31: Оно улыбается
Мои кишки, похоже, сжимаются – как изображение на телевизоре с вырванной из розетки вилкой. Я смотрю на экран в отчаянной надежде, что что-то сейчас сменится, что зрение меня подводит, а мужчины позади меня начинают роптать, а затем смеются.
Я смотрю, пока у меня не начинает рябить в глазах.
Я смотрю, пока ближайший ко мне мужчина в очереди не спрашивает:
– Так и будешь стоять и смотреть, приятель? Это ведь не телек.
Он англичанин. Его друзья, судя по звукам их тихой болтовни – тоже. На меня поначалу накатывает трогательная умиротворенность, но ее и след простывает, когда я поворачиваюсь к ним. Они – не то гробовщики, не то какая-то местная мафия: тяжелые черные пальто, белые округлые лица, маслянистые черные волосы с пробором, открывающие бледные лбы. Тем не менее я обращаюсь к ним:
– Меня, кажется, ограбили.
– Вот это новость, приятель.
– Щелкать-то клювом нечего, да?
– Обманули дурака на четыре кулака…
У меня нет времени отвечать на их подколы.
– Меня, мать вашу, реально ограбили! – я поворачиваюсь к экрану, где повисло рабски-услужливое «Желаете выполнить другую операцию?», шмякаю по «да» и снова проверяю баланс – в глупой надежде на ошибку. Но нет, минус сейчас даже отчетливее, чем прежде – теперь его уже ну никак не принять за грязь на стекле.
– Они ведь могут украсть еще больше, – выдыхаю я. – Мне нужно связаться с банком!
– Ну и что, ты собираешься проделать это через эту штуку? – главарь «мафии» опирается ладонями на экран, и от его пухлых рук расползается по металлической огранке влажная дымка. – Чувак, не получится.
– Вообще никак, – вторят ему из-за спины.
– Ничего не выйдет, парень, – добавляет еще кто-то.
Их голоса звучат так, будто они – мультяшные персонажи, которых дублирует один и тот же человек. Цифры на экране возбужденно подрагивают, будто долг мой вот-вот увеличится еще на пару тысяч фунтов – или так только кажется.
– Давай, выходи из очереди, – поторапливает меня «главарь». Но теперь мне кажется, что его внешность как-то изменилась, или это и вовсе другой человек из их кодлы, с несколько другой прической – они что, меняются местами, пока я не вижу?
– Иди звони в свой банк, – вторит ему из-за плеча другой тип, выглядящий зеркальной копией первого.
– Или напиши им, – добавляет кто-то из хвоста очереди.
Их слова только усиливают мое чувство беспомощности. Мобильный я оставил у Натали – в Америке бы он все равно не работал. Я отхожу в сторонку, пуская «главаря» к банкомату, а затем делаю глубокий вдох.
– Мне ужасно неловко, но не могли бы вы одолжить мне немного денег? Обещаю, я вам все верну. Дайте мне ваш адрес, и я дам вам свой.
«Главарь» берет сто евро и закрывает раздаточное отверстие рукой, поворачиваясь к своим товарищам.
– Ну прям как дома, – ухмыляется он.
Меня сразу берут в кольцо.
– У нас дома тоже есть попрошайки, зависающие у банкоматов, – изрекает кто-то из них.
– Так что нас на мякине не проведешь, голь голландская, – добавляет человек с пробором, рассекающим его лоб так, что голова кажется треугольной.
Дикая усмешка сама наползает мне на лицо.
– Я не голландец. Я такой же англичанин, как и вы.
– А воняет от тебя, как от голландца, – ухмыляется в ответ «главарь».
– Фимиамом потянуло! – насмешливо протягивает его копия и делает вид, что отгоняет дым.
– Наркоман, – качает головой третий. – Двойной голландский.
Я чувствую, что вот-вот сорвусь, и кончится это, скорее всего, плохо.
– Да какой я вам голландец! – выкрикиваю я. – Вы видели мой баланс, он – в гребаных фунтах стерлингов!
«Главарь» прячет свои купюры во внутренний карман пальто и уступает место типу с треугольной головой.
– Хочешь сказать, у тебя есть деньги? – холодно спрашивает он.
– Наверняка уже обнес кого-то, – говорит «треугольник».
Меня обступают еще теснее, нахально поглядывая и явно провоцируя на драку, но я стою, не двигаясь, и круг чуть расступается.
– Если собираешься просить милостыню, так делай это правильно, – говорит тип с челкой, брошенной на левую сторону. – Отбрось условности. Никакого достоинства.
Я спасаюсь от них едва ли не бегом. Улица внезапно оживляется – случайные люди провожают меня подозрительными взглядами, и это ох как нервирует. Нужно найти способ связаться с банком, но как? Куда мне идти? Где раздобыть денег? Моим телом овладевает паника, неся его, беспомощное, вперед, без цели – а потом я замираю посреди улицы и смеюсь в голос. Отбросить условности, значит? И никакого достоинства? Невольно «мафия» подсказала мне решение проблемы.
Я ступаю на мост над трепещущими водами. Несколько велосипедов прикованы к перилам, ограждающим канал. Будь на моем месте Табби, как бы он разыграл эту сцену? Нацепив широкую неподвижную ухмылку, я начинаю взволнованно пританцовывать перед небольшой компанией, стоящей на мосту. Как только их внимание приковано ко мне, я выдаю пантомиму. Я делаю несколько попыток взобраться на велосипед – и всякий раз опрокидываюсь на мостовую. Потом начинаю вращать воображаемые педали и оглядываюсь, удивляясь, куда делся мой транспорт. Потом притворяюсь, что еду на каком-то ужасно ветхом сиденьи и насаживаюсь на столбик под ним. Щеки болят от примерзшей улыбки, я накачиваю пару невидимых шин – неравномерно разрастающихся в моих все шире разводимых руках и лопающихся, подобно голове Табби в сценическом номере. Это финал – больше идей в голову не идет. Я иду на поклон и шлепаюсь лицом вниз перед своей аудиторией.
Смех сопровождается рябью аплодисментов – если только за эти звуки я не принимаю по ошибке шум канала. Выходит, мои усилия – коту под хвост? Я ведь даже не поставил коробочку для пожертвований. Не переставая удивляться своему идиотизму, я завожу левую руку за спину, а правую вытягиваю вперед. Через мгновение в мою ладонь падает какой-то холодный кругляш, за ним – еще один. Остальные бряцают по тротуару, один задевает край моей руки. Вскоре мои благодетели расходятся, избавив меня от мучительной необходимости смотреть им в глаза, оставив меня считать синяки и доходы. Я заработал одиннадцать евро… двенадцать… даже больше!
– Спасибо! – кричу я, привлекая еще парочку подозрительных взглядов, и ссыпаю монеты в карман брюк. У меня более чем достаточно денег, чтобы оплатить счет в «Золотой чаше», и я твердо намерен вернуть свою карту, пока прохиндей за прилавком, вполне способный догадаться о правильном порядке цифр из моего пин-кода, не обчистил меня.
Окрыленный, я быстро шагаю по аллее. Люди расступаются, давая мне дорогу и обеспечивая подозрительно широкий проход, и вскоре я понимаю, что можно уже убрать ухмылку с лица. У меня с трудом выходит подавить смех, когда я думаю о дырке, которую кто-то пробил в моих финансах – дырке большей, чем сама стена. Прикусывая щеки изнутри и изо всех сил стараясь не дать истерике волю, я пересекаю еще один мостик. Блестящая рябь воды мешает мне сосредоточиться. Каким-то образом я умудрился уйти далеко от отеля – ни «Золотой чаши», ни его самого не видно. Куда идти – вперед, назад? По этой стороне улицы, по другой? Быть может, стоит вернуться на мост? Мне до одури хочется, чтобы людей вокруг стало чуть поменьше – их зубастые силуэты мешают смотреть прямо вперед. Добравшись до моста, я сразу бегу на середину – перила словно становятся мягкими и липкими под моими руками. Отсюда квартал просматривается в обоих направлениях примерно на полмили – но ни «Золотой чаши», ни отеля «Dwaas» нигде нет.
Не может такого быть.
В этот раз, чтобы попасть на другую улицу, я не пользуюсь мостами. Густая ржавая рябь так и липнет к зрению, и я сразу вспоминаю об оптических эффектах, что использовались в старых фильмах для обозначения смены времени и места. Здания вокруг меня будто бы вытянулись, изготовившись превратиться во что-то иное прямо у меня на глазах. Почему тут так много секс-шопов? Голые фигуры на обложках дисков в витринах действительно такие толстые, или у меня опять проблемы со зрением?
– Эй, вы! – окликаю я парочку азиатского вида, всплывающую в поле зрения. – Прошу прощения, – бормочу я и, хоть они и чирикают не то на китайском, не то на каком-то родственном ему языке, спрашиваю: – Можете мне помочь?
Оба улыбаются мне – или, по меньшей мере, демонстрируют зубы.
– Голландский, – говорит мужчина. – Говорите голландский.
– Dwaas!
Мужчина хмурится и спешно уводит свою спутницу прочь. Я что, совершил какое-то преступление против китайского этикета? Три девушки, явно говорящие на голландском, выходят на мост, и я спешу к ним.
– Дуас! – умоляю я, протягивая поднятые вверх руки. – Дуас!
Я хоть правильно произношу это чертово слово? Они явно не знают, как на меня реагировать – смеяться или пугаться, и после непродолжительных раздумий выбирают второе. Следующий человек, к которому я обращаюсь, просто улыбается и кивает, а какая-то женщина таращится на меня во все глаза и отводит голову назад. Я начинаю чувствовать себя пойманным в ловушку этого одинокого голландского слова, но потом до меня доходит, что как минимум еще один ориентир у меня есть.
– «Золотая чаша», – умоляющим голосом обращаюсь я к типу в деловом костюме. Он хмурится, и я на секунду сникаю – видимо, мне попался какой-то здешний ханжа, не жалующий подобные заведения, – но в следующее мгновение он протягивает руку и указывает куда-то мне за спину.
– Там.
– Нет-нет, не т…
Но оно действительно там – по другую сторону следующего моста. Выходит, я проглядел его из-за того, что неправильно запомнил название отеля?
– Спасибо, – благодарю я мужчину и, как спринтер, несусь к «Чаше» вдоль канала, молясь про себя, чтобы она куда-нибудь не исчезла.
Наклейка на стекле в виде листа марихуаны, анимированная отражающейся рябью канала, приветствует меня. Плечом я налегаю на дверь и вваливаюсь внутрь, шаря в кармане по пути к стойке.
– Вот ваши деньги, – сообщаю я, бухая сжатый кулак на стойку. – Гоните карточку. Мне нужно позвонить.
Этот человеческий обрубок качает головой, и пальцы чешутся впиться ему в глотку.
– Отсюда нельзя звонить.
– Я буду звонить из номера, – я чуть раздвигаю пальцы, разрешая ему полюбоваться на монеты. – Моя карточка. Я плачу – вы ее мне возвращаете. Андерстэнд?
Он смотрит на кулак и ныряет под прилавок – неужто за оружием? Что ж, старый добрый трюк из репертуара «Трех балбесов» проучит его. Разведя пальцы свободной руки «козой», я выбрасываю ее вперед, намереваясь ткнуть его в глаза, но он достает… всего лишь мою карточку. Поняв, что чуть с бухты-барахты не напал на человека, я паникую. Отсчитав пять евро, я выхватываю у него свою собственность и бегу прочь из зала, мигом ставшего еще меньше и тусклее. Наверное, всему виной – обилие дыма из-за косяков, от которого слезятся глаза.
Но все же на полпути меня останавливает нерешенный вопрос, и я возвращаюсь к нему:
– Как переводится с голландского dwaas?
– Дурак, – судя по взгляду, так хозяин «Чаши» называет и меня.
Хихикая, я выбегаю на улицу. Так как там по-настоящему зовется этот отель? Не то Sward, не то Sword – и он как вообще произносится, «сард» или «свард»? Да неважно. Надо звонить в банк как можно скорее.
Портье все такой же неуместно высокий – как воплотившееся отражение толстяка в кривом зеркале. Стараясь не расхохотаться ему в лицо, я спрашиваю:
– Новости из аэропорта есть?
– Пока никаких. Мы сообщим, когда они придут за вами.
Ух, как же зловеще звучит. Я благодарю его и поднимаюсь наверх по лестнице, кажущейся почти вертикальной. Цветочный узор коридорных обоев начинает извиваться и деформироваться с моим появлением, и я невольно прыскаю в кулак. Итак, вот они, номера. Мой четырнадцатый. Я прохожу номер 12, вставляю карточку в прорезь на следующей двери и скручиваю ручку – или пытаюсь скрутить. Ключ не работает. Число на карточке, безусловно, 14, и я чувствую, как зловещее 13 маячит у меня за спиной. Кто в моей комнате? Они закрыли дверь? Кто-то изнутри – их там много – ржет как конь. Вскоре я все-таки дотумкиваю, в чем проблема: я пытаюсь открыть дверь кредиткой. Вытащив ключ из кармана, я пихаю его в проем так сильно, что он сгибается. Замок щелкает, и дверь подается с первого раза. Придерживая ее в открытом состоянии одной ногой, я нащупываю во мраке разъем, отвечающий за свет. В комнате так же тихо, как в фильме Табби Теккерея, и я не могу сказать, принес ли я с собой запах конопли, или кто-то начадил здесь, пока меня не было. Сделав еще один шаг навстречу разъему, я пугаюсь собственного отражения, прянувшего на меня из зеркала на дальней стене, и так яростно втыкаю карточку в гнездо, что пластик почти трескается.
Комната пуста. Вероятно, смех доносился из соседнего номера. Может, из тринадцатого. Да не важно. Я запираюсь, стряхиваю с ног ботинки, сажусь на кровать, вожусь с реквизитами карточки. Случай мне пока что благоволит – звонок в техническую поддержку бесплатный из любой точки Европы. Записанный женский голос просит меня внимательно слушать и приглашает выбрать один из полудюжины вариантов с помощью клавиатуры. Скриплю зубами в бешенстве – любой вариант приводит к еще большему количеству бессмысленных разветвлений, будто я прохожу идиотский интерактивный тест. В конце концов мне сообщают, что все линии закрыты до завтрашнего утра, и с живым оператором мне никак не связаться – разве что оставить сообщение. Подняв глаза и столкнувшись с собственным дико лыбящимся отражением, я испытываю огромный соблазн запустить в эту рожу трубкой. Но я этого не делаю. Я с овечьей покорностью зачитываю номер моей карточки и оповещаю банк о том, что мой счет ни с того ни с сего ушел в глубокий минус. Я добавляю свой адрес электронной почты и номер телефона Натали, прежде чем призвать банк понять проблему правильно и связаться со мной в ближайшее время.
– И зовут меня Ли Шевиц, – говорю я напоследок. – Саймон Ли Шевиц.
– Саймон-лишенец, – покорно повторяет за мной статическое эхо.
Рыкнув, я кладу трубку. До боли в мозгу не хватает чего-нибудь вроде ноутбука – так я мог бы продолжить работу над своей книгой. В голове роятся смутные идеи о Табби и его соратнике Харте, но почему-то мне не хочется думать о них сейчас. Я беру пульт дистанционного управления, сажусь у изголовья кровати и включаю телевизор, притулившийся на углу туалетного столика. Выбор каналов невелик, да и ни одного на английском тут нет. Везде люди над чем-то смеются – но причина веселья лично мне вопиюще неочевидна. Что смешного в съемках бунтов, к примеру? Это что, какой-то современный вид сатиры? Когда ведущий начинает смеяться прямо в камеру, я выключаю телевизор. Жаль, но то же самое никак не проделать с моей гудящей наэлектризованной головой. Возможно, у меня получится задремать, если я полежу некоторое время в темноте.
Не стоило вспоминать о Табби. Каждый раз, когда я пытаюсь по лесенке из приятных воспоминаний – работа с Натали, дружба с Марком, переезд к ним – спуститься в царство Морфея, из темноты выплывает бледное лицо Табби и раздувается, заслоняя собой все прочее. Как же избавиться от несносного комедианта? Который час, на секундочку? Все еще темно.
Я поднимаю запястье к растрескавшимся от усталости глазам.
Сначала я принимаю круглый объект, парящий надо мной, за циферблат часов, только что часы забыли на потолке? Прежде чем я фокусирую взгляд, круглое нечто скользит по стене и шмыгает куда-то за кровать. Как такое возможно? Свет фар не дотянулся бы сюда с ближайшей автодороги. Должно быть, я проглядел какой-то виток трассы или проезжую аллею напротив отеля.
Шансов заснуть у меня мало, и поэтому я поднимаюсь и иду к окну – проверить предположение. Дергаю за шнурок, поднимающий жалюзи. Никаких аллей. Никаких зазоров в частоколе зданий по ту сторону канала. Одна лишь водяная рябь, заползающая куда-то на самую подкорку восприятия. Может, кто-то просто посветил мне в окно фонариком из дома напротив? Эта мысль рождает неуютное ощущение наблюдения извне. Нет, все-таки – лодка. Лодка, проплывшая по каналу. Ну конечно, что же еще! Издав облегченный смешок, я опускаю планки жалюзи, делаю шаг назад к кровати – и наступаю на какой-то предмет, выскользнувший из-под нее.
Сразу в голове возникает образ из детства: я на пляже, наступил на медузу – настолько холодно и эластично это что-то под моей босой пяткой.
Мне нужно посмотреть вниз, и я заставляю себя сделать это.
В некотором смысле эта тварь действительно похожа на медузу – плоская и округлая, бледная и блестящая. Вот только там, где у медуз обычно находится гладь верхушки мантии, у этого существа – стопроцентно счастливая физиономия Теккерея Лэйна, более известного как Табби Теккерей.
Лицо таращит на меня глаза и улыбается, прежде чем беззвучно скользнуть обратно под кровать.
