Глава 18
АЛЕКСЕЙ
Охранник, который теперь звался санитаром, не для приличия вовсе, а потому, что ему так было предписано, дважды стукнул в дверь кулаком и тут же распахнул ее. Порог переступать он не стал — охранники никогда не делали этого без особой необходимости. А если и заходили в камеру, или, как ее теперь называли, палату, то по крайней мере втроем.
Я не понимаю, почему они нас так боятся?
Охранник, он же крепкий, тренированный мужик. А я — больной слабак, не имеющий ни малейшего опыта самозащиты. К тому же еще и ипохондрик. Я же практически не двигаюсь, находясь в своей палате-камере. Во что бы я превратился, если бы раз в день меня не загоняли в тренажерный зал и не заставляли там крутить педали и топать по беговой дорожке? Наверное, в расплывающееся желе.
Охранник стоял по ту сторону двери, широко расставив ноги и заложив руки за спину. Типичная поза фашиствующего отморозка. Даже белый халат не делает его похожим на санитара. Из него такой же санитар, как из меня Филипп Киркоров. Ну правда же. Челюсть квадратная, губы расплющенные, нос плоский, переломанный не один раз, глазки малюсенькие, глубоко посаженные, да еще и шрам на лбу, пересекающий левую бровь. Может быть, он в прошлом был профессиональным боксером? В это я охотно поверю. А в то, что за плечами у него хотя бы медицинский техникум, — это уж увольте.
Я сидел на полу напротив двери и читал книгу «Малыш и Карлсон, который живет на крыше». Лучшее из того, что мне удалось выудить в последний раз из тележки нашего «библиотекаря». Совсем неплохая книжка. Тем более что в детстве я ее не читал. Вот как-то так случилось, что не было у меня в детстве этой книги. Может быть, мои родители за что-то ее не любили? Кто их знает. Я — так точно не в курсе.
Не могу сказать, что история чудного толстяка с пропеллером настолько меня увлекла, что я не услышал, как лязгнул дверной запор. Но именно это я и пытался изобразить, сидя на полу и сосредоточенно пялясь в книгу.
Охранник постучал ключом по железной балке, служившей дверным косяком.
— Поднимайся! На выход!
Голос у него противный — скрипучий и хриплый. Имен охранников нам никто не называл, поэтому про себя я этого так и зову — Хрипатый. Еще есть Сопливый — тот, у которого привычка постоянно шмыгать носом, хотя никакого насморка у него нет. И Болтун — я его так назвал потому, что за все годы, что мы с ним смотрим друг на друга, он при мне произнес от силы пять или шесть слов. Зато его язык жестов весьма красноречив. Особенно когда он показывает, что меня ожидает, если я не стану делать то, что он велит. Но зато он и самый спокойный из всех троих. Даже в прежние времена, до того как в пансионате появился доктор Карцев со своими новыми порядками, он редко когда применял силу. Возможно, потому, что и без того был достаточно убедителен.
А вот Хрипатый мне нравился меньше всех остальных. Ну то есть остальные мне тоже не нравились, но Хрипатый — этот просто вызывал отвращение. В нем все было мерзко — внешность, голос, манеры. Даже то, как он стоял — раскорячив ноги и выкатив живот, — открытым текстом орало о том, с каким пренебрежением он относится к окружающим. Причем не только к пациентам, а вообще ко всем. Разумеется, я не могу говорить об этом со всей уверенностью. Но мне так кажется. Мне было бы очень любопытно посмотреть на то, как Хрипатый общается с другими людьми, вне стен этого здания. Для того чтобы убедиться, что я в нем не ошибся. Но, увы, если Хрипатый может покидать пансионат, то у меня такой возможности нет и, по всей видимости, никогда уже не будет. Поэтому нам с ним так и суждено общаться через порог моей палаты-камеры.
— Эй! — Хрипатый снова постучал ключом по железу. — Глухим-то не прикидывайся! На выход!
Еще одна особенность — охранники никогда не обращаются к нам по именам. Я так полагаю, что отсутствие имен с обеих сторон необходимо для того, чтобы между охранниками и пациентами не возникало даже самых мало-мальски личностных отношений.
Я запомнил номер страницы, на которой остановился, закрыл книгу и положил ее на пол рядом с собой. Мебелью доктор Карцев нас так и не осчастливил. Наверное, причина в том, что в палате не должно находиться ничего, обо что пациент мог бы разбить голову. А мебель — это же сплошные углы.
Я все время мысленно говорю «нас», хотя понятия не имею, что и как происходит в других палатах-камерах. Но мне думается, что разница между нашими убогими обиталищами не так уж велика. Скорее всего, ее вовсе нет.
— Оглох? На выход! — еще раз прохрипел охранник.
Удивительно то, что голос его оставался совершенно спокойным и бесстрастным. Как будто он никогда не испытывал ни раздражения, ни злости, ни каких-либо других эмоций. Словно он вообще не умел чувствовать. Я бы на его месте давно бы взорвался. А Хрипатому — хоть бы что. Он выполнял свою работу с методичностью первобытного человека, рубящего баобаб каменным топором.
Я поднялся на ноги, сунул ноги в тапки и направился к двери.
Охранник сделал шаг назад и в сторону, чтобы дать мне выйти.
Оказавшись в коридоре, я сделал два шага в противоположную от него сторону и остановился. Прежде от нас требовали, чтобы мы еще и руки держали за спиной. Теперь можно было держать руки опущенными вниз. Засовывать руки в карманы было нельзя. Потому что карманы на нашей «стройотрядовской» форме были зашиты.
Охранник захлопнул дверь и запер ее.
Никогда не мог понять, зачем он это делает, если внутри никого нет?
— Прямо! — скомандовал Хрипатый.
Можно подумать, в этом коридоре можно пойти направо или налево.
Спрашивать, куда мы направляемся, было бессмысленно — Хрипатый все равно не ответит. Да и никто на его месте не ответил бы. Такие уж здесь правила.
Впрочем, и самому не трудно догадаться — не такая уж тут у нас разнообразная жизнь. В тренажерном зале я сегодня уже был. Кровь у меня брали два дня назад. Ужинать еще рано. Значит, меня хочет видеть доктор Карцев. Без вариантов.
— Налево!
Ну что за болван. Тут же всего один поворот. Такие дурацкие команды отдает только Хрипатый. Постоянно задаю себе вопрос, ему нравится командовать или приятно слушать собственный голос?
— На месте!
Я, разумеется, останавливаюсь. Потому что передо мной дверь кабинета. И, как полагается, делаю шаг в сторону.
Хрипатый приоткрывает дверь и заглядывает в кабинет.
— Пациент доставлен!
— Так почему же я его не вижу? — слышу я голос доктора Карцева.
Если он хотел таким образом подколоть Хрипатого, то зря старался — тот все равно ничего не понял.
— Заходи! — махнул он мне рукой.
Я вошел в кабинет.
Здесь пахло сладковатым дымом с примесью какого-то цветочного или фруктового аромата. Как будто доктор жег восточные благовония. Мне так кажется. Я видел, как это делают по телевизору, но никогда не вдыхал настоящий запах восточных благовоний.
Должно быть, то, о чем я думал, как-то отразилось у меня на лице.
— Что-то не так? — спросил доктор.
— Странный запах, — ответил я.
— Вам не нравится?
— Скорее наоборот, — я приподнял голову и, как пес, повел носом из стороны в сторону. — Что это?
— Ароматические палочки, — доктор достал из ящика стола продолговатую коробочку и кинул ее на стол. — Вы никогда не садитесь без приглашения?
— Нет.
— Ну тогда присаживайтесь, — доктор Карцев указал рукой на стул.
Я сел, не сводя взгляда с коробки, в которой лежали загадочные ароматические палочки.
— Возьмите, — доктор подтолкнул коробку ко мне.
Я инстинктивно дернулся назад.
— Что вас напугало?
— Ничего.
— Почему же вы вздрогнули?
— Не знаю… Просто так.
На самом деле я действительно испугался. В первый момент. Вещь, которую я никогда прежде не видел, внушала мне опасение. Наверное, это была нормальная поведенческая реакция. Но мне это совершенно не понравилось. Поэтому я и не признался в этом доктору Карцеву.
— Не хотите посмотреть?
— Да.
Я осторожно взял коробочку, открыл с торца и заглянул в нее. Внутри находилось десятка два, а то и три тоненьких палочек. Я двумя пальцами подцепил одну и вытянул из коробочки. Палочка была длинная, темно-коричневого цвета, покрытая плотным слоем чего-то, похожего на слипшуюся пыль. Я поднес палочку к носу. Запах был необычный, но совсем не такой, как в комнате.
— Для того чтобы почувствовать запах, палочку надо поджечь.
Доктор взял палочку у меня из руки, достал из кармана желтую одноразовую зажигалку, чиркнул и поднес язычок пламени к кончику палочки. Как только палочка занялась огнем, доктор несколько раз резко взмахнул ею, сбивая пламя и одновременно раздувая зардевший красный уголек. Огонь погас, и вверх от палочки потянулась полоска светло-серого ароматного дыма. Она извивалась, закручивалась спиралью, сворачивалась кольцами — вела себя словно живая.
Я наблюдал за ней как завороженный. Потому что никогда в жизни не видел ничего подобного. Должно быть, для тех, кто жил в мире, находящемся за пределами окружающих меня стен, это было что-то вполне обычное. Заурядное, скучное, рутинное, неинтересное. То, на что обычно обращают не больше внимания, чем на крючок, на который, придя домой, вешают шляпу. Но мне это казалось чудом.
Я протянул руку и попытался намотать дым на палец. Мне казалось, что это возможно. Но у меня ничего не получилось.
— Держите, — доктор Карцев протянул мне дымящуюся палочку.
Я взял ее двумя пальцами за тоненький кончик, поднес к носу и осторожно понюхал струящийся из нее дым.
Это был тот самый запах, что наполнял кабинет доктора Карцева, когда я в него вошел. Только более насыщенный и концентрированный.
Дым попал в глаза, и мне пришлось зажмуриться.
— Алексей Алексеевич, вы догадываетесь, почему я вас пригласил?
Не открывая глаз, я молча помотал головой.
Что за дурацкий вопрос? Откуда я могу знать, что взбрело ему в голову на этот раз?
— Вы знаете, как долго вы здесь находитесь?
Я приоткрыл один глаз.
Доктор Карцев сидел, поставив локти на стол и сцепив пальцы в замок. Выражение лица у него было не просто серьезное, но еще и сосредоточенное. Он смотрел на меня так, будто собрался загипнотизировать. Меня никогда прежде не гипнотизировали. Но мне кажется, что у гипнотизера должен быть именно такой взгляд — сосредоточенный и серьезный.
— Где? В этом кабинете? — спросил я.
— Нет. В этом заведении, — уточнил доктор Карцев.
— Приблизительно.
В отличие от доктора меня этот вопрос совершенно не интересовал. Какой смысл считать годы, если я точно знал, что я здесь навсегда? С таким же успехом можно считать выпавшие волосы. Зачем? Да, просто так. Смысла никакого.
Доктор Карцев постучал пальцами по столу. Это был не тот ответ, который он рассчитывал услышать. Ему было нужно, чтобы я назвал какое-то определенное число. А он бы тогда лукаво улыбнулся и сообщил, что я ошибся. Ну да, легко играть в угадайку, когда знаешь точный ответ. Но я не собирался с ним играть. Его игры мне были побоку.
Ну, во что еще сыграем, доктор Карцев?
— Вы знаете, какое сегодня число?
— Я даже год не знаю — мне газеты не приносят. Хотя я оформлял подписку. Наверное, почтальон заболел. Или даже умер. Я очень давно его не видел.
Доктор Карцев изобразил улыбку. Вроде как оценил мой юмор.
— Вы знаете, когда у вас день рождения?
Вот этот вопрос заставил меня задуматься. Дело в том, что я почти забыл о том, что бывает такой праздник, как день рождения. В детстве мы его отмечали. В смысле, я и мои родители. Как-то очень просто, без изысков, но определенно отмечали. Воспоминания о днях рождения в семье были очень неопределенные и смазанные. Кажется, в этот день мне покупали большую порцию мороженого. И еще что-то сладкое…
Ароматный дым тянулся вверх от палочки, извиваясь тонкой змейкой, из стороны в сторону. Почему так происходило? Я ведь держал палочку крепко, ровно и неподвижно.
Еще я помню шахматы с фарфоровыми фигурками, что стояли под стеклянным колпаком в большом магазине неподалеку от нашего дома. Я часто бегал туда, чтобы посмотреть на шахматы и убедиться, что их еще не купили. Они мне безумно нравились. Я немного умел играть в шахматы, но игра эта меня совершенно не увлекала. Для того чтобы играть в шахматы, требовалось не воображение, а точный математический расчет. Хотя, казалось бы, сам внешний вид фигур и их названия подразумевали обратное. Фарфоровые шахматы были нужны мне не для игры, а просто так, сами по себе, как некий вожделенный объект. И я лелеял надежду, что когда-нибудь мне их купят. Или подарят на день рождения. Хотя и сам прекрасно понимал, что мечта это абсолютно несбыточная.
С чем еще, кроме шахмат, ассоциировалось у меня понятие «день рождения»? Школа. Грязь и слякоть на улицах. Мятые, размокшие листья под ногами… Осень… По всей видимости, не ранняя, а где-то за середину…
Надо же…
Я только сейчас подумал о том, что вместе с днем рождения из моей жизни исчезли такие понятия, как времена года. Я уже черт знает сколько не был на улице. И даже не выглядывал в окно. Потому, что в месте, где я нахожусь последние лет двадцать, окон нет. Порой мне даже кажется, что я нахожусь под землей. В подвале или бункере. Иногда я даже представлял себе, что там, наверху, прошла ядерная война и в живых остались только мы, те, кто спрятался под землей. И теперь нам ни в коем случае нельзя выходить на поверхность…
— Вы знаете, когда у вас день рождения, Алексей Алексеевич?
— А вы знаете, почему дым от палочки извивается змейкой?
— Пульс.
— Что?
— Ваш пульс отдается микроколебаниями по всей поверхности вашей кожи. Они и заставляют вибрировать палочку, которую вы держите в руке. Дымная змейка — это ваша кардиограмма, Алексей Алексеевич.
Я резко взмахнул прогоревшей уже на треть дымной палочкой, стирая все то, что она написала в воздухе. Я не хотел, чтобы доктор Карцев изучал мою кардиограмму. Он и без того знает обо мне больше, чем я сам.
— Я спрашивал про ваш день рождения.
И что ему неймется? Чего он добивается? Хочет показать, что я настолько глуп и беспомощен, что не помню даже дату собственного рождения? Посмотрел бы я на него, когда бы он отсидел здесь хотя бы половину моего срока. Что бы он к тому времени помнил, а что позабыл? Меня притащили сюда, когда я был еще ребенком, испуганным и не понимающим, что происходит вокруг. И с тех пор круг моего общения ограничивался только врачами и охранниками. Которые вообще не имели желания общаться со мной. Тем не менее, судя по остальным пациентам этого штопаного пансионата, я еще совсем не так плох. В смысле, не окончательно выжил из ума и не вывалился из реальности, как из вагона поезда, на полном ходу…
— Осенью, — буркнул я в ответ.
Доктор Карцев едва заметно наклонил голову. Вроде как одобрительно.
— Точнее не помните?
Я плотно стиснул зубы и кинул догоревшую палочку в небольшой глиняный горшочек на столе, из которого уж торчало несколько таких же черенков.
— Нет.
— У вас день рождения двадцать второго ноября.
Я не смотрел на доктора. Я смотрел в глиняный горшок. Из него торчали красные кончики сгоревших дымных палочек. А в глубине пряталась темнота. Темнота существует для того, чтобы мы не забывали, что свет — это не навсегда.
— Я не запоминаю ненужную информацию.
Доктор Карцев удивленно приподнял бровь.
— Вы считаете, что ваш день рождения?..
— Я считаю, что у меня нет дня рождения.
— Почему?
— Потому что глупо верить в сказки.
Доктор Карцев нахмурился. Ему определенно не нравилось то, что я говорил. Но словами он выразил это весьма витиевато.
— Я не до конца понимаю ход ваших мыслей, Алексей Алексеевич. — Вот так.
— Вы ведь доктор? Так? Вот и скажите, вы сами верите в то, что лекарство от моей болезни будет когда-нибудь найдено?
Доктор Карцев откинулся на спинку кресла и коснулся пальцем щеки.
— Видите ли, Алексей Алексеевич… — начал он.
Если человек начинает свою речь с фразы: «Видите ли, имярек», — это значит, ему нечего сказать.
Так и доктор Карцев долго разглагольствовал насчет успехов современной медицины и развития новых технологий, о том, что в большинстве своем научные открытия происходят едва ли не случайно, поэтому прогнозировать их весьма и весьма сложно; не забыл он упомянуть и о том, что, не смотря ни на что, я все-таки жив и в целом неплохо себя чувствую, поэтому у меня есть все шансы прожить долгую и счастливую жизнь… На мой вопрос он так и не ответил. Да я, собственно, и не ждал от него ответа. И без того все было ясно.
— Хорошо, — доктор Карцев положил ладони на стол.
Я-то было подумал, что он таким образом подводит черту под всей нашей сегодняшней беседой. Но оказалось, что он лишь закрывает тему лекарства от болезни альтеров.
— У меня к вам серьезный разговор, Алексей Алексеевич.
Ага, значит, до этого момента у нас был просто дружеский треп. Вводная часть, так сказать. Ну-ну, давай, посмотрим, что ты там еще придумал?
— Вы теперь каждый день видите других пациентов нашего пансионата. И, полагаю, согласитесь со мной, если я скажу, что их эмоциональное состояние вызывает у меня серьезное опасение.
Он сложил вместе кончики пальцев и посмотрел на меня.
Черт возьми, что он от меня хочет? Я ведь не его коллега — я такой же альтер, как и все остальные.
— Вы хотите услышать мое мнение о нашей команде доходяг?
— Да.
— Вы это серьезно?
— Разумеется.
— Я могу говорить прямо?
— Да, конечно.
— Любой свихнется, просидев несколько лет в одиночке. Вот, к примеру, Пал Палыч — сколько он уже здесь?
— Восемьдесят семь лет.
— Сколько? — не поверил я.
— Восемьдесят семь лет, — повторил доктор.
— Он что, здесь родился?
— Ему был двадцать один год, когда он попал в пансионат. Он жил в небольшой деревушке на Колыме. У врача впервые оказался, когда на лесоповале сломал ногу. По счастью, врач оказался опытный и сразу заподозрил в нем альтера.
— По счастью, — криво усмехнулся я. — Мне кажется, Пал Палыч был бы куда как счастливее, если бы остался жить в своей деревушке на Колыме.
— Он был тяжело болен, хотя и сам не подозревал об этом.
— Сейчас он по-прежнему болен, да к тому же еще и несчастен.
— Он представлял собой угрозу для окружающих.
— Хотите сказать, что вся деревня, в которой жил Пал Палыч, оказалась зараженной? И всех ее обитателей переправили в московский пансионат для альтеров?
— Я не знаю, — доктор Карцев взял лежавшую на столе зажигалку и принялся вертеть ее в руках. — Об этом в его истории болезни ничего не сказано.
— Постойте-ка! — до меня только сейчас дошло. — Двадцать один да восемьдесят семь — получается, что Пал Палычу сейчас сто восемь лет?
— Да, — кивнул доктор Карцев с таким видом, как будто не видел в этом ничего необычного.
— Я бы не дал ему больше семидесяти.
— Это результат ежедневного приема витаминного напитка, регулярных физических упражнений и отсутствия стрессов.
— Ну, на счет стресса я бы с вами поспорил.
— Если бы вы знали, какая информация льется сейчас на людей из телевизоров, у вас сразу же отпала бы всякая охота спорить.
На самом деле, я и без того спорить не собирался.
— И что, нынче все люди живут до ста лет?
— Нет, конечно, — доктор опять увел взгляд в сторону. — Но медицина достигла значительных успехов.
Так, понятно. Если речь пошла об успехах медицины, значит, снова какая-то туфта.
— Может, Пал Палыч и здоров как бык, — сказал я. — Но крыша у него все равно набекрень.
— С умственным развитием у него все в порядке, — возразил мне доктор. — Он прекрасно проходит все тесты, и у него нет даже намека на старческое слабоумие. У Пал Палыча, так же как и у других, серьезная проблема с эмоциональным состоянием. Если коротко, не вдаваясь в медицинские подробности, у всех пациентов пансионата наблюдается эмоциональная нестабильность. В результате чего ответная реакция на самый незначительный возбуждающий фактор зачастую оказывается неадекватной.
— Я это каждый день наблюдаю в столовой.
— Именно так, — подтвердил доктор. — И должен признаться, меня эта ситуация серьезно тревожит.
— Почему вы обсуждаете это со мной?
— Потому, что ваше состояние гораздо лучше, чем у других.
— Наверное, потому, что я сидел здесь не восемьдесят лет, а всего каких-то лет двадцать.
Я думал, что доктор Карцев тут же скажет, сколько я точно пробыл в пансионате. Но он не стал это делать.
Ну и ладно. Мне это не очень-то интересно. Я всего лишь проверяю его, пытаюсь нащупать слабые места.
Зачем?
Да просто так. Все равно ведь заняться нечем.
Собственно, не я даже затеял эту игру, а сам доктор Карцев. При прежнем докторе, имени которого я не знал, потому, что знать его мне не полагалось, я все время молчал. Даже если он о чем-то меня спрашивал. Так было проще. Доктор Карцев решил сблизиться с пациентами, прикинувшись своим парнем. Зачем ему это нужно, я не знаю. Но я не против такой игры. Что бы там ни думал доктор Карцев, я всегда помню, что он мне не друг. И никогда другом не станет. Уже хотя бы потому, что он может выходить за стены, в которых мы сейчас находимся. А я — нет.
— Я хочу попытаться исправить эту ситуацию.
Я сделал вид, что не понял, о чем он говорит.
— Какую?
— Для того чтобы справиться с эмоциональной нестабильностью, человеку требуются новые, яркие, позитивные впечатления.
Я усмехнулся.
— Чего же проще. Разрешите нам гулять в саду, хотя бы раз в день. Там сейчас что, зима или лето.
— Осень.
Ага! Вот он и попался!
— Очень теплая осень. Желтой листвы почти нет.
— Ну так в чем проблема?
— В том, что я не могу это сделать.
— Почему?
Доктор Карцев снова принялся крутить в руках зажигалку.
— Мы не будем обсуждать этот вопрос.
— Как скажете, — не стал настаивать я.
Во-первых, настаивать было бесполезно. Во-вторых, моя настойчивость могла насторожить доктора Карцева. И тогда — конец игре.
— Я хочу устроить праздник для всех пациентов.
— Замечательно.
— Мы отметим ваш день рождения.
Меня будто боксер-тяжеловес в живот ударил. Дыхание перехватило, в глазах все поплыло, в ушах — звон.
Доктор Карцев продолжал что-то говорить, но я его не слышал.
Черт возьми, такого я от него не ожидал!
Я мог смириться с круглосуточным наблюдением, издевательствами охранников, глухими стенами без окон, мерзким витаминным напитком. Я мог жить без надежды когда-либо выбраться из этого гадкого подвала, в который меня посадили непонятно за что. Я мог вытерпеть даже Филиппа Киркорова. Все что угодно. Но только не возвращение к воспоминаниям. Это уже отдавало утонченным садизмом.
— Нет! — громко произнес я, обрывая на полуслове речь доктора, которую я не слышал.
Доктор Карцев удивленно и немного растерянно посмотрел на меня.
— Что именно вам не понравилось, Алексей Алексеевич?
— Сама идея.
— Простите?..
— Мы не станем отмечать мой день рождения.
— Но почему?
— Потому что я даже не помню, когда он у меня!
— Ваш день рожденья…
— Нет! — я вскинул к плечам руки сжатые в кулаки. Еще бы чуть-чуть, и я бы ударил ими по столу. — Я не хочу это знать!
Доктор Карцев откинулся на спинку кресла и положил руки на подлокотники.
— Мне казалось, вам это должно было понравиться.
— Вы ошиблись.
— Хм… — Доктор медленно протянул руку и вытянул из коробки ароматическую палочку. — Давайте не будем принимать поспешных решений, — он взял зажигалку, чиркнул ею и поднес огонек к кончику палочки. — Обдумайте все как следует, Алексей Алексеевич…
— Тут не о чем думать! Я сказал — нет!
— Сейчас вы слишком взволнованы.
— Нет!
Я оттолкнулся руками от стола и поднялся на ноги. Так резко, что стул, на котором я сидел, с грохотом упал.
На звук в кабинет тут же влетел санитар-охранник. Глаза его блестели, как у юного любовника, спешащего на свидание. Ему хотелось заломить мне руку за спину, вытащить в коридор и там как следует попинать. Был бы повод!
— Все в порядке! — вскинув руку, остановил его доктор Карцев. — Просто упал стул!
Охранник потоптался на месте, что-то невнятно хмыкнул и, обескураженный, вышел за дверь.
— Вот именно об этом я и говорил, Алексей Алексеевич, — если охраннику он приказывал, то меня — уговаривал. — Это и есть то, о чем я говорил. Вы слишком эмоционально реагируете на мелочи, которые, право же, того не стоят.
О каких это мелочах он говорит? Интересно, как бы он сам реагировал, если бы ему предложили отметить свой день рождения в компании психов под охраной команды профессиональных мордоворотов?
— Я хочу уйти.
— Я вас не задерживаю, — доктор Карцев развел ладони в стороны, как будто воробья выпустил. — Но все же, Алексей Алексеевич, подумайте над тем, что я сказал. На первый взгляд, затея действительно может показаться… странной. Но маленький праздник — это то, что всем вам сейчас нужно. Вам просто необходимо встряхнуться и посмотреть вокруг другими глазами.
— И что же я увижу?
Доктор сцепил пальцы в замок, положил руки на стол перед собой и подался вперед.
— Я понимаю ваше состояние, Алексей Алексеевич. (Ни черта ты не понимаешь!) Вы уверены, что вы здесь навсегда. И я не стану убеждать вас в том, что это не так. (Попробуй, убеди!) Но это не повод замыкаться в себе и злиться на весь мир. (Да? А на кого же тогда мне злиться?) Зачем отказываться от тех маленьких радостей, что дарит нам жизнь? (Нам? Тебе она, может, что-то и дарит. А меня почему-то всегда обходит стороной!) Я стараюсь сделать вашу жизнь хоть немного лучше. Поверьте, это нелегко, но все же я делаю то, что могу. (Ничего ты не можешь, доктор!) Я не стану советовать вам плохое, потому что я ваш друг… Алексей Алексеевич?..
Я смотрел в пол и боялся поднять голову. Потому что одного моего взгляда оказалось бы достаточно для того, чтобы доктор Карцев понял все, что я о нем думаю. Никакой он мне не друг и никогда не станет другом. Когда во время обеда он останавливается возле моего столика и спрашивает, вкусные ли сегодня морковные котлеты, я думаю, а не воткнуть ли мне ему вилку в глаз? И я не делаю этого только исходя из трезвого расчета. Выколов глаз доктору Карцеву, я лишь ненадолго почувствую радость. Потом меня скрутят охранники, отметелят как следует и кинут в камеру. После этого меня переведут на более строгий режим. Запретят читать книги, отберут стройтрядовскую куртку и снова станут травить Киркоровым. Стоит ли этого глаз доктора Карцева? Полагаю, что нет. Иначе, он давно бы остался без глаза.
