Доктор (на камеру):

– Апатия сменилась приступами агрессии. Пациентка дерется, наносит вред имуществу. Мания преследования воображаемыми эйдосами. Отказывается видеть мужа. Препараты не помогают. Придется увеличить дозу.

– Где я была?

– Это я хотел спросить у тебя, дорогая. Но самое главное, что ты снова здесь.

– Они проникают в меня, доктор. Один за другим. Это расплата за все вещи, которыми я питалась последнее время. И в эти моменты я пытаюсь бороться с ними. Бьюсь не на жизнь, а на смерть. Я сильно буянила? Что-то сломала?

– Ты проломила мне голову, Несси, и до кости прокусила руку санитарке. Пришлось наложить швы.

– Прости меня, пожалуйста. Они делают все для того, чтобы ты считал меня идиоткой, отбросом общества. Тогда ты, не задумываясь, усыпишь меня по требованию Марата, и они заберут меня в огонь. Дело в том, что он не может убить меня просто так, как обычного человека. Ему нужно, чтобы мой разум ослаб, сдался, и я распахнула двери эйдосам сама. Иначе ничего не выйдет. Раз за разом, с каждым твоим уколом, они подбираются все ближе и ближе. Я долгое время имела иммунитет от них, он был дан мне свыше, чтобы изменить мир. Но я вместо этого стала обжираться и подорвала свое здоровье. Видишь, что теперь происходит.

– Только не волнуйся, тебе нельзя нервничать. Давай поговорим сегодня о чем-нибудь, что тебе приятно вспоминать. О друзьях?

– Ты имеешь в виду Филонова? Говори со мной честно, как с мужиком. Как меня раздражает эта манера все смягчать и сюсюкать со мной, только потому, что я женщина. Марат велел расспросить про моих любовников, так?

– Господи, нет, Неша, конечно, нет. Расскажи, о чем хочешь. Марат тут ни при чем. В этой комнате только ты и я.

– Он до сих пор не может простить мне, что я не дала скормить его эйдосам. Но это получилось случайно, я была еще неопытным бойцом.

– Теперь опытный?

– Да будет тебе, доктор, потирать шишку на лбу. Понимаю, что моя семейка тебя достала. Уверена, Марат, как только разберется со мной, звонкой монетой компенсирует тебе все неудобства. Скоро будешь зализывать раны на Карибах.

– Так Филонов был твоим любовником или нет?

– Нет, к сожалению. Или счастью. Эти чувства были лучшими из всех романтических, что мне приходилось пережить. Это была большая и счастливая любовь, которой не было. Понимаешь, о чем я говорю?

– По правде, не очень.

– Любовь как одна из миллионов возможных, страсть как предчувствие. Это было волшебно. Несравнимо с обычной интрижкой или даже браком. Представь на минуту, что ты встречаешь человека, который твой. Он близок тебе по духу, его тело волнует, ваши сердца бьются в унисон, словно вы уже прожили тысячу лет вместе, но так до конца и не насладились друг другом. Но вам приходится расстаться, потому что звезды еще не сошлись. Может быть, когда-нибудь потом, через века. Но точно не в этой жизни.

Я упоминала о нем как-то раз. Это тот самый Шоколадник, с которым я познакомилась на одной вечеринке. После мы созвонились по поводу одного взаимовыгодного дельца, но, как водится в мегаполисе, не могли встретиться пару месяцев – не было времени. Наконец, решили повидаться. Сидя в кафе на улице, я с удивлением заметила, что уже снова осень. С момента моей свадьбы прошел ровно год, а изменилась целая жизнь. Мне казалось, что за все то время, что мы с Маратом шатались по разным общественным местам, людские лица слились в моей памяти в один большой шар, скатанный из разноцветного пластилина. Запомнился своей шикарностью вечер у банкира и еще несколько эпизодов. Все остальное память предусмотрительно припрятала в недра разума, чтобы я не рехнулась раньше времени. Говорят, что наш мозг нацелен на выживание, и поэтому наиболее негативные происшествия и воспоминания зарываются поглубже в подсознание, как жуки-медведки в землю. Но однажды река размывает берег, и тогда их убежище рушится, рассыпаясь на крупицы и бессовестно оголяя спрятанные под ним скелеты. Пока в невеселых раздумьях я сидела и в сотый раз размешивала в кофейной чашке сахар, ко мне неслышно подкрался Никита. От неожиданности я вздрогнула.

«Не волнуйся, это всего лишь я, безобидный Никита Филонов, тридцати трех лет от роду. Прошу заметить, что родился в год Кота. Сразу отвечаю на твой вопрос: «С художником в родстве не состою».

«А при чем здесь коты?» – удивилась я его беззаботной болтовне. За последний год я окончательно разучилась легко и весело трепаться. Чтобы просто так, ни о чем.

«Коты очень деликатны по своей природе и уживаются с любыми людьми. Мой дед и отец были котами. Мама и бабушка – тигры, но это тоже из породы кошачьих. Единственная, кто не вышел в нашу породу, – это моя младшая сестра, она – обезьяна. Совершенно безбашенная персона, которая считает, что в жизни нужно попробовать все. Копит деньги, чтобы полететь на экскурсию в космос. Ты, наверное, слышала, что скоро запустят летающий корабль-отель для туристов? Кстати, а ты кто по китайскому гороскопу?»

«Наверное, свинья».

«Почему сразу свинья? Давай подсчитаем. Так, ты – Огненная лошадь, очень трудолюбивая, но несчастная в любви».

«Прямо в точку».

«Ладно, не грусти. Я немного придуривался, чтобы развеселить тебя. Издали ты похожа на человека, который вот-вот начнет разговаривать сам с собой, а это – нехороший знак. Я тут кое-что принес для тебя, – Никита стал раскрывать свою папку, и на меня дохнуло запахом дорогой кожи. – Во-первых, вот тебе координаты московской фирмы. Только на первый взгляд кажется, что она маленькая. На самом деле ею управляет жена мэра, которую я отлично знаю. Я поговорил с ней о твоих дверях-окнах. Есть немало подводных камней, но в целом они не прочь сменить поставщика. Так что теперь все целиком в твоих руках. Она очень ждет твоего звонка».

«Спасибо огромное, Никита. Сколько процентов ты хочешь?»

«Нисколько. Для меня это ничего не стоило. Тетушка обожает шоколад, а в его изготовлении мне нет равных. Я сделал ей торт в виде Венеры Милосской в натуральную величину. Она просто обалдела».

«Филонов, мы с тобой деловые люди. Давай договоримся. Сколько? Десять процентов от сделки тебя устроит?»

Он улыбался и смотрел на меня.

«Двадцать?»

Филонов продолжал смотреть на меня с нежностью. Он был единственный обладатель такого взгляда во всем мире. Как будто смотрит и гладит по голове. Хотелось замурчать.

«Секс?»

Никита расхохотался.

«Несси, ты не веришь в существование людей, которые могут что-то делать для тебя просто так? Без-возд-мезд-но. То есть даром».

«Не верю».

«А зря… Ладно, бизнес-леди. Тогда баш на баш. Ты очень меня выручишь, если поедешь со мной во Францию. У меня есть небольшое дело в Париже, а одному ехать скучно. Мои друзья давно планировали путешествие на пароме, и мы решили совместить полезное с приятным. Мы едем на пароме в Стокгольм. Затем – Дания, Нидерланды, Бельгия и – Париж. Знаешь, я очень хочу показать тебе Париж. Когда мы познакомились у банкира, ты сказала, что мечтаешь там побывать».

«Ты что, клеишься ко мне? Господи, Филонов, ты же ничего обо мне не знаешь. Я – злобная стерва, сожру твою печень в один момент. Ты даже пикнуть не успеешь».

«Видишь ли, Несси. В стервологии существует особая теория. Считается, что данное свойство великой женской души – всего лишь побочный эффект сердечной травмы. Он возникает в связи с длительной неудовлетворенностью той или иной ситуацией. Самые знаменитые стервы вроде Анны Карениной, Настасьи Филипповны были всего лишь очень несчастливы в любви. Вот и все».

«Ты прав. Я совершенно ничего не понимаю в любви. От меня как от чумы разбегаются все мужчины. А перед тем как навсегда захлопнуть дверь, стараются метнуть мне в голову томагавк».

«Это удел всех сильных женщин. Слабым мужчинам хочется их убить, поскольку это единственный способ доминировать. В результате мы имеем расчлененную поездом Каренину и зарезанную Рогожиным Настасью Филипповну. Увы, это нормально».

«Ты, как я вижу, прекрасно разбираешься в отношениях полов».

«Я учился на психолога и даже немного работал с частными клиентами. А потом понял, что делать сладости гораздо приятнее, чем сортировать мусор в человеческих головах. Я открыл музей шоколада, а потом небольшую фабрику. Так все и завертелось. Ну что, поедешь с нами?»

В его светлых глазах плясали черти. Филонов был очень симпатичный человек. Не скажу, что красавец, но симпатяга точно – высокий, широкоплечий. Правда, немного лысеющий, но это совсем его не портило. Даже наоборот, придавало мужества и опытности. Он строго и со вкусом одевался и приятно пах горьким шоколадом. Филонов был броня, каменная стена в виде мужских плеч, о которой грезят все женщины.

– И ты поехала с ним в Европу, никому не сказав? – спросил доктор.

– Да. Я удрала от Марата, рискуя всем и вся. Я убегала в панике и полном душевном раздрае. Мне казалось, что ОНИ уже все знают, и на таможне ко мне подойдут бравые молодцы в униформе и развернут обратно в Россию. Я понимала, что Марат не простит мне исчезновения. Он достанет меня из-под земли, чтобы отомстить. Вынет сердце, выпьет кровь и нашпигует еловыми шишками.

– Тогда зачем ты это сделала?

– Я привыкла смотреть страху в лицо. Моя мать говорила: «Если однажды ты дашь кому-то запугать тебя до смерти, значит, твоя жизнь закончилась». Мне не хотелось, чтобы Марат владел мной, а иного способа разрешить ситуацию я не знала. Это была чистой воды провокация. Потому что, понимаешь, где-то в недрах моего страха и отчаяния скользило дикое любопытство – как далеко он зайдет, осознав, что я предала его и нарушила, наконец, эту гребаную сделку.

– Ты не боялась, что у тебя будет приступ вещизма и Никита это заметит?

– Конечно, боялась. Еще как! Но скажу тебе по секрету, за год регулярного воровства я здорово насобачилась делать это незаметно. Иногда Марат сам удивлялся, насколько быстро и красиво мне удавалось овладеть предметом. Ему для того, чтобы утащить что-то, нужно было сначала придумать маневр, отвлекающий окружающих. Чаще всего Марат начинал «забалтывать» собеседника. Не помню, говорила я тебе уже или нет, но, по моему стойкому убеждению, Марат обладал даром гипноза. Я несколько раз присутствовала при его белонгировании. В такие моменты его голос понижался на полтона и становился медитативно-равномерным. Он, как кот-баюн, укачивал и успокаивал свою жертву тягучим низким баритоном. Обычно после кражи хозяин не мог вспомнить, где он вообще последний раз видел ту или иную вещь, не то чтобы связать ее исчезновение с Маратом. У меня же все получалось, по словам Марата, как в фильме «Матрица».

«Ты словно до четверти секунды заранее знаешь, кто и в какую сторону будет смотреть, пока ты берешь и прячешь вещь, – завистливо говорил он. – Я бы не отказался даже от одной сотой того, что называется женской интуицией, если это каждый раз спасает твою задницу».

– То есть приступов вещизма у тебя в Европе не было?

– К счастью, нет. Возможно потому, что на улицах старушки Европы нет такого устойчивого запаха денег, как у нас. В России же им провоняло абсолютно все. А эйдосы, как выяснилось, обожают эту вонь.

– Вы были вдвоем?

– С Филоновым путешествовала еще одна парочка. Такие же, как и мы, «сбежавшие любовники». Они были очень милые, с утра до ночи держались за руки, а на улицах все время испуганно оглядывались по сторонам, словно опасаясь выстрела снайпера из окна. Вскоре после той поездки они бросили своих супругов, поженились и теперь имеют совместную пару белокурых близнецов.

Мы плыли на пароме, а потом долго путешествовали на машине. Было очень весело, я даже не знала, что можно вот так беззаботно, как в детстве, хохотать. В Париже мы заехали к другу Филонова. Мы везли ему шоколадный торт в виде Эйфелевой башни. Это нам стоило больших усилий, ведь шоколад начинает течь при малейшем потеплении. Не спасала даже специальная сумка. В каждом отеле Никита первым делом бежал к менеджеру и просил поставить его творение в большой холодильник. И представляешь, как-то на стоянке, вылезая из машины, я нечаянно села на торт. Башня треснула и завалилась набок. Но это лишь еще больше нас развеселило. Мы уселись прямо на обочине и сами съели торт, перемазавшись, как черти. Другу Филонова, Луису, досталась только сломанная башня.

Луис, ребенок русских эмигрантов, принимал нас как родных: поил элитным вином и водил, как он сам выразился, по самым злачным уголкам Парижа. Спустя пару дней после приезда мы разбрелись кто куда. Ребята отправились по магазинам, Филонов на деловую встречу с местными шоколадниками, а я пошла бродить по городу. Наслаждаясь узкими улочками, чистотой и мощеными тротуарами, я неожиданно вышла к красивому зданию с длинными готическими башенками. Мне всегда нравились католические соборы за их упирающиеся в небо острые шпили. Надпись гласила, что это Музей Средневековья. Начал накрапывать дождик, и я решила приобщиться к мировой культуре. Посетителей внутри музея почти не было. Я прошлась по двору, где меня поразил старинный колодец с торчащей из него каменной горгульей, и зашла вовнутрь. Все экспонаты были очень древними. Впервые я подумала о том, что вещи могут быть не только функциональными или, пардон, питательными для таких, как я, но и сливаться в единую композицию, олицетворять время. Я дотрагивалась до старинного сундука и слышала крики слуг, топот коней во дворе, звон кольчуги. Время текло сквозь меня, и я даже немного завидовала резному, обитому кованым железом ящику. Он простоит еще здесь, утопая в роскоши воспоминаний, тысячу лет, в то время как мой прах через какие-то десятки лет будет развеян и забыт.

– Ты пыталась проникнуть в истории музейных вещей? Входила с ними в контакт?

– Боже упаси. Меня бы разорвало на части. Нет, их было слишком много. Пытаться вступить с ними в контакт значило бы войти в ледяную бурлящую реку. Застывшее время в один миг останавливает человеческое сердце. Марат предупредил меня об этом, когда заметил мою склонность к антиквариату: «Ты, как ребенок, читающий сказки народов мира, увлечешься историями о времени, и они затянут тебя. Старинные вещи будут шептать тебе об умерших хозяевах, которых ты никогда не видела; об их подвигах и предательстве. Они расскажут про прекрасные миры, в которые мы никогда не попадем. Вещи покажут тебе все, что случалось с ними за сотни лет, все, что они видели и пережили. Они убаюкают тебя, а потом заселятся в твое тело. И тогда ты навсегда останешься там, где вступила с ними в контакт. Станешь их невестой, прекрасной девой, качающей колыбель вечности».

Так что я старалась не входить в контакт с древностью. Их отголоски всегда преследовали меня, но не более. Я бродила по залам, чувствуя, как души предметов витают совсем рядом, но не откликалась на их голоса. А потом я увидела Ее. Меньше всего я ожидала встретить тут кого-то из моих снов. Я зашла в круглый зал, стены которого были увешаны гобеленами. Узоры, цветы и даже животные на гобеленах были точь-в-точь из моего сна, в котором я бродила по резиновому лесу с Захером. Там были плюшевые лев и единорог. Даже наряд на вышитой бисером даме был такой же, как у меня в моем сне. Я тебе с уверенностью могу сказать, что ранее я никогда не встречала этих сюжетов – ни в книгах, ни в Интернете. Серия тех гобеленов называлась «Аллегории», она символизировала наши органы чувств – слух, зрение, обоняние, осязание, вкус. Шестой сюжет был заключительный и, казалось, выбивался из общей темы. Он назывался «Мое единственное желание». Дама на картине явно собиралась покинуть жизнь и перейти куда-то еще. Она стояла перед входом в шатер, а рядом с ней в нетерпеливом ожидании замерли лев и единорог. Перед тем как войти в шатер и исчезнуть навсегда, она складывала свои драгоценности в ларец, который держала служанка. Я стала в центре зала и попыталась, несмотря на предупреждение Марата, попасть туда. Но как только началось белонгирование, ко мне подошли две девушки в старинных платьях и, взявшись за руки, запели французскую песенку. Пронзительно грустная мелодия, до слез.

Девушки пели, заглядывая мне в лицо. Одна из них, совсем молоденькая девочка с синими глазами, плакала. А потом зал закружился вокруг меня. Люди, звери, миллион растений – все они кружились вокруг меня, дразня и удирая, не давая понять, проникнуть в суть происходящего в нем. Я видела, как лев чешет бок, а единорог разглядывает себя в прозрачной луже. Потом лев стал охотиться на единорога и цапнул его за ногу. Единорог заплакал, как ребенок, и из раны брызнула кровь. Она все текла и текла. Постепенно картины стали исчезать, таять на глазах, и я только видела кровь, текущую по стенам. Вместе с этим вокруг стоял невыносимый гул, писк и вой. Мои барабанные перепонки готовы были лопнуть от этих мерзких звуков.

Очнулась я на стуле в окружении французских бабушек, смотрительниц музея. Они обмахивали вокруг меня журналами и, кажется, собирались вызвать врача. На ломаном английском-французском я успокоила их и сказала, что все ок. Они плеснули мне немного бренди в пластиковый стаканчик и вывели во двор. Одна из бабушек все время пристально на меня смотрела и что-то журчала по-французски, беспрерывно тыкая в рекламный проспект музея. Думаю, ее поразила моя схожесть с той дамой с гобелена. Как видишь, о моем прошлом догадывались все – Марат, музейные бабушки, Алиса. И только я одна до последнего, до сегодняшнего дня пытаюсь убедить тебя и себя в том, что я самый обычный человек. Независимый от времени, пространства и вещей.

– Я видел эту иллюстрацию. Сходство поразительное.

– Я знаю, что я – это она, и наоборот. Момент моего существования запечатлен кем-то вышивкой. Но никто не знает, какое именно время вшито в гобелен мастерицей: прошлое, настоящее или будущее. А может, это то мгновение, в котором все мое время соединяется? Как на часах. Есть же на часах периоды, когда все три стрелки оказываются в одном и том же месте. Я знаю только одно – каждая из нас троих плетет свою историю, но когда они складываются в единое целое, в мире происходят большие катаклизмы.

– Интересная теория. Но вернемся к Никите.

– С ним было чудесно. Париж – город влюбленных. Мы катались на кораблике по Сене, морщась, ели лягушек и целовались на Эйфелевой башне. В общем, вели себя не лучше, чем толпа японцев, которая, казалось, преследовала нас повсюду.

– Ты влюбилась?

– Немножко. Он мне нравился. Я чувствовала себя в безопасности с ним, и это было прекрасно. Если бы ты знал, как я устала бояться. Я боялась Марата, себя, вещей… Никита был единственный человек на земле, который давал мне покой. Но мне не нужен был покой. Надо было идти до конца, и мне не хотелось впутывать его в ту, другую реальность. Наш паром, этот гигантский дом с шлюпками-плавниками по бокам, медленно приближался к Питеру. Я уже видела блестящую макушку Исаакиевского собора, когда Никита обнимал меня за плечи и кидал чайкам остатки утреннего круассана. И тут я сказала ему, что мы не будем больше встречаться. Что это было мило, но не более. Он так стиснул зубы, что его губы посинели. Девушка его мечты нанесла удар, от которого не отвернешься, – мерзкий, неожиданный и точный. Так, чтобы прямо в сердце. Бедный Никита, мне до сих пор его жаль. Мне не хотелось домой, не хотелось видеть унылый осенний город, не хотелось видеть перекошенное злобой лицо Марата. Я села на нижнюю полку и разрыдалась. Неслышно вошел Филонов и сел рядом со мной. Я смотрела в иллюминатор, а Никита смотрел на меня.

«Это из-за него?» – спросил он.

«Все слишком сложно. Я связана с Маратом обязательствами».

«Хорошо. Если я буду нужен, ты знаешь мой номер».

Никита ушел, и сразу стало пусто, как в гробу. Моя прежняя жизнь вернулась в полном объеме, плюс еще неразрешимый ворох проблем, которые повлечет за собой мой необдуманный поступок. Но даже при всем при этом, мне ужасно не хотелось отпускать его. Это был мой мужчина, с которым мне никогда не суждено быть вместе. Увы, я не могла позволить себе его любить. Это означало бы медленно отрезать ему голову бензопилой. Я и так чудом спасла его.