Сумка ученика может сказать о нем не меньше, чем содержимое его школьного шкафчика. Юный Джонни Харрингтон ходил в школу с так называемым attaché case – этот термин, правда, вышел из моды, когда лэптопы пришли на смену папкам с документами.

Но и двадцать четыре года спустя доктор Харрингтон, МБИ, по-прежнему предпочитает дорогой атташе-кейс из гладкой черной кожи, со сложным комбинированным замком; в таком уж точно все документы останутся в целости и сохранности. И если юный Харрингтон в 1981 году среди своих ровесников выделялся весьма старомодным стилем – тогда мальчики ходили в школу либо с пижонскими спортивными сумками, либо в самыми простыми, матерчатыми, купленными в магазине школьных принадлежностей и очень быстро терявшими приличный вид, – то он и сейчас благодаря своему роскошному атташе-кейсу сразу неуловимым образом становится заметен в любой толпе.

Теперь, разумеется, ученики ходят в школу с сумками типа почтовых или с рюкзаками, которые украшают наклейками с изображением разнообразных рок-групп, героев комиксов или компьютерных игр. Все это, разумеется, противоречит школьным правилам. Впрочем, столь же постоянно нарушается и еще одно школьное правило – о том, что носки должны быть строго определенного цвета, – но я, например, даже не пытаюсь бороться ни с тем, ни с другим нарушением. Цвет носков или дурацкие картинки на рюкзаках моих мальчиков заботят меня куда меньше, чем их духовное развитие или состояние их нервной системы. Вот почему, когда юный Аллен-Джонс предстал передо мной через минуту после начала обеденного перерыва, я предпочел проигнорировать Чудесную Женщину, кокетливо подмигивавшую мне с его рюкзака, и сразу взял быка за рога.

– У вас что-то случилось, Аллен-Джонс? Вы обычно первый в очереди в буфет.

На лице его промелькнул призрак обычной радостной улыбки, и он тихо сказал:

– Мне просто хотелось переговорить с вами, сэр.

– По поводу латыни или английского?

– И того, и другого, сэр.

Я сунул руку в верхний ящик стола, вытащил пакет с лакричными леденцами и предложил:

– Леденец?

– Нет, спасибо.

– Ого! Теперь я, пожалуй, начинаю беспокоиться, – сказал я. – Никто никогда не отказывается от моих леденцов, если не считать доктора Дивайна, который, как известно, на все имеет свои воззрения.

– Ладно. – Он все-таки взял розовый леденец. – Назовем это превентивной мерой.

– Полагаю, это весьма мудрое решение, – сказал я.

Торопить его я не стал – пусть спокойно сгрызет свой леденец – и принялся стирать с доски нацарапанную за время моего отсутствия в классе чьей-то веселой юной рукой одну из самых старых фонетических шуток, приведенную в учебнике по латыни: Caesar adarat forte. Brutus adsum jam. Caesar sic in omnibus. Brutus sic intram. Я всегда считал, что лучше всего самые старые и самые глупые шутки, но эта была старой еще до моего появления на свет. И все же она время от времени всплывает на поверхность; она подобна елочной игрушке времен нашего детства, которую каждый год на Рождество извлекают на свет божий, и мы каждый раз замечаем, что блеска в ней стало чуть меньше, однако та сладкая ностальгия, которую она пробуждает в душе, стала только сильнее. Меня, например, подобные шутки бодрят – возможно, они заставляют меня вспоминать о невинных годах детства.

– Итак, что вас тревожит? – спросил я.

– Дело в том, сэр, – сказал Аллен-Джонс, – что я – гей.

Вот уж этого я точно никак не ожидал. Как правило, мальчики не обсуждают со мной ни свои сексуальные предпочтения, ни так называемые вопросы интимного характера; они традиционно предпочитают делиться подобными откровениями с кем-нибудь из молодых ассистентов французской кафедры, которые, естественно, кажутся им куда более доступными, чем даже наш капеллан, доктор Бёрк.

– Гей? – переспросил я, что было довольно глупо с моей стороны.

И я вспомнил слова Гарри Кларка о том, что у меня часто на лице прямо-таки написано: где-угодно-только-не-здесь. Интересно, подумал я, у меня и сейчас такое выражение лица? И часто ли Гарри доводилось замечать на лицах своих друзей нечто подобное? Ведь многие воспринимают гомосексуализм как нечто заразное, и боязнь «подцепить инфекцию» затмевает всякое душевное тепло. Однако я что-то не замечал, чтобы отношения между моими «Brodie Boys» как-то изменились; по-моему, они оставались прежними, такими же веселыми и жизнерадостными, как и прежде, и я припомнил, как они на днях с хохотом обсуждали нависшую над нами угрозу вторжения девиц из «Малберри Хаус» и как Аллен-Джонс заявил, что «наш класс – это зона свободного садоводства». Ах, если б и я тогда сумел вот так посмеяться вместе с Гарри Кларком! Но я не только этого не сумел, но и некоторое время чувствовал себя не в своей тарелке, а потом мы с ним больше никогда об этом не заговаривали…

Аллен-Джонс только посмотрел на меня. Взгляд у него всегда очень прямой и, надо сказать, довольно взрослый для такого юного существа.

– Я просто подумал, – спокойно пояснил он, – что уж лучше я сам вам об этом скажу, сэр. На тот случай, если возникнут проблемы.

– Какие еще проблемы? – удивился я. – Что вы имеете в виду?

Он пожал плечами с видом человека, безмерно уставшего от жизни, что скорее подошло бы такому старику, как я.

– Ну, здешнее-то окружение вряд ли можно назвать сочувствующим, – сказал он. – И как бы я ни любил нашу старую дорогую школу, но здесь все же куда больше внимания уделяется регби и молитвам в часовне, чем музыкальным спектаклям.

Я только вздохнул.

– И все же, – сказал я, – вам, насколько я понимаю, это никак не мешает, например, выполнять домашние задания по латыни, не так ли? А значит, никаких особых проблем у нас с вами нет и быть не может. И я, скорее всего, сразу же постараюсь забыть о нашем разговоре – если, конечно, вы не нуждаетесь еще в каких-то советах с моей стороны.

Аллен-Джонс с изумлением посмотрел на меня – казалось, он ожидал отпора и не получил его.

– Правда? – вырвалось у него.

Я преспокойно сунул в рот леденец и спросил:

– А что, вы удивлены этим?

Он улыбнулся.

– Нет, сэр. Просто… другие люди не всегда… ну…

– Какие другие люди?

– Наш капеллан.

Теперь пришла моя очередь удивляться.

– Неужели вы ему рассказали?..

– Что вы, сэр, конечно же, нет!

В «Сент-Освальдз» нет ни специального юриста, ни психолога, и тех мальчиков, которым требуется совет по личным вопросам, всегда отправляют к школьному капеллану, где они и получают разнообразные духовные и моральные наставления. Вот только, насколько мне известно, мало кто из учеников действительно к нему ходит. Дело в том, что наш капеллан, доктор Бёрк, человек по-своему здравомыслящий и доброжелательный, является ярким представителем старой гвардии. Он работает в школе еще с 60-х годов, не женат и всю свою жизнь посвятил воспитанию подростков, а потому, разумеется, не раз сталкивался с такими разнообразными аспектами их недостойного поведения, как увлечение наркотиками, нюханье клея, анорексия, различные депрессии и умственные расстройства, а также, конечно, сексуальные отклонения всех сортов; однако сам он за всю свою жизнь ни к чему такому склонности не имел, и даже сейчас рассказы мальчиков о чем-то подобном вызывают у него одну и ту же реакцию: такого не может быть. Пожалуй, при одной лишь мысли о том, что один из наших учеников способен дружить – или хотя бы мимоходом познакомиться – с «Дороти», то есть человеком неправильной сексуальной ориентации, доктор Бёрк скорее всего лишился бы дара речи.

Поэтому его ответы на разнообразные мальчишеские вопросы звучали по большей части одинаково: «Прежде всего, ты должен собраться, взять себя в руки, и…»; далее, разумеется, следовали подробные рекомендации побольше заниматься спортом на свежем воздухе (сам доктор Бёрк в юности играл в регби и по-прежнему неплохо в нем разбирается). Впрочем, в последнее время и сами ученики стараются ограждать нашего капеллана от грубой правды жизни и обращаются со своими проблемами, например, к молодым ассистентам-французам из Лаборатории современных языков, поскольку те вполне способны не только что-то посоветовать на чисто лингвистическом уровне, но и проявить поистине галльское сочувствие.

– Это началось в прошлом триместре, – сказал Аллен-Джонс. – Капеллан преподает у нас историю религии и требует, чтобы выполненные домашние задания непременно приносили к нему в класс и сдавали лично ему.

Ну, это обычная практика: те преподаватели, что задают задания на дом, предпочитают проверить их уже к следующему уроку. Понемногу история Аллена-Джонса начинала вырисовываться; я догадался, что именно его беспокоит: по всей вероятности, ему не дает жить один здоровенный парень из пятого, предпоследнего, класса по имени Руперт Гундерсон.

– И как именно он вас терроризирует? – спросил я.

Аллен-Джонс пожал плечами.

– Ну, он каждый раз старается побольней меня ударить, обзывает по-всякому… Знаете, сэр, мне это уже здорово надоело! – Голос его чуть дрогнул, и я понял, что он с трудом сдерживает слезы. – Но мне же все равно придется туда ходить, потому что доктор Бёрк требует, чтобы каждый непременно сам сдавал ему домашнюю работу. А он, как вы знаете, классный наставник в группе Гундерсона, так что я вечно на этого гада натыкаюсь, потому что он на переменах всегда в классе торчит. А сегодня утром он сказал, что если еще раз меня у них в классе увидит, то он… ну… Можно, сэр, я не буду говорить вслух, что он пообещал со мной сделать?

– Да мне и так все ясно.

Теперь мне действительно все было ясно. Доктор Бёрк, разумеется, никогда не засиживается у себя в классе; он старается проводить там ровно столько времени, сколько ему абсолютно необходимо. Его класс находится в Среднем коридоре, оттуда до нашей часовни рукой подать, а там у Бёрка уютный кабинет, где он и проводит почти все свое свободное время, слушая хоралы и ухаживая за своей коллекцией орхидей.

Я вспомнил, что представляет собой этот Гундерсон, – я его когда-то (с весьма малым успехом) учил латыни. Он тогда был явным недомерком и, возможно, именно поэтому отличался весьма агрессивным нравом; ничего удивительного, что теперь он подыскал себе жертву среди тех, кто моложе и слабее.

– Ладно, я его знаю и сам с ним поговорю, – пообещал я. – Надеюсь, больше он вас не тронет.

Аллен-Джонс не сумел скрыть своего удивления:

– Но у вас же нет никаких доказательств!

– А зачем мне доказательства? – сказал я. – Я знаю Гундерсона. Я знаю вас. Тут и доказывать нечего.

Однако мои слова его, похоже, не успокоили.

– Ну, что еще не так? – спросил я.

– Мне кажется, сэр, вам все-таки будут нужны доказательства.

– Да не нужны они мне!

– Но я могу их обеспечить. – И Аллен-Джонс, прижавшись спиной к стеклянной створке двери, приподнял рубашку и показал мне какое-то сложное устройство, которое было с помощью изоляционной ленты прикреплено к его тощей груди; больше всего, на мой взгляд, это напоминало игрушечную переносную рацию.

– Боже мой, а это еще зачем? – Я начинал сердиться.

Он принялся объяснять. Аллен-Джонс – мальчик смышленый, хотя порой и склонен все слишком усложнять. Вот и в данном случае его план решения «проблемы Гундерсона» отличался определенной изощренностью: он собирался явиться со своим хитроумным приспособлением в класс доктора Бёрка, где, как он заверил меня, Гундерсон снова непременно начнет ему угрожать, и тогда я смогу услышать все это с помощью второго ресивера, соединенного еще и с записывающим устройством, что впоследствии позволит ему, Аллен-Джонсу, представить все необходимые доказательства нашему директору, а также его заместителям (то есть Вещи № 1 и Вещи № 2)…

Я прервал полет его фантазии.

– Мне никакие доказательства не нужны, – повторил я. – Можете мне поверить: отныне, завидев вас, молодой нахал Гундерсон будет растворяться в воздухе, исчезая на глазах, как снег на Пасху. У вас при себе тетрадь, которую нужно отдать доктору Бёрку?

Аллен-Джонс кивнул.

– Тогда пошли. И сразимся с чудовищем вместе.