Книга: Усмешка тьмы
Назад: 49: Интертитры
Дальше: 51: Маски долой

50: Напоминания

Я не знаю, где нахожусь. Не знаю, какой сейчас год. Моя голова – как воздушный шар, вот-вот готовый лопнуть. Раздувшийся внутренний космос кишит мыслями, которые так и просятся на язык, но ухватить их и облечь в слова нереально – слишком уж они быстры.
В порыве отчаяния я выдаю:
– Не думаю, что это уместно, Колин.
– Почему бы Уоррену не решить за себя? Он уже большой мальчик. Джо и Никки тоже вполне взрослые люди, раз уж на то пошло. Они могли бы составить нам компанию.
Я знаю, какое удовольствие ему доставляют споры, но сейчас это ни к чему.
– Знаешь, я… – слова даются с трудом. – В смысле, я хочу сказать…
– Погоди, погоди. Натали пусть знает – я не сексист какой-нибудь. Потом посмотрите все сами, наедине.
Биб, сжав губы до смертельной бледности, пытается увести Марка на кухню, но он мешкает – и слышит, как я выговариваю:
– Не волнуйтесь, Бибиб. И Уоррен пусьтожи невалнуйе ца. Вашему чусствупре красного ништоне угрожает.
Они молча уходят на кухню, явно озадаченные тем, какого черта стряслось с моей дикцией. Ничего, это не страшно. Пусть думают, что хотят. Главное – чтобы видеоинфекция, скрытая в фильме Табби, не переползла на них. Было ли что-то подобное в его ранних фильмах? Что еще я мог упустить, не зная, с чем имею дело? Хочется верить, что одни только эти подсознательные вспышки из последнего фильма виной тому, что клоунские рожи все чаще замещают в моих глазах лица тех, кого я знаю и вижу… Но пока что я могу не думать об этом, мне нужно удержать диск в руках. Когда Колин настойчиво протягивает ко мне руку, я выдаю:
– Яжигова рил тебе. Этонеда пусь тима.
Марк смеется – будто я разыгрываю какую-то уморительную сценку. Я миную Колина, неся на кухню диск в одной руке, стакан – в другой.
– Тебе так трудно хоть на секунду расстаться с ним? – спрашивает Биб, качая головой.
– Простото не хочучу, чтобы он попапал не в те руки, – говорю я, стараясь отрывать лишние слоги от каждого слова, но у меня плохо получается – Марк в открытую потешается.
– Что ж, – Биб вдруг добавляет: – Разве ты не хочешь нас о чем-то спросить?
– Очемс прассить?
Она, наверно, думает, что я пьян, и за это смело можно винить ее мужа, налившего мой бокал практически до краев. Вздыхая – не то в мою, не то в нашу совместную сторону, – она говорит:
– Спросить – что мы думаем об этом твоем фильме.
Прямо сейчас мне не хочется это обсуждать, но я пользуюсь ее словами как лишним поводом удержать растекающиеся мысли:
– Ишто жевыдума йете?
– Я лучше промолчу.
– Сдается мне, кино ушло далеко вперед с тех пор, – говорит Уоррен.
– Надеюсь, – добавляет Николас.
– А я думаю, еще есть люди, которым нравятся подобные штуки, – заявляет Джо таким важным тоном, будто уполномочен выступать от моего лица. – В современном мире еще полно уморительных глупостей.
Неужто это всё, что они уловили? Их слова, пожалуй, могли бы утихомирить смуту у меня в голове – но они оказывают прямо противоположный эффект. Я обращаю взгляд на Натали – и она говорит:
– А мне все еще неуютно. Есть в нем какая-то изнанка, о которой мы не знаем.
Имеет ли она в виду секретные кадры – сколь бы многочисленными они ни были, или апеллирует к загадочному выступлению Табби?
– Но он вас рассмешил, – укоряет Марк. – Вы все смеялись.
– Мы смеялись над тобой, милый, – говорит Биб.
– И над мистером Ли Шенцем, – добавляет Николас.
Возможно, мне лишь послышалось, что он произнес мою фамилию так, но я бы все равно заставил его повторить – если бы Натали не вмешалась быстрее:
– Не над тобой, а вместе с тобой, Марк. Она оговорилась.
– Да ничего подобного! Все смеялись над Табби – чего вы прикидываетесь-то?
– Сбавь тон, мальчик, – приказывает Биб. – Мне кажется, ты насмотрелся слишком много фильмов.
– Я вам не «мальчик»! Я знаю, что видел!
– Мальчик – да еще и такой своенравный, а, Натали? – говорит Биб с улыбкой, от приторности которой зубы сводит. – Может, именно Марк притворялся. Смеялся так, что кто-нибудь с улицы мог бы подумать, что он под наркотиками.
Она что, хочет поспорить на тему – как правильно смеяться над старыми комедиями? Я уже готов прямо спросить ее об этом, но меня снова опережает Натали:
– Тогда этот «кто-нибудь с улицы» – просто дурак, если не хуже. Марк смеялся искренне.
– Не умничай с матерью, будь добра, – одергивает ее Уоррен.
– Пусть тогда мать не говорит таких вещей о моем сыне!
– Она ничего такого не имела в виду, – пытается примирить их Николас. – Просто…
– А я думаю, что имела. Я, знаете ли, не глухая и не глупая.
В другой раз я бы восхитился тому, как ловко она поставила на место родителей и Николаса, но сейчас я весь безотчетно дрожу, будто в ожидании, что вот-вот грянет гром. Впрочем, из всех тех предчувствий, что ворочались сейчас у меня в голове, это было еще далеко не самым зловещим.
– Я в твоих умственных способностях не сомневаюсь, – отвечает Николас.
– Дурак бы ты был, если бы сомневался, – усмехается Колин. – Из всего того дерьма, что поступало на печать в «Кинооборзение», она делала конфетку.
– Даже если вы знаете все слова на свете, это не освобождает вас от правил хорошего тона.
Глупо было бы думать, что здесь, в этой хорошо обставленной кухне, между этими хорошо образованными людьми могла вспыхнуть потасовка, сколько бы эти люди ни выпили, но… Но. Мой взгляд цепляется не только за бледные шутовские белила на лицах, но и за сверкающие полированные лезвия. Здесь, на кухне, полно ножей. На одной разделочной доске за моей спиной их висит достаточно, чтобы вооружить нас всех до единого. Когда очередная вспышка света на отточенной стали ранит мой взгляд, Биб смотрит на Натали – и медленно произносит:
– Мы с отцом не знали, что ты приложила руку и к статьям в этом журнале. Ты никогда не говорила нам.
– Видимо, надо было упоминать ее имя не только как оформителя в выходных данных, – говорит Колин. – Тогда у нее был бы еще один повод гордиться собой.
– Некоторые из нас хотели бы заметить, что ей лучше приберечь всю свою гордость для текущей работы, – Николас идет в штыки.
– А вы сейчас о каких таких «нас» говорите? Где ваша банда? В кармане завалялась?
Марк смеется. Питчек – тоже. Не знаю, кто из них сейчас злит Николаса больше, но я однозначно должен пресечь назревающее членовредительство и убрать ножи. Я тянусь к разделочной доске.
– Объяснитесь-ка! – требует Николас.
Я обращен лицом к ним ко всем, при этом двигаюсь так плавно, что никто не замечает.
– А что я непонятного сказал, грамотей вы наш? – интересуется Колин. А мне вот интересно, поместятся ли все рукоятки разом в мой кулак.
Посреди этих размышлений вклинивается голос Марка:
– Саймон! Чего это ты так уставился на ножи?
– Боже, – восклицает Биб, – а сейчас что с ним не так?
– Может, он тоже хочет сказать что-нибудь, – предполагает Джо.
– Именно! – глаза Марка сияют, его голос становится необыкновенно торжественным. – Саймон, ты должен сказать, что ты думаешь о фильме.
– Ты – правомочный глашатай Табби, – соглашается Колин. – Никто не знает о нем больше, чем ты. Ты – кладезь всех знаний. Ты – и никто другой.
– Только сядь сначала, – умоляет Биб. – Мы за тебя волнуемся.
А мне страшно открыть рот – я на самом краю. Садясь за кухонный стол, я хватаюсь за коробочку от DVD-диска. В моих руках она не кажется мне оружием вроде того же ножа – нет, скорее, ножнами.
– Ну что ж, – подводит черту Уоррен, – Саймон, объясни нам, в чем ценность Табби Теккерея.
– В чем целостность сельдерея? – выдаю я, запинаюсь, пробую снова: – Мерзость, леденея. Цельность елея. Бясь.
После каждой моей отчаянной попытки Марк хихикает все громче и громче, и когда язык окончательно меня предает, он хохочет вовсю. К нему подключается Кирк Питчек, а затем и Колин, тот даже аплодирует. Они что, думают, это все шутка? Я мертвой хваткой вцепляюсь в футляр от диска, на лице цветет идиотская ухмылка, и я все еще надеюсь выдавить хоть одно внятное слово. Джо хохочет, запрокинув голову, и Натали от него не отстает. Интересно, будет ли им так же смешно, если мои запинки превратятся в хрипы задыхающегося? Футляр трещит у меня в руках, и я рад, что не взял ножи – столкнись я с потоком такого откровенно ехидного злорадства, как бы я удержался, чтобы не ответить им, не ответить им всем?
Я больше не в силах понять, что за слова пытаются сойти с моих уст. Вероятно, это безобразие могла бы остановить шутка определенного сорта, например такая: мой мобильник ни с того ни с сего выдает заливистые трели, желая мне счастливого Рождества и Нового года.
Я с силой вдавливаю кнопку – скорее чтобы отключить веселый мотивчик, нежели чтобы принять вызов. На мгновение я представляю, что песенка разбита на слова, и тогда я понимаю, что размытые голоса выводят другой текст. Мои родители, надо полагать, помнят, что сегодня – мой день рождения, если, конечно, не изменили своим привычкам и не легли спать. Их голоса звучат так близко, будто они в соседней комнате. И несмотря на то что ощущение телефона в руке кое-как вернуло мне дар речи, контроль за языком – по-прежнему проблема.
– И в коже рана, – лопочу я. – Еще тирана.
– Саймон, завязывай, – говорит Биб. Упрекает меня, словно ребенка.
Я делаю над собой усилие – так, что нижняя челюсть начинает мелко дрожать.
– Еще же рано.
– Почти полночь, – сообщает Николас, глядя на свой, без сомнения, настоящий «Ролекс» и выглядя настолько же смущенным, насколько плохо я себя чувствую.
Как долго я нес чепуху о Табби?
– Пусть это будет твой год! – говорит отец.
– Желаю тебе наконец понять, как много тебе дано, – добавляет мать.
С каких это пор они стали прибегать к таким выспренним формулировкам? Звучит так, будто они читают с листа сценарий.
– Вы тоже… поймите… – кое-как выговариваю я.
– А мы уже поняли, – говорит отец.
– Поняли сразу, как только произвели тебя на свет, – говорит мать.
– Что ж, – выдавливаю я, – счастливого Нового года.
– И тебе счастья! – взвизгивает восторженно мать.
– Твоя леди и ее мальчик – они с тобой? – спрашивает отец.
– Мои родители, – поясняю я, передавая трубку Натали.
– У вас там еще не поздно? – спрашивает она. Скорее всего, в шутку – она ведь уже пожелала им всяческого счастья – но мне почему-то слышится раздражение в ее голосе. Когда трубка попадает в руки Марку, я чувствую его непокорность еще до того, как он открывает рот:
– С Новым годом, бабушка. С Новым годом, дедушка.
Биб делает большие глаза, вздымает брови. Я хотел было спросить у родителей, что же они такого сказали, чем так сильно позабавили Марка, но когда трубку передают мне, в ней уже одни гудки.
– Вот сейчас – и правда Новый год, – объявляет Биб.
В самом деле – я слышу бой часов, крики, фейерверки, чей ужасный грохот напоминает разрывы бомб.
– Это все в честь твоего дня рождения, Саймон, – говорит Марк.
– Не думаю, что мистер Лишенец такая важная персона, – возражает Николас.
И теперь я почти на все сто уверен, что не ослышался – именно так он меня и назвал. Блеск ножей вспыхивает в мозгу с новой силой. Кирк, похоже, опасается стать свидетелем некрасивой сцены, поэтому он отчаливает в сторону двери, прощаясь на ходу:
– Счастливого Нового года всем, и спасибо за гостеприимство родителям Натали. Нам, пожалуй, пора.
– Счастья всем и спасибо за вечеринку, – вторит ему Колин.
Они покидают кухню с такой скоростью, что я нервничаю – особенно когда вспоминаю, что забыл кое-что сообщить.
– Когда ты собираешься в офис? – окликаю я Колина.
– Когда-нибудь в этом году, – пожимает он плечами.
– Только не смейся сейчас, хорошо? – говорю я и понижаю голос, чтобы Биб не услышала: – Та распечатка – единственная копия моей писанины, – эти слова предназначены скорее Кирку, нежели ему. – Вирус обкорнал мой файл.
– Не может быть, – заявляет выскочивший чертиком из табакерки Джо. Заявляет этаким обвинительным тоном – видимо, стремясь обелить свою жалкую репутацию компьютерного профи. Я хочу заткнуть его как-нибудь – но тут Кирк коротко спрашивает:
– Когда?
– Когда вы в следующий раз будете где-нибудь неподалеку?
– Сегодня мы тут точно задержимся.
– Тогда не могли бы вы забрать все сейчас? – когда Кирк с некоторой неохотой кивает, я добавляю: – Я поеду с вами.
– Что-то мне не верится… – гнет свое Джо. Я не собираюсь тратить время даже на обдумывание того, какое ему вообще собачье дело до меня и моих проблем.
– Я сделаю копию, – говорю я. – Второй экземпляр. На всякий пожарный.
– Я могу сделать ее сам и послать тебе по почте, – предлагает Колин.
– Ты знаешь, почему я не хочу, чтобы текст выходил из-под нашего ведома.
Николас глядит на родителей Натали, привлекая их внимание. Вся троица заодно с Джо показушно хмурится, явно притворяясь ради Натали, а та спрашивает:
– Саймон, неужто это прямо сейчас так важно?
– Жажно! Жавно, – нечеловеческим усилием я выплевываю после паузы: – Да.
Она пожимает плечами и, явно разочарованная, отворачивается от меня. На запоздалое поздравление с поцелуем она почти не реагирует.
– Снова Годо, – говорю я остальным. Не помню, сказал ли я это самой Натали. Неважно. Марк снова посмеивается над моей напастью. Когда я ухожу вслед за командой своих издателей, он говорит мне:
– Увидимся, Саймон. Это ведь только начало твоего дня.
– Где он научился так говорить? – спрашивает Николас.
Я резко поворачиваюсь к нему. Оказывается, он спрашивает Натали – голосом, полным невыносимых покровительственных ноток. Прежде чем я произношу хоть слово – прежде чем убеждаюсь про себя, что оно прозвучит внятно, – он улыбается мне так, что хочется начисто срезать ему лицо с черепа.
– Не волнуйтесь, Саймон, – говорит он. – Вы оставляете их в самых лучших руках.
Я вижу, что родители Натали с ним согласны. Я мог бы поспорить – но не усугубит ли это и без того дрянную ситуацию? С медлительностью, которая только и разделяет мои слоги, я предупреждаю:
– Толь ка безфо ку сов.
Кирк открывает парадную дверь. Ледяное щупальце ночного воздуха обвивает заднюю часть шеи, по ушам бьют взрывы и куранты.
– Взрывают старые запасы, – кажется, именно это говорит Колин.
– Отмечают приход Нового года, – просто констатирует Кирк.
Я не ухожу сразу – я ощущаю, что родители Натали, и с ними, что даже хуже, Николас, ждут, пока я уйду. Джо одаривает меня неуместным дружелюбным взглядом, в то время как Натали держится отстраненно и холодно. Под конец, незамеченный всеми, кроме меня, показывается Марк, и его лицо – это лицо Табби Теккерея, только более живое, более блестящее; мерзко то, что лица всех присутствующих здесь – это вариации на тему Табби.
Конечно, это всего лишь наваждение. Но ни в чем нельзя быть уверенным на все сто.
– Не делай ничего, чего не сделал бы на твоем месте я, – пулеметом строчу я в сторону мешкающего Николаса и отступаю в царящий на улице мрак.
Назад: 49: Интертитры
Дальше: 51: Маски долой