10. Время на раздумье

Вернувшись в Аликанте, поставили машину в гараж за отелем «Сампер» – консульский парабеллум был спрятан под сиденьем – и по окружавшей отель эспланаде направились к дверям. До начала комендантского часа было еще далеко. Город затемнен, покрытое тучами небо черно, улица погружена во мрак, и казалось, что это не бриз раскачивает ветви пальм у входа в отель, а какие-то призраки размахивают руками. Лишь по грохоту колес да по искрам под проводами можно было понять, что прошел невидимый в темноте трамвай. Мостовая была едва различима, и Фалько взял Еву под руку, чтобы не споткнулась.

– Когда мы должны встретиться с Хинесом и Кари в книжкой лавке? – спросила девушка.

– В десять. А передача «Радио Севильи» кончится еще через полчаса. Времени у нас в избытке.

– Ты что, думаешь…

Но он стиснул ее руку:

– Молчи.

Инстинкт, опережая органы чувств, предупреждал об опасности. Фалько, привыкший чуять ее, как собака чует дичь, понял – что-то не так. Сначала метнулась слева стремительная тень, потом за спиной послышались чересчур поспешные шаги. Внезапно теней стало две, и одна оказалась впереди, на углу, загораживая дорогу. Фалько видел, что она выделялась чернотой на фоне темного порта за эспланадой и пальмами, где близкое море еще источало последние остатки сумеречного света. Трое, подумал он. Самое малое.

Будь он один, действовал бы иначе – рванулся вперед и либо удрал, либо где-нибудь затаился. Но с ним была женщина. И он все еще держал ее под руку. В какую-то долю секунды у него в голове, вытренированной для критических ситуаций, сшиблись два инстинктивных порыва. Самосохранение и защита самки. Будь у него время, он бы проклял второй и решил «будь что будет», но времени не было. Все произошло слишком быстро. И на самом деле голова у него была пуста, чиста и готова к бою, когда он высвободил руку, почувствовав, как напряглись мышцы и заныло под ложечкой. Что еще он мог сделать для Евы?

– Беги! Беги!

Задержать нападавших на миг и потом кинуться следом. Позаботиться о себе. Почти вслепую он яростно пнул ногой ближайшую тень, по сдавленному хрипу поняв, что попал, а потом откачнулся к другой, надвигавшейся слева: провел серию из четырех ударов и лишь после этого сунул руку в карман куртки за «браунингом». Замысел – а на самом деле рефлекс – состоял в том, чтобы выхватить оружие на бегу, выстрелить в преследователей и бежать дальше. Сто раз отрабатывалось на тренировках и несколько раз – в реальных условиях. Однако он не успел достать пистолет. Торопливые шаги зазвучали теперь за спиной, сильные руки обхватили его, развернули и стиснули, не давая пошевелиться. Нападавший был грузен, шумно дышал и пах потом и табаком. Извивавшийся в его лапах Фалько яростным усилием сумел вместе с ним упасть на землю и все же дотянуться до пистолета. Но подскочила еще одна тень, за ней еще одна. Его крепко схватили за руки и за шею, обездвижили, а пистолет выбили.

– Лежи тихо, сука, – прошипел голос.

Фалько расслабил мышцы, словно признавая себя побежденным. Старый трюк, базовый прием. Подействовало – хватка тоже ослабла, и Фалько неожиданным и резким движением сумел высвободить одну руку, сжать кулак и ткнуть туда, где, по его представлениям, должно было находиться лицо ближайшего противника. Он почувствовал удар, услышал неприятный хруст под костяшками и крик боли.

– А-а, он мне зуб выбил, сука! Сука!

От зверского удара по черепу глаза заволокло черной пеленой с мерцающими искорками. В ушах зазвенело. Врезали чем-то весомым, подумал Фалько: резиновой дубинкой или вроде того. Преодолевая боль, ударил наугад, но попал в пустоту, а его самого тотчас скрутили опять, сдавили горло так, что он подумал: «Сейчас задохнусь», – и, как рыба, стал хватать воздух ртом. Теперь он не мог даже шевельнуться. Дубинка – или что это было? – снова обрушилась на голову, и в мозгу словно взорвалась граната.

– Паскуда… фашист… Врежь ему еще… Врежь покрепче.

Бац. Третий удар вызвал тяжкую тошноту. Фалько лежал распластанный, лицом в брусчатку мостовой, плавно кружившуюся перед глазами. Он ничего больше не мог сделать и, смирившись, стал соскальзывать в глубь бездонного темного омута. С прибытием вас, сказал он себе. Добро пожаловать. И прежде чем потерять сознание, успел подумать о трех вещах – что его хотели взять живым, что до ампулки с цианистым калием не дотянуться и что Еве Ренхель, кажется, удалось уйти.

Когда он пришел в себя, голова болела так, словно все бесы в аду воткнули в нее свои трезубцы. Кровь стучала в висках сбивчиво, беспорядочно и нестерпимо. Голый до пояса, он сидел на стуле с высокой спинкой, за щиколотки, запястья и шею прикрученный к нему проволокой, не дававшей пошевельнуться. Провода с изоляторами тянулись по голой выбеленной стене с темными пятнами почти на уровне пола, а мебели в этой комнате не было никакой, кроме деревянного стола, у которого валялась его превращенная в лохмотья одежда. На столешнице лежали документы и «браунинг». Свисавшая с потолка слабосильная лампочка без абажура бросала зловещие желтоватые блики на голое темя стоявшего у стола человека.

– Очухался, – сказал он.

За спиной у Фалько послышался короткий влажный смешок, похожий на удовлетворенное хрюканье. Этого человека Фалько видеть не мог, а тот, кто стоял перед ним, был приземист и гладко выбрит. Поблескивала под лампой лысина, окруженная венчиком черных густых волос. Столь же черны и густы были брови, из-под которых он с сумрачным любопытством разглядывал пленника.

– Отбивался грамотно, – прозвучал голос позади.

В нем слышалась плохо скрываемая злоба, и Фалько подумал, что это, наверно, один из тех, кто набросился на него на улице. Может, даже тот, кому он выбил зуб. Вздохнув про себя, он понял, что продолжение вечера отрады не сулит. И снова проклял себя за то, что не успел раскусить ампулу и сказать: «Ну, счастливо оставаться». Все решилось бы к этому времени само собой, а он счастливо избежал бы продолжения, которое сейчас, вне всяких сомнений, последует. Однако стеклянной трубочки с аспирином на столе не было, отметил он. Сочтя безобидным снадобьем, они оставили таблетки в кармане куртки, валяющейся сейчас на полу. Но все же, если представится случай, осталось еще одно средство – для него или для других: бритвенное лезвие, запрятанное в поясной ремень, который не отобрали.

– Ну, давай поговорим, – сказал, подходя поближе, лысый.

Рукава его сорочки были закатаны и открывали устрашающего вида ручищи. Фалько напрягся, ожидая первый удар новой серии, но его не последовало. Лысый наклонился к нему, глядя в упор.

– Только песню про то, что ты Рафаэль Фриас Санчес, не заводи. Мы связывались по телефону с твоим предполагаемым начальством, и оно такого не знает.

– Это какая-то ошибка, – спокойно ответил Фалько. – Меня в самом деле зовут Рафаэль Фриас.

– Ага, самый он. Но если даже тебя зовут так, не расскажешь ли, что забыл артиллерист из Ла-Гии в Аликанте, в сотне с лишним километров от расположения своей части?

– У меня тут родственники.

– И ты приехал их проведать. С пистолетом.

Фалько, хоть и не мог шевельнуться, сумел глазами показать на стол:

– Вон разрешение на право…

– Налево! Видел я твое разрешение. И слышал, что ты оказывал сопротивление при задержании.

– Я не знал, кто это. Да и сейчас не знаю.

– Желаешь знать, кто мы? – угрюмо хмыкнул его собеседник. – Да уж не эти клоуны-анархисты со своим войском в стиле Панчо Вильи… Мы – люди серьезные, к шуткам не склонны. – Он выпрямился и посмотрел на того, кто стоял у Фалько за спиной. – Так я говорю?

– Святая правда!

Лысый показал на разложенные по столу предметы:

– У тебя на лацкане партийный значок, а в бумажнике – членский билет АML. Отсюда следует два вывода: либо ты в самом деле товарищ, либо хочешь сойти за такового.

– Я – коммунист. Как и вы.

Тот устало вздохнул:

– Послушай, Рафаэль или как тебя там… Не знаю, коммунист ли ты, но можешь быть совершенно уверен, что таким, как мы, тебе не стать.

– Да от него просто смердит пятой колонной, – сказал стоявший сзади.

– Вот и я так думаю. Знаешь, куда ты попал? – он вновь наклонился к Фалько. – В ЧК. А знаешь, что это такое? А? Это такое место, где в руках у народа немые начинают говорить, а безногие – плясать. А по ночам мы предоставляем нашим клиентам время на раздумье. Так что начинай.

– Что начинать?

Фалько уже не раз допрашивали, хотя дело никогда не доходило до пыток. Случалось допрашивать и самому (в последний раз сорок восемь часов назад). А потому он знал, что в конце концов говорить начинают все. Очень хорошо знал. Только неумелость допрашивающих или спешка могли бы осенить жертву благодатью быстрой смерти. И Фалько, с неимоверным усилием собрав мысли в раскалывающейся от боли голове, выстроил схему обороны. Глубоко эшелонированной. Он рассчитал, что настанет минута, когда говорить все равно придется, и прикинул, что будет сдавать позиции постепенно, отступая шаг за шагом и стараясь, чтобы времени от одного до другого проходило побольше. Он наметил, когда вместо лжи начнет выдавать частицы правды. Или всю целиком. Это зависит от того, сколько он выдержит, добиваясь смерти быстрой и легкой, то есть заставляя палачей совершить ошибку, которая, если повезет, дарует ему вечный покой. Однако если они в самом деле такие мастера своего дела, какими кажутся, все это может продлиться чудовищно долго. А проклятая мигрень не поможет ему ни на йоту.

– Что начинать, спрашиваешь? – Лысый показал на стену: – Видишь подтеки? Мы их специально оставили. Чтобы молодцы вроде тебя сразу смекали, что к чему и что с ними будет. Смекаешь?

– Смекаю. – Всем своим видом изображая покорность, он опустил веки, но сейчас же вновь открыл глаза: – Но вы совершаете большую ошибку. Меня зовут Рафаэль Фриас, я состою в партии.

– А женщина?

– Не понимаю, о чем вы. О ком.

– О женщине, которая шла с тобой и успела смыться.

Фалько постарался скрыть, какое облегчение вызвал у него этот вопрос.

– Никто со мной не шел.

Лысый вскинул глаза на человека за спиной у Фалько, и в ту же секунду обжегшая правый висок зверская оплеуха острой болью отдалась в барабанной перепонке. Голова заболела совсем уже невыносимо, спазмы скрутили желудок. Его вырвало желчью – хорошо еще, подумал он, что ничего не ел с утра, – попавшей на голую грудь, отчего лысый с брезгливым отвращением сделал шаг назад.

– Быстро ты скис, товарищ, – сказал он насмешливо. – А мы ведь еще толком и не начинали.

– Начать – не штука, – ответил Фалько, откашлявшись и глубоко вздохнув. – Главное – сразу не кончай.

Он уже дважды терял сознание, и палачи ждали, пока он придет в себя. Методичные удары по голове и животу – то кулаками, то набитым дробью носком – отдавались во всем теле, и казалось, что мозг со стуком бьется о стенки черепной коробки. Проволока была закручена вокруг шеи так туго, что едва не пережимала гортань, не давая дышать.

– Это еще только начало, товарищ, – приговаривал лысый. – Еще только самое начало.

Они словно бы разминали его для последующего, но и этого было более чем достаточно. Пожалуй, даже чересчур. Кровь из разбитого носа отдавала на вкус ржавым железом. Проволока въедалась до мяса в запястья и щиколотки. Руки и ноги отекли. Голову порой ломило так нестерпимо, что это перекрывало даже боль от ударов в живот, и Фалько несколько раз кричал, давая выход энергии и отчаянию, запертым в измученном нутре. В минуты просветления, в паузах между ударами, он успевал осознать, что терзающие его люди – профессионалы, что они не торопятся и не совершат ошибки и что смерть к нему придет много позже, чем нужно. И потому решил, что оставит первую линию окопов и отступит во вторую, то есть развяжет язык. Да, я не Рафаэль Фриас Санчес. Меня зовут Хуан Санчес Ортис. Я дезертировал из ополченского батальона «Красные пули», сформированного Республиканской левой. Был на фронте под Талаверой, решил сбежать. Документы купил у приятеля.

Так он скажет, но не сейчас. Сейчас он покрылся холодным потом от тошноты и в четвертый раз потерял сознание. Когда очнулся, не увидел перед собой лысого. Сквозь звон в ушах доносился негромкий разговор у него за спиной. Звучало несколько приглушенных голосов. Потом перед ним появились их обладатели – лысый и еще какой-то здоровяк в сером пиджаке, в рубашке с расстегнутым воротом, с тремя швами, наложенными на верхнюю опухшую губу. Глядел он с ненавистью.

– Повезло тебе сегодня, – сказал лысый.

Второй дал Фалько звонкую оплеуху. Когда он вынул из кармана клещи, Фалько напрягся в ожидании новых и нестерпимых мучений, но тот перекусил проволоку у него на шее. Потом освободил ему руки и ноги. Когда кровь опять заструилась по жилам, стало так больно, что Фалько застонал.

– Забирай свое вшивое барахло и уматывай отсюда, – сказал лысый.

Фалько смотрел на него мутно и непонимающе. Когда же смысл сказанного дошел до его помраченного сознания, он хрипло вздохнул и начал неуклюже вставать. Однако ноги подкосились, и если бы эти двое не подхватили его под руки, он повалился бы наземь.

В рассветных сумерках Фалько очень медленно, неуверенно шагал по улице и дрожал в ознобе, потому что холодный пот до сих пор не просох. Остановившись перед фонтанчиком, он нажал на бронзовый рычаг и, когда пошла вода, дрожащими руками достал стеклянную трубочку – ампула с цианистым калием уцелела, – принял две таблетки и запил их крупным торопливым глотком, а потом, как истомленное жаждой животное, стал ловить струю губами. Потом в изнеможении присел на поребрик и замер, ожидая, когда подействуют аспирин с кофеином. И лишь когда по задернутому тучами небу скользнули первые сероватые отблески зари, отступила до терпимых пределов головная боль и после смятения, страдания, страха последних часов пришли в порядок мысли – закурил.

Да, конечно, заключил он, это могла быть ошибка, однако в его мире, где жизнь неизменно подобна русской рулетке, слово «ошибка» звучит слишком успокаивающе, а значит, опасно. Слишком рискованно ему доверять. Был ли этот арест случайностью? Схватили не того, кого хотели? Не было решительно никаких резонов для этого внезапного освобождения, особенно если вспомнить, как жестко вели себя палачи. Одного того, что он наврал насчет своей воинской части, хватило бы, чтобы засадить его до выяснения всех обстоятельств. Впрочем, в эти годы смуты, когда у каждой политической организации имелись свои батальоны и свои спецслужбы, его могли принять именно за члена компартии, выполняющего некое задание, в ход которого встревать не осмелились. Но не исключено, что его выпустили, чтобы проследить, куда пойдет, и использовать как приманку.

От этой мысли ожили притупившиеся было профессиональные инстинкты. Долгим взглядом Фалько обвел уже проступающую в сером рассвете округу – и не заметил ничего подозрительного. Для верности встал и дважды обошел весь квартал, останавливаясь и оглядываясь в поисках тревожных примет. Но не увидел ничего. Потом посмотрел на часы – их, как ни странно, ему вернули вместе с пистолетом и всем прочим – и подумал, что Кари, Хинес и Ева, должно быть, с ума сходят от беспокойства. И страха. Попробовал представить, что могла рассказать Ева брату с сестрой. Если предположить, что ей удалось ускользнуть, она сейчас в книжной лавке, где они встречались накануне. А может быть, вернулась в отель. Вероятно также, что все трое поспешно покинули Аликанте и где-нибудь затаились. Он спросил себя, что могло сообщить ночью «Радио Севильи» друзьям Феликса. Все остается в силе? Все пошло… хорошо, если прахом, а если еще куда-нибудь?

Слишком много неопределенности, сказал он себе. Слишком запутанно. Надо все обдумать с холодной головой, не торопясь. Все разложить по полочкам. И еще раз убедиться, что за ним нет хвоста. Не хватало только привести его на явку. И Фалько направился в отель, находившийся в четырех кварталах. По дороге ему никто не встретился. Пройдя под пальмами мимо трамвайных путей, он остановился напротив фасада с вывеской «Отель Сампер Ресторан Кафе». Здание было трехэтажное, с террасой, над которой как раз и сняли номер Фалько и Ева: в окнах темно, и шторы задернуты. Кажется, там никого. Выждав минуту, оглядевшись по сторонам, он пересек эспланаду и вошел в отель. За спиной у него, в порту, взвыло сиреной судно, только что бросившее якорь. И тогда Фалько, которого вдруг пробил озноб беспокойства, сообразил, что всего через восемнадцать часов торпедный катер «Ильтис» высадит штурмовую группу.

Ночной портье дремал за стойкой под календарем «Испанский Союз производителей взрывчатых веществ». Он сонно взглянул на Фалько:

– Вам просили передать.

И вместе с ключом от номера вручил ему запечатанный конверт. Фалько осмотрел его так же опасливо, как портье поглядывал на него самого.

– Ревнивец попался, – объяснил Фалько.

– Да уж вижу.

– И притом анархист.

Портье взглянул на значок с серпом и молотом:

– Эти хуже всех.

Фалько, не вскрывая конверт, побарабанил по нему пальцами:

– Бар, я думаю, закрыт?

– Правильно думаете.

Фалько аккуратно вытянул из бумажника банкноту в двадцать пять песет. Что-то совершенно невиданное, подумал он, даже деньги не взяли.

– Мне нужна бутылка коньяка.

– Сейчас?

– Сейчас.

Немного поколебавшись, портье отправился в темный бар. И вернулся с бутылкой «Фундадора».

– Спасибо, друг, – благодарно улыбнулся Фалько. – Сдачи не надо.

– Салют! – сказал бармен, пряча купюру.

– Сейчас это будет очень кстати. Салют!

Поднимаясь по лестнице с бутылкой под мышкой, он вскрыл конверт. Внутри оказалась лишь визитка отеля с приписанными карандашом цифрами 12. Фалько посмотрел на номера. 12-й был направо по коридору. Он дошел до двери, секунду подумал, вынул «браунинг» и дослал патрон в ствол, стараясь, чтобы затвор не лязгнул. Потом снова спрятал пистолет в карман куртки и трижды мягко постучал. Дверь открылась, и Фалько обомлел, потому что на пороге увидел Пакито-Паука в полосатой пижаме и комнатных туфлях, с сеткой на напомаженных волосах.

Когда Фалько вышел из-под душа и вытерся, Паук сидел на табурете. Сеточку он снял, зато поверх пижамы надел шелковый халат. И чувствовал себя вольготно, как дома.

– Отделали тебя на славу, – заметил он безразличным тоном. – Расписали как яичко пасхальное. Живого места нет.

Фалько протер запотевшее зеркало над раковиной и критически оглядел себя. Лиловатые круги под глазами, небольшие синяки на скулах и на лбу. На шее, на запястьях и лодыжках глубокие следы от проволоки. Живот до самых ребер – один сплошной кровоподтек.

– Ты сейчас не такой хорошенький, как обычно. Попортили малость личико, – не без злорадства сказал Паук.

Губы его расползлись в улыбку удовольствия, и Фалько подозрительно взглянул на него в зеркало. После того как Паук на машине доставил его из Саламанки в Гранаду, они не виделись. И Фалько уж никак не ожидал, что тот окажется здесь, в Аликанте. Хотя, вдруг сообразил он, вытершись окончательно, это кое-что объясняет. Или до известной степени проясняет.

– Ты мне еще не сказал, что тут делаешь.

– Правда. – Паук провел пальцем вдоль выщипанных бровей. – Не сказал.

Знакомы эти двое были не очень близко. Четыре месяца прослужили вместе в Группе Грязных Дел, где Паук был всего лишь простым исполнителем и время от времени курьером. Перед войной он поднаторел на убийствах синдикалистов в Барселоне. Всему свое время: пока Фалько после еще двух таблеток и еще двух бокалов коньяка принимал душ, разговор вертелся вокруг ареста и загадочного освобождения. Как ни странно, Паука оно не слишком удивило, как и задержание ночью посреди улицы.

– Тебе очень повезло.

Фалько вспомнил, что этими же словами простился с ним лысый. Он поднес к губам горлышко бутылки и сделал еще глоток. Долгим, внимательным взглядом окинул Паука.

– Адмирал шлет тебе поклон, – сказал тот.

Фалько продолжал недоверчиво его разглядывать. Он умножил два на два, и произведение ему не понравилось.

– Ты пока не ответил на мой вопрос. Итак, что ты тут делаешь?

– Я думал, ты знаешь, потому что ночью тебе через «Радио Севильи» отправили сообщение. Друзьям Феликса, как положено.

– Ночью я не слушал радио. Ночью, как я только что сказал, меня лупили в ЧК.

– Очень жаль. Такое милое было сообщение. Его придумал лично адмирал, чтобы оповестить тебя о моем приезде: «Пакито везет вам шоколад». Улавливаешь игру слов?

Он насвистал несколько тактов из «Пакито-лакомки» и маслено улыбнулся. Фалько подошел к шкафу в спальне и стал одеваться: трусы, носки, полотняные брюки. Темная рубашка-поло с короткими рукавами. Предстояла долгая работа, и одеться следовало удобно.

– Второе сообщение подтверждало время высадки: «Друзья Феликса выпьют кофе в назначенный час». Жаль-жаль, что ты пропустил… Хотя твои люди, наверно, слышали.

– А что тебе известно о моих людях?

– Да кое-что известно. Что ты командуешь группой поддержки. Что она, как и штурмовая группа, состоит из фалангистов. И что ты, по твоим словам, должен был встретиться с ними ночью, да не успел.

– Может быть, они ушли, узнав, что случилось со мной.

– Неважно. Высадка произойдет в любом случае – с ними или без них. – Паук загадочно помолчал. – И даже без тебя.

– То есть?

– Меня послали, потому что адмирал хочет быть уверен, что ты знаешь новости. И выполняешь инструкции. И чтобы убедить тебя, что все правда, я должен передать тебе следующее: он вклеил в альбом первую марку Ганновера. Черную на голубом. – И устремил на Фалько пытливый взгляд: – Ты понимаешь, о чем речь?

– Да.

– Слава богу. Потому что я – нет.

Фалько, шнуровавший английские башмаки с парусиновым верхом, поднял голову и замер, глядя на Паука:

– За исключением марки я не понимаю ни черта. О каких новостях ты толкуешь?

– Произошли изменения.

– Серьезные?

– Относительно. Высадка фалангистов состоится, но приказ теперь другой. Ты не должен сопровождать их до места.

– Почему это?

– Потому что их всех положат.

Фалько, встававший с кровати, снова сел.

– Кто?

– Красные.

– А как об этом узнал адмирал?

– А он сам это и подготовил.

Фалько, потеряв дар речи, смотрел на него недоверчиво:

– Иными словами, начальник военно-морской разведки – то есть наш с тобой шеф – подготовил операцию по освобождению лидера «Фаланги» и сам же теперь собирается ее провалить?

Паук, казалось, наслаждается всем происходящим. А больше всего своей ролью курьера, который вдруг достает из цилиндра кролика.

– Именно об этом я тебе и говорю.

– Что тогда я здесь делаю? Зачем мне дали это задание?

– Именно за этим. Чтобы ты помог провалить операцию.

Фалько по-прежнему сидел, упершись кулаками в бедра. И чувствовал, что не в силах подняться. Коньяк, аспирин, усталость и то, что он сейчас услышал от Паука, – от всего этого у него закружилась голова.

– О-о, дьявол… – еле выговорил он и повалился на кровать.

Паук присел у него в ногах. Заботливо склонился так близко, что Фалько почувствовал запах его помады и одеколона.

– Ну, как ты? Отошел?

– Я сейчас в лучший мир отойду, мать его так…

– Ты поспокойней, поспокойней воспринимай…

– Что за чушь?!

– Вовсе не чушь. Хочешь скажу, как я это вижу?

– Ну, валяй. Авось, поможет.

И Пакито-Паук, соединив собственные догадки и то, что было ему доподлинно известно, рассказал, как он это видит. Генштаб каудильо никоим образом не мог возражать против идеи освободить Хосе Антонио, которая исходила от руководителей «Фаланги», однако не без оснований предполагал, что, оказавшись на свободе и в Саламанке, тот будет оспаривать полновластие генерала Франко. Двум петухам в одном курятнике не ужиться. Вот и решили для виду согласиться с «голубыми рубашками» и провести операцию, но так, чтобы она ни в коем случае не кончилась успешно.

– Ну, теперь уяснил?

Фалько кивнул. Уяснил. И мог теперь даже заполнить пустые клеточки. Адмирал – близкий друг Николаса Франко, родного брата каудильо и куратора всех спецслужб. Он-то и взял все на себя. Высокая политика и сложная красивая комбинация с немцами, с фалангистами, с чертом и дьяволом. А всю вину свалить на красных.

– А они-то в курсе дела?

– Красные?.. Не знаю. – Паук полюбовался своими отполированными ногтями. – Но если представлять себе, как это действует… Донос, засада на дороге, вождь «Фаланги» отправляется обратно в каталажку, а его приверженцы с пением партийного гимна превращаются в мучеников за святое дело… – Он поцеловал кончики пальцев, словно отведав изысканное кушанье. – Все чисто и гладко.

– Да их же больше двадцати человек, считая тех, кто уже здесь.

– Что делать, дружище… Государственные интересы.

– А я, значит, должен буду завести их в ловушку?

– Боюсь, что да.

– Два десятка жизней… Ты понимаешь, что говоришь?

Паук скривил губы:

– Генералы Франко каждый день жертвуют сотнями жизней. Ну и потом, у тебя репутация человека, которого чужие жизни мало беспокоят.

– А тебя?

Тот вместо ответа глумливо ухмыльнулся.

– Ах, вот почему меня освободили… – протянул Фалько. – Получили сведения и предпочли держать меня на воле… Твоя работа, да? Ты их навел на меня и ты же сделал так, чтоб отпустили.

– Вот еще. Что за бредни…

– Врешь ведь!

– Я сказал тебе, кто меня послал и зачем. На этом – точка.

Фалько наконец встал. Сжал кулаки. Накопившаяся ярость и горькое разочарование, память о ночи, которая могла стать в его жизни последней, и обида на то, как его использовали втемную, – все это требовало разрядки.

– Твоя работа, твоя, мразь поганая!

Паук не изменился в лице и даже не шевельнулся. Но откуда ни возьмись в правой руке у него вдруг появился складной нож. Паук не открывал его и не делал никаких угрожающих движений, просто взвешивал на ладони. И поглядывал на него с любопытством, словно недоумевая, как это он сюда попал.

– На меня не наезжай, – сказал он очень спокойно. – Вот вернешься в Саламанку – требуй отчета с кого хочешь. Я – это я, точно так же, как ты – это ты.

– Сволочи мы с тобой, вот и все, – Фалько впервые за все это время горько рассмеялся. – Делаем наше сволочное дело.

Пакито пожал плечами и спрятал нож в карман халата.

– Получил приказ – выполняй, а не сомневайся, – сказал он, рассматривая ногти. – Так что теперь это твое дело. Я свое сделал… И потом не понимаю, откуда такие терзания… Давно ль ты стал таким нежным? В первый раз, что ли? Что-то вроде этого мы проделывали и раньше.

– То-то что «вроде». Не такого масштаба.

Паук улыбнулся ему с некоторым цинизмом. Философски.

– Ты бы должен знать старую истину: «Что чесаться, что убивать – раз начав, никак не бросишь».

– Ладно, в задницу тебя… с поговорками твоими.

– Да я бы с удовольствием, но сегодня уж не успею, мой сладенький.

Фалько надел куртку и принялся рассовывать по карманам свои вещи. Прежде чем спрятать пистолет, по одному выщелкнул на покрывало все шесть патронов, потом вытащил пустую обойму, зарядил ее вновь, вставил на место, сдвинул флажок предохранителя.

– А-а, «браунинг-цареубийца»? – спросил Паук с профессиональным интересом.

– Да.

– Хорошая машинка.

Фалько застегнул молнию на куртке и огляделся. Все необходимое было у него с собой. Прочее можно было оставить в номере.

– Как будешь выбираться из Аликанте? – спросил он Паука.

Тот расплылся в улыбке, похожей на гримасу:

– У меня французский паспорт.

– Морем или сушей?

– В полдень в Оран отходит судно. Через три дня буду в Кадисе среди легионеров, мавров и смазливых итальяшек.

– А мне припасли что-нибудь или устраивайся как знаешь?

– На выбор – либо своими средствами добираться до наших, либо сегодня ночью сесть на германский корабль… Для правдоподобия он, высадив штурмовую группу, в назначенный час вернется забрать уцелевших. Чтоб комар носу не подточил. Сам знаешь, что за народ эти немцы – аккуратисты, каких свет не видывал. Однако, судя по всему, на обратном пути у них будет единственный пассажир.

– Так. Давай подробности.

Паук, оправляя халат, поднялся на ноги. Адмирала благодари, сказал он. По первоначальному плану генштаба Фалько ничего не должен был знать и разделил бы участь всего отряда. Однако шеф НИОС уперся и настоял на своем.

– Да и вообще, я здесь отчасти по твоей милости. Шеф не хочет, чтобы тебя хлопнули, как остальных… Можешь ничего не говорить. Я знаю – тебе нравится это сволочное занятие. Как и мне.

Фалько смотрел в окно. За террасой, за кронами пальм виднелись пришвартованные у причала корабли, волнолом и море.

– Там две молодые женщины, – сказал он, не оборачиваясь. – Фалангистки.

Паук испустил пронзительный женский смешок.

– О-о, ты стал сентиментальным… Раньше за тобой такое не замечалось. Взять хотя бы ту дамочку в вагоне…

– Так вот, – перебил его Фалько, – это все не так просто. Я не могу допустить, чтобы и их тоже…

– Ну, подсуетись, устрой так, чтоб они отстали от основной группы. Или возьми их с собой. Почем мне знать? Это дело твое.

– А старший группы? Я познакомился с ним перед самой заброской.

– Сдается мне, утра он уже не увидит, как и остальные. Как бы то ни было, утешайся мыслью, что не красные бы кокнули, так наши в Саламанке. Здесь, по крайней мере, погибнет как герой. И если уж его отрядили на такое дело, он, скорей всего, герой и есть. Видно, где-то там, в высоких кабинетах, не ко двору пришелся.

– Да… Мне тоже так кажется.

Пакито-Паук уже на пороге номера, взявшись за дверную ручку, вдруг остановился на миг:

– Да и ты тоже… Если бы не адмирал… Разница лишь в том, что ты пока нужен. А он, по всей видимости, уже нет.

Он вошел в книжную лавку, отряхиваясь, – низкие тучи, затянувшие небо, потемнели, пролились дождем. Ночью будет настоящий потоп, уныло подумал Фалько. Хозяин скользнул по нему нарочито безразличным взглядом и повернулся спиной, не поздоровавшись в ответ. Первое, что Фалько увидел в подсобке, был направленный на него ствол револьвера.

– Убери, – сказал он Хинесу Монтеро. – Это я.

Все трое – Хинес, Кари и Ева Ренхель – были в сборе. Вокруг громоздились груды книг и пахло старой бумагой. Заслышав его шаги, все поднялись. Хинес опустил револьвер.

– Тебя выпустили? – сказал он удивленно.

– Сумел их убедить.

– В чем?

– Это были коммунисты, – Фалько дотронулся до значка у себя на лацкане. – Как и я.

– А за что задержали?

– По ошибке. Спутали с кем-то. И я поначалу оказал сопротивление.

– Если бы не он, меня бы тоже сцапали, – вмешалась Ева.

Она смотрела на него задумчиво. И благодарно. Фалько вспомнил, как исчезал в темноте ее силуэт, пока он дрался с нападавшими. Он был рад, что Еве удалось удрать, потому что с нею в ЧК дело пошло бы иначе. И улыбнулся ей быстрой, успокаивающей улыбкой, и Ева улыбнулась в ответ. Он показал на сверток в газетной бумаге, который, войдя, положил на стул. Рядом на столе стояли термос и чашки с остатками кофе.

– Принес тебе кое-что из одежды. Правильно сделала, что не вернулась в отель. Теперь тебе туда хода нет.

– Спасибо, – ответила она.

– Ночью вела себя молодцом… Действовала отважно и быстро.

Она не ответила. Продолжала глядеть на него пристально, и лишь спустя несколько мгновений губы ее дрогнули в легкой улыбке. Хинес тем временем спрятал револьвер. Тот самый – маленький, никелированный, – что Фалько видел у него раньше.

– Ночка у нас выдалась жуткая, – сказал Хинес. – Мы же ничего о тебе не знали.

Фалько прикоснулся к синяку на скуле:

– У меня тоже бывали поприятней.

– Что с тобой там делали? – спросила Кари.

– Ничего особенного. Несколько вопросов, несколько оплеух.

– Вот сволочи.

– Потом разобрались и отпустили. Я же говорю – не за того приняли.

Он пытался думать. А вернее, продолжать мыслительный процесс, потому что по пути от отеля к книжной лавке только этим и был занят. А после того, что он узнал в последние часы, смотреть на этих троих, сохраняя душевное равновесие, было непросто. С учетом полученного приказа. С пониманием их обреченности. Они всего лишь рабочий материал, сказал он себе. И на самом деле испытывал он не угрызения совести – на этом отрезке жизни он и позабыл, что это такое, – а спокойную ледяную ярость: безмерную ненависть к людям из Саламанки, которые решили, что дела должны пойти так, а не иначе. К тем, для кого мы все марионетки. Он вновь взглянул на Еву, припомнил тепло ее тела и решил так: пусть в ближайшие часы ему, Лоренсо Фалько, придется вести себя как последнему сукину сыну (что, в сущности, давно уж не ново), но ее, по крайней мере, он попытается спасти.

– Были ночью сообщения?

– Два, – ответил Хинес. – После своей речи Кейпо де Льяно передал привет друзьям Феликса и сказал: «Пакито везет им шоколад» и «Они выпьют кофе в назначенный час». Насчет шоколада мы не поняли.

– Это для меня, заранее условленное, – пояснил Фалько.

– А что еще за Пакито? Откуда взялся?

– Это «Ильтис». Немецкий торпедный катер. Сообщение относится к штурмовой группе.

– А-а, вот оно что.

– Так что все в порядке.

В наступившей тишине трое смотрели на Фалько, а он – на часы.

– Пора выдвигаться. Что там с транспортом?

Подтверждено, ответил Хинес. Три наших товарища из Мурсии в срок будут стоять с грузовиком в сосновой роще в Аренале – братья Бальсалобре и штурмгвардеец Торрес. Рикоте, студент из Аламы, подгонит легковушку. Старый «форд».

– Грузовик и две легковые, считая с нашей. Хватит, чтобы перевезти пятнадцать человек. В кузове Бальсалобре доставят пистолеты и гранаты…

Отодвинув термос и чашки, Хинес разложил на столе карту побережья, план Аликанте и самодельный чертежик, изображавший внутреннее устройство тюрьмы. Все придвинулись поближе. Хинес пальцем провел линию от Ареналя до Аликанте.

– Значит, как договаривались, Кари и товарищ Рикоте останутся на берегу, чтобы просигналить катеру, а мы…

Пора сказать, подумал Фалько. Самое время.

– Есть изменения.

И сказано это было так, что все трое подняли головы и взглянули на него сперва с удивлением. А потом с тревогой. Фалько ткнул пальцем в план тюрьмы.

– Я не пойду со штурмовой группой.

– Почему? – спросил Хинес оторопело. – Ты же говорил, что…

– Планы изменились, – сказал Фалько очень спокойно. – Послание насчет шоколада адресовано мне и означает, что я должен передать командование Фабиану Эстевесу и отойти в сторонку. Так что это я вместе с Кари буду подавать сигналы с берега торпедному катеру. Ева тоже пойдет с нами.

– Это не предусмотрено! – воскликнула Ева.

– Тем не менее мы поступим именно так. Таков приказ. А пока не высадились Эстевес и его люди, тут распоряжаюсь я.

Хинес снял очки и начал протирать их платком. Близорукие глаза сверлили Фалько.

– Приказ? Чей? Саламанки или твой?

– Всего понемножку.

– На берегу место тихое, безопасное, – язвительно произнес Хинес.

Фалько невозмутимо закурил.

– Ты фалангист, не я, – сказал он, помахивая в воздухе спичкой. – Освобождать будем твоего вождя, не моего. Я тут так, погулять вышел.

– Меня спросить не забыли? – вмешалась Ева.

Фалько выждал секунды три и лишь потом поднял на нее глаза:

– Верно.

– Было ведь решено, что я пойду с вами… Со штурмовой группой.

– Женщине там делать нечего.

– И, кажется, не только женщине, а?

– Да, – спокойно улыбнулся Фалько. – И мне тоже.

Все смотрели на него так, словно впервые видели. Он затянулся и медленно выпустил дым. Ему было безразлично, как они на него смотрят. Ну, разве что Ева. Только от ее разочарования было немного не по себе. Самую малость.

– Кари и мы с тобой будем сидеть на берегу, а остальные – драться? – спросила Ева. – Я правильно поняла?

– Правильно, – кивнул Фалько.

– Я могу пойти с группой, – предложила Кари. – Поведу машину.

– Нет.

Хинес снова надел очки.

– Он прав, вообще-то… Лучше будет вам обеим держаться позади… Вместе с ним.

Он и не думал скрывать свое презрение. И Фалько прекрасно его понимал. Однако презрение или восхищение Хинеса Монтеро его не касались. В этой игре такие карты не ходят.

– Я в тебе ошибался, – добавил юноша.

– Да что ты говоришь?

– То и говорю. – То, что Хинес изобразил у себя на лице, мало походило на улыбку. – Это ведь тебе не Хуана Портелу сперва пытать, а потом убивать.

Фалько понял, что Ева не рассказала, кто на самом деле казнил предателя. И все уверены, будто это его работа.

– Конечно, нет, – сказал он мягко. – Сегодня ночью будет боевая операция, для которой требуются герои. Разве не так? Готовые под звездами караул нести.

Строчка из гимна фалангистов, относящаяся к павшим воинам, судя по всему, не понравилась Хинесу – его лицо исказилось от ярости. Он придвинулся к Фалько и стоял теперь почти вплотную – неподвижно, однако агрессивно. Тот почти инстинктивно поднес руку к дымящей во рту сигарете. На всякий случай. Щелчком отправить в лицо горящий окурок и одновременно – коленом в пах: элементарное действие на опережение. Если ударить головой, можно разбить очки, а это будет не ко времени. По счастью, продолжения не последовало. Хинес лишь метнул на Фалько свирепый, бесстрашный взгляд, какого от юноши и ждать было нельзя. Взгляд бойца.

– Насколько я вижу, – процедил он, – в тебе-то ничего от героя нет.

Фалько выпустил струю дыма. Поверх плеча Хинеса посмотрел на Еву и Кари. Он едва сдерживал смех.

– В помине нет, это ты верно заметил. Да и откуда же взяться?