев назад отец Сагромаха Маатхаса Махран не был убит в засаде Бестией Яса – дочерью дома Шаут.
Северяне с новой силой обрушились на врагов.
Сабир Свирепый вошел в шатер последним. Это истинная привилегия старшинства и власти – заставлять других ждать. Тан Маатхас, Русса и двое из четырех племянников Сабира Хальван, сын Ванбира, и Рандоно, сын покойного Доно-Ранбира, а также ахтанат Этер Каамал были полностью собраны и одеты.
Яввуз обвел их глазами. Сам тан был облачен в черные штаны из тонкой шерсти, тунику, доспех из крашеной мягкой кожи того же цвета и потертый бордово-лиловый плащ, который от дорог запылился и местами выцвел почти до серого. Пряжка была железной, изображавшей голову волка. У Руссы, Хальвана и Рандоно были такие же плащи.
– Все готовы, хорошо. Берите людей и собак, Тсуасхан всего в двух лигах.
Слуги подали тану и остальным вина. Сабир поднял медный кубок:
– Удачной охоты! – опорожнил залпом.
– Удачной охоты! – отозвались собравшиеся и тоже опустошили чаши.

 

Через два дня отряд из двадцати мужчин (большей частью из числа телохранителей Сабира Яввуза) вышел из леса в стан с тушами нескольких медведей и без числа лисиц. Сам Сабир и Сагромах Маатхас, будто не постаревший ни на день со своих двадцати двух лет, держались впереди колонны и говорили о делах. Еще не дошли до конца опушки, почти упиравшейся в подножие холма, когда в затылок одного из бойцов вонзились разом две стрелы.
Из леса вылетело с полсотни всадников. В их числе оказалось несколько арбалетчиков. Один выделялся огромными размерами. Северяне обнажили оружие в мгновение ока. За это мгновение оказалось подстрелено семь развернутых к лесу коней; еще двум в могучие груди вонзились метательные копья. В числе девяти пеших был Сабир Свирепый. Схватка казалась молниеносной; смешались люди и кони. Танские телохранители, опытные бойцы, как и сами Яввузы, Маатхас и Каамал, моментально собрались и теперь отражали натиск. Один из охранников Сабира, Раду, закрыл мечом Руссу, а когда, победив врага, обернулся, с ужасом увидел в руках еще одного нападавшего заряженный арбалет. Вдруг чья-то стрела вонзилась неприятелю посреди кисти. Арбалет выпал. Следующее звенящее острие иглой прошило горло нападавшего.
Раду обернулся – одинокий всадник, заметно мельче большинства, мчался на всем скаку по склону холма, разя врагов из лука. На лицо накинут капюшон, но, судя по одежде, явно не из своих. Ладно, по ходу разберемся, подумал мужчина и отразил очередной удар.
Всадник, приближаясь, завел лук за спину и пригнулся к шее лошади – его обнаружили и другие вражеские арбалетчики. Многие из сражавшихся уже были пешими – истину о вдвое превосходящей силе конника против пехотинца в Ясе знали все. Растерзанными лежали туши некоторых скакунов; с обагренной шерстью поскуливали почти все охотничьи собаки. Только две или три еще мелькали в каше из крови и копий.
Сабир отвел вражеский меч и кинжалом ткнул врага в живот. Провернул руку туда-сюда – чтобы наверняка, – выдернул клинок. Повел левым плечом – сустав давно подводит. Стер с лица красную полоску – последний, с кем тан сражался, ухитрился пройтись по незащищенной щеке. Сколько еще тут этих выродков? Огляделся. Увидел, как кто-то вскинул арбалет в его сторону. Отступил на шаг. Неожиданно перед ним вырос всадник в плаще болотно-зеленого цвета. Это еще кто?!
Незнакомец с силой натянул поводья, заставляя лошадь встать на дыбы. Стрела вонзилась кобыле в грудь. Всадник, вытолкнувшись из стремян, прыгнул на спину заржавшего зверя, перемахнул через голову животного, упав на землю, перекувырнулся, сокращая расстояние, поднялся и метнул возникший из ниоткуда нож в арбалетчика. Лезвие стальным укусом впилось обидчику в череп точно промеж глаз.
«Вот так меткость!» – невольно восхитился замеревший тан, до белизны фаланг сжимавший меч в одной руке и кинжал – в другой. Незнакомец даже не обернулся в его сторону, ринувшись в гущу событий. Сабир отбился еще от одного напавшего и вновь осмотрелся. И тех и других, если не считать его с Маатхасом, осталось около пятнадцати человек, почти все пешие. Хотя своих, по сути, шестнадцать, поправил себя Яввуз, если считать, что незнакомец сражается за них. Надо потом выяснить, что за мальчишка, и пожаловать ему новую лошадь.
К Сабиру подошел Сагромах Маатхас. Дышал не так тяжело, как Сабир, но все равно надсаднее обычного.
– Это кто такой? – спросил, кивнув в сторону незнакомца.
– Без понятия.
Таны стали наблюдать, оставляя остаток сражения бойцам рангом ниже. Но внимание их приковал незваный помощник без имени, знамени и даже без лица – как только капюшон плаща падал, паренек тут же грациозным движением накидывал его обратно. Этот малый, казалось, стремился перетянуть на себя все атаки, вызывая среди врагов чудовищное раздражение. Да что он о себе возомнил, полурослик!
Хальван упирался в землю полусогнутыми ногами, напрягая все силы и с трудом удерживая меч – за рукоять левой рукой и плашмя прижимая правую ладонь с другого конца лезвия. На него наваливался какой-то громадина, самолично перерубивший пяток танских воинов. Кисти Хальвана дрожали от напряжения, он рухнул на одно колено, потом окончательно сел под натиском.
– Хальван! – подал поодаль голос Русса, собираясь вмешаться. Неожиданно над плечом танского племянника просвистело широкое лезвие, вонзившееся напавшему увальню в межреберье. Громила взвыл, отступив.
– В сторону! – шикнул незнакомец, наступив Хальвану на плечо, используя его как трамплин.
«Сволочь!» – пронеслось в голове Хальвана, прежде чем он осознал случившееся. Владыка Акаб, этот голос! Быть того не может…
– Показалось, что ли? – пробурчал себе под нос.
Незнакомец тем временем налетел на вражеского бугая и, проявляя невероятную ловкость и сноровку, нанес множство режущих ран.
– Тварь! – взревел тот. – Да у тебя же даже меча нет!
– Разве? – шепнул незнакомец.
– Парень совсем крошечный против этого громилы, – заметил Маатхас Сабиру.
Схватки, казалось, затихали – многие наблюдали, как, подобно назойливой пчеле, неопознанный помощник кружит вокруг громадного недруга. Мгновение – полы мутно-зеленого плаща, взлетев, описали окружность – и полурослик, оказавшись за спиной врага, в прыжке завел нож за шею. Лезвие вонзилось слева, под челюстью. Незнакомец с силой рванул клинок на себя, разрывая сосуд и гортань. Густая, почти бордовая кровь брызнула далеко; несколько капель осталось у незнакомца на капюшоне и даже лице. Громадина повалился под звуки собственных хрипов и обильного бульканья.
– Хорош, – восхищенно сорвалось с уст Сабира Свирепого.
Нож из рук неожиданно исчез, парень выхватил из ножен длинный меч.
– Этот ублюдок убил Аргуса! – проорали оставшиеся враги. Шестеро из них – все, кто мог – кинулись на убийцу пресловутого Аргуса. Последующее напомнило Яввузам, как собаки задирают лис, с той только разницей, что лисы во время охоты не выживают никогда.
Одного из нападавших незнакомец убил мгновенно. Как именно, наблюдавшие, издав смешки над собой, не поняли – слишком быстро.
Пал второй и третий. Зато четвертый повис на спине, душа. Незнакомец сразу оценил шансы – не выпутаться. Оттолкнулся от земли ногами и целенаправленно повалился на спину, держа перед собой меч так, чтобы согнутые в локтях руки плотно прижимались кистями к груди. В костях он был умже всех нападавших – при падении два острых локтя вонзились обидчику в межреберья. Странник откатился в сторону, не отпуская меча. Неприятель схватился за путавшийся плащ. Таинственный воин, плевав на слетевший капюшон, сделал молниеносное движение клинком – плащ распался.
– Я знал! – вскрикнул Хальван, ткнув в сражавшихся пальцем. – Я уж думал, мне показалось, а это и впрямь девка!
– Женщина? – Сабир, стоявший с Маатхасом чуть дальше остальных, нахмурился. Всмотрелся: ручки с расстояния казались совсем тонкими, хотя в костях девчонка крепка. Волосы светлые, не длиннее чем до лопаток. Скорее всего, северянка, безошибочно определил тан.
– На ней же нет доспеха, – ужаснулся Маатхас. – Совсем!
Точно, осознал Сабир. Черные штаны, кофта в обтяжку, с рукавами, едва прикрывавшими плечи.
– Пойдем, Сагромах, скоро все закончится.
Мужчины двинулись навстречу последним сражавшимся – незнакомке и троим неприятелям. Девица без промаха метнула нож в одного – откуда опять взялся нож? – рубанула, провернувшись, второго, вновь провернулась и добила уже известным ударом из-за спины, ножом под челюсть. Третий, тот самый, вместе с которым она прежде упала на землю, взметнулся и кинулся как раз в тот момент, пока женщина занималась предпоследним врагом. Увернуться успела, выпустив нож, но враг крепко задел – по левому плечу прямо под рукавом.
«Чтоб тебя! Это последний нож!»
Воспользовавшись мгновенным замешательством, нападавший мужчина выбил меч.
Женщина вступила врукопашную. Без меча не так сильна, но довольно гибкая дрянь, быстро сообразил мужчина. Ему почти удалось скрутить девчонку, но на помощь ей пришел здоровенный Раду, занося меч. Врагу пришлось отпустить девицу и отступить. Он мгновенно, взвесив ситуацию, переключился на громилу с мечом. Воспользовавшись случаем, Бану быстро схватила ближайший валявшийся нож, зашла врагу за спину и ударила под колено. Враг дрогнул, Бану приставила нож к его горлу, наваливаясь на плечи всем весом, заставляя окончательно пасть.
– Да кто ты такая, сука?!
Бану встретилась глазами с Раду, который замер напротив. Тот с пониманием кивнул.
– Рука Праматери, – рассекла горло, оттолкнула тело, упавшее навзничь лицом в землю.
Бойцы держались недалеко.
Бану дышала тяжело, глядя прямо перед собой. Напряжение росло с каждым мгновением, и белокурая голова неожиданно поникла. Кровавая Мать Сумерек, чтоб его… думала Бану. Стоит тут и смотрит, как все они, нашедшие себе зрелище на потеху в ее сражении. Можно подумать, она, Бансабира Изящная, актерка из балаганного театра или малолетняя девчонка, что сдает экзамены в Багровом храме, на которые собрались поглазеть бездельные горожане.
Праматерь, отчего же так страшно?!
Услышала незнакомый голос:
– Госпожа, вы удивительная воительница. – Сагромах Маатхас медленно двинулся вперед. – Как ваше имя?
Женщина молчала. Маатхас продолжил подступаться и говорить:
– Вы неоценимо помогли по меньшей мере двум из нас.
– Верно, – донесся голос Сабира Свирепого.
– Скажите, как вас зовут и отку…
Маатхас осекся и замер – женщина стальными клещами вцепилась в рукоять ножа. От глубокого разреза прямо под рукавом по фарфоровой коже стекали алые струйки, заливая с внешней стороны плеча черное пятно непонятной формы. Внезапно голова с косой до лопаток вздернулась, плечи гордо расправились. Разве не этого момента она ждала восемь лет? Разве не ради него вытерпела Гора?!
Хватка ослабла, нож, выскользнув, с тихим звуком коснулся земли. С дрожащих алебастровых пальцев падали вслед за клинком алые капли. Женщина обернулась. Изумрудные глаза без труда нашли высокого тана Сабира Яввуза. Он постарел, но в светлых волосах седины видно не было. На кистях больше шрамов. Морщины на лице гуще и глубже. Черты все те же – крупные, упрямые, волевые. Глаза серые, ясные, под кустистыми выцветшими бровями. За минувшие восемь лет в Багровом храме Бансабире ни разу не удалось полностью восстановить в памяти образ отца. Но сейчас, увидев, женщина поняла, что безошибочно узнала бы это лицо даже среди десяти тысяч похожих северян.
Смотрели друг на друга долго; Бану почти не моргала. Каждый из мужчин держал ведущую руку на рукояти клинка.
– Да она девчонка совсем, – донесся чей-то голос, выражая всеобщую мысль. И впрямь очень молодая, молча думали Яввуз и Маатхас.
Ясный, уверенный женский голос, немного ниже, чем можно было ожидать, спросил:
– Ты примешь меня назад, отец?

 

ЧТО?!
Мужчины, все как один, переглянулись. Еще бастард? Или водная? Да нет, у Сабира не было водных жен… Кто? Как?!
Только Русса и сам Сабир оцепенели, побелев. Женщина встала на одно колено, уперев в другое, выставленное вперед, здоровую руку; опустила голову.
– Я, Рука Праматери из Храма Даг, Бансабира Изящная, третий номер в сто девятом поколении Клинков Матери Сумерек, прошу тебя, Сабира Свирепого Яввуза, сына тана Бирхана и тану Бануни, позволить мне вернуться в семью, из которой вышла.
Маатхас недоверчиво воззрился на Яввуза-старшего. Русса пытался что-то выговорить, но связки не смыкались. Сабир Свирепый на трясущихся ногах сделал шаг и замер – не донесут, рухнет. Нет же, нет, надо двигаться.
– Ба… Ба… Бану? – наконец выговорил. Густые брови поднялись. – Бансабира? – И от этого слова горло стеснило каленым железом, а в груди, под камнем, дрогнуло вновь.
Да так, что камень сквозь пятки долетел до центра земли.
Сабир поднял дочь с колен. Смотрел, не отводя глаз. Ну точно – это ее лицо. Повзрослевшее, заострившееся, но ее. Наконец осторожно коснулся дочернего плеча, пальцами раздвинул края разреза на рукаве и приметил мелькнувшее под ним темное пятно. Посмотрел опять на дочь и с пониманием спросил:
– Багровый храм?
– Багровый храм. – К собственному удивлению, ответить удалось бесстрастно. Смотрела отцу прямо в глаза.
Сабир притянул дочь за то же плечо, прижал, возвышаясь. Силился взять себя в руки, но мужчины видели, как суровое лицо Свирепого Яввуза переменилось: резче сделалась складка промеж бровей, глаза затянуло влагой, отчего тан учащенно моргал, челюсти сомкнул так, что едва не заскрипели зубы. Поняв, насколько выдает лицо, тан перевел взгляд вниз, на затылок дочери.
– Я, – прохрипел, – думал, ты мертва. Я похоронил тебя, Бану.
– Я могу уйти и не напоминать о себе больше, если это нужно, – проговорила она ровно и тихо, чтобы слышал только Сабир. Но стоявший совсем близко Сагромах расслышал тоже.
Яввуз ничего не ответил – шумно вздохнул и с силой сдавил дочернее плечо, притянув еще плотнее. Бану уткнулась отцу в ключицу. Под пальцами тана раненая рука ныла, но женщина молчала.
Первым нашелся Маатхас:
– Сабир, у нее ранена эта рука.
Бану безынтересно, скорее рефлексом, обернулась на голос, коротко глянула на Маатхаса и вновь уткнулась в отцовское плечо.
– Верно, прости, – отстранился Сабир и заговорил громко и властно: – Русса, пошли двух лучших бегунов в лагерь. Нам нужен дополнительный отряд и не меньше полусотни лошадей. Раненых забрать и перебитых скакунов тоже – мяса хватит на ближайшее время.
Бансабира перевела взгляд на брата – точно, внутренне улыбнулась, один в один, как помнила. Темные слегка вьющиеся волосы почти до плеч, зачесанные по пробору слева направо, немного растрепавшиеся; насыщенно карие глаза под низкими бровями с ярко выраженными надбровными дугами; тяжелый череп с немного выдающимся носогубным треугольником и крупным ровным носом. Да, и та же легкая щетина вдоль челюсти, вокруг рта с вычерченной верхней губой и на раздвоенном ямочкой подбородке. Высок, как положено северянам, и хорошо сложен.
Когда Русса закончил с поручением отца, Бансабира собрала по полю битвы, начистила и убрала в складки одежды шесть ножей; вдела в ножны меч. Добралась до убитой лошади, что привезла ее сюда, отвязала мех с разбавленным вином, лук и колчан.
Ожидая лошадей, воины Сабира развели костер. У одного из них нашлись нитки и пара игл. Бану, одолжив их, присела на валун поодаль, зажала рану на руке. Русса сел рядом.
– Зашьешь? – спросила, глянув на порез. Брат покачал головой:
– Прости, Бансабира, я не особо аккуратен в этом.
Бану улыбнулась. Откупорила зубами мех, залила рану вином, поморщившись.
– Не принесешь мне горящую веточку?
С готовностью самого верного из псов Русса метнулся к костру и тотчас вернулся с горящим с одного конца прутиком. Бану прогрела иглу с уже продетой нитью.
– Бансабира, может, не стоит?
– Придержи, пожалуйста, кожу.
Русса повиновался, борясь с дрожью в пальцах. Вот так… просто? Почему она ведет себя так просто? Почему не кричит на него, не обвиняет в том, что из-за него скиталась восемь лет? Почему?.. Акаб, почему его руки так дрожат?!
– Не переживай ты так, – пробормотала Бану, немного хмурясь, – это будет не первый шов и не первый шрам.
– Я… не поэтому.
– Тогда я тоже нервничаю, Русса. – И вдруг заговорила тихо, но с искренней горячностью: – Русса, я… – Голос стал срываться. Женщине удавалось держаться только за счет того, что она накладывала себе шов. – Я… Ты был единственным, чье лицо я точно помнила. Это меня спасло, спасибо.
Русса ничего не сказал, дожидаясь, когда сестра закончит. Но стоило Бану убрать иглу и нить, молодой мужчина стиснул ее ладони:
– Да как ты смеешь благодарить меня? – Пересел напротив, взял в руки сестринскую голову. – Я поклялся защищать тебя, Бану, и не сберег! Да мне бы в ногах твоих валяться без надежды на прощение! А ты говоришь «спасибо»?
Бану побоялась, что брат зарыдает. Зажала ему рот ладонью:
– Не надо, Русса. Если ты дашь волю чувствам, они запомнят, – кивнула в сторону бойцов у костра. – Если бы я не верила, что ты жив, бросилась бы грудью на меч в тот же миг, когда узнала, чем на самом деле является Багровый храм.
– Бансабира… – Русса аккуратно убрал белоснежную сестрину руку, не сводя глаз с изумрудных очей. Зрачки его слегка расширились – что произошло с Бану за минувшие восемь лет? О Багровом храме ходит много слухов, и одни страшнее других. – Ты… тебя…
Раздался шум – прибыли люди Сабира с лошадьми. Сам тан держался от дочери подальше, хорошо понимая, чем грозит приближение к ней. Надо подождать – вот окажутся наедине, порадуется. Но не сейчас.

 

Группа всадников спешилась в центре лагеря северян. На конях остались только представители танских семей.
– Воины! – прогремел раскатистый бас Сабира Грозного. – Моя дочь и наследница Пурпурного танаара Бансабира Яввуз вернулась ко мне! Приветствуйте!
Дружный гвалт воинства послужил ответом.
– Хальван! – обратился Сабир к племяннику куда тише. – Проследи, чтобы во всех уголках лагеря об этом узнали. Слово в слово, как я сказал.
Так все и решилось.

 

Бану вошла в шатер отца под пристальным вниманием его сподвижников. Женщина не различала среди сидевших ни одного знакомого лица, кроме отца и кузена, с которым познакомилась прежде. Несмотря на то что вокруг были сплошь незнакомые люди, сердце колотилось бешено – от предвкушения воссоединения, что вот-вот должно было случиться. Даже дыхание немного сбивалось, особенно когда Бану, скользя взглядом по собравшимся, ненадолго задержалась на чьих-то широко раскрытых черных глазах. Подоспел Русса, указал сестре ее место рядом с собой, выглянул зачем-то на улицу.
Тан Маатхас почувствовал, что Яввуз-старший скоро просмотрит дыру у него в затылке. Бросив короткий взгляд на напряженного Сабира, Сагромах отвел взгляд от вошедшей танин. Право, разве можно так бесстыдно разглядывать девушку? В ней ведь нет ничего особенного – обычная. К тому же нет никаких гарантий, что это и впрямь дочь Сабира. Глядишь, выяснится в скором времени, что самозванка.

 

– Помяните павших и приветствуйте танин! – приказал Русса и вернулся в шатер.
Все представители сословия защитников и несколько приближенных из числа командиров были здесь. Бансабира сидела на почетном месте по правую руку от отца. Следом сидел Русса. Напротив – Маатхас, заросший щетиной, с черными волосами длиной до мочки уха и глазами цвета маслин. За прошедшие восемь лет насмешливости в них не убавилось.
Напротив Руссы сидел Этер Каамал, наследник Серебряного танаара – невысокий стройный шатен с легкой рыжиной. Глаза у него были необычно бледными, водянистыми, едва уловимого небесного оттенка, зато брови смотрелись, пожалуй, самой яркой чертой лица – темные, густые, точно рваные штрихом по всей длине. На левой руке у Этера не было мизинца, а на правом запястье виднелся белый след от давнего ожога. Кузены Хальван и Рандоно походили на ее отца, подумала Бану, те же светлые волосы и серые глаза. Только ростом оба уступали тану Яввузу. Зато Русса, с тайной улыбкой примечала Бансабира, рослый. Почти такой же, как Гор.
Гор… где этот подонок сейчас? Вернулся в Храм Даг или действительно, как говорил, подался в Западный Орс? Она никогда там не была… Да и не будет – ее место здесь, с семьей и воинством. Отец не задумываясь вернул то, что принадлежало ей прежде: титул танин и право наследования.
– Ну, – сказал Сабир, когда все расселись за длинный походный стол, заставленный свежезапеченным мясом медведя, ячменным пивом и несвежим хлебом, – думаю, для начала надо представиться. Бансабира, милая, ты помнишь кого-нибудь из здесь присутствующих?
Бану вырвалась из размышлений о судьбе наставника. Покачала головой, улыбнувшись:
– Только тебя и брата. Но пока мы ждали лошадей, я познакомилась с кузенами и ахтанатом Каамалом. – Женщина улыбнулась им.
– А тана Маатхаса? Он был на той свадьбе Тахбира, правда, тогда еще в титуле ахтаната, но все же.
Бансабира вновь улыбнулась, ответив отрицательно. Маатхас не отводил от танин глаз, внимательно наблюдая за каждой ее эмоцией.
– Командиров Гистаспа, Отана, Гобрия, Видарну? – Сабир указывал на командиров, дальше которых за столом сидела еще дюжина человек.
– Мне очень жаль. Хотя, кажется, Гистасп когда-то учил Руссу, да? – Названный мужчина кивком подтвердил, что да. У него была приметная внешность альбиноса: почти белые волосы и бледно-серые глаза. – А дальше… я с трудом вспоминаю только дядю Тахбира и своего телохранителя Дувала. Но, помню, Дувал тогда погиб. У него, кажется, был сын. Раду, он дружил с Руссой.
– Это я, – улыбнулся очередной северянин о пышных коричневых волосах до подбородка. В его лице было что-то незавершенное: будто кто-то вытесал из камня основу – большие глаза, нос, рот, но забыл хоть немного придать им форму. Среди прочих воин казался настоящим деревенским истуканом. И если Русса почти при том же росте, что и Раду, выглядел пропорционально, то последний был просто квадратным.
– Раду? – Бану чуть не подавилась отпитым пивом. – А я-то запомнила тощего мальчонку с торчащим ежиком рыжих волос.
Раду загоготал басом:
– Я потемнел с тех пор, госпожа.
Собравшиеся воздели кубки за воссоединение танской семьи Яввуз и с удвоенными усилиями принялись за еду.
– А дяди Тахбира здесь нет, верно? – Не дожидаясь ответа, продолжила: – Он жив?
– Да, жив, Бану. Обороняет чертог, хотя и жутко злится, что я заслал его домой.
– Лучше уж так. Я, кстати, как оказалось, смогла вспомнить и дядю Доно-Ранбира, я так понимаю, отца Рандоно.
Сабир немного помрачнел:
– Доно погиб.
– Совсем недавно. – Взгляды присутствующих обратились к молодой женщине. Бану пояснила: – Доно-Ранбир погиб во владениях Вахиифов. Когда я признала его, попыталась влезть, но… один человек дал по затылку, и я отключилась.
– И выжила? – спросил Маатхас, разламывая черствый хлеб.
– Сама удивляюсь.
– Ну, танин оказалась замечательным воином, – заметил Этер Каамал, сверкнув ледяными глазами. – Говорят, в Багровом храме готовят лучших убийц.
– Не знаю таких слухов, – облизнула она большой палец, жирный от мяса, не сводя глаз с Этера и не моргая. Вот же наглый тип.
– Любопытно. Но вы, госпожа, точно были там?
Бану едва уловимо указала взглядом на татуировку:
– Таких меток в других местах не делают.
– Их действительно ставят на клеймо?
Бану кивнула. В воздухе повисло напряжение.
– Всех рабов клеймят, – оторвала она по линии мышц кусок пропеченной медвежатины.
– Рабов? – переспросил Маатхас.
Бану продолжала, будто не слышала:
– На случай, чтобы, если ты сбежишь, тот, кто встретит тебя, знал, куда возвращать за награду.
– И сколько раз вы пробовали сбежать? – не унимался Этер.
– Я не буду больше говорить о Багровом храме за этим столом, ахтанат. Хотите узнать, что это за место, – отправьте в храм сына, а потом расспрашивайте. У вас есть сын?
Этер покачал головой.
– Тогда поезжайте сами. Вы, правда, немного староваты – мальчишек старше пятнадцати в обучение не берут. Но я напишу вам в дорогу письмо с рекомендацией и просьбой, и кто-нибудь из мастеров обязательно за вас возьмется. У меня много друзей среди них.
– Думаю, я поверю на слово, танин. – Этер оскалился.
– Давайте помянем тех, кто погиб, – предложил Русса.
Беловолосый мужчина, названный прежде Гистаспом, отвел глаза. В уголках его губ мелькнула тонкая усмешка.
Воздели бокалы, выпили, наполнили вновь.
– А как ты, кстати, здесь оказалась, сестра? – Русса взял разговор на себя. – Багровый храм неблизко…
– Я просто закончила обучение и решила вернуться домой, – отозвалась Бану. Незачем рассказывать большее. – Пока получалось, двигалась на север напрямик, однако не так давно застряла в лесу Цукхато. Пару недель назад там проходили люди Дайхаттов, а потом лагерем засели Луатары.
– Что они забыли так далеко от дома? – нахмурился Русса.
– Точно Луатары? – спросил Этер.
– Знамена не то чтобы желтые – бледно-горчичные. Я подумала, это кто-то из знаменосцев.
– Так и есть. – Маатхас вздохнул и с недовольным лицом откинулся на спинку.
– Их там сотен восемь, не больше. Еще вчера вечером были на месте. Можете сделать вылазку. – Отпила несколько крупных глотков.
– Обсудим позже.
Бану кивнула. В кои-то веки можно ничего не решать самой, а просто полагаться на приказы отца.
– А почему вы решили повернуть сюда, госпожа, к Тсуасхану? – спросил Раду.
– Ну, в холмах легче прятаться и легче наблюдать. Я еще молода, и мне не так сложно разглядеть среди тридцати мужчин четыре пурпурных плаща, и один, – подняла глаза от бокала на сидевшего напротив Сагромаха, – лазурно-голубой. Даже если не отец, рассудила я, то кто-то из своих.
– Да эти плащи почти серые от пыли дорог, – усмехнулся Русса.
Бану перевела немного высокомерный взгляд на соседа и вздернула бровь:
– Слишком мало времени проводишь в темноте, братец.
– Н-наверное, – ответил он и вдруг, став чрезмерно суровым, уткнулся в тарелку.
Ненадолго затянулось молчание. Позже Бану, закончив трапезу, проговорила:
– Я была удивлена, что война до сих пор не кончилась.
Лица мужчин помрачнели.
– На самом деле мы вышли из войны через полтора года после того, как ты исчезла, – поведал Сабир. – Затяжные войны – дело последнее. Но к тому времени остальные девять танов уже прочно вцепились друг другу в глотки. На нас тоже нападали, но мы ограничивались охраной границ. Старались не реагировать на провокации, не вспоминать старых счетов, но когда несколько месяцев назад по дороге в столицу отец Сагромаха угодил в засаду алых и рыжих под командованием Бестии Яса, молчать стало позорно. Благо шесть лет мы потратили с умом и подготовились к походу.
– В чью засаду? – переспросила Бану.
– Бестия Яса, Сцира Алая, дочь дома Шаут, – бегло пояснил Русса.
– Ваш отец, танин, – продолжил сам Маатхас, внимательно следя за Бану, – как и восемь лет назад, оказал мне честь и милость помочь в расправе над врагом. Правда, сама чертовка до сих пор не далась нам в руки. – Бансабира приметила, как напрягся лежавший на столе кулак Маатхаса.
– А следом, – заговорил Яввуз-старший, – погиб Доно-Ранбир. Он попал в опалу при дворе, когда пытался воздействовать на раману вмешаться в распри танов и завершить Бойню Двенадцати Красок. По дороге домой – шел, как и ты, дочка, вкривь и вкось из-за военного положения – убили и его.
Бансабира молча кивнула, с трудом подавив новую вспышку гнева на государей – уже два года она не могла уяснить, с какой стати раманы позволяют подданным громить свою же страну?!
– А остальные? Остальные таны как действуют?
– Кто-то постоянно выходит из игры и зализывает раны. Но надолго сохранять нейтралитет удавалось только северу до недавних времен, – объяснил тан Маатхас. – Во многом благодаря нашему союзу и еще тому, что Золотые Раггары у наших южных рубежей уже почти два года тоже держатся подальше от бойни. Но, как ни крути, когда в стране воюют повсюду, от сражений не спрячешься даже в самых крайних северных уголках. Если воевать не идешь ты, война приходит сама.
«Как и все женщины, война требует к себе внимания», – из воспоминания прозвучал голос Гора в голове Бану.
– Я искренне надеюсь, что все это закончится хотя бы к тому сроку, когда пятилетний Адар достигнет возраста, чтобы сидеть среди нас на подобных собраниях, – проговорил Отан, уперев одну руку в бедро, а другую вытянув от локтя на столе.
Бану нахмурилась, обернулась к отцу:
– Адар?
– Твой брат, – пояснил тан.
Бану ничуть не изменилась в лице.
– У тебя второй брак, отец?
– У меня был и третий. После смерти Эданы и, как я думал, твоей мне нужен был наследник. Я женился, она умерла почти сразу, от лихорадки. Потом женился в третий раз. Та женщина родила Адара, но, произведя его, тоже скончалась через несколько дней.
– Соболезную, – проговорила Бану.
– Праматерь и Акаб благосклонны к вам, раз вас не настигли подобные потери, – вполне искренне сказал Видарна.
Бану, отчасти раздражая собравшихся отсутствием хоть каких-то эмоций, ответила:
– Верно. Вокруг всего лишь умирали Клинки Богини или рабы, которые так и не получили вожделенного знака поверх клейма. В том числе и под моим командованием, просто потому что мой наставник находил это смешным.
– Ну, раз все поели, – громко сказал Сабир, обводя взглядом стол, – можно расходиться. В ближайшие дни прибудут оставшиеся командиры от двух армий, дождемся и продолжим обсуждение. Благослови Иллана и Акаб!
– Благослови Иллана и Акаб. – Мужчины поднялись. Бану осталась сидеть.
– Еще раз поздравляем с возвращением дочери, – напоследок выразил общую мысль Сагромах.

 

Наконец-то они втроем. Едва опустился полог за последним из прислужников, Сабир вспружинил со стула, подошел к дочери, рывком отодвинул ее сиденье. Навис, глядя прямо в лицо. Нет, третий сейчас лишний.
– Русса! – обратился, не оборачиваясь. – Поставить для Бану шатер недалеко от наших.
– Хорошо.
– Где ты была? – тихо спросил тан Сабир Свирепый.
– Я уже сказала. – Бану насторожилась. Должно быть, за столом наговорила лишнего. – Я…
– Где ты была, моя девочка? – спросил еще тише, потянул дочь за руку, понуждая встать, и прижал так крепко, как мог.
Бансабира опешила, а когда пришла в себя, обвила стан отца.
– Что с тобой было? Кого из богов мне благодарить, что ты вернулась? Почему сразу не дала знать, что жива? – Отстранился, поднял ее лицо за подбородок. В глазах тана блестели слезы. – Почему вернулась к отцу, который не смог тебя уберечь? И к брату, что не смог защитить?
– Отец, не гово…
– С тобой исчезла радость, Бансабира. Я часто думал – что было бы, будь моя девочка жива? Я бы воевал иначе, отчаяннее и яростнее повергал бы врагов, чтобы беречь ее. Я бы никогда не женился, зная, что есть та, кому я доверю свое кресло и весь клан. Когда смотрел на дочерей Тахбира, ловил себя на мысли, что они рядом не стоят с моей собственной. Ах да, с моей покойной дочерью – поначалу приходилось себя исправлять, потом привык. Я послал к лесу Цукхато шестнадцать отрядов, но мы так и не нашли твоего тела, чтобы погрести его согласно традиции в семейном склепе. Если бы не Русса, Тахбир, танаар и, как ни странно, Сагромах, я бы бросился грудью на меч.
Поцеловал в лоб и вновь сжал в объятиях. Сабир по-прежнему не отпускал здорового плеча дочери. Бансабира на этот раз зажала собственный рот и затряслась всем телом.
– Что такое, Бану?
– Ничего, – проговорила неразборчиво, с ресниц скатилось две капли.
– Когда ты сегодня сказала, что можешь уйти…
– Я почти не надеялась, что еще что-то значу для тебя, – отвела ладонь от губ.
– Глупенькая моя. – Сабир зарылся носом в волосах, когда-то давно так сладко пахнувших молоком. – Мой отец любил повторять, что дочери никогда не взрослеют. Правда ведь?
Вернулся Русса.
– Я все сделал. Не сильно быстро?
– Проходи, – позвала Бансабира, отстраняясь от отца. – Вы будете спрашивать одно и то же, и я не хочу говорить об этом дважды.

 

– Так у тебя в итоге третий ранг? – спросил Русса. Яввузы вновь сидели за столом, держа в руках бокалы с пивом. – Это хорошо, да?
Шиада, как им объяснить, как достаются номера в первой десятке? Бану хохотнула.
– Да, брат, хорошо. – Бану сидела, задрав одну согнутую в колене ногу выше стола. – Все номера выше пятого присуждаются в среднем раз в пятнадцать лет. Номера от третьего до первого составляют управление города, называются Руками Праматери и почти не знают себе равных.
– Так уж и не знают, – доброжелательно ухмыльнулся Русса.
– Хочешь проверить? – выстрелила изумрудными стрелами глаз, глянув искоса.
– Хочу! – Русса принял вызов. – Завтра утром, когда Рандоно уедет с вылазкой. Ты позволишь, отец?
– Ну, давайте глянем, – улыбнулся Сабир.
– Не боишься, что я тебя посрамлю?
– Так в себе уверена? – В голосе Руссы мелькнула тень обиды.
Бану захохотала в голос:
– А Праматерь знает толк в шутках! Никогда не думала, что придется признать, но, Русса, я училась у лучшего.
– Это он привил тебе страсть к высокомерию?
– Нет, – покачала головой, – Гор выжег мне клеймо раба, – кивнула в сторону татуировки, – а рабы не бывают высокомерными. Им говорят убить – они убивают; говорят предать – предают; упасть грудью на меч – падают; драить ночные горшки – драят; им скажут стихи сочинять – они сочинят, не бог весть какие, но сочинят; велят поменять веру – и они поверят даже в смерть после смерти. Клинки Богини умеют убеждать, они весьма изысканны в угрозах. Так что рабам нет шансов быть высокомерными или заносчивыми. Высокомерным человека делает сила. И чем труднее к ней путь, тем высокомернее человек.
– Ну, будет, девочка. – Сабир не хотел представлять рассказ дочери в красках и знать какие-то подробности. – Все, что нас не убивает, делает нас сильнее, разве нет?
– Пожалуй, – отставила бокал, – нам всем надо отдохнуть и хорошо выспаться. Мы ведь можем полагаться на твоих караульных, отец?
– Конечно.
– А на твоих союзников? – требовательно спросила молодая женщина. Сабир прочистил горло и подтвердил. – Тогда, брат, проводи меня к шатру. Да благословит тебя Мать Сумерек, отец.
– Благослови Иллана и Акаб, Бансабира, – улыбнулся тан. В этот момент никому и в голову не пришло бы называть его свирепым или грозным. – И не забудь, завтра утром ваш поединок, после жду тебя на собрании. Обговорим твои обязанности и охрану.
– Как скажешь.
Бану вышла. Стоило отодвинуть полог отцова шатра, в лицо приятно дохнуло ночной прохладой и свежестью реки.
– Похоже на запах Великого моря, – проговорила женщина едва слышно. Стояла, пошатываясь. Брат поддерживал за локоть. – Пойдем.
– Угу.

 

Шатер Бансабиры – довольно большой, прикинула женщина, – и впрямь стоял неподалеку от отцова и братова. Внутри было все необходимое – ложе для сна, пара походных табуретов, маленький сундук для вещей, в котором лежало первоклассное оружие и кожаные перевязи; невысокий круглый стол для еды, письменные принадлежности, кувшины с водой, ночной горшок, таз. Туда-сюда сновали две служанки-пленницы. Бану не стала выслушивать их имен и приветствий.
– Завтра, – тихонько осекла и выставила всех за полог.
Оставшись наедине, Русса упал на колени рядом с сестрой – женщина вспомнила, как когда-то давно так же вел себя Астароше – и стиснул запястья вытянутых вдоль тела рук. Не поднимая головы, затараторил:
– Прости меня, Бану, прости, прости, прости!..
Бансабира не знала, как повести себя. В храме почти не учили, чем отвечать на горячность и искренность, и весь ее в этом опыт – дружба Шавны, любовь Астароше и ненависть к Гору.
– Русса, милый, встань, пожалуйста.
– Прости меня, Бансабира!
– Хотя бы посмотри на меня.
– Я обязан был тогда спасти тебя! Я обязан был умереть сам, но спасти тебя!
– Но я ведь не умерла, родной. – Бану невольно улыбнулась: Русса не видел и, кажется, не слышал ее.
– Я… Праматерь, если бы ты знала, что я чувствовал, когда увидел, как за тобой погнались два здоровенных воина! За тобой, за крохотным ребенком!
– Ну, я чувствовала то же, когда видела, как другие обложили тебя.
– Я не должен был допустить этого! Ты… у тебя на глазах погибла твоя мать, и я…
«Да я ее и не помню совсем. Разве что ее любовь…»
– …Я должен был…
– Как ты выжил, брат?
– Мне в голову не могло прийти, что семилетняя девочка сумеет выжить! Иллана, я счастлив!
«Точно, – опять улыбнулась молодая женщина, – совсем меня не слышит. Прямо как Гор – не умеет слушать, а только торопится сказать, что думает сам. Возможно, все мужчины таковы. Интересно, и Астароше?»
– И я недостоин твоего прощения, Бану! Нет, мне… мне нельзя звать тебя так… Я же клялся… Преступил обет… Акаб, я жалок. – Русса все плотнее прижимался темечком к бедрам сестры, все ниже опуская голову. – Мне положено звать тебя «танин Яввуз» или «госпожа».
– Идиот… – Странно, она часто говорила это слово, но никогда – с такой нежностью. Собственный голос показался чужим. И впрямь, что сейчас надо сделать?
«Ты старше меня на десяток лет, а все еще такой мальчишка. Ты точно так же не знаешь, что делать сейчас».
Не то по-сестрински, не то по-матерински, Бансабира, высвободив руку, положила ладонь брату на голову, специально путаясь в густых вьющихся волосах.
– Посмотри на меня, – поднял голову Русса.
Бану опустилась, сев напротив, приподнялась на колени и поцеловала брата в губы. Отстранилась, разглядывая дорогое лицо:
– Я тоже люблю тебя, Русса.
Мужчина молчал, но челюсть едва заметно задрожала.
– Все остальное я сказала тебе еще там, у костра, в ожидании лошадей. Мне нечего прощать. – Бансабира улыбнулась, а Русса заплакал.

 

Бансабира поднялась рано. Она уже надела форму из той мягкой черной ткани, которую используют для пошива одежды в храме Матери Сумерек, когда из-за полога донесся надтреснутый мужской голос:
– Тану, прошу, простите, меня зовут Юдейр. Тан назначил меня вашим оруженосцем и велел передать завтрак и женский доспех для утреннего поединка.
Бану вздернула бровь, немного задержавшись с ответом:
– Войди.
Вошел юноша – светловолосый, долговязый, лет семнадцати. С пронзительными глазами цвета спелой бирюзы. И как на этом полудрагоценном камне нередко мерцали черные жилки, в ярко-голубой оправе горели звеняще-черные сердца зрачков.
«Славно сложен», – мгновенно оценила Бану, окинув Юдейра взглядом с головы до ног.
Паренек поклонился. В руках у него был только доспех.
– Прошу простить, тану, слуга с едой ждет у шатра.
– Прекрати извиняться не по делу. Занеси еду, а доспех отдай, у кого взял. Мне не нужен.
Юдейр оставил доспехи на земле; тарелку с хлебом и остатками вчерашнего запеченного мяса и кубок с ячменным пивом поставил на стол. Бану тут же взяла сосуд и пригубила.
– Пиво можешь выпить сам. Принеси воды.
Юдейр повиновался:
– Как скажете. Простите, тану, я тотчас исправлюсь.
– Я уже сказала, чтобы ты не извинялся на пустом месте. И ты ошибаешься, я танин, а не тану.
– Никак нет, госпожа. Этим утром тан Сабир дал указание обращаться к вам не иначе как к тану и закрепил за вами полноправное совладение танааром.
Юдейр выходил из шатра, пятясь. Не будь Бану шокирована, она бы засмеялась от неуместного раболепия мальчонки. Хотя какой мальчонка – он же старше ее, сообразила Бансабира.
Стало быть, тану? Вот так сразу? Но ведь отец совсем ничего не знает о том, чем она стала… А что, если он разочаруется, когда поймет? И что может его разочаровать? Ее поражение или победа над Руссой? Вот же дрянь…
Юдейр вернулся с бокалом воды:
– Прошу вас, тану.
– Спасибо. И убери доспехи хотя бы в тот сундук, я их всяко не надену.
– Прошу про…
Бансабира бросила на юношу до того выразительный взгляд, что Юдейр осекся.
– Тан Сабир настаивал, чтобы вы обязательно надели лучшие женские доспехи, что у нас есть. Вернее сказать, они не совсем женские. Просто это самый подходящий для вас размер, он немного мельче обычного мужского, но в армии достаточно молодых бойцов вашего сложения.
Бану вздохнула:
– Ты так много говоришь, Юдейр.
Парень чуть было опять не извинился, но вовремя прикусил язык.
– Ладно, давай сюда.
Оруженосец поднес кожаную тунику, бронзовую бригантину из мелких пластин, штаны из плотной ткани, наручи, поножи и тяжелую перевязь.
– Кровавая Мать, – усмехаясь, немного шокированно протянула Бану. – Я надену только это, – указала на бригантину, – поножи и перевязь.
Юдейр принялся подавать предметы, но Бану остановила жестом.
– Я же в этом панцире пошевелиться не смогу. Надо размяться, прежде чем лезть в него.
То, что увидел Юдейр, показалось ему странным – тану, размяв шею, принялась вытягивать спину наверх, округлять и прогибать, а затем наклоняться вперед и в стороны вдоль собственных ног, полностью прижимаясь к ним. Сложилась пополам, немного расставила ноги, уперлась в застеленную землю согнутыми в локтях руками. Сделала стойку на локтях, заводя по очереди ноги взад и вперед. Потом вновь оказалась головой вверх, растянулась на продольные и поперечный шпагаты. Поднялась, размяла плечи, локти, кисти; грудную клетку и таз. Распределила промеж складок в одежде шесть ножей на подвязках. Закончив, посмотрела на пораженного юношу:
– Ты старше меня, Юдейр, а выглядишь как сопливый мальчишка, у которого первый раз в штанах напряглось. Не спи и шевелись.
– Д-да, госпожа. – Оруженосец побагровел до самых ушей и пристыженно принялся одевать госпожу в доспех. Бану тем временем спрашивала:
– Ты умеешь заплетать волосы, оруженосец?
– Никак нет, тану. Но здесь много служанок из числа пленных женщин. Думаю, они могут вам помочь.
– Так чего же отец прислал мне тебя, а не их? Или они не умеют надевать доспехи и извиняться?
Юдейр стал еще пунцовее.
– Я не знаю, тану Бансабира, – совсем понуро сообщил парень.
– Ладно, Мать с ними, служанками. Ох уж эти железяки, – пробурчала женщина, когда Юдейр повязывал поножи. – Русса что, и впрямь так хорош, что отец беспокоится за мою сохранность?
– Русса-Акбе – капитан личной гвардии телохранителей тана Сабира и замечательный воин. Один из лучших.
Бану едва уловимо нахмурилась:
– Давно мой брат занимает этот пост?
– Нет, тану. Прежде капитаном телохранителей был ахтанат Тахбир, но после того, как тан Яввуз отправил его защищать чертог, пост перешел к вашему брату.
Бану кивнула. Взяла в руку меч, с которым проделала весь путь от храма. Провернула несколько раз, сделала несколько взмахов и выпадов. Да уж, и впрямь черепаха – в панцире и медлительная! Хорошо хоть меч родной – что-что, а оружие в Храме Даг делали первоклассным, и Бану предпочитала его любому иному, несмотря на то что Сабир велел оставить в ее шатре тоже весьма достойные клинки.
– Предложенное оружие устраивает, – сказала Юдейру. – Но нужно копье. Проследи, чтобы выделили. И еще для тебя будет поручение… – Глянула искоса, как умела, сверкнув изумрудами.
– Все, что прикажете, тану! – с готовностью выпалил юноша.
– Научись к вечеру заплетать косы. Как хочешь. Кавалькада прислуги мне даром не нужна. Даже если отец приставил ко мне отряд служанок под твоим командованием, в шатре в моем присутствии из слуг отныне можешь находиться только ты. Ясно?
– Так точно, госпожа!
– Отлично. Думаю, пора.
– Но, тану!
Бану обернулась на голос оруженосца.
– Хочешь пожелать мне удачи? Не надо, Кровавая Мать знает, кому доверить успех.
– Нет, я о другом, – указал Юдейр взглядом на тарелку с завтраком. Бансабира съела небольшой кусочек мяса и выпила пару глотков воды. – Вы совсем ничего не съели!
Бансабира ничего не ответила.
– Помолчи. – Полог опустился.
«Да уж», – мысленно протянула Бану, выйдя из шатра. Возникало чувство, будто тан Сабир собрал поглазеть на них с Руссой добрую половину собственного лагеря. Место для сражения было выбрано чуть поодаль от берега. На небольшом установленном помосте сидели представители танских семей – Яввузов, Каамалов, Маатхасов. Остальные рассредоточились, кто как мог, вкруговую. Человек триста, не меньше. Все из личной охраны и приближенных достославных семейств, усмехнулась молодая женщина. Круг, конечно, они образовали большой, да все равно не всем будет видно.
– Оруженосец, ты идешь? – позвала, удаляясь от шатра. На нее пока не обращали внимания галдевшие мужчины. Из-за полога, прихватив оставшиеся доспехи и пару мечей, вылетел Юдейр. Бану не обернулась.
– Я пройду? – спросила с краю шумевшей толпы. Один из вояк обернулся, все еще чему-то ухмыляясь, потом резко переменился в лице и, толкнув локтем соседа, сделал шаг в сторону. Мало-помалу прочистилась дорожка, по которой Бану прошла на «ристалище».
«Шиада с вами, – мысленно огрызнулась. – Ладно, и впрямь представим, что это экзамен в Багровом храме. Я ведь всегда знала, что отец не даст называться его дочерью просто так, ничего не доказав».
Люди шумели, покуда тан Сабир не поднял руку и, встав, не произнес приветственной речи. Бану слабо его слушала, оглядывая брата, стоявшего в противоположном конце импровизированной арены. Когда раздалось пожелание удачи и призыв начинать, противники сошлись.
– Бансабира Изящная, – громко возвестила Бану. – Третий номер в сто девятом поколении Матери Сумерек! – и поклонилась.
Русса удивился, но, помешкав, проделал то же самое:
– Русса-Акбе, капитан личной гвардии тана Сабира Яввуза, защитника Пурпурного танаара, – и поклонился.
Повисло ожидание. Наблюдавшие смотрели с азартным напряжением. Когда же? Кто? Кто из них первым занесет меч?
Первым стал Русса.
«Силен», – мгновенно оценила Бану, отражая тяжесть удара. Русса отстранился; противники медленно закружили друг подле друга.
«Неудивительно, Русса довольно крупный, – оценивала женщина. – Но ведь всяко не крупнее Гора».
…Бансабира все еще остерегалась нападать сама, хотя сражение длилось уже больше пяти минут. Она держала оборону, постоянно отступая. Тан Сабир на помосте нахмурился – совсем не то, что он видел днем раньше.
Раздался противный лязг – Русса рубанул с силой, и Бансабиру от ранения спасли наручи. Женщина отступила на шаг, опустив меч и подняв руку в останавливающем жесте. Дернувшийся было к открывшейся сестре Русса замер.
– Мне нужно две минуты, – сказала спокойно, игнорируя легкий шепоток в кругу.
«Не будь ты дочерью тана, они бы уже ржали, как кони», – подумал Русса, выпрямляясь после выпада и оглядывая собравшихся.
– Бансабира! – Тан Сабир встал. – Что происходит?
– Все хорошо, отец, – даже не взглянула, наскоро отвязывая поножи и наручи. Из-за тех и других невозможно выудить ни ножа из тех, что были запрятаны за рукавами, голенищами. Бригантину тоже скинула: за поясом со спины тоже было спрятано лезвие.
Сабир только охнул.
«Это мой бой, и я проведу его так, как удобно мне».
Брат действительно хорош. Он тяжел, Бану просто не хватит собственного веса соперничать с ним в силе. А полагаться на проворство – значит, полагаться на ножи, и к ним нужен свободный доступ.
Оставшись в традиционной форме Клинков Богини, Бансабира повела плечами. Определенно лучше.
– Продолжим.
«Как она это делает?!»
Русса взбесился, не в силах прочесть боевой почерк сестры. Кажется, вот сейчас, после очередного удара или выпада, она должна шагнуть назад, чтобы вернуть равновесие, но Бану делала что-то совсем противоположное, оказывалась с другой стороны, вместо отступлений атаковала, вместо атак – уходила в сторону легким прыжком. Стоило привыкнуть, и Бансабира стала действовать так, как Русса ждал в начале поединка, но теперь уже не надеялся. Все осколочные мгновения, которые бастард тратил на то, чтобы сориентироваться и приноровиться, Бансабира использовала как шанс удерживать инициативу, изматывать, наносить опасные царапины, где было возможно.
Чем больше Русса думал, тем больше напрягался и тем больше терял над собой контроль. Наконец темпоритм движения Бансабиры настолько превзошел его собственный, что мужчина перестал отдавать отчет в действиях сестры. Почувствовал, как меч вылетел из руки, а его самого опрокинули на землю. Краем глаза бастард заметил сверкнувший серебряный отблеск на траве – точно, где-то в сражении Бану скинула уже два ножа. Провернулся, потянулся, почувствовал, как запястье плотно придавила к земле чья-то стопа.
– Мои ножи служат только мне, – произнес ледяной женский голос.
Пнула нож в сторону, дав мужчине встать и поднять меч. Посмотрела незнакомыми пустотно-радостными глазами и, не сдерживаясь, перешла в последнюю атаку. Танец смерти – поняли наблюдавшие. И Русса, что бы ни делал, не мог уловить ни ритма танца, ни его направления.
Черное, раздражавшее мельтешением пятно – Бансабира – металось где-то вокруг.
– Чтоб тебя!! – попытался рубануть, но за секунду до того к шее плотно прижалось холодное лезвие. Задержавшись на миг, Русса выпустил меч. С ужасом Сабир вцепился в подлокотники кресла, приподнявшись:
– Бансабира! Не смей!
На шее Руссы уже алела тонкая полоска. Бану тихо выдохнула и отвела в сторону клинок. Женская рука беспощадно дрожала. Тану немного согнулась, притупляя в глазах слепой голод убийства. От природы прекрасное белокожее лицо сейчас сияло черной тенью Шиады, Матери Войны и Сумерек, пугая присутствующих и вызывая у них восторг.
Это неизменное достояние воинского величия, часто говорил Гор, внушать окружающим благоговение, то есть восхищение, замешанное на ужасе и страхе.
Женщина выронила клинок, выпрямилась. Грубо вытерла вспотевшее лицо запястьем. Молча собрала разбросанные ножи.
– Спасибо за бой, бр… брат, – запнулась на последнем слове.
Наконец зазвучали рукоплескания. Вновь встал Сабир и начал говорить что-то горделивое на тему воинских достоинств дочери.
– Благодарю вас, тан Сабир, – поклонилась женщина, когда тан закончил.
Толпа пропустила молодую воительницу. В отличие от жриц Ангората, ей, даже будучи ниже большинства мужчин, не было надобности облачаться в чары (да Бану и не умела), чтобы внушать расступавшимся трепет. Не опуская головы, тану неожиданно замерла. Тот, кого она ждала, отреагировал мгновенно – подхватив непригодившийся доспех, Юдейр помчался за госпожой.

 

У шатра женщина, не обернувшись, бросила оруженосцу:
– Нагрей воды, я скоро вернусь.
Не увидев, как юноша кивнул, Бану направилась к самому берегу и села на песок. Где-то слева от нее по небосклону карабкалось солнце, и, хотя август только начался, оно уже казалось отяжелевшим и предвещавшим осень. По тихому течению Инры дорожкой окружностей и пятен ложились солнечные блики. Легкие, ненавязчивые тени громадной силы огня, думала Бану, недоступной никому из людей.
В этих краях солнце и впрямь дорогой весенне-летний гость, которого ждут и по котором страждут не только леса и пашни, но и люди. Северяне, усмехнулась женщина. Они так много знают о холодах, о несдерживаемом ужасе ледяной зимы, когда, кажется, сутками напролет длится непроглядная ночь. Или это в ее, Бансабиры, сознании далекие воспоминания о северных зимах перемешались с памятью первых трех лет обучения в Храме Даг? Хотя, если быть честной, к окружавшим сумеркам и тьме привыкла быстро – детское воображение убедило само себя, что девочка переехала из семейного чертога Яввузов в фамильный склеп. Гор пичкал ее огромными порциями мяса, молока, сыра, творога и яиц и по канону храма выпускал на свет раз в неделю, говоря, что если не впитывать солнца, кости не вырастут и не окрепнут. Возможно, и так, но к концу первого этапа обучения Бану, как и все третьегодки, почти ненавидела дневное светило – оно слепило приученные к темноте и сумеркам глаза, жгло кожу, сушило волосы, душило духотой и мешало свободно двигаться, будто утяжеляя сам воздух. Привыкнуть к огниву заново стоило терпения.
Здесь совсем не так, думала женщина, глядя на воду, по которой плыли будто фонарные отблески. На берегу Инры, а тем более дальше, в снегах, солнца ждали и на него надеялись. Сейчас Бану признавала – Мать-Иллана не плодоносит, если Ее не сдабривать небесным огнем, но что у него за мзда, у громадного золотого диска? Бансабира нередко в детстве слышала фразочки вроде: «Тьма такая, что и кончика носа не разглядеть!» – или: «Темень, хоть глаз выколи!» Дурачье! Темнота заставляет быть осторожнее, внимательнее, чутче, проворнее, серьезнее, в то время как свет почти всегда лжет в угоду самому себе. И чем больше его жаждут, тем ловчее он лжет.
«Ослепленные пагубным величием, северяне знают все о холоде, но ничего – о солнце, – поняла Бану. – Никто из них не был в Ласбарне, никто не видел пустыни, никто не знает черной, разрушающей силы этого «благостного» огня. Зато каждый из нас, – непроизвольно накрыла правой ладонью татуировку на левом плече, – неспроста боялся его. Выпустив на свет, нас заставили принять золотистый жар; мы вкусили силы солнца, а потом распробовали и его гордыню, приняв как собственную. И мы уподобились ему, – с горечью признала женщина, – беспощадному, злому, за чьей улыбкой зияет хищный оскал, всегда одинаково голодный и одинаково жадный. Мы научились у солнца давать и оберегать людей, мы обозвали его надеждой на лучшее и справедливость, но мы также голодны до человеческих смертей, и людская жизнь для нас давно перестала быть ценной. Нас называют «Клинки Матери Сумерек», но Мать Сумерек, Шиада – это Хозяйка Тени, которая тем значительнее, чем ярче свет. Не потому ли тень чернее и длиннее тогда, когда солнце злее и беспощаднее всего? Действительно, мы самые настоящие дети солнца, – презрительно усмехнулась Бансабира, – как всякая тень, мы зависим от него и проповедуем его несложную истину.
Само наше существование – такая же высокая и роскошная ложь. Как иначе объяснить, что я едва не убила дорогого человека, чье лицо и имя единственно давало терпение и силы жить? – тряхнула головой. – Нет, я бы не убила его… Я ведь остановилась без вмешательства отца… Праматерь, Гор, что ты наделал?»

 

Бансабира, игнорируя обращавшиеся в ее сторону взгляды воинства, достигла шатра. Внутри сидели отец и брат, оруженосец стоял рядом. Замерев на пороге, окинула взглядом пространство – таз с водой и чистые полотенца уже здесь.
– Юдейр, – бросила юноше.
– Госпо…
– Вон.
Парень мгновенно ретировался, низко поклонившись, когда проходил мимо тану. Едва полог задернулся, женщина молча прошла в глубь шатра, на ходу расстегивая застежки формы. Мужчины явно собирались о чем-то поговорить, но, видя происходящее, замешкались, потеряв дар речи.
– Э… Бану! – наконец нашелся Русса, когда пятнадцатилетняя женщина сняла верхнюю тунику на запамх и швырнула в сторону. – Что ты делаешь?!
Под укороченной туникой оказалась тонкая черная безрукавка.
– Тебе объяснить?
– Бансабира… – подал голос Сабир.
В этот момент молодая тану завела руки за голову и, немного наклонившись, стащила безрукавку. Где-то на задворках мужского сознания мелькнула мысль, что нужно отвернуться. Но подобная мера оказалась лишней, сообразили отец и сын – грудь Бану была несколько раз перетянута лентой из черной эластичной ткани шириной в ладонь. Черные штаны начинались на три пальца ниже пупка.
– Можно подумать, я вас чем-то могу удивить, – пробубнила женщина, распрямляя спину и плечи.
– Еще как можешь, – едва слышно пробормотал Русса, шокированный и неспособный отвести изумленного взгляда от сестринской спины. С усилием бастард заставил себя посмотреть на отца – Сабир выглядел еще более озадаченным и пораженным и, похоже, вовсе забыл, как дышать: идеально симметричная спина, с прямым позвоночником, четко проседающим между длинными буграми прилегающих мышц, с по-молодому упругой фарфоровой кожей, сплошь краснела и белела росчерками шрамов и рубцов.
Отбросив безрукавку, Бану прошла к столу, на котором стоял таз, и, немного пригнувшись, уперла ладони в столешницу. Лопатки сильно выдались вперед, как у дикой кошки перед прыжком. Несколько минут Бану стояла молча, и не было слышно даже женского дыхания. Потом вытолкнула воздух из легких и, вымочив одно из походных полотенец, обтерлась теплой водой.
– Бансабира, – наконец произнес Сабир. – Откуда у тебя сто…
– Если ты хочешь поговорить о поединке, я бы не убила его.
– Но…
– «Но» невозможно, отец. Я остановилась перед ударом, иначе Русса упал бы, захлебываясь кровью, еще до того, как выпустил меч. Ты ведь сам вчера видел, как это происходит. – И вдруг гоготнула.
– Тебя так веселит, что ты чуть было не потеряла над собой контроль?! – насупился тан, повысив голос.
– Да нет, – пожала плечами. – Просто вспомнились разговоры среди горожанок в Храме Даг и среди девиц Ласбарна. Они что-то без конца трещали про то, что только настоящая женщина может повергать мужчин к своим ногам. Если верить их правилу – я лучшая из женщин. Знал бы ты, сколько их валялось у моих ног… – Вновь стала серьезной. – Не переживай, я не подниму руким ни на кого из родственников или союзников, пока не прикажешь.
Мужчины, переглядываясь, молчали.
– Ты назвал меня тану, тан Сабир, наследницей, вступившей в соправление. Попробуй поверить, что я не враг собственной семье. Разве я не говорила, зачем согласилась учиться искусству войны?
– Чтобы убивать врагов, – вставил Русса.
– Вот именно. А сейчас, если ваши сомнения хоть немного стихли, я попрошу дать мне возможность переодеться.
Мужчины поднялись.
– Русса, – позвала женщина, не оборачиваясь от таза, – ты ведь в порядке?
– Да, все хорошо. Ты молодец, признаю, что продул. – Он очаровательно улыбнулся, почесав основание шеи. Бану не видела, зато чувствовала, как брат старается скрыть разочарование или что-то похожее. Уголки ее губ дернулись в мгновенной улыбке.
– Я предупреждала, что кончится этим. Прости.
– Ничего.
Русса вышел, а Сабир остался на походном табурете.
– Русса хороший воин, Бану.
– Я заметила, – тихо ответила женщина.
– Как тебе удалось одолеть его?
Тану закончила смывать пот и грязь и принялась другим полотенцем вытираться насухо.
– С трудом, ты сам видел. Русса просто не знал, чего ожидать. Не уверена, что мне удалось бы победить его еще раз.
– Я понимаю, почему ты сняла бригантину, Бану. – В словах и интонациях тана не было ни упрека, ни похвалы, одна озадаченность. – Но другие будут думать иначе.
– Мне все равно, что думают другие: в доспехе я бы неминуемо проиграла. У меня никогда не будет шансов противостоять таким, как брат, в силе. Тебе ли не знать, что каждый из нас обязан полагаться на то, в чем хорош?
Сабир согласно кивнул, но тут же нахмурился:
– Сила побеждает ловкость, Бану. Рано или поздно скорости окажется недостаточно.
Бану заухмылялась:
– Что из увиденного, – обернулась к тану, разводя руки в стороны и демонстрируя покрытый рубцами стан, – навело тебя на мысль, будто я до сих пор не познала этой простой истины?
«Вернулась только вчера, а ведет себя, будто не исчезала вовсе, – думал тан, глядя на тело дочери со скрежетом в сердце. Пристально изучая анфас, насчитал на теле столь дорогого ему создания одиннадцать шрамов разной величины, а потом сбился. – Точно, – теплый шар поднялся от танского сердца к горлу, – я вложил в нее то, что позволило ей выжить в том храме. Я был с ней всегда, даже если не понимал этого. Она моя дочь…»
Не дождавшись от отца реакции, Бану продолжала говорить, выискивая в походной сумке сменные бинты:
– По манере сражения Русса похож на моего наставника из храма, но более предсказуем и менее силен. Пары минут хватило, чтобы понять. Вот и весь секрет.
– Тем не менее, Бану, исход поединка стал серьезным ударом по репутации Руссы. Он начальник моей личной охраны, спрос с него высок.
– А я – человек, которому ты вознамерился доверить танаар, отец, и разве с меня он не выше? – Достав черные ленты, Бансабира поднялась на ноги и посмотрела мужчине в глаза. – Все разрешилось в лучшую сторону. И если ты не хочешь, чтобы твоим полководцам пришлось ждать меня на собрании еще битый час, – резко сменила тему, – то попрошу, – кивнула в сторону полога.
Сабир вплотную подошел к Бану, обнял за плечи, поцеловал в волосы.
– Я верю, что тебе достанет мудрости отличать друзей от врагов, Бансабира. Потому что в силе, с которой разит твоей меч, и в твердости твоей руки я не сомневаюсь. Среди сегодняшних тану и танин тебе не найдется соперницы, не думаю, что смог бы научить тебя подобному.
«Ты смог бы научить большему. Но тогда сейчас вряд ли хвалил бы за мастерство».
– Спасибо, – пробормотала, опустив глаза. Надо же, отец. Необычное чувство, непривычное до легкого раздражения. Будто она опять девятилетняя девочка, которую впервые окунули в ласбарнский диалект, и она ни слова не понимает, что говорят вокруг.
– Не задерживайся. – Сабир легонько хлопнул дочь по плечу и вышел, оставив еще несколько минут распознавать некое странное ощущение в груди. Собравшись, Бану потерла ладошкой область под ключицей и позвала:
– Юдейр! – Парень, ожидавший все это время снаружи шатра, зашел и окаменел. – Помоги.
– Э-э-э… тани… тану. – Оруженосец сделал пару робких шагов.
Женщина швырнула ему небольшую склянку с темно-синей пастой, выуженную из сумки вслед за бинтами. Дрожащими пальцами мальчишка вцепился в сосуд, неотрывно глядя на зажатую тару и не смея поднять глаз на Бану. Юная танша села на табурет, где прежде сидел отец.
– У меня под лопаткой есть шрам… – «Один из последних, что оставил Гор, скотина». – Он еще время от времени открывается. Замажь густой полоской. – Не дожидаясь ответа, потянула заправленный край ленты у груди, и повязка распалась. – Чем дольше ты будешь там стоять, тем больше вероятность, что тебе самому придется объяснять тамну, отчего я так задержалась. Шевелись.
– Д-да, гос-п-пожа. – На трясущихся ногах Юдейр приблизился, присел, упершись расставленными коленями в застланную войлоком землю, зачерпнул на палец мази и замер. Под лопаткой Бану из поперечного рубца и впрямь сочилась сукровица.
– Юдейр, – успокаивающе протянула Бансабира, – я затылком чувствую, как ты покраснел. Но это отныне – твоя работа, и относись к подобным вещам соответственно.
– Я… понял, госпожа. Но, возможно, было бы лучше попросить кого-то из женщ…
– Я уже говорила, что легиона наблюдателей и шептунов у себя в шатре не потерплю, одного вполне хватит. Так что мажь.
– Угу.
Стоило юноше дотронуться до женской спины, тело под пальцами судорожно сжалось.
– Жгучая, зараза, – скривилась Бансабира. Юдейр чуть было не извинился, но вовремя замолчал. – Из какого ты рода, Юдейр? – внезапно спросила женщина, слушая, как парень закручивает крышку склянки.
– Не знаю, госпожа.
«Вот так новость», – изумилась молодая женщина.
– Ваш отец взял меня на воспитание вместе с другими мальчишками, когда мне было девять. Мои родители погибли еще до войны, я их помню, но плохо. Ваш отец давно уже повелел подбирать сирот-мальчишек по всему танаару и воспитывать в военной академии дома Яввуз.
Бану едва заметно кивнула – отличный ход. С детства давать нищим и потерянным кров, еду, оружие, коня, если повезет, в обмен на повальную и непоколебимую верность.
– А остальные? Такие же, как ты?
– Думаю, да. Во всяком случае, никто из тех, кто помнит семью, не происходит из благородных.
Бансабира ничего не сказала, протянув оруженосцу длинную черную ленту.
– Я?! – Для пущей убедительности юноша отступил на шаг.
– Чем быстрее привыкнешь, тем будет проще, – встала, не оборачиваясь, и подняла руки. – Затягивай туго.
Юдейр, пунцовый, как вываренный рак, ни разу не поднял бирюзовых глаз, пока кругами обходил госпожу (Бану крепко удерживала один край ленты), наматывая бинт. Но, учитывая, что семнадцатилетний оруженосец возвышался над тану на полголовы (и обещал вытянуться еще), голодный взгляд неминуемо натыкался на женскую грудь всякий раз, когда юноша оказывался спереди.
– Туже, – наставляла Бану время от времени.
Наконец замер с концом бинта меж пальцев.
– Кончилась, – промямлил неопределенно.
Бану, усмехаясь, взяла из рук оруженосца кончик ткани, завязала тугой двойной узел с тем, что держала сама, и заправила за край повязки.
– Неплохо, – ощупала перевязь.
– Могу я спросить, госпожа?
– Попробуй.
– Зачем вы это делаете?
Бану пожала плечами:
– Да мы все в храме так делали, с двенадцати-тринадцати лет. Для удобства. Пока война не кончится, нам, женщинам, в прямом смысле не дышать свободно. Всегда сочувствовала тем, у кого они слишком большие, – положила левую руку на грудь. – Одежда, – напомнила женщина, – там есть сменная.
Юдейр принялся одевать госпожу, по-прежнему нещадно краснея. Бансабира была уже почти полностью собрана, когда нарушила тишину:
– Ты все еще смущаешься оттого, что я делаю из тебя служанку?
– Не в этом дело, тану Яввуз, просто я ведь обучался как воин и приставлен к вам оруженосцем, а не…
– Ты, кажется, не представляешь, как много болтают обычные женщины. А у тебя, думаю, ни язык не повернется, ни компании не сыщется, чтобы обсуждать, что я ела на завтрак или когда у меня текла кровь. Заставишь объяснять подобное еще раз – зубы вышибу, честное слово.
Юдейр затянул вокруг стройного крепкого стана широкий кожаный пояс, застегнул вокруг покатых бедер еще один, с коротким мечом и кинжалом. И наконец отошел, склонившись. Бансабира шустро распределила в одежде шесть начищенных ножей.
– Вы позволите? – спросил он осторожно. Кажется, краска начала отливать от молодецких щек, несмотря на опущенную голову.
– Говори, – кивнула царственно.
Юноша заговорил тихо.
– Сегодня… в бою… – добавил еще тише, – вы были великолепны, – вообще прошептал.
Бану не ответила – вздернула голову и прошла мимо, бросив:
– Не забудь, что к вечеру ты должен уметь заплетать волосы.
«Надо найти ему женщину, – подумала сразу, как вышла, нахмурившись. – А то, того гляди, достоинство о собственный доспех сломает».

 

После собрания командиров Маатхас один задержался в шатре старшего товарища и союзника.
– В чем дело? – спросил Свирепый.
– Всего один вопрос, Сабир. Ты уверен, что она твоя дочь? – Мужчина кивнул в сторону полога, через который несколько мгновений назад вышла Бану.
Сабир хмыкнул:
– Я ведь объявил ее тану, разве это не ответ на твой вопрос?
– Потому я его и задаю, – уточнил тан Лазурного дома.
Сабир потрепал тана по плечу:
– Не сомневайся, Сагромах. Родители всегда узнают своих детей. Станешь отцом – поймешь.
Сабир вышел на воздух, не беспокоясь о том, что в его шатре остается посторонний. Маатхас только бессмысленно качнул головой, замерев.

 

Вечером того дня Бансабира одиноко сидела в шатре, закинув ноги на стол, – после утреннего собрания женщина отправилась тренироваться, пешей и верхом, и теперь мышцы приятно ныли. Русса выказал желание упражняться с сестрой – вместе со всей личной гвардией тана Сабира из почти двухсот бойцов. Женщина пожала плечами – не против, ей все равно. Работала тану, как привыкла, без оглядки на других, самозабвенно оттачивая удар за ударом, выстрел за выстрелом. Но остальные оглядывались часто, неизменно в ее сторону.
Согнулась, притянувшись к ногам: рядом с отекшими конечностями стоял кувшин с пивом, оставленный для тану Юдейром, после того как оруженосец неумело заплел первую в жизни косу. Бану подлила напитка в серебряный кубок и, поднеся к губам, вновь откинулась на грубовато сделанную спинку походного седалища.
Любопытно, размышляла женщина, отец, очевидно преследуя цель объявить ее наследницей во всеуслышанье, приказал со следующего дня объехать несколько подразделений с проверкой подготовки. Пока войско стоит лагерем, надо максимально зализать раны и повысить собственный уровень, перед тем как опять кидаться на врага. Временем северяне располагали незначительным – совсем скоро прибудут оставшиеся полководцы и командиры, и после совета кампания продолжится. В том, что Сабир не намерен выходить из войны, Бану не усомнилась ни на мгновение. Пару часов назад он невзначай бросил что-то о том, что северяне всегда держались наособицу, так что должны непременно помогать друг другу. К тому же в этой войне все они мстят сами и помогают мстить соседям.
«Говоря иначе, север всегда держался наособицу и потому не нуждается в остальном Ясе, так что северяне непременно должны грабить сами и помогать грабить другим. Чтобы однажды все рожденные среди снегов поняли, кому обязаны успехом», – молча думала женщина.
За весь день, в том числе на утреннем собрании, она почти не проронила ни слова – что толку говорить, если не разобралась с текущим положением дел. Да и потом, ей предстояло еще столько освоить и узнать о делах отца, прежде чем она позволит себе выговаривать суждения вслух.
– Тану! – донесся с улицы мужской голос. – Я по поручению тана Сабира, вы позволите?
Бансабира удивилась – час поздний, что отцу понадобилось в такое время?
– Входи.
Вошел Раду. Наблюдая за ним, Бансабира невольно ужаснулась: когда он уже закончит распрямляться после поклона? Воин все рос и рос – и наконец впервые в непосредственной близи предстал перед Бану как есть.
«Да в нем локтя четыре с половиной!» – женщина едва удержалась от судорожного выдоха. Но лицо все-таки предательски дрогнуло.
– Слушаю, Раду, – вновь потянулась за напитком.
– Госпожа, ваш отец велел передать, что как танум вам полагается отдельный отряд бойцов, который вы можете выбрать сами из числа «меднотелых», и назначил меня его командиром. – И добавил каким-то извиняющимся тоном: – Кроме того, с этого дня я – ваш личный телохранитель.
Рука Бансабиры качнулась, замерев у рта. Мгновение спустя женщина захохотала в голос, отчего Раду замешался, не зная как быть. Бану, не торопясь, сделала глоток, слегка запрокинув голову, и указательным пальцем провела по чувственным губам, утирая влагу. Смерила вошедшего взглядом настолько царственно-снисходительным, что громадный вояка почувствовал себя несмышленым десятилетним мальчишкой, каким когда-то выслушивал нагоняи от отца.
– Стало быть, тан Сабир приставил ко мне соглядатая? – «Не удивительно».
– Что вы, госпо…
Бансабира отрицательно покачала вздернутым указательным пальчиком той руки, которой сжимала края бокала. Заговорила легко, будто о будничном:
– Не трудись оправдываться. Все и так ясно. Твой выбор небогат, и твое мнение никого не интересует. Сказано смотреть за мной – будешь смотреть и докладывать, как велено. – Наконец полностью обернулась к мужчине лицом и заговорила совсем другим, не терпящим возражений тоном: – Но чтобы ближе двадцати шагов я тебя рядом не видела. Свободен.
Вот так, сразу! Вмиг переменилась… и где ее вчерашнее радушие?
– Что-то еще? – Бану вздернула бровь.
С чувством тысячекратного непонимания вменяемой ему вины Раду поклонился женщине:
– Нет, тану, прошу простить. – Нелепо пятясь, громадина вышел.
За следующие несколько дней Бансабира поняла две вещи. Стоустая молва в свое время действительно по всему Ясу разнесла сказы о подвигах Руссы-Акбе – за полтора года военных действий в начале войны «Яввузов бастард» много раз вел северян Пурпурного танаара к победе. И когда «длинное ухо» пронесло по всем рядам объединенного северного воинства весть о том, что единокровная сестра одолела богатыря в поединке, начало сбываться пророчество Ирэн Безликой – легендами стало обрастать имя самой Бансабиры.
Всякий раз, когда молодая тану, или, как ее называли в войсках, «маленькая танша», шла среди рядов «меднотелых» – пятитысячного элитного воинства и личной гвардии тана Яввуза; когда она появлялась в передвижных псарнях, чтобы привыкнуть к работе с волкодавами; когда проверяла работу командиров и капитанов, натаскивающих в дни этого огромного бивака отряды; когда приходила на конюшни выбирать боевую лошадь; когда каждое утро вместе с телохранителями отца уходила подальше от шатров тренироваться; когда таскала воду подобно рядовым или пленным; когда появлялась на советах в шатре Сабира; когда возглавляла группы охотников и своей рукой насаживала тушки лисиц на пику или пронзала копьем кабана с первого броска – всегда ее провожали оценивающие и восхищенные взгляды, и повсюду за ней стелился осторожный шепоток, опасливый среди благородных и восторженный среди простых.
Неизменно за тану Яввуз, как теперь было положено обращаться к Бансабире, следовали оруженосец Юдейр и личный телохранитель Раду. То, что дочка Яввуза Свирепого приблизила первого – семнадцатилетнего рядового, без должной выслуги и происхождения, – тоже вызывало шепоток – укорительный, злословный, с прицокиванием. Что до Раду – как бы Русса ни убеждал сестру быть приветливей и мягче с его товарищем, женщина отмахивалась. Напоминать охраннику о расстоянии двадцати шагов не приходилось.
Однажды «Яввузов бастард» завел с сестрой речь, что, если она-де недовольна службой телохранителя, возможно, лучше попросить отца сменить его. Но разговаривать о назначении Раду с отцом Бану даже не думала. Решение тана неоспоримо, сказала она однажды брату. Если его родня не станет подчиняться этому закону, никогда дом Яввузов не добьется подданства и преданности других.
Вскоре по приказу Сабира Свирепого из близ расположенной крепости Ширак (две лиги на северо-запад от леса Цукхато) Бансабире доставили женские доспехи и еще кое-какую одежду. Тогда же с вылазки возвратился ее кузен Рандоно, потерявший сто двенадцать человек. На следующей за тем неделе Бансабире представили последних прибывших на совет командиров – Бедвира, капитана под начальством тана Маатхаса; Нера Каамала, младшего брата Этера, и двух кузенов самой Бану – ахтанатов Таввана и Махрана. Последний, сын покойного Доно-Ранбира, командиром не был, а возглавлял отряд из десяти лучших лазутчиков. Для северянина Махран был довольно мал – дюйм в дюйм с самой Бану – ловок, проворен и при этом удивительно вынослив. Он-то и принес сведения, необходимые для дальнейших решений.
В те дни на исходе лета командиры, а в их числе и Бансабира, договорились, что Этер Каамал со своей частью войска перейдет за реку Ашир и встанет обороной на переправе, чтобы отрезать путь на север Шаутам и их союзникам. Его брат Нер должен был держать ту же широту значительно западнее, на границе Пурпурного и Золотого танааров. Поскольку из трех северных домов серебряный Яфур Каамал, отец Этера и Нера, обладал наименьшим наделом и воинством, ему на ближайшие месяцы доверили оборону альянса. Благо и Маатхас, и Яввуз отослали в фамильные чертоги еще оборонительные войска – на случай, если придется помочь Каамалам или обезопасить себя от них.
Брат Сабира Ванбир вместе с сыном Тавваном и шестью тысячами солдат должен был раньше бежевых занять холмы над озером Сатусан, куда, по сообщению Махрана, уже двигалось четырехтысячное воинство черных Дайхаттов. Еще четыре тысячи под рукой командира Видарны Сабир послал отбивать реку Латарт на западе, просекающую в теплое время года, подобно голубой ленте, плодородную долину за холмами, где они осели сейчас. Центральную полосу страны Сабир Свирепый Яввуз оставил для себя, пяти тысяч своих «меднотелых» и двенадцати тысяч остальной армии, отдельные подразделения которой возглавлялись Бансабирой, Руссой, Гистаспом, Видарной, Отаном и Гобрием – командирами тана.
Кроме того, в центральной полосе Яса находился еще один благородный дом защитников, Сиреневый дом Ниитас, и на его счет у Сабира стали возникать отдельные соображения. Он не просто так назвал наследницей дочь, о которой мало что знал, несмотря на теплоту в груди по поводу воссоединения. Теперь, когда Бану вернулась, прежний альянс Яввузов и Ниитасов мог разгореться с новой силой – ведь правящему ныне Идену Ниитасу Бансабира приходилась родной внучкой.

 

В дни стоянки в лагере царила тренировочная атмосфера, и в короткие сроки стало привычным нет-нет да и увидеть, как в послеобеденные часы упражняется маленькая танша то с братом, то с отцом. Многие быстро уяснили, что людская молва не лгала, когда разнесла по всем станам весть о победе сестры над бастардом: юную госпожу признали мастером боя на мечах и копьях, с саблей и шестом, пешей и конной; она обладала недюжей для женщины выносливостью и без промаха стреляла с обеих рук.
И однако все это не приближало Бану ни к окружению отца, ни к солдатне. Высоко вознеслась неведомая танша и была чужой.
После тренировки с ножами женщина традиционно переходила к другим – Юдейр приносил перевязанные между собой громадные мехи с водой, женщина вешала их на шею и, расставив ноги, приседала. Когда не держали ноги – падала на землю, вытягиваясь и поднимаясь на руках. Юдейр отвязывал один мех и располагал его меж лопаток женщины…
В такие моменты – многие понимали – Бансабира, босая, взмыленная, в закатанных штанах, с лоснящимся лбом, тяжело дышавшая и ловко перекидывающая меж пальцев ножи, приседавшая с водой и таскавшая ее вдоль берега и к холмам, казалась невероятно простой и обычной женщиной и была солдатне ближе всего.

 

Уже заканчивался общий завтрак и сбор, а Бансабира все еще тренировалась.
Раду, голодный и злой, неизменно находился в двадцати шагах. Бану иногда казалось, что этот громадина теперь и днем и ночью на глаз сможет определить это расстояние. Даже через пятьдесят лет.
Было почти десять часов. Бану, опять вооруженная ножами, провернулась, занеся руку, и… раздался лязг.
«Что за?!..» – пронеслось в голове.
Включилась мгновенно и, вложив остаток сил, круговым движением отвела вражеский кинжал. Державший его мужчина – без дюйма шести футов ростом, короткостриженый, черноусый – сделал шаг назад и внезапно склонил голову, припав на колено.
– Простите меня, госпожа, – протараторил непримечательным голосом. – Я Одхан, рядовой из «меднотелых». Умоляю, – заговорил горячо, опустив голову еще ниже, – позвольте мне тренироваться с вами!
– Чего? – нахмурилась, плотно сжимая рукоять ножа.
– Тану Бансабира, позвольте мне тренироваться с вами! – повторил молодой мужчина намного тверже и уверенней, подняв голову и заглянув женщине в глаза.
«Да ему больше тридцати», – между делом подумала Бану.
– Хотя бы иногда! – продолжил мужчина. – Знаю, я всего лишь рядовой, даже не десятник, тем более сотник, и у меня нет права думать, что я…
Одхан не договорил – подлетевшие по безмолвному приказу Раду два «меднотелых» скрутили просителя.
– Как ты смеешь поднимать руку на тану?! – Раду прорычал, точно бурый медведь, разбуженный в зиму. Все взоры обратились на них.
Мгновенно Раду достал из ножен меч и приставил к горлу Одхана. Неожиданно на его кисть под гардой опустилось нечто белое, прохладное, мозолистое. Мужчина проследил алебастровую дорожку и увидел светлокожее лицо, вскинутое в «бесстрастном» возмущении. Тихий женский голос спросил:
– Разве не говорила я тебе, Раду, не приближаться ко мне ближе, чем на двадцать шагов?
– Это так, госпожа, но ваш отец поручил мне оберегать вашу жизнь, и я…
– Ты, Раду, – с нажимом заверила танша, сверкая изумрудными глазами, – лишишься левой руки, если еще раз посмеешь нарушить приказ.
– Но, та… – Женские пальцы надавили сильнее на его кисть, а лицо стало настолько выразительным, что Раду осекся на полуслове.
– Я все понял, – уныло пробубнил здоровяк, убирая меч в ножны. – Прошу извинить.
Коротко поклонился, кивнул «меднотелым», державшим Одхана, сделал шаг в сторону.
– Стой, – приказала тану. Раду замер. – Я не позволяла тебе уходить.
Громадина тяжело дышал, а Бану вернула лицу былое спокойствие.
– Поверь, когда понадобишься, Раду, ты узнаешь первым.
– Как пожелаете.
– Можешь идти.
– Слушаюсь.
Бансабира выдержала паузу, пока Раду отойдет на двадцать шагов, а остальные телохранители отца вернутся к тренировке. Одхан все еще стоял на одном колене.
– Благодарю, госп…
– Встань.
Взвинтился и выпрямился. Недоумевая, пронаблюдал, как Бансабира ловко спрятала нож за одно из тайных креплений в одежде.
– Я не очень хороша в рукопашной. Фиксируй удары и следи за собой, я устала ходить в синяках.
– Да, тану Банса…
Бану атаковала.
На исходе того дня женщина послала Юдейра сообщить Одхану, что тот стал первым отобранным в отряд телохранителей тану Бансабиры. Одхан ликовал.

 

За ночь до разделения воинства для новых бросков Сагромах зашел к Сабиру с единственной просьбой – пересмотреть стратегию. Тан Яввуз поинтересовался о причинах, а услышав ответ, в сердцах назвал соратника идиотом. Они не для того почти месяц собирали информацию от всех шпионов и планировали последующие действия, чтобы менять что-то сейчас по воле каких-то дурацких предчувствий и внутренних голосов.
– Если она и впрямь твоя дочь…
– Снова ты об этом! – гаркнул Сабир. – Сколько можно, я все решил!
– Тогда позволь мне пойти с ней, – прямо заявил Маатхас.
Сабир в который раз за вечер уставился на друга и соратника круглыми глазами. Нельзя, раздраженно бросил он. Нельзя. У каждого из них в этой войне своя задача, нечего, да и не время, крутить шашни на глазах у армии. Как Сагромах ни просил, Сабир был непоколебим: ни под командованием Маатхаса, ни в качестве сподвижника, ни как-либо еще Бансабиру с ним, Сагромахом, Свирепый не отпустит.
Маатхас покинул шатер Сабира не столько расстроенным, сколько озадаченным. Внутреннее чутье настойчиво требовало от тана узнать Бансабиру лучше. Она не самая красивая женщина, что он встречал, и вряд ли вообще женщина, и он Бану даже за руку ни разу не держал, слова вольного себе не позволил и… Ему надо удостовериться.
Или забыть.
Назад: Глава 6
Дальше: Глава 8