Горичкин с трудом удерживал машину. Мотор работал ровно. Но в правой плоскости зияла большая дыра. Оттуда выбрасывало струю дыма. Струя густела с каждым мгновением. Казалось, что именно эта дыра, нарушившая аэродинамику, тормозит самолёт, заносит фюзеляж, мешает удерживать машину ровно, так, как необходимо для точной штурмовки.

– «Девятка», заходи на вынужденную! Давай прямо на дорогу! Я прикрою! – кричал в наушники ведомый.

Горичкин оглянулся на него. «Восьмёрку» атаковали мессеры.

– «Восьмёрка»! Уходи домой! Это – приказ! Я захожу на атаку! Последний сброс!

Машина дрожала. Скорость штурмовика заметно упала. Стрелки приборов рыскали. Ещё одна очередь хлестнула по корпусу. На этот раз сорвало левый элерон. Но Горичкин всё же развернул самолёт, лёг на обратный курс. Теперь он атаковал голову колонны. И заходил очень опасно, спереди. Зенитка была жива. Она снова открыла огонь сразу, как только ведущий Ил-2 вынырнул из-за деревьев. Несколько снарядов ударили в бронированную обшивку летающего танка. Обшивка выдержала. И в который уж раз, попадая под огонь противника, он, уцелевший, добрым словом поминал и конструкторов, и тех, кто эту сверхживучую машину делал.

«Теперь всё равно», – подумал Горичкин и, стараясь держать машину ровно, чтобы не промахнуться, нажал на кнопку сброса. И почти одновременно открыл огонь из пушек и пулемётов. Внизу уже горело. Разбегалась по лесу пехота, стараясь укрыться от пуль и снарядов.

Горичкин оглянулся: «восьмёрка» шла за ним, потом резко обогнала. На плоскостях ведомого тоже зияли пробоины.

– Фёдор! Задание выполнено! Садимся!

Сержант Калюжный изо всех сил ухватился за кресло. Он видел, как самолёт начал проваливаться вниз, как в преисподнюю. Уже мелькали, казалось, над самой головой верхушки деревьев, а земли всё не было. Наконец внизу загрохотало. Самолёт подпрыгнул, зацепился левой плоскостью за дерево, при этом корпус резко развернуло и, пробороздив ещё с десяток метров, он замер.

Первое, что услышал лейтенант Горичкин – тишина. И в этой внезапной тишине – треск горящей обшивки. Он отодвинул защёлку и судорожными движениями начал толкать в сторону сдвижное окно фонаря. Оно открылось. Кабина уже заполнялась едким дымом. Крыло было охвачено пламенем. Мотор тоже начал дымиться. Увидел Калюжного. Тот высвобождал из турели пулемёт.

– Скорей! Сейчас рванёт!

Они прыгнули вниз, в облако тяжёлого, расползавшегося по земле дыма, кубарем покатились под деревья, вскочили, побежали наугад, перепрыгивая через кусты и валежины, лишь бы подальше от разгоравшейся машины. Взрывная волна догнала их уже в лесу. Они упали. Но не столько от удара горячего спрессованного воздуха, сколько от усталости и желания отдышаться и откашляться.

– Отлетали, командир, – кашляя и сплёвывая под ноги кровавую слюну, прохрипел сержант Калюжный.

– Уходим.

– А пулемёт-то я опять не успел снять.

Спустя минуту над дорогой в сторону колонны пронёсся ведомый. Заработали его пулемёты. Больше он не возвращался. Истребители тоже исчезли. И вскоре они поняли, почему. Выбежали на небольшую полянку, снова легли отдышаться. И увидели, что вверху шёл воздушный бой. Пара мессеров схватилась с «Яками».

– Вань, – позвал Калюжный командира. – А мы ведь опять хряпнулись на их территории.

– Не каркай. Наши наступают. Видал, сколько танков понагнали? Сейчас всей силой сюда ломанутся.

– Как мы падали! Ох, как мы падали, командир!

– Мы не падали. Мы садились. И – сели. Как видишь, почти благополучно. – Горичкин сел на корточки, прислушался. Бой слышался на востоке. А правее, в лесу, рвались боеприпасы, кричали раненые. – Моторов на дороге не слыхать. Уделали мы их всех. Вон сколько их машин разменяли на одну, нашу. Поднимайся, пошли. Опыт у нас с тобой уже есть. А он подсказывает что? Что выходить надо сразу, как только попали. Помнишь, как тот парень говорил, который в прошлый раз нас выводил? Пока им не до нас. – Горичкин говорил и говорил. Радовался, что всё же справился с управлением и даже в момент падения сумел сделать всё возможное, чтобы не врезаться в землю носом, что спас и себя, и стрелка.

– Да, опыт у нас большой, – усмехнулся Калюжный. – И Курсанта ты запомнил. А мне казалось, что ты его уже забыл.

Горичкин пропустил мимо ушей последние слова стрелка. Ничего он не забыл. Такое не забывается. Он вытащил из голенища сапога сложенную вчетверо карту.

– Вот видишь – наш маршрут. Вот деревня эта, Бродок. Там, судя по всему, сейчас уже наши. А вот дорога. Вот здесь мы штурмовали колонну. А мы сейчас вот здесь. До своих, как понимаешь, совсем ерунда.

– Если наши не отступят. А лес-то тут небольшой. Начнут прочёсывать…

– Им, говорю тебе, не до нас. Зато лес прочти примыкает к деревне.

– А здесь река. Вытебеть. Бродок на той стороне реки. А по этому берегу – сплошные окопы.

– Ты не обратил внимание, они были заняты? Или пустовали?

– Орудия стояли. Хорошо замаскированные. Людей не видел. Но орудия стояли на позициях.

– Значит, сейчас они уже заняты. – Горичкин рассматривал карту. – Надо ж было так упасть. И близко, а не переберёшься. И пулемёт ты не вытащил…

– Ну да, бросил! Бросил пулемёт! Мне особняк ваши показания зачитывал, – неожиданно перейдя на «вы» и не глядя в сторону лейтенанта Горичкина, сказал Калюжный. – Там особенно хорошо и понятно про брошенный пулемёт было написано. Вот за него, за пулемёт, мне и впаяли месяц «шуры».

– Твои штрафники сейчас где-нибудь здесь, – ткнул пальцем в карту Горичкин и посмотрел на своего стрелка, как будто он был связным командира той роты, на которую теперь вся надежда. – Вот и посмотрим, какие герои твои штрафники. Захватили они Бродок или топчутся в предполье, ждут очередного удара штурмовиков.

– Ты, командир, не думай, что всю войну авиация делает. Тем более штурмовики. – Сержант Калюжный снова перешёл на «ты». – Пока пехота не пройдёт…

– Пехота… Ты, Калюжный, должен гордиться, что воюешь в гвардейском штурмовом полку.

– Я и горжусь. Но после того как побывал в пехоте, как пришлось на пузе поползать под пулями и минами…

– Этот опыт, Калюжный, нам тоже пригодится. Надо будет, поползём и мы.

– Ползти тоже надо умеючи.

– Хромать не учатся. Так, кажется, говорил тот пожилой младший лейтенант? Помнишь старика? Того, который был с Курсантом?

– Помню. Что это ты сегодня все вспоминаешь?

– Так, к случаю.

– Хромать-то не учатся, но если километр ползти…

Пошли. На дороге снова загудело. Ещё одна колонна двигалась к Бродку. И минуту спустя Горичкин, всё это время напряжённо слушавший звуки близкого боя, вскрикнул:

– Летят! Слышишь, Федь? «Горбатые» летят! Видимо, наши. Всем полком!

С северо-западной стороны действительно послышался нарастающий рокот авиационных моторов.

– Батя, видать, сам ведёт. С немецкой стороны заходит. Ну, сейчас они им дадут!

Загремело на просёлке. Завыли с перегрузкой моторы штурмовиков. Заскрежетали, срываясь с пусковых, реактивные снаряды. Торопливо захлопали зенитки.

Затрещали кусты, и на полянке показались фигуры двух немцев. Они пробежали, держа в руках карабины, в трёх шагах от затаившихся в ельнике лётчиков. На дороге продолжали рваться бомбы. Там работали штурмовики. Снова и снова они пикировали на цели. Зенитки, во время первой атаки отвечавшие торопливыми автоматическими очередями, теперь молчали.

Горичкин и Калюжный побежали глубже в лес. Они держали направление на восток, туда, где, судя по карте, находилась деревня. Именно оттуда доносились звуки близкого стрелкового боя. Значит, штрафники продолжали атаковать, не отошли. А может, уже захватили Бродок и закрепляются там?

…Пуля нашла себе работу на лесной дороге и на поляне. Здесь было много людей. Буквально через несколько минут десятки растерзанных тел, перемешанных с комьями земли и обрубками металлических предметов, устилали пространство просеки шириной в двадцать метров и длиной в пятьдесят-семьдесят. Свой след она оставила везде.