11. Шоколад и кофе

Лоренсо Фалько беззвучно выругался. Дождь не стихал. Не проливной, но достаточно сильный, чтобы омрачить жизнь и размыть грунтовые дороги. Он открыл дверцу, надвинул кепку, поднял воротник и огляделся. В свете фар виднелись между сосен струи дождя.

– Погаси, – приказал он.

Хинес Монтеро повернул ключ зажигания, рокот мотора стих, и слышен стал лишь шорох щеток по лобовому стеклу.

– Черт, как же этот дождь некстати, – сказала Кари, сидевшая позади вместе с Евой Ренхель. Та не раскрывала рта уже полчаса, с той минуты как машина, объехав блокпост на шоссе у Эль-Альтете, двинулась к сосновой роще.

– Так даже лучше, – ответил Фалько. – Посторонних нет. Все сидят под крышей и носа не высовывают.

Он вылез из автомобиля и сделал несколько шагов, чувствуя, как капли с козырька скатываются по щекам. Меж деревьев грунтовая дорога обрывалась у сосновой рощи, выросшей на песчаном пустыре и тянувшейся метров на двести, до самого берега моря. За песчаными дюнами – почти в рост человека – мягко и приглушенно шелестел накатывающий прибой. Было совсем темно: Фалько, пока глаза не привыкли, шел наугад.

– Как у волка в пасти, – заметил Хинес Монтеро.

Он шел следом, увязая в рыхлом песке. Справа во тьме послышался характерный щелчок взводимого курка. Фалько вытащил свой пистолет – консульский «парабеллум» был у него за поясом сзади, – медленно пригнулся, вглядываясь и вслушиваясь. Он почувствовал, что Хинес сделал то же самое.

– Кто идет? – спросил мужской голос.

– Кофе, – ответил Хинес.

Из темноты вышли три силуэта и стали видны на светлом фоне дюн. Фалько держал палец на спусковом крючке, пока они, подойдя вплотную, не поздоровались вполголоса и не обменялись с ними рукопожатиями. Это были двоюродные братья Бальсалобре и штурмовой гвардеец Торрес, которые находились здесь уже полчаса, спрятав грузовичок – шестицилиндровый «опель блиц», как они сказали, – чуть подальше, среди сосен. Вооружены они были пистолетами и гранатами. Лиц Фалько не различал, но голоса у братьев были юношеские и взволнованные. На плече у Торреса висел табельный карабин «маузер», а сам он оказался до крайности малоречив: несколько раз пробурчал что-то односложное – и все на этом. Голос взрослого человека. Звучал спокойно. Фалько подумал, что он, наверно, единственный профессионал в группе. Уголек сигареты во рту одного из братьев то мерк, то разгорался ярче.

– Потуши, – сухо приказал Фалько.

– Чего это?

– А того, – со злой насмешкой сказал Хинес. – Он тут главный. Пока.

Уголек, описав дугу, упал на землю и погас под подошвой. Фалько велел ждать и прошел немного в сторону берега. Сначала он услышал рокот прибоя, потом за гранью светлых дюн сумел различить темное протяженное пятно. Волнение было слабое, словно дождь усмирил стихию, и это должно было облегчить высадку. Кругом ни огонька – только вдалеке, справа от гавани, пульсировал маяк на мысе Санта-Пола, действовавший, несмотря на военное время. Примерно через час, прикинул Фалько, «Ильтис» должен подойти к берегу – в том случае, разумеется, если операцию не отменили и все пойдет как намечено. Без сомнения, командир ждет условленного времени, дрейфуя без огней в открытом море. Наверняка он на расстоянии мили, не больше, но невидим во тьме. Фалько вновь уставился на темное пятно сосняка, гадая, где красные устроят засаду. Дай-то бог, чтобы подальше отсюда.

С трудом шагая по песку, он вернулся к Хинесу и остальным, а потом все вместе направились туда, где ждали Ева и Кари. Рядом с «испаносюизой» стояла вторая машина с выключенными мотором и фарами, и девушки представили ему водителя: темный силуэт отозвался на имя Андрес Рикоте – молодой голос, нервное рукопожатие. От дождя его защищал плащ, и потому Фалько послал новоприбывшего, предварительно убедившись, что он без оружия и сдуру не поднимет стрельбу, на опушку рощи. Братья и гвардеец подогнали грузовик, поставили его под соснами в ряд с легковыми автомобилями, и все расселись: трое – в кабину, а Фалько с Монтеро и Евой – в «испаносюизу». Стали ждать, слушая, как неумолчно барабанит дождь по крыше.

– Все хорошие ребята, – сказал Хинес, устроившийся за рулем. – Надежные товарищи.

Фалько промолчал. Он курил в кулак и глядел на дождевые струи, сметаемые щетками с лобового стекла. Заметил, что брючины снизу вымокли насквозь. Почувствовал сзади безмолвное и близкое присутствие Евы Ренхель. Голова его была занята сложной расстановкой грядущих событий, тактическими задачами, практическими решениями: предстояла сложная партия в шахматы, в которой большей частью фигур надо будет пожертвовать, а две – сохранить. Три, поправил он себя, если удастся спасти и Кари Монтеро.

– О господи, – с чувством произнес Хинес, – как подумаю, что уже совсем скоро… Часа через два, если все сойдет гладко, Хосе Антонио будет свободен…

Знакомые приметы, подумал Фалько. Эта говорливость – от нервозности, от напряжения в преддверии того, что должно произойти. Пусть чешет языком – это немного успокаивает. Малость расслабляет.

– Все будет хорошо, – сказала Кари.

Ей тоже явно было не по себе, и она словами унимала тревогу. Чем ближе решительный момент, тем сильней расходятся нервы. Только Ева хранила молчание, и Фалько спросил себя: а что будет, когда она поймет, что операция провалилась и что Хинес и все, кто направляется в Аликанте, назад не вернутся никогда?

– Долго еще? – спросил Хинес.

Фалько, наклонясь, чиркнул спичкой и осветил циферблат своих часов.

– Да пора уж, – сказал он.

Достал из ящичка фонарь, открыл дверцу и выбрался под дождь. Прежде чем захлопнуть дверь, вновь просунул голову и плечи внутрь; вытащил из-за пояса «парабеллум» и спросил Еву:

– Оружие есть?

– Нет. Пистолеты для тех, кто пойдет в Аликанте.

Он протянул ей пистолет. Руки их соприкоснулись в темноте на холодной стали.

– Не забыла, как пользоваться?

– Не забыла.

– В обойме восемь патронов. – Лязгнув кареткой затвора, он поставил оружие на боевой взвод и поднял флажок предохранителя. – Теперь один заряд – в стволе. Сдвигаешь вот этот рычажок, выпускаешь первую пулю, а остальные сами пойдут. Поняла?

– Конечно.

Спокойствие в ее голосе передалось и Фалько.

– Скажи этим кузенам и третьему, чтоб поставили машины на ход и следили за дорогой. Мы вернемся через полчаса.

Он захлопнул дверцу, поднял молнию куртки и зашагал меж сосен к берегу. За спиной он слышал шаги Хинеса. Остановился, дойдя до самых дюн. Слева, несмотря на затемнение, вырисовывались в темноте город и порт. Справа продолжали помаргивать проблесковые огни далекого маяка. Фалько вгляделся в черную поверхность моря – и ничего не увидел. И ничего не услышал, кроме плеска волн и приглушенного песком стука дождевых капель.

– Должны быть где-то здесь, – сказал Хинес озабоченно.

Фалько поднял фонарь, направив его под прямым углом к огню маяка, вытер тылом ладони глаза и азбукой Морзе – пятью длинными вспышками – пять раз обозначил букву «Т», что означало: «Готов к приему». И едва успел окончить передачу, из темного моря ответили буквой «L» – точка-тире-точка-точка: «Имею для вас важное сообщение». Все как положено.

– О боже! – воскликнул Хинес.

Вскоре от неразличимо-плотной тени отделилась другая, маленькая тень шлюпки и стало слышно, как шлепают по воде лопасти весел. Фалько, скорчив неприятную гримасу, подумал о челне Харона, который перевозил души умерших через реку Стикс.

Шлюпка ткнулась в берег. Звякнули уключины, стукнули весла о борта или банки. Интересно, подумал Фалько, кто гребет – немцы или испанцы. Металлически лязгнуло оружие. Приглушенные голоса, команда, отданная почти шепотом:

– Не курить!

Фалько узнал спокойный, уверенный голос Фабиана Эстевеса. Голос человека, умеющего приказывать. И молчаливое повиновение в ответ. Явно люди умелые, подготовленные. Отборные бойцы. На фоне светлых дюн замелькали фигурки, будто вырезанные из черной бумаги. Поблескивали сталь оружия и мокрые плащи. Шаги, приглушенные песком и дождем, шорох одежды. Полтора десятка тех, кто скоро умрет.

– Живей. Живей шевелитесь.

Встреча в темноте, лица не видны. Вместо лица – пятно чуть светлее, чем поблескивающий от воды плащ. Одна рука Эстевеса обхватывает плечо Фалько, другая протянута для пожатия. Так же с Хинесом Монтеро.

– Спасибо за все.

Хорошо, что темно, подумал Фалько. При свете я бы не смог взглянуть ему в глаза. Какое у него крепкое рукопожатие, в таком, что ли, фалангистском стиле. Чуть ли не романтически возвышенном. Что-то такое – оружие в руке, и звезды на небе, над завесой нависших туч, откуда не переставая сеется дождь. Вся эта фашистская риторика никак не может обойтись без развилки между жизнью и смертью. Вновь улыбнется весна и все такое. Он спросил себя, носят ли новоприбывшие голубые рубашки с ярмом и стрелами слева, где сердце, или все же прибыли в штатском. В темноте не поймешь. А, впрочем, не все ли равно?

– Где машины?

– Вон там, под соснами, – ответил Хинес. – Идемте, я покажу.

Они зашагали к роще. Больше никто не произносил ни слова. Уже на подходе Эстевес спросил, как дорога на Аликанте.

– Свободна, – ответил Хинес. – Только надо будет сделать крюк и объехать пост у аэродрома.

– Ну а как здешние товарищи?

– Сейчас увидишь. Они спокойно ждут твоих приказаний.

Фалько помалкивал. И вспоминал меланхоличную фигуру Фабиана Эстевеса, когда тот, попрощавшись с ним в Саламанке, уходил прочь – руки в карманах длинного темного пальто, голова непокрыта, – будто отмеченный печатью сужденного ему мученичества. И сейчас герой Алькасара шел наконец в свой Гефсиманский сад, хоть о том и не подозревал. А может быть, для него это не имело значения. А может быть, он желал такой судьбы. Люди его склада, куда бы ни шли, несут свою последнюю ночь с собой, как дорожный мешок за плечами. Как отложенный смертный приговор.

– Пришли. Вот и они.

Два легковых автомобиля и грузовичок стояли теперь борт к борту на небольшой поляне среди сосен; дождь звонко барабанил по крышам. Когда появились вновь прибывшие, начались негромкие восклицания «да здравствует Испания!», объятия и рукопожатия. Все проникнуто патриотическим воодушевлением, скептически отметил Фалько. Все уверены, что верховный вождь будет с ними через несколько часов. Проще простого, с жаром повторял один из братьев Бальсалобре. Легче легкого. Да здравствует Испания, товарищи!

– Введи нас в курс дела, – обратился Эстевес к Фалько.

– Сейчас. Идем.

Вдвоем они взобрались в крытый кузов грузовика. Вместе с ним влезли Хинес и еще двое-трое. Остальные сгрудились чуть поодаль, спасаясь от дождя под деревьями или в машинах. Фалько включил фонарик, развернул карту: вот шоссе, вот город, а вот тюрьма. Утомленные, обветренные, воспаленные бессонницей и плаванием лица склонились над планом. Началось обсуждение деталей операции. Как и было намечено, одна группа подъедет к воротам тюрьмы на «испаносюизе» за тем якобы, чтобы передать арестованного. Основные силы, когда откроются ворота, ворвутся внутрь, имея целью камеру Хосе Антонио. Если удастся, попробуют освободить и его брата Мигеля – его камера № 10 выше этажом.

– Скольких еще арестованных товарищей мы можем освободить? – спросил Хинес Монтеро.

– Ни одного, – невозмутимо ответил Эстевес.

– Почему?

– Потому что таков мой приказ. Вытащить Хосе Антонио и, если можно будет, Мигеля. На остальных у нас не хватит ни сил, ни средств.

В луче фонаря блестели очки Хинеса. Видна стала отросшая щетина, темной тенью обметавшая подбородок. Искаженное возмущением лицо.

– Но ведь там томится еще столько товарищей! – с жаром возразил он. – Фалангисты, монархисты, офицеры, правые… Если оставить, их же всех расстреляют в отместку.

– Мы не можем терять время, – сказал Эстевес. – Откроем камеры, пусть уходят на свой страх и риск. Но увезти никого не сможем.

– Это несправедливо.

– Это приказ. А приказы, даже несправедливые, не обсуждают.

Теперь Фалько смог наконец вглядеться в лицо Эстевеса. Фонарь освещал его снизу, бросая угловатые тени, отчего щеки, казалось – или на самом деле, – ввалились, и скулы обозначились резче, чем в Саламанке. На поясе у него висел пистолет и две итальянские гранаты «бреда», а на пол он положил автомат «стар РУ35». Его сопровождали двое, экипированные примерно так же, в голубых фалангистских рубашках под непромокаемыми плащами: один, рыжеватый, был очень молод, второй, с подстриженными усами, – постарше. Фалько отметил еще, что блеск в глубоко сидящих темных глазах Эстевеса потускнел, словно его припорошила задумчивость. Время от времени он отрывался от карты, молча советуясь со своими помощниками, а потом вновь принимался изучать ее со спокойным осознанием того, что за этими черточками и линиями стоят опасность, бой, жизнь или смерть. Успех или провал. Иногда останавливал взгляд на Фалько, которому приходилось делать усилие едва ли не болезненное – так, что начинали ныть мышцы спины и шеи, – чтобы не отвести глаза.

– Вы все время употребляете второе лицо, – неожиданно сказал Эстевес. – Это значит, что вы не пойдете с нами на штурм тюрьмы?

С еще большим усилием Фалько, не моргая, смотрел в усталые глаза фалангиста.

– Нет. Останусь здесь.

Эстевес долго молчал, обдумывая, и наконец спросил:

– Получили приказ или сами так решили?

– Приказ.

– Он остается здесь, вместе с женщинами, – с еле сдерживаемой злобой вмешался Хинес. – И выходит так, что…

– Помолчи, товарищ, – сказал Эстевес.

– Слушаю, – ответил юноша, сглотнув.

Эстевес продолжал задумчиво разглядывать Фалько.

– Приказы надо выполнять, – сказал он. Посмотрел на своих спутников, потом опять на Фалько.

– Разумеется, – спокойно ответил тот.

– Вы не фалангист. И не подчиняетесь мне.

– Верно и то, и другое.

Эстевес свернул бумаги и спрятал в карман плаща.

– Тогда будете обеспечивать нашу погрузку, – и взглянул на часы. – Через полтора часа.

– Конечно.

– Оставить с вами кого-нибудь из моих людей? Хотя у меня на счету каждый.

– Здесь будут Ева Ренхель и Кари Монтеро. Справимся, я думаю. Надо будет подать сигнал «Ильтису» и контролировать берег до вашего возвращения.

– Не согласен, – сказал Хинес. – Надо, чтобы остался еще кто-нибудь.

– Ты? – спросил Эстевес.

– Нет, я хочу идти с вами. Я должен пойти с вами. Возьмите кого-нибудь надежного из моей группы. Рикоте, к примеру. Он самый молодой и хуже всех умеет держать себя в руках… В Аликанте от него будет мало толку.

Эстевес задумался на минуту.

– Ладно. Оружие у него есть?

– Можем оставить ему пистолет и пару гранат.

– А у женщин?

– У моей сестры нет, у Евы – «парабеллум».

– А у вас что имеется?

Фалько похлопал себя по правому карману куртки.

– Мое при мне.

– Ну что ж, – сказал Эстевес, поочередно оглядев каждого, и напоследок задержал задумчивый взгляд на Фалько. – Этого достаточно. Всем всё ясно? Тогда пошли.

Они сверили часы, погасили фонарь и вылезли из кузова под дождь. Эстевес отвел Фалько в сторону.

– Есть такое, чего я не знаю? – спросил он вполголоса.

– Да нет, пожалуй… Разве что я получил новый приказ.

В наступившей тишине слышен был лишь шум дождя. Потом фалангист вздохнул.

– Я удивлен. Вы вроде бы не из тех, кто остается позади.

– Сегодня останусь.

Снова молчание. И потом Эстевес иным тоном – холодно и отстраненно – проговорил:

– Наверно, нашлись на то причины.

– Я ведь сказал – получил приказ.

– Ну разумеется. Приказ… Что ж, пожелайте мне, по крайней мере, удачи.

Он заметил, что Эстевес ищет его руку. И, злобясь на себя, пробитый стыдом до самого нутра, Фалько крепко ее пожал.

– Ну конечно, – сказал он. – Желаю удачи.

Дождь не остужал горящие руку и лицо. Больше оба не сказали ни слова и разошлись. Земля уже раскисла. Тени, укрывавшиеся под соснами или в машинах, теперь собрались вокруг Эстевеса. В темноте мягко посверкивали мокрые плащи и оружие.

– Отправляемся, – сказал фалангист. – Первая группа – со мной на головной машине, основное ядро – на грузовике, второй автомобиль замыкает. Фары не включать… Здесь остаются обе сеньориты и товарищ Рикоте.

Кратко и сухо пресек протесты Кари и юноши. Ева, не размыкая губ, стала рядом с Фалько.

– Вперед, – сказал Эстевес. – И слава Испании!

Дождь утих, с веток падали последние капли. Фалько поднял голову и увидел, что в прорехах черного неба кое-где появились звезды. Он прошел несколько шагов к ближайшим дюнам, глядя туда, где в сумрачном пространстве слабо слышался гул прилива. Было холодно, а от мокрой одежды делалось еще холодней. Он сунул руки в карманы. Хотелось курить, но он не решался, тем более что оставалось всего две сигареты. А впереди еще целая ночь.

– Смотрите! – воскликнула Ева.

Внезапно из какой-то точки в темном пространстве моря – в нескольких милях отсюда и прямо перед Аликанте – полетели цепочки стремительных вспышек. Крошечные зарницы, которые поначалу были беззвучны, через несколько секунд сопроводил отдаленный синкопированный грохот – бум-бум, бум-бум. Потом к нему, приглушенный расстоянием, прибавился звук, похожий на треск рвущегося полотна. Бум-бум, бум-бум, тр-р. Тр-р-р. В ту же секунду над городом поднялось зарево, взметнулись тут и там языки пламени. Раскаты тоже долетали с опозданием, чуть погодя. И, добавляя зрелищу фантасмагории, через правильные промежутки времени склон, на котором стоял замок Санта-Барбара, то показывался, то вновь исчезал во тьме.

– О боже… – пробормотала Кари Монтеро.

– «Дёйчланд» бьет, – сказал Фалько. – Вступил вовремя.

– Это должно отвлечь красных, покуда наши не подойдут вплотную к тюрьме.

– Надеюсь, что так и будет.

Подошел и Рикоте – молодой фалангист, который остался с ними.

– Жуть какая… – сказал он. – Вот это бомбардировка.

Голос у него был совсем как у подростка. Фалько до сих пор не видел его лица – только различал голос и светлое пятно плаща. И знал о нем лишь, что он студент и приехал из Аламы на втором автомобиле. Ему оставили пистолет «астра» и пару гранат «лафитт», но Фалько не поручился бы, что паренек знает, как с ними управляться.

– Ты должен будешь… – начал он.

Отдаленный разрыв где-то на суше заглушил его голос. Грохот, ослабленный расстоянием – километра два, сообразил Фалько, – раздался по ту сторону сосновой рощи, в направлении шоссе на Аликанте.

– О боже… – повторила Кари.

Одиночный разрыв сменила неистовая трескотня выстрелов. Огонь был интенсивный и длительный.

– Это на шоссе, – в голосе Евы звучало смятение. – Возле аэродрома.

Треск выстрелов усилился – будто взрывали одновременно целый воз петард. Казалось, что он прерывался на несколько мгновений и тотчас начинался снова. А в перерыве гремели другие взрывы, больше похожие на глуховатые хлопки: Фалько распознал ручные гранаты. Бой шел на короткой дистанции.

– Они, – простонал Рикоте. – Наши.

Кари Монтеро испустила такой режуще-пронзительный вопль, что Фалько пришлось взять ее за плечи и сильно потрясти:

– Замолчи ты!

– Они не добрались до Аликанте! Их обнаружили!

– Замолчи, я сказал.

– Там Хинес! Там мой брат! И остальные товарищи!..

Фалько без злобы ударил ее в висок. Девушка осела наземь.

– Займись ею, – приказал Фалько Еве.

– Зачем ты так с ней?

– Если еще раз подаст голос – убью.

– Как ты можешь такое говорить?

– Ты не поняла меня. Убью взаправду.

В открытом море крейсер прекратил огонь, и даже на таком расстоянии стали видны пожары в городе. Горели, конечно, портовые склады с горючим. Стрельба на суше то вспыхивала, то смолкала. Разрывы гранат стихли, а ружейные выстрелы гремели как-то беспорядочно и разрозненно.

– Ну что, юноша, как настроение? – Фалько повернулся к Рикоте.

Тот ответил не слишком уверенно:

– Все в порядке.

– Тогда слушай. Наших обнаружили, а потому те, кто остался жив, отступят сюда… Ты в состоянии выполнить свой долг?

– Конечно.

– Хорошо. В таком случае приготовь гранаты и пистолет. Пользоваться умеешь?

– Да.

– Беги на тот край рощи и наблюдай. Появится кто-нибудь, сперва спроси, кто идет, а если не понравится то, что услышишь, – бросай. Только смотри, своих не перебей ненароком. Скоро за нами придет катер, заберет, а пока жди. Мы тебе дадим знать.

– Это точно – насчет катера?

– Точней не бывает.

Юноша цепко схватил Фалько за руку:

– Вы меня не бросите здесь?

– Обещаю. Беги туда.

Рикоте тяжело задышал и сказал решительно:

– Есть!

Светлое пятно макинтоша растворилось среди сосен. Хорошая мишень, машинально подумал Фалько. Потом повернулся к Еве и Кари. Обе стояли у подножия маленькой дюны – две тени на песке. Кари, словно в полузабытьи, постанывала протяжно и жалобно. Потом начала рыдать.

– Я ею займусь, – сказала Ева.

– Ладно.

– Катер скоро придет?

Голос ее звучал почти безмятежно. Она владела собой. И это успокоило Фалько.

– Не знаю.

Он вытащил фонарик, направил его к черноте моря и несколько раз нажал кнопку. Точка-тире-точка-точка. Рановато, но время поджимает. Он подождал немного, но ответа не было. Дай бог, чтобы в планы командования не входило оставить его здесь на произвол судьбы, как Эстевеса и его людей, которые к этому часу уже погибли или вот-вот будут перебиты. Впрочем, не исключено, что командир «Ильтиса» с чисто немецкой педантичностью придерживается первоначального замысла и не пошлет за ними шлюпку до истечения срока. Вся беда в том, что, когда истечет, может быть уже слишком поздно. Если из засады кто-нибудь вырвется, а красные будут его преследовать, этот пляж, прежде чем подоспеет помощь, станет кромешным адом.

Фалько пригнулся, а потом присел на корточки. Куртка и вымокшие полотняные брюки не спасали – его колотила дрожь. От холода снаружи и от тревоги внутри. Его жестокий опыт, его трезво-циничный подход ко всему на свете, приобретенный годами, боями, женщинами, помогали держать в рамках очень многое, но не все. Далеко не все. Вот с такой, скажем, пакостной ситуацией было не совладать. Чтобы рассуждать здраво и трезво, Фалько заставил себя не думать о штурмовой группе – перестрелка меж тем стихла, – о Хинесе Монтеро и его очках с толстыми стеклами, о братьях Бальсалобре и несловоохотливом Торресе, о том молодом и рыжем и о его усатом спутнике, которые в кузове при свете фонарика изучали план местности. О том, с каким невеселым лицом Фабиан Эстевес сел в машину и пропал в ночи.

– Как ты думаешь, кто-нибудь уцелел? – спросил из темноты голос Евы.

– Не знаю… Вряд ли.

Он сплюнул от горькой досады. Ох, господа бога душу мать… Если, конечно, он есть, господь бог… А хорошо бы, чтоб он был и когда-нибудь спросил за все. Потом Фалько еще сильнее скорчился, сунул в рот предпоследнюю сигарету, прикурил, пряча огонек спички между ладоней, под защитой ската песчаной дюны. К дьяволу все.

Он услышал шорох. Подошла Ева. Они упали на сырой песок, прильнув друг к другу, дрожа от холода, – он чувствовал у нее под одеждой твердое прикосновение «парабеллума». Фалько, держа сигарету в кулаке, поднес ее к губам девушки, и та дважды глубоко затянулась. Потом он тщательно погасил окурок. Обнявшись, Фалько и Ева замерли, пытаясь согреться теплом другого и даруя свое тепло ему; в клочьях туч, меж тем, сияли новые и новые звезды.

Все произошло почти одновременно: плеснули весла, вынырнул из моря и возник из тьмы темный силуэт шлюпки; Фалько, вскочив и сделав несколько шагов к берегу, в тот же миг услышал, как очень близко, на дороге, упиравшейся в сосновую рощу, хлопнули один за другим несколько пистолетных выстрелов. Он вздрогнул всем телом.

– Забери Кари! Бегите!

Небо немного прояснилось, и в слабом свете луны, полускрытой за тучами, можно было теперь различить место действия. Шлюпка уже почти у самого берега – темное пятно с бесформенными очертаниями налегающих на весла гребцов.

– Ева! Кари!

К пистолетным выстрелам – пять, шесть, считал Фалько – присоединились теперь другие, более мощная ружейная трескотня и тарахтенье пулеметных очередей. Потом – пу-ум-ба! – грохнула ручная граната. «Лафитт». И сейчас же стало тихо. Фалько догадался, что юноша либо убит, либо бежит сюда через сосняк с красными по пятам.

– В шлюпку! В шлюпку!

Он бросился к девушкам, которые уже бежали ему навстречу. Две темные спотыкающиеся фигуры. Одна добежала, вторая опустилась на песок. Фалько склонился над ней. Кари. Он схватил ее за руки и рывком вздернул. Над самым ухом что-то стремительно пронеслось, прогудело, будто шмель решил лететь по прямой. Потом из рощи донесся звук выстрела.

– В шлюпку!

Теперь свинцовые шмели летели целым роем. Вж-жик, вж-жик, слышалось со всех сторон, а на опушке, под черными тенями сосен запульсировали вспышки. Фалько, поддерживая Кари, тащил ее к берегу. Внезапно тело девушки, о которое что-то мягко и еле слышно шлепнулось, содрогнулось, обмякло и осело наземь.

– Кари! Кари, вставай!

Ухватив ее за руки, он волоком потащил девушку по песку. Услышал ее стон. Потом с тревогой обернулся к морю, опасаясь, как бы гребцы при звуках пальбы не повернули назад, и увидел Еву – став на колени возле дюны, она обеими руками держала «парабеллум». Три вспышки, три громких хлопка. Девушка отбежала на несколько шагов, вновь опустилась на колени и с наружным спокойствием размеренно выпустила еще несколько пуль.

Из шлюпки, перекрывая стрельбу, донесся чей-то крик. Фалько понял, что это значит. Надо идти. Он ощутил сосущую пустоту внизу живота, сердце забилось бурно и беспорядочно. Кари Монтеро продолжала тихо стонать. Она была еще жива, но нести ее ему было не под силу. И потому он выпустил ее и побежал к урезу. Ева бросилась следом. Они вошли в море, зашлепали по воде к шлюпке, которая качалась на прибойных волнах и, казалось, отдалялась от берега. По пояс в воде Фалько ухватился за борт, и несколько рук, вцепившись в его мокрую одежду, помогли перевалиться в шлюпку. Пущенная с берега пуля ударила в обшивку, острые щепки едва не попали ему в лицо. Прозвучала команда по-немецки, и весла стукнули об уключины. Фалько даже не оглянулся на берег. Он в изнеможении лежал в ногах у гребцов. Глаза он зажмурил, а открытым ртом жадно хватал воздух, пытаясь перевести дыхание. Легкие жгло. Но он ощущал, как рядом трепещет и вздрагивает мокрое холодное тело Евы Ренхель.