39: Неизбежность

Я почти не сплю. Всякий раз, когда сознание пытается оставить меня, перед внутренним взором всплывает Чарли Трейси, ухмыляющийся, как скелет. Мертвенно-бледное лицо стало черно-белым, словно его костюм. Порой он превращается в точную копию Табби, и неукротимые зубы с силой начинают раздвигать губы все шире. Вот почему я постоянно просыпаюсь. Еще вспоминаю мрачные лица людей на сходке – они все будто решили обвинить меня в смерти Чарли. Я бы все равно не уехал раньше приезда «скорой» – да и потом, разве тот факт, что мы пришли вместе, перекладывает на меня всю ответственность за то, что с ним произошло? И все же память лучше воображения, которое пытается убедить, что поднял меня какой-то странный звук в комнате. Но под кровать ничего не скользнуло. Если я включу свет и перегнусь через край, меня не ждет встреча с бледным приплюснутым лбом, выступающим из пола, с немигающим взглядом или с ухмылкой, что хуже смерти. Но одна только мысль о ней не дает уснуть, правда, если я встану с постели, бессонница непременно приведет меня в Интернет. Я просто хочу сейчас быть где-нибудь подальше, а во сне постоянно просыпаюсь в комнате гораздо меньше этой. Как только я слышу смех людей, спешащих куда-то вниз, наверное, на завтрак, я пользуюсь им как предлогом включить свет и потопать в ванную.

После душа я не медлю. Хочется задержаться у зеркала и проверить, не прилипла ли к лицу дурацкая улыбка. Правда, от времени мне не до смеха. Оказывается, до завтрака еще целый час. Одевшись, я проверяю почту. Банк молчит, Вилли – тоже. Даже Двусмешнику нечего сказать. Выйдя из Сети, я направляюсь к окну. Площадь пуста, потухшая ярмарка вызывает во мне чувство, что Рождество прошло без меня. Самая верхняя кабинка колеса обозрения покачивается, как колыбель. В ней никто не катается. Никто чересчур толстый и чересчур бледный не следит оттуда за мной. Вроде как что-то лежит на сиденье, но отсюда никак не разобрать, что это, и я просто напрягаю глаза до легкого помрачения. Там, у окна, я и стою – до тех пор, пока новая порция веселья из коридора не предупреждает меня, что в самом деле пора на завтрак. Пока я буду болтаться без дела, кто за меня будет этим самым делом заниматься?

В зеркальных стенах лифта отражаются десятки моих понурых рож, но, даже взглянув на себя украдкой, никаких подозрительных усмешек на своем лице я не замечаю. Столовая находится на цокольном этаже и оформлена под средневековый зал: щиты на стенах, скрещенные мечи, украшенные гирляндой. Я сажусь в самый конец массивного длинного стола, и официантка сразу приносит мне кофе. Ее черно-белая униформа в здешней обстановке напоминает платье старого покроя. Завтрак – небывало обильный и сытный, а в лифте я показался себе чересчур упитанным. Вот это уже плохо – что хорошего принес лишний вес Чарли Трейси? Съев рулетик и пару кусочков ветчины с камамбером, я запиваю все кофе и поднимаюсь обратно в номер.

Ключ-карта, вестник иной эпохи, срабатывает с третьей попытки. Я пакую чемодан и волоку к лифту, дав себе обещание поменять эту рухлядь, когда в следующий раз соберусь в путешествие. Вестибюль отеля возвращает меня из эпохи роскоши в эпоху унылого модерна, и я расписываюсь у равнодушного регистратора за свое пребывание. Когда выхожу из отеля, такси сразу распахивает передо мной дверь. Бросив последний взгляд на колесо обозрения, я сразу подмечаю верхнюю кабинку. Она покачивается, будто в некоем прощальном жесте, но, вне всяких сомнений, пуста.

Водитель нем, как мороз, выбеливший тротуары вокруг. Возможно, чаевые, которые я ему дал, когда он вытащил мой чемодан из кабины, едва привстав с сиденья, не стоили даже лишнего вздоха. На какие только ухищрения я ни иду, чтобы транспортировать этот дурацкий короб через дорогу к красноватому фасаду университета и дальше, по мощеным тропкам, окруженным островками подернутой инеем травы. К тому времени как я добираюсь до библиотеки, пальцы нещадно дрожат – то ли от холода, то ли от напряжения, то ли от всего сразу.

Я демонстрирую свой паспорт и контракт с издательством Лондонского университета. Девушку на стойке они вполне устраивают, и вскоре я уже расписываюсь на временном пропуске. Серый металлический лифт подвозит меня до третьего этажа, который, по-видимому, является Голубой зоной, где я следую еще одному указателю – к Спецхрану. Кажется, он находится в Голубой 2, в зоне Полной Тишины. Когда я плечом толкаю распашные двери, меня встречает вой, больше похожий на громкое жужжание бормашины, исходит он, похоже, от компьютера, брошенного под большой запиской ОСТАНОВИТЕ ЭТОТ ШУМ! Я с неохотой понимаю, что указатель ведет меня по еще одному пролету ступенек вверх, в Зеленую зону 3. Оказывается, далее лишь начало долгого пути: через коридор, украшенный предупреждениями о том, что стоит быть внимательным к погрузочным тележкам, если нет желания угодить под одну из них, я попадаю в продолговатую залу, полную юридических талмудов, каким-то образом миную Красную зону 3 и еще один зал, посвященный сводам законов, где меня встречает чье-то тихое хихиканье. Большинство студентов к этому времени уже уехали домой на Рождество, но я с облегчением слышу голоса у входа в Спецхран. Два охранника в форме, один тучнее другого, поднимаются со своих стульев.

– Чем можем вам помочь? – говорит самый толстый так, словно я заблудился, впрочем, он не далек от истины.

– Я бы хотел попасть в архив.

– Все хотят попасть.

– Какие-то документы у вас есть? – спрашивает его коллега.

Я сую им под нос пропуск и паспорт, отчего оба мужчины начинают хмуриться, и тот, что потолще, заявляет:

– Не уверен, что этого хватит.

У меня опять ощущение, что я попал в какой-то фарс, но охранник, похоже, имеет в виду кого-то, сидящего за дверями.

– Я сам разберусь, хорошо? – спрашиваю я неуверенно.

Стражи не двигаются, и от этого их массивность только увеличивается.

– Мы последим за вашими вещами, – говорит один из них, точно не знаю кто.

– Ой, да пожалуйста, – я препоручаю ему чемодан и облегченно выдыхаю.

Пальцы почти не дрожат, когда я распахиваю дверь.

Несколько книжных шкафов почти касаются потолка маленькой обшитой панелями комнаты. Минуя турникет, я направляюсь к стойке, где сидит женщина-специалист, такая маленькая, что одним своим видом снова напоминает мне об охранниках.

– Здравствуйте, чем я могу вам помочь? – бормочет она, профессионально улыбнувшись.

– Мне нужны записи одного старого преподавателя из вашего университета. Имя – Теккерей Лэйн.

Услышав это, она сразу поднимает голову и хлопает своими совиными глазами, потом произносит:

– Что-то популярен он стал в последнее время.

– А кто им интересовался?

– Боюсь, этого я вам сказать не могу.

– Но я исследователь. Мне важно знать, кто опережает меня на шаг.

– Они связались с нами заранее, чтобы организовать доступ к материалу, – она кивает в сторону стола, уставленного набитыми коробками. – Представиться пока не соизволили.

Мог ли заявителем быть Чарли Трейси? Никаких шансов узнать наверняка у меня нет, и я спрашиваю:

– А почему вы считаете, что это не я?

– Тогда бы я спросила, когда вы успели поменять голос.

– Извините, что не позвонил заранее. Могу ли я просмотреть документы, пока они здесь? – я протягиваю ей паспорт и пропуск. – Меня зовут Саймон Ли Шевиц.

Она тщательно изучает мою фотографию – к этой дотошности чинуш я уже успел привыкнуть за время своих изысканий, – и чуть ли не нюхает пропуск. Наконец она выдает:

– Вы живете в Лондоне.

– Ну, мне же не нужно быть местным? Я родился в Престоне, раз уж на то пошло.

– Когда дело касается столь редких материалов, нам желательна некая, скажем так, протекция от заинтересованной стороны. Письмо от вашего издателя, к примеру.

Мои пальцы все еще не отошли от борьбы с чемоданом, но я крепко-крепко сжимаю кулаки.

– Разве контракта недостаточно?

Она просматривает его, все так же мигая по-совиному. В конце концов она говорит:

– Они что, сменили название организации? Должно быть ЛУИ, а не ИЛУ. Лондонское университетское издательство.

Я с трудом сдерживаю истерический хохот из-за мелочи, которая теперь преградила мне дорогу.

– Может, вы и правы. Может, они обновили вывеску. Хотя, погодите. Это же просто новый импринт. Вот в чем причина.

– К сожалению, я не могу квалифицировать это как разрешение.

– Тогда почему меня вообще сюда пустили? – в голове моей что-то начинает скрестись и царапаться, и тут у меня рождается идейка. – А как насчет электронного письма от издателя?

– В целом сойдет, учитывая обстоятельства.

– Да, и праздничную атмосферу, – ворчу я, извлекая телефон. – Сейчас позвоню.

– Вам придется выйти.

Интересно, зачем? Никого больше в зале нет. Пожав плечами, я оставляю паспорт и контракт на стойке и выхожу из Спецхрана. Охранники медленно поднимают свои массивные головы навстречу мне.

– Скорочтением занимаетесь, наверное, – замечает один из них.

– Я еще не закончил, – вместо того чтобы добавить «Даже не начинал», я набираю номер издательства и терпеливо замираю, поднеся трубку к уху. Гудки сменяются кликом и записанным сообщением:

– Кирк Питчек и Колин Вернон празднуют Рождество. Оставьте нам свои данные, и мы свяжемся с вами сразу после того, как отойдем от веселья.

– Что, никого нет? – чуть не плачу я. – Алло! Это Саймон Ли Шевиц. Я в архиве Табби, в Манчестере! Если хоть кто-нибудь меня слышит – можете ответить? Библиотеке нужно, чтобы вы аутентифицировали меня, потому что архивные материалы очень старые и ценные! Им нужно хотя бы электронное письмо от вас – скажите, что я от университетского издательства. Алло? Есть кто-то? У меня ведь даже ваших мобильных номеров нет! – больше я ничего не могу придумать. Молчание в трубке – непрошибаемое. Когда я прячу телефон в карман, охранник замечает:

– Поторопились вы к нам, похоже.

– Это все из-за вашей дамы внутри, – оправдываюсь я, спешу к двери, опасаясь, что меня могут не пустить, и прямо с порога объявляю: – Боюсь, все празднуют Рождество. Но они не сказали бы вам ничего такого, чего нет в контракте, верно? Неужели этого мало?

Она молчит. Даже не смотрит в мою сторону. Очевидно, есть только одно решение. Мне нужно броситься за стойку и ударом по голове вырубить ее. Точно так нужно было поступить с тем карликом в Амстердаме. Могу сказать охранникам, что ей нужно изучить документ, находящийся в моем чемодане. Потом спрячу туда все необходимые бумаги и скажу им на выходе – увы, этой бумажки оказалось недостаточно, чтобы подтвердить мои намерения, а теперь простите, я, пожалуй, пойду… Я уже делаю два решительных шага навстречу ей, когда она говорит:

– Сейчас я позвоню кое-кому из начальства. Он все и решит.

О чем я только что думал? На секунду все мое тело превратилось будто бы в голые инстинкты и наэлектризованные пучки нервов. Пока она набирает номер на служебном телефоне, я отхожу от стойки. В зале шелестят бумаги – все-таки мы были не одни. Когда дверь открывается, я боюсь, что за ней окажутся охранники – она вызвала их, так как я показался ей подозрительным! – но нет, это всего лишь старший библиотекарь, высокий, седой, в темном твидовом костюме.

Некоторое время он пристально разглядывает меня своими выцветшими до небесной голубизны глазами, потом спрашивает:

– Вы заявитель?

– Я писатель. Вот тут, в контракте, все написано. Саймон Ли Шевиц.

Он смотрит на паспорт – и на меня. В контракт – и снова на меня. И что делать, если его я убедить не смогу? Придется ждать, пока я останусь наедине с дамочкой. Найти повод задержаться, посмотреть что-нибудь другое, менее ценное. Ну, а потом…

– Проходите и берите, что нужно, – кратко отвечает старший. – Единственное условие – все должно быть на виду у миссис Лиртон, – сказав это, он покидает зал Спецхрана.

Получилось!

Я заполняю бланк с моими данными, почти убежденный, что моя личность больше не имеет значения, и в строке запроса материала чуть не вписываю «Табби» вместо «Теккерей Лэйн». Миссис Лиртон ставит коробку на стол напротив стойки – никогда бы не подумал, что от одного маленького ящичка может быть такое сильное эхо. Мне уже нет дела до того, кто еще находится в зале, хоть я и удивляюсь, почему хранительница не находит их заливистый смех неподобающим. Наверное, неведомого весельчака забавляет эхо – мое сидение за столом вряд ли может послужить достаточным поводом для веселья.

– Спасибо, – бормочу я, и даже от этого отголоски разносятся по всему залу. Прикладывая палец к губам, я дарю миссис Лиртон улыбку, полную раскаяния, и откидываю крышку с ящичка на деревянную поверхность стола. Эхо такое, будто по всему помещению открыли сотни похожих ящичков.