Глава шестая
26 сентября 2005
Какой шумный день сегодня в «Сент-Освальдз»! На улице ветрено. Ветер – а он почти такой же враг школьного учителя, как снег, – срывает листья с деревьев, заставляет бумаги летать по канцелярии, а мальчишек делает чересчур возбудимыми и все пытается содрать с них на улице блейзеры и шапки. Возможно, виноват разлитый в воздухе озон, но в ветреные дни мои ученики превращаются в поистине неуправляемую и весьма разрушительную силу, так что сегодня весь «Сент-Освальдз» буквально содрогается от этаких «карманных» смерчей. Все утро из разных концов школы доносится похоронный вой нашей Береговой Сирены; Дивайн, который, похоже, еще не совсем отошел после очередного столкновения с садовым гномом, даже попросил одного из своих учеников постоять в коридоре и в случае чего предупредить его о приближении сей громогласной особы. Китти Тиг выглядит растерянной в связи с целой чередой неприятных инцидентов. Вообще-то, став заведующей кафедрой, Китти вынуждена заниматься не столько преподаванием, сколько всевозможными административными вопросами и «обеспечением нормального учебного процесса» – на мой взгляд, это далеко не самое лучшее использование времени и способностей Китти, хотя, уверен, она и сама прекрасно это понимает. Однако в связи с бесконечными душевными кризисами мисс Малоун и частыми отсутствиями доктора Марковича, увлеченного новыми способами применения учебных пособий, кому-то все же приходится держать оборону крепости. В итоге самой Китти пришлось передать свои классы хрупкой мисс Смайли – результаты, естественно, не замедлили сказаться.
Похоже, счастлив только Боб Стрейндж. Во всяком случае, его улыбка, которую мы редко видели и в куда более удачные времена, теперь прямо-таки освещает Нижний коридор, где он взял манеру осторожно прокрадываться, держа в руках жесткую папку для бумаг, к дверям кабинета госпожи Бакфаст. Он, несомненно, уверен, что частое нахождение в такой близости от трона дает ему определенные преимущества и в итоге позволит вновь обрести свои владения, как только антикризисная команда нас покинет.
Однако сегодня наибольший ущерб нанесли школе именно мои «Броди Бойз» – точнее, они послужили как бы катализатором того, что произошло. Трудно было даже представить себе, что капелька лака для ногтей – даже такого соблазнительного оттенка, как «Sexy Cerise», «Victoria Plum» и «Spangly Watermelon Surprise», – способна оказать столь сильное воздействие на дисциплину всего класса; но, как выразился Маркович, это было тем самым «острием опасного клина», который, по его словам, может в итоге разрушить любое общество, приведя его к анархии.
Я, разумеется, имею в виду тот самый лак для ногтей, который так до конца и не стерли со своих лап Тайлер, Макнайр и Аллен-Джонс. Сам я придерживаюсь, как известно, политики невмешательства и попросту не обращаю внимания на такие мелочи, как вылезшие из штанов рубашки, мокрые носки, испускающие поистине губительные ароматы, и прочие нарушения в области accoutrements, которые только отвлекают внимание от истинно важных вещей – например, от перевода с латыни, изучения неправильных глаголов и поддержания в классе чистоты и порядка. Нет, я действительно всегда считал, что легче всего усмирить бунтарские настроения подростков, если никак на проявления этих настроений не реагировать; тогда всякий бунт сразу теряет свою остроту и привлекательность. Однако же идиот Маркович – хоть он и посетил столько всевозможных курсов, сколько не под силу ни одному нормальному человеку, – явно не получил ни малейшего представления о самых элементарных правилах психологии подростков.
В обеденный перерыв мои «Brodie Boys» вместе с девочкой по имени Бенедикта отправились в свою комнату отдыха, и там, к сожалению, как раз дежурил Маркович. Даже если б я не успел еще составить о нем вполне определенное представление, я бы все равно сразу обратил внимание на тот никуда не годный способ, с помощью которого он пытался восстановить дисциплину, – на мой взгляд, он вел себя как последний осел, причем абсолютно безнадежный, из числа тех, что уверены, будто можно достигнуть желаемого благодаря всего лишь громкому сердитому крику. В итоге Маркович неизменно обрушивал свои гневные тирады на самых безобидных юных нарушителей, надеясь, что настоящие хулиганы испугаются его воплей и станут смирными и покорными.
Разумеется, мои «хулиганы» болтали, как всегда, чересчур громко и весело, на что Маркович незамедлительно и обратил свое внимание; сперва его оскорбил их избыточный энтузиазм, а затем, заметив на ногтях у мальчишек остатки лака, он устроил с ними настоящую перебранку, чего никогда не позволил бы себе никто из наших преподавателей, тем более в общественном месте; ну а затем всю компанию призвали пред светлые очи доктора Блейкли, т. е. Вещи № 1. Девочка Бенедикта, которая также пыталась возражать Марковичу, была, естественно, отправлена для беседы к госпоже Бакфаст, т. е. Вещи № 2, у которой, впрочем, хватило ума шумиху все-таки не устраивать. В результате Сатклифф и МакНайр после большой перемены явились на урок с опозданием, а Аллен-Джонс вообще не явился. Когда я (через Боба Стрейнджа) стал выяснять причины, то мне было сообщено, что этот ученик временно отстранен от занятий в связи с «серьезным нарушением дисциплины», о чем более подробно сообщается в электронном послании, которое доктор Блейкли отправил всем преподавателям, а также Председателю школьного совета.
Естественно, сразу после окончания занятий я, возмущенный, отправился в кабинет доктора Блейкли и обнаружил, что у него уже сидят Маркович и Харрингтон, и это меня лишь еще подстегнуло.
– Ага, мистер Стрейтли, очень кстати, – сказал доктор Блейкли. – Хорошо, что вы зашли. Ваш ученик Аллен-Джонс…
Я уселся в его кресло. Точнее, это было кресло Пэта Бишопа, еще хранившее очертания его грузного тела. Блейкли никогда не будет в этом кресле удобно: он слишком прямой, слишком угловатый. Вот его новое эргономическое рабочее кресло полностью соответствует и ему самому, и его рабочему столу с блестящим компьютером. На стенах кабинета теперь висела целая серия каких-то абстрактных эстампов, сменивших любимые фотографии Пэта Бишопа с запечатленными на них школьными командами регби и портретами победителей в других видах спорта на протяжении всей истории «Сент-Освальдз».
– Итак, мой ученик Аллен-Джонс, – повторил я, словно напоминая ему, на чем он остановился. – Насколько я слышал, вы отослали его домой? Как это «тактично» с вашей стороны – выступить как бы от моего имени, но не найти ни времени, ни возможности со мной посоветоваться!
Доктор Блейкли слегка стушевался и поспешно сказал:
– Но я же отправил вам e-mail…
Я кратко, но весьма ядовито высказал все, что я думаю насчет подобного способа общения внутри школы.
– Видите ли, – сказал я, – у нас здесь система по-прежнему пасторальная. Классный наставник – это, так сказать, первый порт назначения. И если кто-то из моихучеников нарушил правила поведения – хотя в данном случае я отнюдь в этом не уверен, – я вправе ожидать, чтобы мне сообщили об этом лично, а не с помощью послания, отправленного безликой машиной.
Маркович быстро на меня глянул. Наконец-то я сумел рассмотреть его в непосредственной близости от себя и понял, что сходство этого типа с Дивайном не столь велико, как мне казалось раньше. Дивайн при всех его недостатках был и остается типичным Твидовым Пиджаком, но он ни в коем случае не осёл.
– Эти мальчики явились в школу с накрашенными ногтями! – возмущенно заявил Маркович. – Я попросил их немедленно удалить лак. Они отказались. После чего выбора у меня просто не оставалось. Я был вынужден отправить их к доктору Блейкли.
Я только головой покачал, до глубины души пораженный его педагогическим невежеством.
– А чего же вы ожидали? – сказал я. – Вы допустили, чтобы ученики четвертого класса втянули вас в нелепый – и притом публичный! – спор. Впрочем, это классическая ошибка начинающих учителей. Наши практиканты постоянно ее совершают.
Директор предостерегающе кашлянул и сказал:
– Мне кажется, дело здесь не только в этом. Данный инцидент, по-моему, имеет более глубокий смысл. Я, например, считаю – и моя точка зрения вам, Рой, уже известна, – что Аллен-Джонс оказывает на остальных учеников вашего класса некое нездоровое влияние. И этот вопрос, возможно, требует совершенно иного подхода. Во всяком случае, после того, что случилось с Гундерсоном…
– Гундерсон – грубиян, нахал и задира! – быстро сказал я.
– А у нашего капеллана иное мнение. – Харрингтон улыбнулся, и в этой улыбке вновь промелькнуло опасное, не дающее мне покоя обаяние типичного Заклинателя Змей. – Послушайте, Рой, вы уж меня извините, но я сам разберусь в этом деле. Обещаю, что буду постоянно держать вас в курсе дела. Лично, а не с помощью электронной почты.
О да, его слова звучали весьма разумно! Однако все мои инстинкты твердили одно: меня хотят отодвинуть в сторонку, мной пытаются манипулировать, меня обманом склоняют к уступкам. Маленький Джонни Харрингтон с детства привык во что бы то ни стало добиваться своего, а теперь он еще и значительно лучше научился манипулировать людьми и с легкостью заставляет их делать именно то, чего хочет сам. Я могу понять его желание как-то отомстить мне, учителю, которого он в детстве так и не смог полюбить и который тоже всегда его недолюбливал и никогда его как своего начальника не примет. Но чего он хочет от Аллен-Джонса, мальчика умного, ясно мыслящего и очень способного, хотя, возможно, и немного дерзкого? Но уж, конечно, никаким возмутителем спокойствия этот ученик не является. Так чего добивается Харрингтон, выбрав моих «Броди Бойз» целью своих нападок?
Мысль об этом не давала мне покоя – хотя, наверное, я зря так тревожился. Но я по-прежнему сильно нервничал из-за той истории с кражей досок почета. После конца занятий я прямо в классе проверил тетради, затем выпил чаю в учительской и отправился искать Уинтера, надеясь, что разговор с моим сообщником сможет несколько меня приободрить.
Но Уинтер был занят – беседовал с Джимми Уаттом возле школьной бойлерной, где Джимми в холодную погоду проводит большую часть времени. Интересно, подумал я, о чем они разговаривают? Джимми, должно быть, уже успел заметить исчезновение досок почета. А что, если он подозревает в краже моего сообщника? Или даже меня самого?
Джимми, конечно, до настоящего детектива далеко, а все же доски-то пропали в тот самый вечер, когда я пригласил его в паб, и это, безусловно, могло дать ему толчок к размышлениям. Кроме того, мне, как известно, совершенно не свойственна привычка брататься с обслуживающим персоналом. А что, если Джимми уже начал расспрашивать Уинтера обо мне? Моя тревога еще усилилась.
Я решил пойти ва-банк и с рассеянно-безразличным видом двинулся к ним.
Джимми, увидев меня, приветственно поднял руку:
– Добрый день, босс. Хорошо день прошел?
– Во всяком случае, не случилось ничего такого, что нельзя было бы поправить с помощью доброй кружки пива. Не хотите еще разок наведаться в «Школяра»?
Джимми радостно заржал, но помотал головой.
– Звучит заманчиво, босс, но у меня еще работы полно.
– Значит, придется пить в одиночестве, – с притворным сожалением сказал я и ушел, чувствуя, что начинаю понемногу успокаиваться. Джимми – простая душа; притворяться он не умеет, и, если бы он что-то подозревал, я бы сразу понял это по выражению его лица. Видимо, пока что мое преступление осталось незамеченным. Однако я все острей чувствовал, как вокруг меня смыкаются ряды Дельцов в офисных костюмах во главе со своим генералом. Возможно, времени у меня осталось не так уж и много. Так, может, зря я отказался от чаши с цикутой? Возможно. С другой стороны, подобная покорность мне совершенно не свойственна. Я непременно вступлю в сражение и буду сражаться до самой смерти, а если проиграю, значит, так тому и быть. Лучше пасть на обочине, продолжая путь, чем так и не решиться начать путешествие.
Пожалуй, я все же отправлюсь в «Школяра», решил я. После такого дня большая, дающая приятное успокоение кружка пива – это, пожалуй, именно то, что доктор прописал. (Ну, естественно, не мой доктор! Мой доктор, несмотря на удовлетворительные оценки по латыни и весьма убогое детство, ухитрился не только получить хорошее образование, но и, став взрослым, воплотил в себе все самые тошнотворные добродетели нашего общества: стал верным и счастливым мужем и отцом, проявляет умеренность в выпивке, регулярно занимается спортом и, что самое гнусное, придерживается строгой вегетарианской диеты.) Впрочем, раз уж я сумел пережить сегодняшний день, меня вряд ли убьют две кружки пива и стандартный «завтрак пахаря» в виде жареного хлеба с сыром. Итак, направим свои стопы в «Школяра» и утопим все печали в легком светлом пиве. И кто знает – возможно, выкуренная после такого ужина коварная сигарета «Голуаз» окончательно скрепит мою сделку с дьяволом…