Часть седьмая

Alea iacta est 

Нет. Не здоровье. Требование врача. И не моего прежнего врача, а какого-нибудь более опасного знахаря. Например, доктора Харрингтона, МБИ, который со своими ядовитыми средствами «исцеления» вполне мог бы выступать в роли страшного средневекового Доктора Чумы. Итак…

Нет, как-то чересчур сухо, казенно. С другой стороны, именно так я себя и чувствую – меня словно втиснули в некий ужасно тесный пиджак из чуждых мне слов, тогда как на самом деле мне хочется крикнуть и броситься бежать.

В результате я хорошенько глотнул бренди, чтобы согреть свое бренное тело, к утру совершенно окоченевшее, так что, когда я явился в учительскую, наш казначей с удивлением на меня посмотрел, но, как ни странно, от обычных и довольно шумных комментариев воздержался – он очень любит все комментировать и находит свои замечания весьма остроумными. Чуть позже я зашел в туалет, посмотрелся в зеркало и понял, почему наш казначей промолчал.

Выглядел я поистине ужасно. Но не так, как обычно, – обычно волосы у меня растрепаны, а то и торчат дыбом, как у вороньего пугала, и лацканы поношенного пиджака обильно посыпаны меловой пылью. А сегодня, помимо всего прочего, у меня еще и в лице, можно сказать, не было ни кровинки; сегодня я выглядел каким-то ужасно старым, прямо-таки чудовищно старым. Черт побери! Ведь раньше я всегда, глядя на себя в зеркало, видел там мальчишку лет четырнадцати, глаза которого так и искрятся от затаенного озорства, хотя на лице у него, может, уже и заметны следы кое-каких жизненных испытаний; но из зеркала тем не менее на меня всегда смотрел именно четырнадцатилетний мальчишка, просто напяливший на себя некую довольно убедительную маску.

А сегодня я выглядел как мой отец незадолго до смерти. Я помнил, что брился, однако одна щека оказалась почему-то совершенно не выбритой. На воротнике рубашки у меня виднелось весьма заметное коричневое пятно – чай, наверное. Пришлось даже напялить мантию, чтобы хоть как-то скрыть свой, мягко говоря, непрезентабельный костюм, однако в мантии я стал и вовсе похож на связку черных мешков для мусора, перетянутых какой-то потрепанной веревкой.

– Сэр, подайте грошик бедному человеку, – завидев меня, прочирикал насмешник Аллен-Джонс, потом внимательно посмотрел на меня и сразу умолк. И на лице у него промелькнуло то же выражение, которое я только заметил у нашего казначея.

– Это вы о чем, Аллен-Джонс?

– Да просто мы деньги на праздник собираем, сэр. Ведь скоро Ночь Костров.

Молодец! Неплохо вывернулся. Хотя сперва-то он, конечно, намекал на то, как я выгляжу в своей старой, кошмарно измятой мантии. А ведь, пожалуй, Аллен-Джонс уже снова пришел в себя. Впрочем, его шутка, надо отметить, ни у кого из ребят смеха не вызвала, и от этого мне стало как-то не по себе. Когда мои ученики перестают смеяться, это означает, что происходит нечто очень серьезное.

На утреннюю Ассамблею я не пошел. Мне хотелось закончить свое заявление об отставке. Наконец я отложил свой старый перьевой «Паркер» и некоторое время подождал, чтобы высохли чернила. Наверное, наш новый директор предпочел бы e-mail, но мне заявление, написанное темно-синими чернилами, кажется более приемлемым. И я непременно под конец дня вручу его Харрингтону лично – мне хочется самому увидеть, какое у него будет при этом лицо. И что, возможно, промелькнет в глазах у этого ублюдка.

Во всяком случае, запечатывая письмо и убирая его в папку, я думал именно об этом. Но, как оказалось, Харрингтон уехал на какие-то курсы и сегодня в школе его не будет. Мне сообщила об этом Ла Бакфаст, в очередной раз явившись на урок в мой третий класс. Но ей я это письмо ни за что не отдам. Впрочем, она ни о чем и не спросила; даже о том, принял ли я какое-то решение. Это делает ей честь. Или у нее просто ума хватило ни о чем не спрашивать – ведь ответ она, в общем-то, знает. Видимо, она была настолько уверена в своей победе, что исчезла, просидев примерно на половине моих утренних уроков, и больше не появлялась, так что я получил возможность спокойно заниматься латинской грамматикой со своими «Brodie Boys». Это, наверное, было бы даже приятно, если бы надо мной не висел дамоклов меч изгнания. В итоге я был весьма неразговорчив, и мальчики мои тоже помалкивали, а за окнами все сильней сгущался тяжелый свинцовый туман, и вороны расселись на крыше башни с видом судей, собравшихся для вынесения смертного приговора.

Во время перерыва на ланч я остался в классе, и вскоре туда заявились Аллен-Джонс, Сатклифф, Макнайр и девочка по имени Бен. Они часто большую перемену проводят вместе, так что меня появление этой компании совсем не удивило. Однако на сей раз девочка Бенедикта направилась прямиком к моему столу, где я мрачно созерцал некий пассаж из Катулла.

– Сэр, до нас тут дошел один слух… – неуверенно начала она. – В общем, говорят, вы вроде бы на пенсию собираетесь?

– Кто говорит?

Она нетерпеливо на меня глянула.

– Да какая разница? Это правда?

Конечно. Ведь эта особа, «называйте-меня-просто-Джо», в приятельских отношениях с Харрингтоном и его прихехешниками. И со своими девочками она поболтать любит; наверняка она и многими сплетнями с ними делится – по всей видимости, информация просочилась именно здесь. Но я все же попытался увильнуть от ответа.

– На пенсию? Пожалуй, я все еще считаю себя человеком достаточно активным – во всяком случае, мне приятно так думать.

– Значит, это все-таки правда, – сказала Бен. – Но почему? Из-за Руперта Гундерсона?

Я, признаться, не ожидал, что она так быстро меня расколет.

– Послушайте, Бенедикта…

– Не уходите, не надо, – прервала меня она. – Ведь вы единственный, кому мы можем доверять. Если вы уйдете, сэр, на нашей стороне вообще никого не останется. Вы просто не можете уйти. Не можете, и все!

Я боролся с желанием немедленно выложить ей всю правду.

– Видите ли, это весьма сложная проблема. И по целому ряду причин вы не можете быть посвящены в некоторые…

Я чувствовал, что все это звучит крайне неубедительно. И девочку Бенедикту мой ответ, разумеется, не удовлетворил.

– Мне бы очень хотелось, сэр, чтобы вы все-таки ответили на мой вопрос.

Я вздохнул.

– Есть такие вещи, о которых я просто не могу вам рассказать. Но вы, будучи умной молодой девушкой, наверняка сможете и сама попробовать догадаться.

Я заметил, что Аллен-Джонс, стоявший у Бенедикты за спиной, прислушивается к каждому нашему слову. Впрочем, и он, и его друзья слишком горячи и сообразительны, чтобы я стал их обманывать. Значит, придется все же отчасти признаться – а там уж пусть они сами извлекают из моего признания все, что смогут.

– Достаточно сказать, что это не мой выбор. Obesa cantavit, если можно так выразиться.

– Сэр?

– Все, довольно. Мне еще тетради нужно проверить.