Книга: Другой класс
Назад: Глава седьмая 12 сентября 2005
Дальше: Глава девятая 13 сентября 2005

Глава восьмая
12 сентября 2005

 

Но, боюсь, это было только началом экспансионистского плана нового директора. Наши старые секретеры с удобными отделениями для бумаг вынесли из комнаты отдыха, объявив, что уже на этой неделе для нас будут устроены более удобные и современные рабочие места. Ходят слухи, что вскоре начнутся проверки преподавательского состава; их в течение всего триместра будут осуществлять представители школьного руководства. Хотя меня куда больше тревожит то, что, опять же судя по слухам, и учеников «попросят внести свой вклад» в общую оценку – причем не только условий, в которых ведутся занятия, но и самих преподавателей, – с целью «улучшения работы школы».
Разумеется, мои Броди Бейз от этой идеи просто в восторг пришли.
– Вам три балла из десяти возможных за пунктуальность, сэр! – провозгласил Сатклифф, когда я, как всегда опоздав на утреннюю регистрацию, вошел в класс.
– И всего пять за поведение и умение держать себя в руках, – с улыбкой прибавил Аллен-Джонс.
Я посмотрел на него поверх своих очков и сказал:
– Aut disce aut discede, что означает приблизительно следующее: если к обеденному перерыву ваша домашняя работа по латыни не будет мне сдана, я буду вынужден вновь урезать ваше свободное время и оставить вас после уроков.
Аллен-Джонс, который, как известно, всегда делал домашние задания по латыни либо на большой перемене, либо во время утренней Ассамблеи, либо даже в автобусе по дороге в школу, бросил на меня укоризненный взгляд и сказал:
– А разве это не будет считаться карательной мерой, сэр? Доктор Блейкли говорит, что дети в нашем возрасте чрезвычайно чувствительны. Может, вы прямо сейчас нанесли мне своим жестоким обещанием тяжкую душевную травму?
Я сделал вид, что собираюсь дать ему по уху, и он, разумеется, притворился, будто увертывается от удара. И я вдруг подумал: а что, если бы Харрингтон – или кто-то из его антикризисной команды – случайно заглянул сейчас в мой класс? И стал бы свидетелем того, как член педагогического коллектива наносит ученику физическое оскорбление? Пожалуй, впредь мне следует вести себя аккуратней. Я, как и наши доски почета, принадлежу к уходящей эпохе, и, по-моему, Харрингтону более всего хочется, чтобы я ушел отсюда совсем – на пенсию. Значит, мне ни в коем случае не следует давать ему повод для воплощения этого своего желания в жизнь.
– Я слышал, они продают школьные поля.
Это сказал Сатклифф; его отец, торговец недвижимостью, обычно служил вполне достоверным источником в подобных вопросах.
– Да они каждый год пытаются это сделать! – возразил ему Макнайр. – Только у них ничего не получается. Им всегда мешает старое кладбище «Сент-Освальдз».
– Им мешает прах ушедших поколений, – с мрачным видом подхватил Аллен-Джонс. – Прах учеников, провалившихся на экзамене по латыни и отныне приговоренных лежать под холодной могильной плитой.
– Уж тебе-то следует об этом помнить! – заметил Макнайр.
Аллен-Джонс замахнулся на него томом Вергилия, а я пожалел, что не в силах столь же легко побороть внутреннее беспокойство. Школьные поля – это, так сказать, буферная зона, отделяющая территорию школы от того района, который расположен за пределами школьных земель, но постоянно на них посягает. Собственно, многие директора пытались продать эти поля, изначально принадлежавшие «Сент-Освальдз», но каждый раз терпели неудачу. Впрочем, когда я припомнил слова нашего казначея насчет распродажи излишков школьного имущества, сердце у меня екнуло. У школы не так уж много «излишков имущества», которые можно было бы продать. Да и «поля» – это всего лишь не особенно широкая полоса земли, отграниченная от остальной территории зеленой изгородью. Школьные поля действительно в настоящий момент не используются. А вот если бы эту территорию использовать под застройку, она могла бы принести миллионы…
Вот, значит, какие перспективы видит в «ребрендинге» школы Джонни Харрингтон: возможность торговать земельными участками. Он не воспринимает школьные поля как площадку для игр многих поколений учеников «Сент-Освальдз»; он не замечает ни птичьих гнезд, что прячутся в гуще зеленой изгороди из боярышника, ни конских каштанов, ветви которых по осени буквально увешаны блестящими коричневыми плодами. Нет, на этом месте ему видится новый жилой район, возможно, даже с супермаркетом; для него важны финансовые вложения в будущее, а не ностальгия по прошлому.
И все же школьные поля составляют очень важную часть нашей жизни, хотя Харрингтону, увы, этого понять не дано. Пятьдесят лет назад мы с Эриком играли под этими деревьями в пиратов, но и пятьдесят лет спустя эти деревья по-прежнему будут стоять на страже школьной территории. Новый капитан нашего старого судна стремится поскорее ступить на новую и опасную территорию, и лишь боги – или открытый мятеж – способны спасти нас от его непомерных амбиций.
А самое опасное в Харрингтоне – это полное отсутствие у него чувства меры, которое чисто внешне проявляется прежде всего в его желании постоянно быть на людях, демонстрируя собственное обаяние. В отличие от нашего последнего директора, имевшего привычку прятаться у себя в кабинете, равно избегая как учеников, так и преподавателей, и предпочитавшего не вести уроки, а заниматься всевозможной бумажной работой, Харрингтон любит то и дело появляться в разных концах школы и, сияя своей гелиографической улыбкой, здороваться с учениками, каждого при этом называя по фамилии. В результате мальчики из моего 4S сочли, что Харрингтон успешно прошел акколаду, и наградили его званием «клёвого парня»; я уж не говорю о том, что они с нескрываемым восхищением поглядывают на его роскошный серебристый автомобиль.
Да, боюсь, в своих оценках мои ученики придают особое значение определенным символам общественного статуса, а значит, их оценки столь же поверхностны, как и у Джимми Уатта или нашей школьной секретарши Даниэль, которая воспринимает каждого нового директора как свою потенциальную жертву. Впрочем, в течение последних лет двадцати все попытки Даниэль заарканить хоть кого-то из них неизменно оканчивались неудачей, и в итоге она была вынуждена несколько понизить планку своих претензий – примерно до уровня нынешнего третьего директора (впрочем, Боб Стрейндж, старый холостяк, слишком хитер, чтобы поддаться чарам представительницы обслуживающего персонала).
Да и Джонни Харрингтон никак на роль потенциального жениха не подходит: он, как мне уже донесли, давно и благополучно женат. Правда, у них с женой нет детей, и это, по-моему, просто милость Божья. И кто, скажите, захотел бы взять на себя ответственность за обучение сына нашего нового директора? В конце концов, некоторые из нас, обучая в свое время самого директора, и в живых-то с трудом остались.
Да черт с ним, с этим Харрингтоном! Ну с какой стати мне все время не дают покоя мысли о нем? В моем-то возрасте! Я и так плохо сплю, причем даже в лучшие периоды своей жизни, а теперь мне и вовсе уже целую неделю не дают уснуть всякие тревожные думы. Странно, до чего порой некое давнее событие становится для тебя важнее всей твоей сегодняшней жизни, и каждую его деталь ты воспринимаешь более остро, чем то, что случилось с тобой утром, когда ты сперва по рассеянности засунул ключи от дома в герметичную коробку с нарезанной ветчиной, затем машинально поставил ее на среднюю полку холодильника и только тут вспомнил, что оставил на крыльце под дождем свои шлепанцы, а перед уходом в школу никак не мог найти томик поэзии Овидия, завалившийся за спинку дивана…
Нет, тут вовсе не старость виновата, будь она проклята. Просто у прошлого есть дурная привычка незаметно подкрасться к человеку со спины, как это делают дети, играя в «Угадай, кто?», и, прежде чем игрок успеет крикнуть: «Я понял! Это…», столь же незаметно исчезнуть, оставив его мучиться догадками. Я пытался расслабиться с помощью обычных средств – просматривал сделанные в классе записи, заполнял личные дела учеников, слушал радиоприемник, – но ничто из этого так и не смогло избавить меня от ощущения неведомой опасности: казалось, она притаилась у меня за спиной и с неумолимым упорством придвигается все ближе, целясь в ту точку между лопатками, куда обычно и вонзает свой нож убийца.
В общем, когда я вижу, как Джимми развешивает на стене в Среднем коридоре яркие блестящие постеры, свидетельствующие о «прогрессе через традицию», меня может поддержать только поспешно выкуренная сигарета «Голуаз» или мои любимые лакричные леденцы. Как ни удивительно, наша башня осталась в стороне от великого переустройства школы – видимо, потому, что родители учеников обычно так высоко не поднимаются. В результате нам удалось сохранить в своем коридоре с полдюжины досок почета – потрескавшихся, выгоревших на солнце, но чудесных во всех отношениях; во всяком случае, я вполне внятно объяснил этой Бакфаст, что готов защитить эти доски даже ценой собственной жизни.
На нее, впрочем, мое заявление ни малейшего впечатления не произвело. Очевидно, госпожа Бакфаст – она, правда, предпочитает, чтобы ее называли Ребекка, – с конца июля занимавшаяся осмотром нашей школы, успела заметить там массу нарушений и недостатков: граффити на стенах, протечки на потолке, трещины в штукатурке, щели в оконных рамах, скользкие, изношенные ступеньки на лестницах. Во всяком случае, официальной причиной удаления со стен досок почета считается то, что в них якобы завелся древесный жучок. Бакфаст, правда, заверила меня, что доски будут храниться в кладовой до тех пор, пока школа не сможет себе позволить реставрировать некоторые из них.
– Некоторые?
И она с улыбкой опытного пиарщика снисходительно пояснила:
– Ну да, некоторые. Хотя традиции действительно важны, мы все же считаем, что облик «Сент-Освальдз» должен стать и более демократичным, и более доступным. Это поможет школе расширить свой профиль и стать более конкурентоспособной.
– Конкурентоспособной? Мы с кем-то соревнуемся? Мы, собственно, кто? Команда по лакроссу?
Бакфаст приподняла безупречную бровь.
– Школа «Короля Генриха», например, в этом году вышла на девятое место в списке Лиги Независимых Школ.
– Ах, вы об этом… – Я крайне редко обращаю внимание на списки школ, составленные Лигой; да, собственно, после прошлогодних событий и надеяться было нечего, что «Сент-Освальдз» сможет занять в этом списке одну из верхних строчек. Ну а представители «Короля Генриха» – нашего основного соперника – смотрят на нас сверху вниз еще со времен окончания Столетней войны. Лет десять-пятнадцать назад им тоже пришлось пережить некое переустройство, так что теперь у них есть и смешанные классы, и новый театр, и плавательный бассейн олимпийских размеров, а также нечто, именуемое «академическим статусом». А еще у них имеется некая постоянно действующая посредническая команда, продающая их услуги всему свету. Тамошних преподавателей мы прозвали Генриеттами. Во всяком случае, среди них нет ни одного Твидового Пиджака.
– Однако, – сказал я, – как бы мы ни заботились о конкурентоспособности, как бы ни мечтали победить в соревновании с другими школами, я все же уверен, что определенные вещи безусловно достойны того, чтобы их сохранили. Как известно, Августу достался город, построенный из кирпича, а он после себя оставил город, построенный из мрамора. И обратное попросту недопустимо.
Как это ни печально, но, похоже, большинство наших преподавателей моего мнения не разделяет. Например, доктор Дивайн, который с прошлого года является у нас официальным представителем Министерства здравоохранения и социального обеспечения, неоднократно жаловался на отвратительное состояние школьного здания и теперь явно видит в Бакфаст потенциального союзника. Мало того, я подозреваю, что эта особа, у которой хорошенькая мордашка сочетается с блестящей работоспособностью, слегка вскружила Дивайну голову. Мне он, во всяком случае, не выказал ни малейшего сочувствия и поддержки, да и вид у него был весьма самодовольный. Он всегда считал, что намного меня моложе – всего-то на пять лет! – хотя работать в «Сент-Освальдз» мы начали почти одновременно. Дивайн вообще любит производить впечатление человека, обладающего поистине юношеской гибкостью ума по сравнению, например, со мной, якобы безвозвратно застрявшим на том уровне мышления, который все давно уже признали устарелым.
– Вы должны понять: грядут большие перемены, – заявил он мне сегодня в учительской, – и те, кто отказывается меняться вместе с эпохой, неизбежно будут отброшены на обочину прогресса.
– Звучит весьма поэтично, Дивайн, – сказал я, наливая себе чаю. – В следующий раз они непременно попросят именно вас написать для них очередной лозунг. Как там у них сказано? «Прогресс через традицию» или наоборот?
Дивайн несколько раз судорожно фыркнул, подергивая носом, и сказал:
– Я так и знал, что вы эту историю с досками почета воспримете особенно болезненно. Но, согласитесь, ведь мы действительно застряли в прошлом, тогда как страница уже перевернута. И я, например, отнюдь не готов возиться с грудами какого-то старого хлама.
Ничего себе заявленьице! Старый Дивайн пришел в такое возбуждение, что кончик носа у него стал ярко-розовым. И мне вдруг стало его почти жаль – в свои шестьдесят он, безусловно, слишком стар для должности второго директора, однако со свойственной ему самонадеянностью даже не задумывается об этом. Он понимает, что работа антикризисной команды – явление временное. Как только Харрингтон окончательно утвердится на троне, его помощники будут отосланы. И после их ухода у Дивайна, как он надеется, может все же появиться шанс занять один из руководящих постов – тот самый шанс, который столько раз ускользал от него подобно золотому лучу на конце мимолетной радуги, жестоко обманывающему каждого, кто вздумает его поймать.
– Если вы думаете, что новый директор даст вам возможность хотя бы принюхаться к более высокой должности, – сказал я, – то вы глубоко заблуждаетесь, как, впрочем, и Боб Стрейндж. Харрингтон будет подыскивать себе кого-нибудь помоложе; кого-нибудь такого, кого он с легкостью вырвал бы из наших рядов и быстренько наставил на путь истинный с помощью различных курсов повышения квалификации и IT. Кого-нибудь вроде вашего нового сотрудника – как там его фамилия?
– Маркович, – подсказал Дивайн.
Эта тема для Дивайна весьма болезненна, поскольку он сам же и взял Марковича на работу. И теперь тот оказался в глазах начальства настолько хорошо рекомендован, что имеет наглость в школе вообще не появляться. Зато Дивайн получил полную возможность постоянно замещать его на уроках.
– А впрочем, доктор Дивайн, если вам кажется, что с помощью низкопоклонства вы сможете завоевать уютное местечко рядом с директорским троном, то флаг вам в руки. Вставайте в очередь вместе с другими желающими, – сказал я. – Но дело в том, что пред светлые очи начальства вы (как все и мы, впрочем) явитесь, волоча за собой слишком обширный багаж прошлого.
Я, конечно, несколько перегнул палку. Зря я говорил с ним более резко, чем допускают нормы обычной доброжелательности; но в душе моей все еще пылал гнев по поводу досок почета, снятых со стен, где теперь виднеются нелепые разноцветные прямоугольники, похожие на следы от погон, в спешке содранных с выгоревших мундиров теми, кто дезертировал с поля боя. Ну а когда я узнал, что школьные поля будут, возможно, проданы, чтобы оплатить покупку нового IT-оборудования, в моей душе вновь поднялась волна гнева и неповиновения.
Отвечать мне доктор Дивайн, конечно, не стал, однако нос его выглядел достаточно красноречиво. Он молча налил себе чаю – он пользуется исключительно школьными чашками и презирает те разномастые веселые кружки, которые почти все учителя притащили из дома, желая хоть этим подчеркнуть собственную индивидуальность: у Китти Тиг, например, на кружке изображены вьющиеся розы; у Робби Роача – герой мультика Гомер Симпсон; у капеллана – Падре Пио, а у Эрика Скунса – принцесса Диана. Нет, чай доктор Дивайн по-прежнему пьет в учительской, дабы не отрываться от коллектива, и держит на весу чашку с блюдцем, которое слишком мало, чтобы на нем уместилось хотя бы одно печеньице. Но сейчас руки у него явно дрожали, так что даже чашка слегка позванивала, – это свидетельствовало об охватившем его волнении.
– Слушайте, это же Джонни Харрингтон, – тихонько сказал я ему. – И не говорите мне, что вы все позабыли.
– Но с тех пор прошло двадцать четыре года, – возразил Дивайн, стараясь, впрочем, на меня не смотреть.
– За такой срок никто не способен так уж сильно перемениться. Посмотрите на себя. Посмотрите на меня.
– Ну, я-то ни в чем замешан не был, – сказал он.
– Bella gerant alii.
Как только мой «тевтонский» приятель начинает говорить о высоких моральных принципах, лучше всего воспользоваться какой-нибудь подходящей латинской фразой, чтобы подстегнуть его и заставить вновь ввязаться в драку.
Вот и на этот раз Дивайн тут же сердито на меня воззрился и рявкнул:
– Да прекратите вы ради бога, Стрейтли! Неужели вы думаете, что, если я не учил латынь в школе, я и до сих пор не понимаю этих ваших bon mots? Оставьте ваши иллюзии – я давно выучил их наизусть! Это означает «Пусть войну выигрывают другие», не так ли? Ну что ж, и на здоровье. А я не намерен губить собственную карьеру ради человека, который, насколько всем нам известно, действительно… – Он не договорил, поспешно проглотив конец фразы. – Нет, я решительно не могу сидеть здесь весь день! У меня полно дел, и мне еще нужно просмотреть сообщения, пришедшие из Министерства здравоохранения… – Дивайн встал и с достоинством удалился, хотя, пожалуй, несколько более поспешно, чем всегда.
Я взял еще печенье и продолжал пить чай.
– Похоже, вы его чем-то здорово разозлили, – заметил Робби Роач, сидевший на другом конце комнаты. – Что было предметом спора на сей раз? Lebensraum?
– Вопрос чести, – ответил я.
– Правда? Вот уж странно, – сказал Роач и вновь углубился в «Дейли Миррор».
Назад: Глава седьмая 12 сентября 2005
Дальше: Глава девятая 13 сентября 2005