За год Верка превратилась в гуманоида – иссушенное существо с заостренными чертами лица и огромными, в пол-лица глазами. Она старалась не смотреть на меня, лишь молча разминала пальцами эклер и по крошке отправляла в рот. Ее и без того тонкие губы теперь совсем исчезли, стерлись с лица вместе с остальными эмоциями. Как рисунок, выгорающий в летние дни с ситцевых занавесок, она медленно покидала эту жизнь. Мне захотелось взять ее за руку, пока она совсем не исчезла.

«Ты была на похоронах?» – неожиданно подняла она на меня свои бесцветные глаза.

«Нет, но видела по телевизору. Все было очень красиво – цветы, прекрасные речи. Я оплатила его последний билет в мир иной».

«Зря. Я бы хотела его оживить ненадолго. Минут на десять. Чтобы перерезать ему горло за все, что он сделал с нами. Но перерезать не сразу, а постепенно, чтобы умирал долго и мучительно».

«Если это как-то поможет тебе, то он выбрал очень страшную смерть. Его проткнуло палкой, и он висел на ней довольно долго, обмотанный собственными кишками».

«Тогда ладно».

А потом она подняла на меня глаза и… заплакала. Она плакала и говорила, глотала слезы, говорила и плакала одновременно, при этом безумно спешила, проглатывая целые слова, захлебываясь болью. Но я хорошо понимала ее, каждое слово долгим эхом отдавалось в моем сердце. Слезы, накопленные годами, без остановки текли по ее впалым щекам. Она рассказала мне, как все произошло в тот злополучный год.

«Когда ты приняла Корецкого на работу, я сразу поняла, что юрист из него никудышный. И он тоже понял, что я поняла. Он допускал такие ошибки, что, по большому счету, его надо было сразу гнать взашей, пока мы не погорели с таким специалистом. Я пыталась пару раз тебе сказать об этом, но ты меня отшила. Я видела, как ты занята, и решила взять на время его под контроль. По сути, я все время переделывала за ним документы. Ни одной формы он не мог заполнить правильно, ни одного бланка. Он допускал такие ошибки, что у меня волосы на голове вставали дыбом. В благодарность за то, что я до ночи сижу над его работой, он дарил мне конфеты, какие-то маленькие презенты, иногда цветы. А однажды сказал, что у него пропадают билеты в Мариинку. Ты в те дни была в Москве в командировке. Что-то подсказывало мне, что надо остановиться, отказать ему. Но ты же знаешь: «нет» – это не мое слово. И чем дальше он расставлял свои сети, тем сложнее мне было собраться с духом и сказать тебе обо всем. Хотя что надо было сказать – твой муж ко мне кадрится? Ты бы просто покрутила пальцем у виска и решила, что я тебе завидую. Разве нет?»

«Тебе же было приятно его внимание?»

«Что ты хочешь услышать? Я откровенна с тобой, потому что мы видимся последний раз в этой жизни. Да, мне льстило его внимание. Никогда мужчины-красавцы не обращали на меня внимания. На твоем фоне я была бледной молью на рукаве песцовой шубы. Единственный мой поклонник за всю жизнь – это лифтер в твоем доме, толстый очкарик Володька. И вдруг Корецкий говорит, что любит меня. И самое ужасное, его глаза говорят о том же. Не знаешь, как он это делал? Какие кнопки нажимал, что глаза его вспыхивали огнем любви? А ведь сердце при этом оставалось холодным как лед. Может, он посещал особые курсы вранья и там научился этому мастерству в совершенстве? Я поверила ему, Несси. Поверила без оглядки. Ты всегда считала меня слишком пугливой и забитой, даже не пытаясь вытащить из кокона, а ему это вдруг удалось. Когда мы стояли потом у меня дома, у большого зеркала нагие, как Адам и Ева, он насильно поворачивал меня лицом к себе и говорил – смотри, смотри, как ты прекрасна. Не закрывайся. И я таяла, плавилась и стекала по его большим и сильным рукам. Я цвела и думала – даже если завтра я умру, у меня была Великая Любовь».

Некоторое время Верка сидела, уставившись на свои сухие ладони, словно припоминая что-то. Потом с трудом снова посмотрела на меня.

«Но до того, как он пришел ко мне домой, все еще можно было остановить. Если бы ты знала, как я проклинала себя за эту слабость. После похода в театр и его жаркого прощального поцелуя на пороге я твердо решила все тебе рассказать. Ты была для меня все – и мать, и сестра, и подруга. Ты знаешь, что я не видела родителей с детства, и ты заменила мне родных. С тобой мы делили стакан чаю по вечерам и изливали друг другу душу. Если ты, Неша, думаешь, что я хоть на секунду об этом забыла, ты ошибаешься. Я позвонила тебе тогда, в тот роковой вечер, но не смогла выдавить из себя признание. Для таких признаний надо смотреть друг другу в глаза. Я знала, Несси, как ты обожала своего мужа. От этого мне становилось еще горче, я понимала, что при любом раскладе нанесу тебе подлый удар в спину. Но я все же решила поехать к тебе и сказать, что запуталась и не знаю, что теперь делать. Однако у Корецкого всегда была прекрасная интуиция, позволявшая не раз выходить сухим из миллиона переделок. У него был нюх на неприятности. Его мозг не прогнозировал события, как у большинства людей, а словно улавливал какие-то импульсы извне. Я видела в одном фильме, как человек, который просматривает свое будущее по секундам, идет прямо на дуло пистолета, а пули пролетают мимо, потому что он заранее знает траекторию их полета. Таким же везунчиком был твой муж. И когда я надела пальто и позвонила тебе, что еду, он возник на пороге, словно демон, вынырнув из прохладной темноты подъезда. Ты сама знаешь, что он умел ловко овладеть и телом и душой женщины за предельно короткий срок. Он словно наперед знал, что мне говорить, как себя вести и какая реакция за этим последует. Сукин сын. Его нежность впадала в страсть, и вместе они образовывали поток, смывающий все на своем пути. Он шептал на ухо слова, от которых я впадала в состояние горения. Я не могла двигаться, говорить и уж тем более мыслить. Я превратилась в пылающий факел в руках мошенника и отдалась ему прямо на полу в коридоре. Подонок стал моим первым и последним мужчиной. И я поняла, что навсегда потеряла тебя. Врать я не умею, а сказать тебе правду было выше моих сил. Факел этой страсти продолжал полыхать, сжигая все на своем пути. И запудрить мне мозги в этом состоянии было совсем не сложно. Он говорил о том, что ты используешь близких людей, как разменную монету. Что ты алчная и жадная стерва, которая думает только о деньгах. Вначале я пыталась ему возражать, но он убедил меня в том, что тебе было выгодно иметь под боком дешевого специалиста, а наша дружба для тебя ничего не значит. Ясно было, что работать мы все вместе уже не сможем никогда, поэтому он предложил мне открыть свою собственную фирму. Надо только продать квартиру, чтобы частично погасить его долги, а остальное потратить на развитие бизнеса.

Неша, клянусь богом, я понятия не имела о том, что он тебя ограбил среди бела дня. Я узнала об этом только месяц спустя. Случайно встретила Ленку – секретаршу на улице. Она так радовалась, что ты теперь «серая от горя», что мне захотелось ее ударить. А вскоре Корецкий полностью переменился по отношению ко мне. Ему больше не надо было использовать арсенал своих романтических средств героя-любовника. Когда он принес компьютер и велел разобраться в базе, украденной у тебя, я сказала, что не могу больше выносить весь этот груз предательства и подлости, что это гнусно. Я сказала, что верну ее тебе. Тогда он ударил меня со всей силы по лицу и сказал, что в таком случае я скоро окажусь в тюрьме, потому что вся ответственность за сокрытие доходов в первую очередь лежит на бухгалтере. И тут я по-настоящему струхнула. Не того, что могу оказаться в тюрьме. Я стала панически бояться Корецкого и уже слова не могла сказать поперек. Ты знаешь, что я практически не чувствую физической боли и легко переношу ее с детства, но страх, когда кто-то поднимает на меня руку, сильнее всего. Наверное, так чувствует себя собака, над которой издевались в детстве. Когда человек замахивается на нее, бедное животное трясется и сжимается от страха в комок, пытаясь стать невидимкой. Этот животный страх отнимает все силы. Каждый раз, когда Корецкий замахивался на меня, я теряла десятки лет жизни. То, что ты видишь сейчас перед собой, – дряхлая старуха, остов. И я готова была на все, лишь бы он больше этого не делал. Сейчас понимаю, Неша, что эта тюрьма мало чем отличается от той, домашней. Я работала на него с утра до ночи только для того, чтобы не сойти с ума. Дни и ночи напролет я занималась расчетами и таблицами, стараясь ни о чем не думать. Он давал задания, и я переводила деньги с одних счетов на другие, старательно заметая следы. Корецкий проводил какие-то махинации с обналичкой, но мне было все равно. Я знала одно – за то горе, что я причинила тебе, единственному близкому мне на всем свете человеку, я заслужила гораздо более суровое наказание. Не знаю, сколько прошло времени, я давно потеряла ему счет. К тому времени, как нас повязали ребята в масках, мы работали в каком-то офисе. Мне страшно было оставаться с Корецким наедине, поэтому в этом офисе я практически жила – спала на кушетке, еду заказывала из ближайшего ресторана. Миллион раз я хотела набрать твой номер, но это было выше моих сил. Как я могла просить о помощи после всего, что натворила?

И вот однажды в офис ворвались люди в черных масках, положили нас на пол и арестовали все компьютеры. Все наши печати, документы оказались поддельными. Корецкий проводил какие-то аферы с чужими счетами и на этом крупно погорел. Но при этом вся ответственность, разумеется, лежала на мне. Таким образом, я вскоре переместилась из одиночки, которая была у меня в офисе, в КПЗ, где было еще несколько женщин. Корецкий же, разумеется, выкрутился и тут. К тому времени у него, по моим самым слабым подсчетам, были уже миллионы долларов на разных счетах. Деньги всегда удивительным образом липли к нему, а люди, даже самые прожженные подлецы, безответно ему доверяли. Так что ему вполне хватило денег, чтобы дать две крупные взятки – первую, чтобы его отпустили из тюрьмы, а вторую – чтоб меня упрятали в такое место, где я бы долго не прожила. Ему не нужен был свидетель того, каким образом он нажил свое состояние. Он хотел на некоторое время уехать из страны, где-то отсидеться, а потом вернуться назад уже олигархом. И я бы не протянула тут и месяца, если бы не еще один факт, о котором ты не знаешь…»

В этот момент вошла охранница и сказала, что наше время закончено. Верка пронзительно вскрикнула, как раненая птица, и замолчала. Я вышла вместе с фурией за дверь, сунула ей деньги и попросила не трогать нас еще минут пятнадцать. Мои руки тряслись, как после недельного запоя, и голос срывался, когда я вернулась назад, в обшарпанную комнату, и увидела Верку, беспомощно сидящую на каменном полу и обнимающую колени. Я села рядом на пол и обняла ее. На секунду она словно обмякла, а потом снова выпрямилась и отстранилась от меня. Ее глаза вновь стали сухими и болезненно блестящими.

«Неша, дай мне закончить. Если я буду продолжать плакать, то вытеку вся через глаза и не скажу тебе самого главного. В тюрьме оказалось, что я беременна. Они предлагали мне сделать аборт, избавиться от дьяволенка, но я не смогла. Я думала о том, что ведь дети – это чьи-то души, которые сами решают, когда и к кому им приходить. Это ведь будет не его душа, правда? Это уже совсем другое существо, которое любит меня и послано мне для того, чтобы иметь под конец жизни такое маленькое счастье под боком. А гены? Что гены. Они могут перемешаться как угодно, и от этого подонка там будет совсем мало. Ночью у меня начались роды, но тюремщица мне не поверила. Сказала – терпи до утра, куда, мол, тащиться на ночь глядя. Но девчонки стали ломать дверь и требовать, чтобы меня отвезли в больницу. Мы еле успели доехать, роды шли уже полным ходом. И все равно они приковали меня наручниками к спинке кровати, чтобы я не убежала. Смешно, да? Вот так на свет появилась моя девочка. Первые полгода все было замечательно, я была все время вместе с малышкой и не замечала ничего вокруг. На какое-то время тюрьма превратилась для меня в рай. Девчонки здесь заботились обо мне и о ребенке, помогали кто чем мог. Мне кажется, эти шесть месяцев были самыми счастливыми в моей жизни. А потом у меня кончилось молоко, и они сказали, что больше ребенок не будет жить со мной. Ее забрали в отделение малютки и лишь изредка разрешают видеть, хотя по правилам я должна гулять с ребенком два раза в день. Но тут всем глубоко наплевать на твои права, а после того как я расцарапала одной из тюремщиц рожу за то, что она не хотела пускать меня к моей девочке, они сократили эти встречи до минимума. Иногда я прижимаюсь ухом к стене, которая соединяет нашу зону с территорией Дома малютки, и мне кажется, что я слышу ее тонкий печальный плач. Иногда мне доносит его ветер. Неша, милая, я так виновата перед тобой, я не имею права ни о чем тебя просить. Но тут я прошу не за себя, мне все равно. Потому что я умираю. Не перебивай, это так. Никто не знает, что ждет нас там, после смерти. Но возможно, чем ближе ты подходишь к границе, тем больше начинаешь понимать. Сейчас я точно знаю одно – моя душа будет страдать до бесконечности, если я оставлю тут малышку. Кто бы ни был ее отец, ребенок не виноват. Пожалуйста, забери мою дочь отсюда. Это место нехорошее (Верка заговорила тихим шепотом), говорят, что они продают детей-сирот за границу, может, в другие семьи, а может, на органы. Тут всегда слышен детский плач, и никто не знает, откуда он идет. Понимаешь? Этот плач звучит повсюду, и не только я одна его слышу. Все знают о нем, даже жители окрестных деревень. Как только я умру, у нее никого не останется, и они сразу от нее избавятся. Нешечка, милая, забери ребенка отсюда, ты можешь сдать его в детский дом в городе. Но только не позволяй ей остаться тут».

Верку трясло, она говорила, словно в бреду. На щеках мерцал нездоровый румянец. Я схватила ее за плечи и немного встряхнула.

«Вера, о чем ты говоришь. Конечно, я не брошу вас тут. Мне нужно добраться домой, и дальше вопрос одной-двух недель, чтобы вытащить вас отсюда. Ты веришь мне? Я никогда не обманывала тебя. Так вот я обещаю, что вернусь и заберу вас отсюда, чего бы мне это ни стоило. И потом – у тебя ведь есть родители».

Верка опять побледнела, мне даже показалось, что она сейчас упадет в обморок. Ее рука мертвой хваткой сжала мне пальцы, так что они хрустнули.

«Неша, обещай мне, что никогда, ни при каких условиях не отдашь девочку моим родителям. Поклянись!»

Что мне было делать? Я поклялась. Тогда она немного успокоилась, даже стала улыбаться.

«У тебя есть деньги? Пойдем, я покажу тебе ее, за деньги они разрешат».

«Подожди, ты не сказала, что с тобой? С чего ты взяла, что ты умираешь? Не волнуйся, я все устрою. Любых врачей, лечение за границей. У меня сейчас столько денег, что можно купить целую клинику в Израиле».

«Дорогая моя подружка, ты всегда была такая деловая, такая смелая. Но сейчас за меня уже все организовали на небесах. У меня рак, Несси. И если они положат меня в больницу, я никогда больше не смогу увидеть свою девочку. Поэтому вначале вытащи отсюда ее. А если я доживу до этого момента, то буду тоже рада посмотреть на солнышко без решетки».

Верка тяжело дышала, было видно, что этот разговор дался ей с большим трудом. То же самое можно было сказать и обо мне. Мой желудок, о существовании которого я давным-давно забыла, заболел так, будто кто-то воткнул в него дрель и медленно начал сверлить. Почему мне суждено все время терять близких людей? Я шла рядом с Веркой и давилась слезами. Я все отдала бы за то, чтобы они с Корецким оба остались бы в живых. Пусть даже не со мной, но хотя бы здесь, в моем мире.

Медленно мы вышли во двор. Тетка на входе после суммы, которую я незаметным движением засунула ей в карман, была сама любезность и даже оставила нас в «детской» одних. Детская выглядела как очень маленькая тюрьма для очень маленьких человечков. Крашеные мерзко-зеленой краской стены, решетки на окнах, ободранные белые металлические ручки железных кроваток. Я бы не удивилась, если бы на малышах оказались полосатые пижамки.

«Как ты назвала ее?»

«Я не стала давать ей имя. Придумай сама, ты теперь для нее вторая мама».

Когда мы вошли в комнату, Веркина дочь спала. Но когда Верка нагнулась над ней, она открыла глазки и улыбнулась ей. И ее глазки, как я и опасалась, были пронзительно-синего цвета.