Глава двадцать восьмая
Убойная комната.
Эдит была в полубессознательном состоянии. Люсиль несколько раз ударила ее, а потом втащила в свою спальню и заставила сесть в мягкое кресло. Сама она отошла в поисках чего-то. Эдит уже почти собрала достаточно сил, чтобы встать, когда в комнате появилась Люсиль с бумагами в руках.
– Можно не читать. Просто подпиши.
Эдит не пошевелилась. Люсиль понимала, что та может находиться в шоке, ведь Томас заколол американца прямо у нее на глазах.
Мне очень, очень жаль, Алан. Прошу тебя, прости меня. Эдит хотелось плакать, но пока она не могла себе этого позволить. Ей надо жить.
Любыми способами они должна остановить Люсиль и Томаса Шарпов. Смерть Алана не должна оказаться бесполезной – надо сделать так, чтобы эти монстры уже никогда и никому не могли причинить зла.
Холодная и промозглая комната Люсиль напоминала мавзолей, наполненный трупами беспомощных насекомых и десятками ночных бабочек, похожих на летучих мышей. Те из них, которые были живы, кружились в пыльном воздухе и сформировали вокруг головы Эдит нечто похожее на хрупкие черные рога.
Эдит посмотрела вниз, на свой смертный приговор, лежащий на столе: юридические бумаги Фергюсона, которые переведут все ее состояние на имя Томаса. Люсиль протянула Эдит оружие – золотую авторучку, которую подарил Эдит ее отец. Тот, кто говорит, что перо сильнее меча, никогда не стоял перед сумасшедшей женщиной с острым, покрытым кровью ножом в руках.
Элит подняла ручку. Она опять чувствовала себя маленькой девочкой, перед глазами которой, на фоне дедушкиных часов, появлялась темная фигура ее умершей мамы. Эдит задрожала, испуганная сейчас гораздо больше, чем в тот момент.
– Чего ты ждешь? – со злостью спросила Люсиль. – Жизнь потеряла для тебя всякий смысл. Он тебя никогда не любил. И никого из прежних – тоже. Он любит только меня.
– Это неправда, – ответила ей ослабевшая и напуганная до глубины души Эдит. Томас попытался спасти ее. Он хотел измениться. Но ему пришлось танцевать сумасшедший вальс с этим Домом, с этой женщиной, и он не мог остановиться до тех пор, пока не смолкнет мелодия. Он был проклят, проклятие еще довлело над ним.
И тут Эдит пришла в голову страшная мысль, что только смерть снимет с него это проклятие.
Смогу ли я, если понадобится?..
Вопрос был никчемный – прежде всего ей надо было пережить этот разговор с Люсиль. Эдит увидела безумие в глазах этой женщины и удивилась, как она не замечала его раньше. Правда, Люсиль недолго пробыла в Буффало, однако этого времени ей хватило для того, чтобы расставить ловушку для Эдит.
Пристально глядя на Эдит, Люсиль взяла в руки ее рукопись. Легкими движениями руки она стала скармливать рукопись огню, горевшему в камине. Это было рассчитано только на то, чтобы сделать Эдит как можно больнее.
– Это абсолютная правда, – возразила ей Люсиль. – Все женщины, которых мы находили в Лондоне, Эдинбурге, Милане…
– В Америке, – напомнила ей Эдит.
– В Америке… – согласилась Люсиль, как будто уступая Эдит, на которую ей было наплевать.
Она продолжала бросать листы в огонь. И чем дольше продолжалось уничтожение рукописи Эдит, тем веселее становилась Люсиль. Она была садисткой и получала от этого удовольствие. Не было никакого сомнения, что она наслаждалась смертью каждой наследницы.
– Да, в Америке. У всех у них было то, что было необходимо нам: деньги, несбывшиеся мечты и полное отсутствие родственников. Можно сказать, что для всех них убийство было проявлением милосердия.
Она не сказала «для всех вас», заметила Эдит. Ее еще не включили в список жертв. Томас как-то сказал, что она другая. Тогда она подумала, что это комплимент, рожденный любовью, – и означал он, что она уникальна, потому что они с Томасом родственные души. Но страшная правда заключалась в том, что она просто не была похожа на раз и навсегда выбранный образец: она не была одинока – у нее был отец. И они убили его, чтобы ее никто не мог защитить. Чтобы остался только адвокат, обязанный выполнить любые ее указания.
Они не могли предугадать наличие у нее такого друга, как Алан. Человека, который любил ее всю жизнь и которого она проглядела, принимая за должное то, что он всегда находится рядом. Ее глаза наполнились слезами, но она опять не заплакала. Ей еще предстоит поплакать – так много смертей.
Алан сомневался в причинах смерти ее отца. Она видела, что это его беспокоит, но не обратила на это внимания. Он просил ее об осторожности, и она проигнорировала его просьбу. Ее отец заплатил за ее легкомыслие. Кто это сделал – Люсиль или Томас? Мог ли мужчина, целовавший ее с такой страстью, убить ее отца с такой жестокостью?
– И теперь я тоже стала такой же, как они? Ты так это себе представляешь? – дерзко спросила Эдит. Она была вся охвачена гневом. Как же она ненавидит эту женщину!
– Я делала то, что должна была делать, – ответила Люсиль, далекая от раскаяния. Еще одна страница, еще… Само количество страниц в рукописи говорило о том, что ни о каких несбывшихся мечтах, когда они нашли ее, и речи не было. Она твердо шла к своей цели – стать настоящей писательницей.
И Томас ее в этом поощрял. И это было совершенно искренне – ему нравилась ее история про призрак. Себя он видел в роли Кавендиша и с интересом наблюдал за тем, как тот искупает свои грехи.
Томас свои грехи искупить не сможет.
– А итальянка? – спросила Эдит. – Ты убила ее ребенка.
Люсиль замерла, и ее рука остановилась на полпути к огню. Не глядя на Эдит, она переспросила:
– Ее ребенка?
Эдит смогла рассмотреть ее трагическое лицо и глаза, полные слез. Значит, где-то у нее все-таки было сердце.
– Ведь это ты его убила? – настаивала Эдит, надеясь достучаться до него.
– Я не убивала. Ни одна из них никогда не спала с Томасом. Ты что, ничего не понимаешь?
Эдит действительно не понимала. Ни одна из них… Кроме Люсиль. А что, если он был отцом ребенка…
– Чего же я не понимаю? – спросила она.
Люсиль ссутулилась и смотрела куда-то далеко-далеко.
– Ребенок был мой, – сказала она, опустив глаза в пол.
Эдит потеряла дар речи. Она что, намекает на то, что…
– Роды прошли неудачно. Надо было дать ему умереть. Но я очень хотела ребенка. А эта женщина сказала, что сможет его выходить, – голос Люсиль стал жестким. – Она солгала.
– Не может быть, – прошептала Эдит. Люсиль родила ребенка от своего брата? А она была уверена, что ничего более мерзкого, чем она уже знает, быть не может… Но эта тайна… все эти их общие тайны… в то время, когда Томас был с ней…
– Весь этот кошмар… Ради чего он? Ради денег? Ради того, чтобы сохранить поместье? Имя Шарпов? Шахту?
– Какие вы все, американцы, вульгарные, – взвилась Люсиль. – Конечно, свадьбы были ради денег – и это вполне приемлемо для людей нашего круга. Это и раньше случалось. Но при чем здесь «кошмар»?
Еще один приступ безумия.
– Этот кошмар, как ты его называешь, для нас был любовью.
Она подошла к узкому шкафу и открыла один из ящиков. За дверцей оказались ряды сверкающих инструментов для препарирования и различных ножниц, расположенных в идеальном порядке. Люсиль взяла узкий скальпель.
– Люди готовы идти ради такой любви на самые грязные и мерзкие преступления, – она приближалась к Эдит, и та изо всех сил сдерживалась, чтобы не закричать.
– Эта любовь сжигает, и калечит, и выворачивает всю тебя наизнанку. Это монструозная любовь, превращающая всех нас в чудовищ.
Женщина бросилась вперед и схватила Эдит за волосы. Скальпелем она срезала локон и отступила, с большой осторожностью держа его в руке. Эдит судорожно хватала ртом воздух.
– Если бы ты видела его в детстве, – вздохнула Люсиль. – Томаса. Он был таким… таким хрупким, как фарфоровая статуэтка. А мне нечего было ему дать. Нечего. Кроме себя самой.
Она открыла еще один ящик и положила срезанный локон рядом с четырьмя другими. Один из них был седой и покрытый запекшейся кровью. Волосы Беатрис Шарп, догадалась Эдит. Она была первой, кого они убили вместе? Или первой, за чье убийство их взяли?
– Ты знаешь, сколько раз меня наказывали вместо него? Я не могла переносить шрамы на его прекрасной белой коже. Он был невероятен. Идеален. – Люсиль улыбнулась своим воспоминаниям. – Поэтому я защищала его – от хлыста отца и трости матери, которые грозили ему за его невинные шалости.
Она взяла пару сверкающих ножниц. Как здесь много колющих и режущих предметов.
– А когда она узнала про нас… что же, я опять его защитила.
Она убила свою мать. Сама Люсиль. А теперь она здесь, рядом со мной.
– Мы с Томасом знали в жизни только одну любовь – любовь друг к другу. А такая любовь могла существовать только в мире, похожем на этот. Среди этих гниющих стен. В темноте. В неизвестности.
Эдит почти не слушала ее. Она смотрела на ручку, свое единственное оружие.
– Подписывай! Подписывай же, черт тебя побери! – закричала на нее Люсиль.
Эдит хотела расплакаться, но предпочла держать свои эмоции в узде. Она не позволит им победить. Ни за что.
– Мое время пока еще не наступило… Ты… убила свою мать. А как насчет моего отца?
Пусть это будет не Томас. Умоляю. Боже, даруй мне хоть это.
Триумфальная улыбка Люсиль была для нее этим подарком. Эдит крепче сжала ручку в руке.
– Такой грубый, снисходительный мужчина. Но он любил тебя. Видела бы ты его лицо, когда я приложила его к фарфоровой раковине…
Нет! беззвучно воскликнула Эдит. Она не допустит такого издевательства со стороны Люсиль. Лишит ее победы. И жизни.
С росчерком пера она подписала документ и, пока Люсиль ликовала, воткнула золотую ручку ей в грудь. Она выдернула ее и воткнула ее еще раз, на этот раз со всей силой, на которую только была способна. Ручка попала в то же самое место. Эдит почувствовала, как глубоко она проникла. И ударила в третий раз. Еще глубже.
Люсиль отступила, покачиваясь на нетвердых ногах. Она схватилась за рану и задохнулась, увидев кровь у себя на руках.
– Никто не смеет меня ранить! Никто! – эти слова как будто вырвались у нее из самого сердца. Она истекала кровью, и ее лицо стремительно бледнело. Она что, умирает? Неужели все это так просто?
#
Оно наблюдало.
Заведи ее, заведи же…
#
Эдит вскочила на ноги и заковыляла в сторону двери, наталкиваясь на витрины, попадая в кучи мертвых насекомых, в вихре летящих по воздуху отсеченных крыльев бабочек.
Позади нее Люсиль разорвала на себе платье, из-под которого ручьем хлынула кровь. С трудом приблизившись к раковине, она постаралась обмыть рану, которая представляла собой хорошо видимую, кровоточащую дыру.
Она чуть не потеряла сознание.
#
Оставь ее, и пусть крутится…
У любимой домашней игрушки всегда есть в запасе кое-какие трюки. И до сна ей еще очень далеко.
#
Эдит не столько шла, сколько падала вперед, двигаясь в направлении лестницы и понимая, что Люсиль все еще жива. Ступени под ногами вертелись как живые, а второго падения она просто не переживет. А она должна жить. И остановить их. Если бы она могла поджечь Дом, она бы его подожгла и сгорела бы в нем заживо, если бы это помогло уничтожить Томаса и Люсиль.
А потом она увидела Томаса, который шел ей навстречу, и попыталась закричать. Томас поднял руки в примиряющем жесте.
– Эдит, подожди! – закричал он.
Приостановилась она только потому, что была слишком слаба, чтобы двигаться дальше.
– Ты не можешь идти по ступенькам, – сказал Томас. – Тебе нужен лифт. Пойдем со мной.
Как загипнотизированная, она подняла ручку, свое единственное оружие. Его лицо расплывалось у нее перед глазами.
– Ты мне соврал, – бросила она в это лицо.
– Да, – признался он, раскрывая объятия.
– Ты меня отравил!
– Отравил.
– Ты говорил, что любишь меня.
– Люблю, – Эдит смогла наконец рассмотреть его лицо и увидела правду: он действительно любит ее. Любил раньше и все еще любит.
Она споткнулась, и Томас поддержал ее, заключив в объятия, очень напоминавшие вальс… Танец смерти. Все ночные свечи сгорели. На его свет прилетело не ночное чудовище, а настоящая бабочка, и сейчас она едва держалась на краю смерти.
– Я отведу тебя к Макмайклу, – сказал он быстро, серьезно и правдиво. – Он все еще жив. – Томас кивнул, стараясь, чтобы его слова дошли до нее, и Эдит очумела. Алан! Значит, Томас нашел способ его спасти?
– Вы сможете уйти через вертикальный штрек. А я займусь Люсиль, – пообещал мужчина.
Наконец-то герой! Не рыцарь в сияющих доспехах, но человек, который увидел свет в конце тоннеля. Кто говорит, что любовь слепа?
Они вошли в лифт, и Эдит прислонилась к Томасу. Алана надо как можно скорее доставить к доктору, а деревня так далеко отсюда. Но с Томасом на их стороне шансы Алана значительно возрастают.
Он взглянул на ручку в ее дрожащей руке, и выражение на его лице неожиданно изменилось.
– Подожди. Ты что, подписала бумаги?
– Меня это не волнует, – ответила она. – Ты пойдешь с нами.
– Нет, это же все твое состояние, – настаивал Томас. И Эдит поняла, что он уверен, что его сестра будет жить дольше, чем он, завладеет богатством Эдит, а потом убьет ее. И его страх испугал Эдит: может быть, в этом полном призраков Доме Люсиль была непобедима? Бессмертна?
– Я схожу за ними, – сказал Томас. – Я покончу с этим. Жди здесь.
Эдит не могла не подчиниться ему – она была слишком слаба и нуждалась в отдыхе. Облокотившись о заднюю стенку лифта, она смотрела, как Томас уходит. Уходит изменившимся человеком с искупленной душой. И Алан жив. Все это Божьи благословения и дары. У нее появилась надежда. И она будет за нее держаться.
