Дорогой Мышонок!

Дело в том, что сбежавшие из дома собаки всегда под конец возвращаются обратно. Побегают какое-то время на воле, поохотятся на кошек, прикончат, возможно, пару ягнят, но к обеду вернутся и незаметно проскользнут в дом. Вот почему я не слишком удивился, когда в сентябре вдруг объявился Пудель и заявил, что снова хочет со мной поговорить. Я, собственно, давно этого ждал. Ну, лет так пятнадцать. И то, что он после стольких лет все же вернулся назад, могло означать только одно: Гарри Кларк наконец-то мертв и той старой истории положен конец.

Разумеется, связь мы с ним не поддерживали. Слишком болезненно сказались на наших отношениях те события. Но Пудель явно следил за тем, как я преодолеваю трудности, вновь встаю на ноги, участвую в деятельности «Выживших», и, наконец, вслед за мной вернулся в Молбри, в свой маленький красный домик в тупичке на границе с Деревней.

Конечно же, он отрицал, что вернулся из-за меня.

– Я приехал, чтобы заботиться о Гарри, – заявил он. – У него ведь больше никого нет, за ним даже присмотреть некому. Представляешь, где я его нашел? В хосписе для престарелых. У него не осталось ни дома, ничего. Только воспоминания.

– А обо мне он вспоминал? – спросил я.

Пудель бросил на меня злобный взгляд. Нет, Мышонок, годы ему явно на пользу не пошли. Он выглядел старым и каким-то изношенным. Слишком увлекается выпивкой и наркотиками, подумал я. Так он, пожалуй, и года не протянет.

– Нет, о тебе мы никогда не говорили, – ответил он. – Раза два я хотел было ему рассказать, но не смог. Не мог я допустить, чтобы Гарри узнал, чем мы занимались. Ни к чему это было – после стольких-то лет.

Я пригласил его в дом, опасаясь, что наш разговор могут подслушать соседи, хотя Пудель говорил так тихо, что даже я с трудом мог разобрать его невнятное бормотание.

– Мне очень хотелось рассказать ему правду, – продолжал он, – он ведь всегда так мне доверял. Он часто писал мне из тюрьмы и обо всем рассказывал. Хотя видеться с ним мне не разрешали. Мне, собственно, и переписываться с ним не позволили. Отец сказал, что, если я хоть раз попытаюсь с Гарри связаться, меня «отсекут от тела церкви».

Вот так-то, Мышонок. Ты только представь себе! Разве столь бесхребетное существо могло стать личностью? Выяснилось, что старина Пудель с момента окончания процесса все это время жил дома и регулярно ложился в больницу, чтобы подлечиться. А то золотое лето накануне суда над Гарри стало для него единственным в жизни глотком свободы – если не считать тех нескольких коротких месяцев, когда он вновь вернулся в Молбри, чтобы ухаживать за умирающим Гарри. И, знаешь, я ему даже слегка позавидовал. Ведь он все-таки заполучил Гарри! Он все последнее время, до самого конца, был с ним рядом, чувствуя, что необходим ему, самому дорогому для него человеку. Но теперь Гарри умер, и Пудель считал, что мы оба должны наконец все исправить.

– Что значит «все исправить»? – спросил я. Возможно, чересчур громко, потому что Пудель вздрогнул.

Он всегда болезненно реагировал на резкие или громкие звуки. Даже в те давние времена, еще совсем мальчишкой, он всегда морщился и как-то съеживался, услышав крики или просто разговор на повышенных тонах, и всегда плакал, когда мы заставляли его топить крыс.

– Зигги, мы должны это сделать! – горячо заговорил он. – Мы в долгу перед ним. Перед Гарри. Он целых семнадцать лет прожил, окутанный облаками дурной славы. Мы просто обязаны восстановить его доброе имя.

Признаюсь, я был тронут. Давненько никто не называл меня Зигги.

– Но зачем? – спросил я. – Он ведь уже умер. Так какая ему теперь-то от этого польза?

И Пудель с полными слез глазами начал старательно объяснять мне что-то непонятное насчет праха Гарри, мистера Скунса и заупокойной службы в капелле «Сент-Освальдз». Последнее, разумеется, было полной ерундой. Руководство «Сент-Освальдз» никогда бы этого не допустило. Впрочем, и по другим причинам это было абсолютно невозможно. Ведь я теперь стал совершенно другим человеком. А те давнишние события имели отношение не ко мне, а к какому-то другому мальчику, которого сам я почти уже и не помнил. Семь лет я провел в лечебницах, чтобы избавиться от кошмарного чувства вины, испытанного в тот день. Ведь я тогда принес в жертву Гарри Кларка. И не думай, Мышонок, что сделать это мне было так уж легко.

Я и Пуделю попытался все это объяснить, но он как-то на редкость плохо соображал и невпопад ответил:

– Но ведь Гарри потерял все! Все, кроме одной-единственной вещи. Ее-то мы и можем теперь ему вернуть. Мы можем, наконец, подарить ему покой.

Покой? А как насчет моего покоя? И что будет с моей жизнью, которую я сумел выстроить для себя из обломков кораблекрушения? Я ведь сам эту жизнь создал, Мышонок. Ни мама, ни папа мне не помогали. Я все сделал сам. И получилось весьма неплохо. Теперь я богатый человек. У меня нет ни специальности, ни права занимать высокую должность, и все-таки я вполне преуспел. У меня есть деньги, а деньги люди уважают. Благодаря деньгам человек обретает в обществе вес и авторитет. И такого человека люди начинают побаиваться – ну, по крайней мере, некоторые люди. Те, кто ценит умение хранить тайну. Те, кто и сам вынужден что-то скрывать.

Я понимал, что мне так и не удастся заставить Пуделя выслушать меня до конца, и притворился, будто сам внимательно его слушаю, а когда он наконец завершил свои невнятные речи, я кивнул и сказал:

– О’кей.

Он удивленно на меня посмотрел:

– Ты это всерьез?

Господи, как же это было на него похоже!

– Ну да, – сказал я. – Я думаю, что ты, наверное, прав. И мы действительно этим займемся. Обещаю.

Его лицо прямо-таки вспыхнуло надеждой, и он стал удивительно похож на того прежнего Пуделя, с которым мы когда-то вместе учились в школе. Такое ощущение, будто я неожиданно сделал ему дорогой подарок, а не дал пинка под зад, чего он, кстати, вполне заслуживал.

– Правда? Правда? Ты обещаешь?

– Ну конечно. – Понимаешь, Мышонок, я был вынужден пообещать ему это. Мне нужно было купить себе немного времени, чтобы все как следует обдумать. – А с Джонни я поговорю. Нужно будет, чтобы и он непременно оказался на нашей стороне.