Паб «Жаждущий школяр» традиционно считался приложением к школе «Сент-Освальдз»; он более полувека давал преподавателям физкультуры возможность во время обеденного перерыва промочить горло кружечкой пива, а ученикам старших классов – возможность встречаться со своими ровесницами из школы «Малберри Хаус». У нас, преподавателей, даже существовало неписаное правило: если на ком-то из наших мальчиков нет школьного галстука, то, где бы мы с ним ни встретились, надо сделать вид, будто мы не знакомы, и, разумеется, не спрашивать, исполнилось ли уже восемнадцать ему и его спутнице. И мальчики, разумеется, отвечали нам тем же. Хотя, конечно, ученик «Сент-Освальдз» с трудом может себе представить, чтобы его преподаватель позволил себе ходить растрепанным; или пропустил пару кружек пива, закусив это мясным пирогом и сигаретой «Голуаз»; или купил что-то в задрипанной лавчонке на углу; или, что уж совсем немыслимо, активно общался с представительницей противоположного пола, – все это были явления из ряда вон выходящие, стоящие в одном ряду с такими ужасами, как встреча с двухголовой собакой или нашествие саранчи, тучей обрушившейся с небес. Мои мальчики – при всем их теплом ко мне отношении – полагали, видимо, что я и ночую в школе, а сплю, по всей вероятности, прямо за учительским столом или в подвешенном состоянии на той вешалке за дверцей шкафа, где висит моя ветхая, давно утратившая свой первоначальный вид мантия.

Все мы, разумеется, склонны к подобным допущениям. Мы предпочитаем, чтобы близкие нам люди оставались, так сказать, в рамках контекста. Именно поэтому, возможно, для меня и стало такой неожиданностью признание Гарри Кларка – причем я был потрясен не столько сообщением о его принадлежности к группе лиц иной сексуальной ориентации, сколько самой идеей сексуальности в школе вообще. Возможно, именно поэтому я так удивился, увидев в пабе нашего директора. Харрингтон сидел один за стойкой бара, курил сигарету и прихлебывал что-то со льдом.

Свой шелковый галстук он снял и не слишком аккуратно засунул в карман пиджака, так что оттуда торчал его кончик, – похоже, Джонни Харрингтон до сих пор верил, что если снять школьный галстук, то мгновенно превратишься в невидимку. Он был уже слегка пьян. Нет, на ногах он, разумеется, вполне держался, но на лице у него было не свойственное ему отсутствующее выражение, а в движениях рук – некая необычная расплывчатость и неточность, что явственно свидетельствовало: этот человек изрядно принял на грудь. Мне это показалось странным: я всегда считал, что Джонни Харрингтон, как и мой личный врач, совсем не употребляет крепких напитков, не курит и может позволить себе за ужином максимум бокал сухого вина.

Я отыскал местечко у окна, где надеялся остаться незамеченным, и заказал официантке Бетан пинту пива и дежурное блюдо – пресловутый «завтрак пахаря». Вообще-то шпионить за Харрингтоном я вовсе не собирался, но что-то мне подсказывало: он отнюдь не обрадуется, увидев меня здесь; и потом, мне, разумеется, хотелось узнать, с чего это он вдруг решил в одиночку напиться в деревенском пабе, если его дома жена ждет…

Наверное, мыслил я чересчур стандартно, ибо мне в голову сразу пришла некая незаконная связь. Впрочем, особого опыта у меня в подобных вещах нет, а вот наш прежний директор, Шкуродёр Шейкшафт, прямо-таки прославился бесконечными флиртами с целой вереницей школьных секретарш; и я уже успел заметить, как поблескивают глазки Даниэль при появлении нового босса. Мне кажется, Харрингтон довольно привлекателен внешне – по крайней мере, для таких, как Даниэль. Во всяком случае, опытный Шейкшафт, хоть он и отличался определенной толстокожестью, а также излишней вспыльчивостью, счел бы подобный уровень романтического успеха у женщин явным свидетельством повышенной мужской сексапильности. Во всяком случае, Харрингтон со своим молодым лицом, красивой аккуратной прической и легкой обаятельной улыбкой являл собой тот тип мужчины, который, пожалуй, любая женщина нашла бы достаточно интересным.

Ну, довольно моих непрофессиональных размышлений. В «Школяра» Харрингтон пришел один. Мне сообщила об этом Бетан, поставив на мой столик заказанное пиво и «завтрак пахаря». Я здесь считаюсь не то чтобы завсегдатаем, но знают меня довольно хорошо. Во всяком случае, Бетан (днем она работает еще и в своем собственном маленьком кафе «Розовая зебра» на границе Деревни и Белого Города), явно нарушая собственные правила, регулярно потакает моим вкусам, накладывая куда больше ломтей сыра чеддер, чем предписано прейскурантом, на хрустящие ломти поджаренного в масле хлеба. Мне Бетан, можно сказать, даже нравится, несмотря на жуткую татуировку в виде черных звезд, по спирали обвивающих ее руки и плечи, и множество пирсингов. Это, безусловно, не тот «лук», как выражается молодежь, который нравится мне, но в Бетан явно что-то есть.

Я просидел в «Школяре» больше часа, все время внимательно наблюдая за Джонни Харрингтоном. За этот час он успел заказать еще два двойных виски со льдом, а съел всего лишь пакетик арахиса. В баре он ни с кем не разговаривал, если не считать Бетан, но под конец ему кто-то позвонил по мобильному, и он почти сразу поспешно ушел, даже не допив свой виски.

Мне очень хотелось пойти за ним, но я боялся, что он сразу меня заметит, и я решил понаблюдать за ним из окна, поскольку заметил на автомобильной стоянке его серебристый «БМВ», который так и сверкал в свете уличного фонаря. Однако Харрингтон на стоянку не пошел, а стремительно, даже какой-то сердитой походкой, направился в сторону Молбри-парка и вскоре пропал из виду. Узнать, куда именно он так спешит, у меня, естественно, не было никакой возможности, однако я заметил, что он выбрал именно ту дорожку, что вела через парк к особнякам на Миллионерской улице. Уж не там ли проживает тот, с кем он только что говорил по телефону? Или меня настолько охватил азарт, что я готов охотиться даже за лунным лучом?

Естественно, ни на один из вопросов, которые я сам себе задавал, ответа у меня не было. Но я, по крайней мере, мог с полной уверенностью сказать, что этот человек пребывал в сильнейшем раздражении. Да, мой маленький Джонни Харрингтон – а ныне превосходный политик, ловкий и скользкий, как целый выводок ласок, – несмотря на свою постоянную маску человека обаятельного и утонченного, несмотря на весь выпитый алкоголь, безусловно отчасти затуманивший его мозги, на этот раз сдержать себя не сумел; мало того, он был просто охвачен яростью. Интересно, что могло вызвать у него подобную реакцию? Харрингтон всегда казался мне абсолютно не склонным к проявлению обычных человеческих слабостей…

И тут меня осенило: неужели то, на что я мог лишь надеяться с момента нашей с ним первой встречи на брифинге, мне сейчас буквально поднесли на тарелочке? И этим я, возможно, смогу воспользоваться в своей войне с Харрингтоном? Хотя нужно ли мне подобное оружие? Впрочем, если учесть, как быстро я уцепился за эту мысль, то, скорее всего, нужно. Я примерил эту идею на себя, точно неожиданно купленную новую шляпу, и оказалось, что она мне, пожалуй, подходит. Господи, кто бы мог подумать? Кому в «Сент-Освальдз» могло прийти в голову, что именно Стрейтли – опора, каменная основа школы и, можно сказать, известковый раствор в кладке ее стен, – заглянув себе в душу, обнаружит, что там таится убийца?

Убийца. Как мелодраматично! Но какая неожиданная удача! Как это сказал о новом директоре наш капеллан? «Если и он потерпит неудачу, то наша школа окончательно придет в упадок»? Ну, этого, разумеется, случиться не должно. Хотя в прошлом году нам хватило одного-единственного «крота», чтобы все поняли, с какой легкостью выпущенный из пращи камешек способен свалить на землю великана. А бури «Сент-Освальдз» переживал и раньше и спокойно их выдерживал. Наш старый корабль обладает изрядным запасом прочности. Харрингтон и его свита – это всего лишь небольшой отряд хищных приватизаторов, одетых в дорогие офисные костюмы и стремящихся ободрать со школы все, что еще может показаться достаточно ценным.

Сегодняшнее происшествие – это, в сущности, мелочь, ерунда. Но раньше-то Харрингтон казался мне абсолютно неуязвимым, а тут я, случайно увидев его мягкое брюшко, впервые за весь триместр ощутил слабую надежду. Лучше всего сказано об этом у Шекспира в «Юлии Цезаре»: «Беда не в том, что говорят нам звезды, а в нас самих, ибо мы сами слишком слабы».

Ну что ж, меняться никогда не поздно. И один представитель «мелкой сошки» уже увидел свет впереди. Значит, так: мы с Харрингтоном пребываем в состоянии войны, и я всерьез намереваюсь его свалить. А что, если тогда развалится и «Сент-Освальдз»? Нет, этого случиться просто не может! Капеллан ошибается. Слишком много штормов уже выдержал наш старый фрегат, чтобы его потопил какой-то неопытный юнга.

Наш корабль выстоит. И я тоже. Ad astra per aspera.