9. Пепел в консульстве

Труба на крыше германского консульства дымила чересчур сильно; и Фалько обратил на это внимание Санчеса-Копеника.

– Да плевать мне, – ответил тот. – Я уже почти все сжег.

И провел посетителя в кабинет, где все ящики были вывернуты, а перед камином, полным пепла, лежала груда папок. Обрывки бумаг валялись повсюду, а пол и мебель покрывал слой черно-серой копоти.

– Через час отбываю, – добавил консул. – Германия признает правительство Франко еще до полудня.

Под глазами у него лежали темные круги, и видно было, что эту ночь он провел без сна. Фалько глянул на висевший над камином портрет Гитлера в полный рост: вся нижняя половина туловища – от пояса до сапог – почернела от копоти. Он подумал, что консул, сжигая бумаги, должно быть, получал злорадное удовольствие от того, что с портретом происходит такое. Дверь в смежную комнату была открыта, и Фалько увидел два чемодана, а на них – пальто и шляпу.

– Как собираетесь уходить?

– Морем. Надо поскорее выбираться отсюда, потому что местные власти могут выкинуть какой-нибудь фортель. В порту ждет катер, доставит меня на «Дёйчланд».

Фалько, заинтересовавшись, вскинул бровь. Наконец-то все определилось. Маски долой. До сей поры никто не знал, что в здешние воды зашел немецкий тяжелый крейсер «Дёйчланд». Это означало, что рейх принял серьезные меры. Защитить своих подданных, находящихся в «красной зоне», и заодно показать зубы. В опасной улыбке акулы, готовой отбросить притворство.

– Хорошо, что пришли, – сказал консул. – У меня для вас тут кое-что есть.

Он подошел к открытому сейфу в углу кабинета, вытащил конверт и передал его Фалько, который заметил лежащий на полке «люгер». В конверте оказалось два листка.

– Последняя сводка из Саламанки. Получил через Берлин три часа назад.

Фалько просмотрел листки. Шифровка. Группы цифр и букв. Чтобы прочесть, нужны шифровальный блокнот и добрых полчаса.

– Я полагаю, передать ответ уже нельзя.

– Правильно полагаете. Я только что привел в негодность мой телетайп. А телефоном пользоваться не отважусь.

Из того же сейфа консул достал коробку «Партагас», где оставалось три сигары. Одну предложил Фалько, другую сунул себе в рот, а третью спрятал в нагрудный карман пиджака, откуда выглядывал белый уголок платка.

– Эти Республика не покурит, – сказал он, покуда Фалько подносил ему огня.

Потом отошел к письменному столу, открыл ящик и вернулся с бутылкой «Курвуазье» и двумя бокалами, с которых сдул пепел.

– Коньяк пьете?

– Пью все, что нальют.

– Тогда простимся как подобает. Prosit.

Они выпивали и курили не торопясь. За окном расстилалась великолепная панорама порта, раскинувшегося по ту сторону стены: солнце освещало пакгаузы, навесы, краны – и серые силуэты военных кораблей перед волноломом. Вдалеке, на горизонте, за вершинами гор, увенчанных башнями замков, собирались тучи.

– Жаль, что приходится уезжать, – сказал консул. – Три поколения моей семьи жили здесь, понимаете? Но времена нынче скверные… Слышали – у кладбища утром обнаружили еще один труп? Сына портного с Калье-Майор пустили погулять. Говорят, за тайные симпатии к фалангистам.

Фалько бесстрастно сделал глоток. Коньяк оказался отличный и хорошо выдержанный. Согревал и нежил. Сигара тоже была на редкость хороша. И вообще хорошо быть живым, сказал он себе, курить гавану и пить французский коньяк, а не лежать на белом мраморном полу с картонной биркой на большом пальце ноги.

– Занятная у вас работа, – как бы между прочим заметил консул. – Я бы с вами не поменялся… По крайней мере, у меня хоть дипломатический паспорт есть.

Фалько выразительно сморщился:

– Здесь, в Испании, это недорого стоит.

– Вы правы, правы… – Консул показал на засыпанный пеплом кабинет и чемоданы в соседней комнате. – По этой причине я предпочитаю без нужды не рисковать. И часа через два, если все пойдет хорошо, я буду, как у вас тут говорят, смотреть на быков из-за барьера.

– Я вам завидую. Да.

Консул окинул его пытливым взглядом, будто сомневался, что Фалько говорит правду.

– Когда расшифруете сообщения? – спросил он.

– Как только вернусь к себе в пансион.

– Я не верю, что вы питаете иллюзии насчет секретности информации, которая в них содержится… Тем более что их переслали мне из Берлина, – сказал консул с усталой улыбкой сообщника.

– Разумеется, нет. – Фалько взглянул на консула с неожиданным интересом: – Может быть, сообщите кое-что авансом?

– Официально считается, что я ничего не знаю. И вообще я вам ничего не передавал…

– Так, эту часть опускаем. Обойдемся без пролога. Мне будет полезно знать все, что знаете вы.

Санчес-Копеник в задумчивости попыхтел сигарой. Потом, видимо, решился:

– Послезавтра в час пятнадцать пополуночи «Дёйчланд» откроет огонь по гавани Аликанте, железнодорожной станции и хранилищам «Кампсы». А заодно словно бы ненароком даст залп по окрестностям тюрьмы. Этого будет достаточно, чтобы оттуда никто носа не высунул, пока идет обстрел.

Фалько поинтересовался, под каким же соусом будет подано такое откровенно враждебное действие, и консул объяснил. Бомбардировку объявят ответной мерой за акты насилия, которые через несколько часов после того, как правительство Франко будет признано рейхом, затронут интересы последнего на территории Республики. В этом можно не сомневаться: аналитики абвера предвидят разгром германского посольства, где нашли убежище полсотни испанцев. И в настоящее время дипломатический персонал эвакуируется.

– А что же с испанцами этими будет? – спросил Фалько.

Консул мрачно усмехнулся. Приподнял бокал на уровень глаз и выпил не чокаясь, как за помин души.

– Мне бы не хотелось оказаться на их месте. Да и на вашем тоже. Вытащить их оттуда не представляется возможным. И кроме того, я ни минуты не сомневаюсь, что в здании миссии обнаружат оружие и подрывную литературу.

Фалько показал глазами на пистолет, лежавший на полочке сейфа:

– Иными словами, вы переходите от сомнительного нейтралитета к несомненной враждебности…

– Примерно так. Да, и вот еще что – для вас это важно… Наше консульство в Аликанте тоже эвакуируется.

– Этого следовало ожидать.

– А значит, мы ничего не сможем сделать для вас.

– Ясно.

– Ну, вот и все, что я имею вам сообщить.

Последовало молчание, нарушаемое лишь посасыванием сигар и прихлебыванием коньяка. Фалько смотрел на закопченный портрет фюрера. Рано или поздно, подумал он с фатализмом, свойственным его холодной натуре, все это сгинет к соответствующей матери. Камины, заваленные пеплом сожженных бумаг, и пустые сейфы. Трупы, брошенные в придорожные кюветы или под кладбищенскую ограду. А сейчас пришло время таких, как он. Волки и овцы. И в это время быть волком – единственная гарантия. Поможет выжить. Но тоже не всегда. А потому всегда полезно носить неприметную серую шкуру. Передвигаться скрытно по границе тьмы и тумана. Внезапно он остро ощутил свою уязвимость и страстно захотел вернуться во мрак, из которого его выманили. Слишком долго пробыл он во враждебном окружении, слишком сильно раскрылся. И сейчас невольно вздрогнул, сообразив, что нарушил старинную заповедь Нико, своего инструктора-румына (в 1931 году адмирал на месяц послал его в Тыргу-Муреш, в секретный тренировочный лагерь, где среди прочего учили диверсиям и убийствам), напоминавшую о кодексе скорпиона – гляди медленно, жаль быстро, а смывайся еще быстрей.

– Ну, ладно, – сказал он. – Налет на тюрьму будет послезавтра ночью, а крейсер начнет отвлекающую бомбардировку… Что еще вам известно?

Консул пожал плечами:

– Только то, что с одиннадцати до двенадцати наш торпедный катер «Ильтис» подойдет к берегу, высадит штурмовую группу и будет ждать в условленном месте до рассвета, чтобы взять вас на борт… – Он показал пальцем на карман, куда Фалько спрятал конверт с шифровкой. – Там все изложено подробнее. Если в последний момент появятся еще детали, вам их передадут по радио. Ну, вы помните – «Радио Севильи», сообщение для друзей Феликса…

Фалько бросил взгляд на часы. Пора идти. Можно даже сказать – давно пора.

– Спасибо за все, – сказал он, ставя пустой бокал на стол.

Консул покосился на портрет, а потом взглянул на Фалько:

– Это всего лишь моя работа.

– Ну, иные работы сродни каторжным.

– А все ж полегче, чем ваша. Желаю вам удачи, дорогой друг.

– А я – вам, сеньор консул.

– Я буду доволен, если доберусь без приключений до катера, который ждет меня в порту у причала. А вот в вашем случае удача очень даже понадобится. – Он показал на «парабеллум» на полке сейфа: – Может, возьмете? Пригодится. Великолепное оружие и фамильная, можно сказать, реликвия, а забрать с собой нельзя. И как представлю, что он окажется на поясе у какого-нибудь тылового героя-пролетария, тошно становится.

Фалько задумался секунды на три. В кармане куртки у него лежал «браунинг», но «парабеллум» – это и в самом деле настоящее боевое оружие. Именно то, что надо для предстоящего.

– Это никогда лишним не бывает. Спасибо, – поклонился он.

– Мой дядюшка был с ним под Верденом. Минутку… Полная обойма. И вот еще…

Он достал из сейфа пачку патронов и вручил ее Фалько вместе с пистолетом. Полуавтоматический Р-08 с деревянными щечками на рукояти. Тяжелый, массивный, зловеще-красивый.

– Постарайтесь, чтобы он не доста…

Он осекся, наткнувшись на иронический взгляд. Фалько с сигарой в зубах молча спрятал люгер сзади за ремень под курткой, а патроны сунул в карман. Застегнул молнию. И подумал, что, если республиканцы задержат его со всем этим богатством – шифровкой, поддельными документами, патронами и двумя стволами, – ему грозит нечто большее, чем то, что принято называть «крупные неприятности».

– Надеюсь, вы отдаете себе отчет, – подчеркнул консул, – что отныне и впредь вы теряете прямую связь с Саламанкой. И рассчитывать сможете исключительно на себя.

– Как обычно, – кивнул Фалько.

Тюрьма провинции Аликанте представляла собой массивное сооружение из нескольких корпусов с выбеленными стенами. Перед трехэтажным фасадом шла высокая ограда с несколькими караулками, а по обе стороны от него располагались прогулочные дворики за железными решетками. Тюрьма стояла в рощице на окраине города, на ответвлении автострады, ведущей в Оканью.

– Не тормози, – сказал Фалько.

За рулем сидел Хинес Монтеро. «Испаносюиза» медленно ехала мимо тюрьмы, а Фалько внимательно разглядывал все, что было вокруг. У закрытых ворот стояла деревянная будочка-караулка, рядом с ней – двое часовых с винтовками на ремне.

– Анархисты, – определил Фалько.

– Да. С недавних пор охрану тюрьмы несут надежные ополченцы. И это осложняет дело.

– Боевой опыт у них имеется?

– Да ну, какой там опыт. Шелупонь тыловая.

– Ну что же, тогда еще терпимо…

Они обогнули тюрьму по боковой дороге и, проехав рощу, вернулись на шоссе.

– Хосе Антонио вместе с братом Мигелем сидел в десятой камере на первой галерее, – сказал Хинес. – Но несколько дней назад его перевели в одиночку на нижнем этаже, верней в полуподвале. Изолировали.

– Как считаешь – можно будет добраться до нее, не разнося в щепки всю тюрьму? Не взрывая одну дверь за другой?

– Думаю, можно. Доберемся. Спасибо нашему товарищу из тюремной канцелярии – он сделал слепки, у нас теперь есть ключи от галереи и от камеры.

Фалько, обернувшись, в последний раз взглянул на тюремные корпуса.

– Главное – дойти до Хосе Антонио, прежде чем охранники поймут, что мы пришли за ним, и его убьют.

– Времени должно хватить, – успокоил его Хинес. – Особенно если люди Фабиана Эстевеса не будут канителиться.

– Подбирали вроде бы таких, чтобы не канителились.

Фалангист какое-то время молчал. Раза два он покосился на Фалько, а на третий заговорил вновь:

– Ты раньше знавал Фабиана?

– Перед отъездом поговорили накоротке.

– Славный он малый. Фалангист с первого часа, «старая рубаха». Тех, кто жив и на свободе, теперь уже наперечет, – сказал Хинес с восхищением. – Мы с Кари познакомились с ним в Мурсии, на митинге в театре «Ромеа»… Потом он организовывал отряды в Леванте. И, судя по всему, воевал хорошо.

– Говорят.

– Мне бы хотелось с ним повидаться… Если все пройдет гладко, мы уплывем с вами. Кари, Ева и я.

– Мать оставите?

– Уедет к родне в Лорку. Утром и отправится – после нашего дела начнется натуральный пожар Трои. Красные всё здесь перевернут вверх дном.

– Можно не сомневаться.

Монтеро снизил скорость. Они приближались к центру города.

– Ты тоже пойдешь в тюрьму, когда начнется штурм? – спросил он.

– Пока не знаю, – не сразу ответил Фалько. – Там видно будет.

– Что именно?

– Нужно соваться или нет.

– Тебя не горячит это приключение?

– Ни в малейшей степени.

– Не понимаю тебя… Дело беспримерное, неслыханное…

– Ну да. Налево.

– Что?

– Налево, говорю, сверни. Объедем пост.

Хинес повернул на боковую улочку, огибая магистраль, где на пути туда у них проверили документы люди из ВСТ. Обошлось без последствий, но судьбу лучше не искушать.

– Мы тут долго говорили о тебе, – сказал он через минуту.

– Кто и с кем?

– Мы с Кари и с Евой. И пришли к выводу…

– Меня не интересует, куда вы пришли.

– Но… мы ведь все – одна команда.

– Это вы трое – команда. А я здесь по приказу. Временно к команде вашей прикомандирован. Вот и все.

Хинес не сдавался.

– Ну, а вот то, что было ночью… – сказал он, сглотнув. – Ну ты понял, о чем я… О ком. О Хуане Портеле… Разве это нас не сплотило? Как, по-твоему, а?

Фалько взглянул на него жестко:

– В самом деле полагаешь, что убийство сплачивает убийц?

– Но ведь есть такое…

– Послушай. – Фалько закурил. – Сделай милость, не тереби мне мозги. Хочешь быть настоящим бойцом – в час добрый. Воюй, спасай Хосе Антонио, а заодно, если сможешь, и всю Испанию от марксистских орд. Но меня оставь в покое.

Вновь вырулив к центру города, они оставили машину под пальмами на эспланаде. Ева и Кари ждали их на террасе итальянского кафе-мороженого рядом с отделением «Банко Испано-Американо». Покуда Фалько и Монтеро осматривали подступы к тюрьме, девушки отправились поглядеть на расположенные у вокзала Мурсии хранилища «Кампсы» – одну из целей, по которым следующей ночью должен был ударить «Дёйчланд».

– Полыхнут миллионы литров бензина, – вполголоса с удовольствием заметила Кари. – И красным будет чем заняться.

Они с Евой пили прохладительное. Мужчины заказали себе пива. Вечерело. Часть неба покрывали тучи, но временами еще показывалось солнце, и было не холодно.

– Ну, так каков же план действий? – спросила Ева.

Все посмотрели на Фалько. Тот, сдвинув кепку на нос, сделал глоток и взглянул на часы.

– Надо бы изучить место высадки.

– Можем и завтра, – сказал Хинес.

– Лучше сейчас. Пока еще достаточно светло.

– Девять километров, – заметила Кари. – Полчаса до берега и столько же обратно. И это если не задержат на блокпосту на шоссе. Там есть один возле аэропорта в Эль-Альтете, куда садятся самолеты «Эр-Франс».

– Можно объехать пост по грунтовой дороге, – сказал Хинес. – Завтра мы по ней же повезем штурмовую группу.

– Насчет транспорта подтвердили? – спросил Фалько.

– Да. Грузовик и две легковых. Хватит. За час до начала спрячем их в сосняке, закамуфлируем.

Фалько в задумчивости тянул свое пиво. Из-под козырька глаза его привычно искали признаки близкой опасности. Изучали прохожих на эспланаде, продавцов креветок, чистильщиков ботинок с анархистскими шейными платками и республиканским флагом, намалеванным на ящике – пролетарии тоже любят ходить в чистой обуви, – газетный киоск с висящими на бельевых прищепках «Диарио де Аликанте» и «Эль Лучадор». На фасаде кафе «Сентраль» красовались огромные портреты Ленина и Маркса, а витрины магазинчиков были заклеены крест-накрест полосками бумаги, чтобы во время бомбежек уберечь людей от осколков.

– Вчетвером там делать нечего, – сказал он. – Привлечем к себе совершенно ненужное внимание.

– Я пойду? – предложил Хинес.

– Лучше я, – сказала Ева. – Парочка в сосновой роще будет выглядеть естественней.

Сказано было бесстрастно. Нейтральным тоном. Фалько заметил, как переглянулись Хинес и Кари. Наверно, заподозрили что-то, подумал он. Для конспирации они с Евой днем сняли один номер в отеле «Сампер». Не исключено, что брат и сестра Монтеро, которые остановились у родственников, догадались о том, что произошло вчера ночью в Картахене, а может быть, Ева и сама поделилась с подругой, хотя трудно представить себе, что она склонна к таким доверительным признаниям. Фалько нутром чувствовал, что это не в ее стиле. Впрочем, не все ли равно. На этом этапе.

– Пойдем мы с Евой, – решил он.

– Вам надо будет вернуться к сроку, чтобы послушать радио, – напомнил Хинес, сильно понизив голос. – Возможно, там будет сообщение для нас.

Обсудили это и договорились встретиться в задней комнате книжной лавки на улице Анхеля Пестаньи, где и остановились брат и сестра Монтеро. Хозяин был их родственником, сочувствовал Движению – 19 июля у него расстреляли брата-монархиста, – и там, покрутив рычажок настройки, они после рассуждений генерала Кейпо де Льяно смогут узнать, нет ли у генштаба генералиссимуса Франко сообщения для друзей Феликса.

– Как приятно думать, – сказал Хинес, – что Хосе Антонио неподалеку от нас. Сидит в своей камере и не знает, что завтра товарищи освободят его.

Произнесено было с подъемом, с юношеским воодушевлением, с волнением, вызванным такой перспективой. При этом мужественно. Глаза Хинеса блестели, встречаясь с глазами Кари и Евы. И тон, и взгляд безмерно раздражали Фалько. Потому что для предстоящего требовался не энтузиазм, а хладнокровие. В подобных делах, повторил он про себя, эмоции опасны. Смертельно опасны.

– Предпочел бы, чтобы ты думал о том, что нас ждет. И о том, что надо будет сделать.

– Я все обдумал – от и до, с лица и с изнанки. В последние дни ничем другим и не занимался.

– Вот и продолжай. Наверняка ты предусмотрел не всё.

– А ты всё всегда предусматриваешь?

– Всё и всегда.

Фалько откинулся на спинку стула, внимательно разглядывая эспланаду и намеренно избегая взгляда, который молча устремила на него Ева. Его насторожил человек в берете и сером пальто, уже дважды прошедший мимо. Но вот, перелистывая на ходу газету, тот двинулся прочь, и Фалько немного успокоился.

– Какой-то древний римлянин, не помню, кто именно, сказал однажды, что на войне бессмысленно оправдываться словами «я об этом не подумал».

Хинес воспринял это как упрек.

– Мы подумали обо всем! – запротестовал он. – В подвале книжкой лавки спрятаны пистолеты, мой револьвер и ящик гранат «лафитт».

Фалько обернулся к нему и сказал очень веско:

– Не вздумайте выходить на улицу с оружием. Все дело завалите.

Юноша, оскорбленный в лучших чувствах, показал взглядом на карман куртки:

– Ты-то вон выходишь, – сказал он сквозь зубы. – Один ствол в машине, второй при себе.

На это Фалько ответил жестко:

– Что там при мне – это мое дело.

И, отвернувшись от него, встретился глазами с Евой. И заметил у нее на губах легчайшую, едва заметную улыбку.

– Сципион Африканский, – сказала она вдруг.

Сбитый с толку Фалько заморгал от неожиданности:

– Что?

– Turpe est in re militari dicere non putaram, – процитировала она. – Это слова Сципиона. «Позорно в делах военных говорить: «Я об этом не подумал».

Хинес злорадно расхохотался.

– Знай наших! – в восторге воскликнул он.

На широком берегу сосны росли почти у самой кромки воды, лениво накатывавшей на песок. С одной стороны виднелись высоты мыса Санта-Пола, с другой – угадывался в голубоватой дымке далекий Аликанте. Под облаками, которые близкий закат уже подсветил розовым, расстилалась до горизонта темно-синяя ширь Средиземного моря.

– Можем застрять, – сказал Фалько. – Дальше – пешком.

Увязая в рыхлом песке, они побрели под широкими кронами. Ева – на ней были широкая удобная юбка и блузка – разулась. Песок облепил ее ноги в дымчатых чулках.

– Хорошее место, – заметил Фалько.

Ева стояла перед ним, чуть подавшись вперед, и смотрела на горизонт. Морской ветерок, раздувая ее блузку, открыл шею, взметнул волосы на затылке. Фалько видел непроколотые мочки ушей без сережек, четкий и чистый абрис профиля и шеи, уходящий под ворот блузки к плечам. Чувствовал, как исходит от нее ощущение крепости и жизненной силы. Он припомнил, как это обнаженное мускулистое тело слабело и теряло толику своей восхитительной упругой мощи от длительного и самозабвенного наслаждения, как эта тугая плоть то обмякала под неистовством его ласк, то вновь напрягалась, как они сжимали друг друга в объятиях на ее кровати, а за окном грохотали бомбы, в небе рвались зенитные снаряды и завывали сирены, пока все наконец не кончилось и они не замерли в опустошении и изнеможении, в общей испарине слитых воедино тел, и как Ева вдруг перестала гладить его спину, выскользнула из-под него, перевернулась на бок и застыла на смятых простынях, уже не прикасаясь к нему, покуда не пришли сон и остаток ночи.

– У тебя шрамы… – сказала Ева.

Фалько взглянул на нее непонимающе. Она уже стояла к нему лицом, и бриз продолжал трепать легкую ткань ее блузки, будто хотел сорвать ее и обнажить крепкую, даже на вид горячую грудь. Фалько ощутил прилив желания, но тотчас подавил его и отправил в какие-то свои тайники, чтобы не мешало рассуждать и размышлять здраво. Не препятствовало столь необходимому сейчас душевному равновесию. Он умел это делать.

– Что?

– Шрамы, – повторила она очень спокойно. – На руке и на ноге. Я еще ночью заметила.

Темно-карие глаза оценивающе изучали его. Скорее внимательно, чем с любопытством. Фалько уклончиво повел плечом.

– Тяжелое детство, – сказал он просто.

– Детство с ножом?.. Рубец на правой ляжке, похоже, остался от ножа.

Он позволил себе неопределенную усмешку. От чего же еще? В 1929 году, прямо в дверях отеля «Метрополь» на Златы Пясцы наемный убийца-болгарин на три сантиметра не дотянулся клинком до бедренной артерии, заявив таким образом особое мнение по вопросу незаконной конкуренции с чешской фирмой «Техноарма», стоившему 90000 долларов.

– Дети любят опасные игры.

Ева смотрела на него серьезно:

– Похоже на то… А второй?

– Что «второй»?

– Шрам на левой руке – откуда?

– А, это…

И ничего больше не прибавил. Оглядел пляж в оба конца, словно это требовало полной концентрации внимания, а потом принял делано беспечный вид. Не хватало только сейчас вот пускаться в воспоминания о былом и пережитом – хотя осколочное ранение в левую руку мог бы и не пережить, если бы с инфекцией не справились в новороссийском госпитале в 1920 году, как раз к тому времени, когда Фалько достаточно окреп, чтобы встать с койки и добраться до порта, где грузились на корабли остатки деникинской армии для эвакуации в Крым.

– Изрядный кусок вырван, – отметила Ева.

Вот именно. Обширный шрам в самом деле заметно деформировал бицепс. Фалько поначалу стеснялся этого и старался скрывать. Особенно при женщинах, так что даже раздевался в полутьме. Но за шестнадцать лет привык и перестал обращать внимание. Теперь он заботился больше о том, чтобы отвлекать своих подруг иными деталями.

– Меня укусила большая собака.

– Должно быть, очень большая. И очень прожорливая.

– Ты даже не представляешь.

Да в сущности говоря, подумал он со злой насмешкой, это ведь недалеко от истины. В ту минуту, когда он грузил ящики с винтовками на пароход «Турас», его ранило шрапнелью, и это в самом деле походило на укус. Потом были одиннадцать дней между жизнью и смертью, когда он метался в жару на грязном тюфяке среди умирающих от ран или от тифа, были испуганные голоса: «Все, кто может, – на корабль! Красные на подходе!» – было бегство под ледяным ветром и в черном дыму пожарищ, были раскуроченные пушки и взорванные вагоны, распотрошенные чемоданы, лошади, притащившие наконец фургоны к сходням, спущенным с парохода «Корнилов».

– Зачем ты этим занимаешься? – спросила Ева.

– Мне нравится, – ответил Фалько, подумав секунду.

– И давно ли стало нравиться?

– Не знаю… Всегда нравилось, кажется. С самого начала.

– А что было вначале?

– И этого не знаю. Может быть, когда где-то далеко в море корабль прошел. Может быть, когда прочел какую-нибудь книжку о путешествиях или приключенческий роман… Забыл.

Наступило долгое молчание. Слышался только тихий рокот прибоя.

– Ты ведь не веришь в это, а? – наконец спросила она. – В то, что делаешь?

– Во что я должен верить? – Фалько издал неприятный смешок. – Что генералы богом посланы спасать Испанию от марксистских орд? Что светлая и чистая пролетарская республика отстаивает свою свободу? Это я вам оставлю. Ребятишкам, окрыленным верой.

– Да что ты знаешь о моей вере?

Она неотрывно смотрела на горизонт, где собравшиеся тучи с каждой минутой все тяжелей набухали красным. И потом добавила, чуть понизив голос:

– У меня есть причины. И более веские основания.

Фалько пожал плечами.

– Как бы то ни было, – сказал он безразлично, – ни твоя вера, ни твои веские основания меня не интересуют. Меня интересует эффективность. Твоя и остальных.

– Эффективность?

– Ну, назови это как-нибудь иначе, суть дела не изменится.

Она глядела на него очень серьезно. Фалько заметил, что она изучает его глаза, губы и руки.

– Скажи-ка мне, Рафаэль, или как там тебя зовут по-настоящему… Что все это значит для тебя?

– Я думал, это было ясно с самого начала. Работа.

– А я?

– А ты – лучшая часть этой работы.

Ева по-прежнему не сводила с него глаз.

– Ночью я рассматривала тебя, пока ты спал. Или делал вид, что спишь.

– Знаю. Заметил.

– Я ведь тоже притворялась спящей. И видела, что ты поднялся и бесшумно стал ходить по комнате, как бессонный волк… В полутьме я видела, как мерцают у окна огоньки твоих сигарет. И их отблеск на твоем лице.

– Да я слышал. Во сне ты дышишь ровно, когда просыпаешься – иначе.

– Две притворы в темноте.

– Вот именно.

Повисла длинная пауза. Ева по-прежнему была очень серьезна. В ней чувствуется какая-то суровая твердость, подумал Фалько. Она непохожа на брата и сестру Монтеро, явно из другого теста. Совсем другая – и не только физически. Хладнокровного убийства Хуана Портелы хватило бы, чтобы понять, но еще раньше, чем проявились зримые признаки этой чужеродности, Фалько почуял в Еве какое-то плотное и темное начало и узнал его без труда, потому что сам был сделан из того же вещества. Почувствовал он и то, что несколько часов назад держал в объятиях тайну, и то, что Ева догадалась о его ощущениях. И принадлежала она ему вся без остатка лишь краткие мгновения – и каждый раз очень скоро выходила из самозабвения и обретала власть над собой. Фалько с саркастической усмешкой подумал, что адмирал бы сказал так: «Она – из твоих, твоей породы, и никаких сомнений на этот счет быть не может».

– Ева… Твоя история началась задолго до этой войны, так ведь?

Девушка выдержала его пристальный взгляд, в буквальном смысле не моргнув глазом. Молча. Потом повернула голову к морю, и Фалько с трудом удержался, чтобы не поцеловать ее в шею, открытую расшалившимся бризом. Снова и еще острее ощутил, как захлестывает его желание повалить ее на песок, устланный сосновыми иглами, развести бедра, проникнуть в нее, в самое нутро – влажное, жаркое, трепещущее, – чтобы его кровь пульсировала рядом с ее, как это было вчера в постели, проникнуть в неуемной жажде обрести утешение, покой, забвение в эту удивительно крепкую и сильную плоть.

– У меня нет истории, – наконец произнесла Ева.

– Ну, вот сегодня ночью появилась.

Он имел в виду Хуана Портелу, стоявшего перед ними на коленях, вспышку выстрела и ничком упавшее тело. И знал, что девушка поняла его правильно.

– Я ничего не почувствовала, – сказала она.

Все так же тускло. Почти равнодушно. И не отрывая взгляд от моря.

– А думала почувствую… Но ошиблась. Почувствовала потом… С тобой. Там, на улице все гремит и грохочет, а мы…

Она замолчала, тряхнула головой, словно хотела вытрясти из нее мысли, мешавшие найти подходящее слово, и выговорила наконец:

– …такие живые…

– И в полушаге от смерти в любую минуту, ты хочешь сказать?

– Да.

Она очень красива, подумал Фалько. Туфли она несла в руке, и облепивший ее шелковые прозрачные чулки желтый песок поблескивал, словно крупицы золота. Желание стало нестерпимым. Он положил руки ей на бедра.

– Не сейчас, – сказала она.

Фалько сделал вид, что не слышит. Да к черту все, подумал он. Неизвестно, сколько мне жить осталось, а она вот она, рядом. Только руку протяни. Награда за все мои страхи и опасности. Премия за то, что пока не сдох. И потому он притянул ее к себе, крепче прижал – так, чтобы она почувствовала безотлагательность его желания. Мгновение Ева упиралась, но потом перестала сопротивляться, сделалась податлива и покорна. Фалько, заглянув ей в глаза, не увидел там ничего, кроме пустоты, но для него сейчас это не имело значения. Сейчас – ровно никакого. И, одной рукой придерживая ее, другой начал задирать ей юбку. Тут она отстранилась.

– Постой. Давай так…

С прежним спокойствием очень медленно опустилась перед ним на колени. Эта медлительность могла взбесить кого угодно. Ева бросила туфли на песок и расстегнула Фалько брюки. Все так же медленно взялась ласкать губами и языком напряженную плоть. Потом, отстранившись, подняла на Фалько равнодушный взгляд и с холодной механичностью завершила дело руками, заставив его исторгнуть семя – и стон.