Книга: На неведомых тропинках: По исчезающим следам

Дальше: 5 Вода

4
Дорога из желтого песка

Планируешь, планируешь, а жизнь берет и делает поворот до того резкий, что у тебя долго кружится голова. Я оглянулась раз пятый, наверное.

— Она не придет, — сказал шагающий рядом Мартын.

Я это знала, но все еще не могла поверить. В Желтую цитадель Пашка не пошла. Это было настолько неожиданно и неправдоподобно, что я все продолжала оглядываться в надежде, что вот сейчас из-за поворота покажется гибкая фигурка в черной чешуе. Но она не показывалась.

— Ей тяжелее, чем нам, — целитель смотрел только вперед, дорога изогнутой желтоватой лентой уходила за горизонт.

— Знаю. Она нелюдь, — я сняла не отстиравшуюся от крови рубашку, оставшись в майке: солнце источающим жар диском висело над головой, в нашей тили-мили-тряндии наступил пик короткого жаркого лета. — И она боится.

— Дело не только в страхе, — парень поправил лямки рюкзака. — я тоже боюсь, но ей труднее. Ты родилась человеком, я тоже, во всяком случае, внешне, с двумя ногами, руками и кожей. Она же вылупилась из яйца, с хвостом, черной чешуей и ядом в полых зубах. Тебя не испугает превращение, скажем, в черта, хотя бы гипотетическое?

— Оно меня каждый день пугает, — я вспомнила, сколько раз мне предлагали сходить к вестнику и сколько раз я отказывалась.

— То-то и оно, — молодой целитель скупо улыбнулся. — а она ненавидит бояться.

Мы шли, из-под ног взлетала желтоватая пыль. Сухая потрескавшаяся дорога скорее походила на глиняную, нежели песчаную, но Пашку такие тонкости не интересовали.

Стоило вынырнуть из перехода под Остовом, как она, скинув человеческий облик и туго свив в кольцо хвост, отпрыгнула в сторону. Мы не были к этому готовы. Она не была. Дорога на Желтую цитадель была полностью песчаной. Вряд ли этому стоило удивляться. Если Простому не понравятся пришедшие по ней гости, он продемонстрирует, насколько иссушающими бывают пески. Настоящие пески.

Не помогло ничего: ни уговоры, ни угрозы, ни взятое на раздумье время. Пашка металась, хвост стучал по земле. Мартын сидел на рюкзаке, задумчиво разглядывая железные кольца доспеха.

— Не могу представить, кто его носил, — невпопад произнес он, посматривая на ползающую туда-сюда змею.

— Что, так и тянет примерить? — огрызнулась она.

Целитель по-мальчишески улыбнулся и спокойно просунул в доспех руку, оставив широкое железное кольцо болтаться на предплечье.

— В бою как зарядишь таким с локтя в голову, — его пальцы пробежались по гребню уплотнения, — судьба враз изменится.

— Точно. С живой на мертвую, — явидь остановилась и посмотрела на пасынка. — Ладно у нее, — кивок в мою сторону, — башка варит с перебоями, но ты… Ты пойдешь по этому? — она указала на грунтовку. — Глупость стала заразной? Или у тебя летнее обострение, зимний?

— Мы ведь ради этого сюда и шли, — он тоже посмотрел на дорогу.

— Хозяину Желтой цитадели вовсе не обязательно применять магию, чтобы нас убить, — вставила я. — Если он захочет, мы трупы. Так что не вижу повода для паники.

— Сказала та, которой пески нестрашны, — сыронизировала Пашка и отвернулась. — У меня есть для чего жить. Невер ждет мать, а потому вариант с возвращением сил этой гадостью, — под взглядом медных глаз парень снял железку с руки. — не для меня. Понятно?

— Понятно, — в этой части я была полностью с ней согласна. — Что предлагаешь?

— Вернуться в Остров, поговорить с Ависом, искать другой путь. Должна быть еще дорога.

— Лови, — парень достал из кармана телефон и кинул змее, — поговорить с травителем можно и отсюда. Но ведь ты догадываешься, что он тебе скажет, — чешуйчатая лапа сжала пластиковый корпус. — Будь я демоном, к моему дому не вело бы иных дорог, кроме тех, что подчиняются мне.

— Да иди ты, умник, — она швырнула телефон обратно.

— Это приказ Седого, не забыла? — прибегла я к последнему аргументу. — Надо идти.

— Хозяин не приказывал сдохнуть в песках, — она повела плечами, а я в который раз позавидовала изворотливости сознания нечисти: Кирилл не говорил о магии Простого, и приказа жертвовать собой так далеко от цели действительно отдано не было. — Я не отказываюсь выполнять приказ, лишь ищу другой путь. И кто сказал, что он не окажется короче вашего.

Змея отступила к переходу, становясь миниатюрной темноволосой девушкой.

— А если не найдешь? — прошептала я, отказываясь поверить в то, что происходило, в ее уход.

— Отработаю с десяток обедов и вернусь к сыну.

— Что сказать отцу? — Мартын поднялся.

— Ничего. Ты его не увидишь, — явидь выдохнула и нырнула в переход.

Такие вещи всегда встречаются неожиданно. И в них очень трудно поверить. Я настолько привыкла к своей надзирающей, к подруге, или что там нечисть вкладывает в это понятие, что не сразу поверила в ее уход. Это как вывалиться из теплого дома в лютый мороз и едва не захлебнуться ледяным воздухом. Дышать можно, но так и тянет назад в тепло. Настал момент, когда жизнь потребовала от нее слишком много, и змея отступила, чувство самосохранения не позволило ей поступить иначе.

Мы шли по желтой дороге уже два часа. Разговор не клеился. Без Пашки я не знала, как вести себя с Мартыном, словно она была тем, что объединяло молодого целителя и немолодую женщину.

Пейзаж, состоящий из густой травы, кустарника, разбросанных по сторонам чахлых рощиц, не менялся. Солнце стояло над головой, пыль покрывала желтым налетом ботинки. Было жарко и отчего-то тревожно.

До Желтой цитадели своим ходом полтора дня, а если засчитывать ночлег и другие остановки, так необходимые слабому человеку, то все два. Дорога была достаточно широкой, и нам советовали не стирать зря ноги, а взять или украсть машину. Именно поэтому мы ее и не взяли. Я и своим-то поостереглась верить, а уж чужим и подавно.

Кто бы мог подумать, что однажды я начну делить нечисть на свою и чужую.

Остов мы покинули поздним утром и шли, пока день не перевалил во вторую половину. Тени удлинились, стелясь по желтоватой дороге, но до наступления темноты оставалось еще несколько часов.

Я устала, но проигнорировала вопросительный взгляд Мартына, способного снять любую усталость. Магия, как соль: щепотка придает жизни вкус, а ложка отравляет, оседая на костях, суставах, органах. А мою жизнь уже достаточно приправили.

Вдоль шедшей под уклон дороги стали попадаться чахлые кустики, через час сменившиеся подлеском, а затем густой рощей стволов-великанов в основном лип. Но попадались клены и березы. Грязно-желтая грунтовка неожиданно изогнулась почти под прямым углом. И когда мы снова вышли на открытое пространство, я поняла, что путь окончен.

За поворотом дорога плавно перешла в знакомую до малейших мелочей улочку, с рядами домиков вдоль, редкими деревьями и полным отсутствием заборов. Я ускорила шаг, а потом побежала. Первый поворот направо, первый дом, второй, третий, четвертый. Даже от теней я так не бегала. Спортивная сумка хлопала по боку, и я сбросила ее в пыль, как ненужную. Быстрее мы бежим не от чего-то, а к чему-то. Если цель важна, то тебя не догонит ни одна гарха.

Я с разбегу взлетела на крыльцо, дернула дверь и вбежала в дом.

— Марья Николаевна! — голос предательски сорвался.

Четвертый дом по первой улице Юкова был моим. Моя дверь, мое окно, мой стол, моя плита, лестница из темного дерева, кладовка, превращенная во вторую спальню, низкая кровать с вышитым покрывалом. Из моей комнаты исчезли картинки лазоревого, сливающегося с морем неба. Не было шкатулки с украшениями, не было вазочки с печеньем у изголовья, не было иконы. Ничего не было — ни одной личной вещи, придававшей дому неповторимый и жилой облик. Исчезли мелочи, выдававшие принадлежность, как личная роспись, то, что принадлежит лишь тебе. Остались стены, окна, пол, потолок, уже не новая мебель. И все. Дом напоминал выскобленную скорлупу.

Я распахнула дверь в подвал, лестница, начинавшаяся за порогом, уходила в темноту, раньше уютную, теперь же тревожно-безликую. Щелкнул выключатель, лампочка осталась равнодушна к моим усилиям, электричества не было. Я стал быстро спускаться, там, внизу я знала каждый поворот, каждую доску или кирпич в стене. Знала раньше. Теперь это был обычный подпол, если не считать излишеством семигранную форму. Тусклый свет экрана телефона прошелся по голым стенам. Ни полок с книгами, ни мягких подушек на диване, ни ставшего частью меня знака на стене.

От страха похолодел затылок, по коже маршировала болезненная шеренга мурашек.

Я развернулась и взбежала вверх по ступеням. В гостиной ничего не изменилось, лишь от входа вела цепочка моих же собственных следов. Я присела и провела пальцами по темным доскам пола. Нет, не пыль. Песок, вездесущий песок востока.

— Ефим, — закричала я, — Ефим!

— Бесполезно, — раздался хриплый голос, и бешено-колотящееся сердце провалилось в живот.

В дверях стояла знакомая сутулая фигура. Веник оперся рукой о косяк и спросил:

— Что случилось? — черная пиратская повязка была покрыта тем же желтоватым налетом, что и пол. Падальщик встряхнулся, запустил пятерню в голову, с русых волос посыпался песок.

— Не знаю.

Ноги сами понесли вперед, и я с разбегу налетела на мужчину, утыкаясь лицом ему в грудь. В этом объятии было мало сексуального, что бы там не думала Пашка. Я просто рада была его видеть. Раз жив один, значит, могли уцелеть и остальные. Гробокопатель напрягся отстраняясь.

— Похоже, что-то действительно поганое, — мужчина отвернулся.

Улица была пуста, целитель за мной не побежал.

— Что ты помнишь? — спросила я, выходя в сгущающиеся сумерки.

— Мало чего. Все перепутано, — гробокопатель потер висок, — гархи, источник, хозяин, ммм… драка, мертвая, нетекущая кровь… или это было раньше? — он выглядел растерянно, словно человек, проснувшийся в незнакомом месте: ему нужна пара-тройка секунд, чтобы прийти в себя, вспомнить, где он и как сюда попал.

— Мы дома?

— Да, если не обращать внимания на то, что Юково как-то переместилось на восток под крылышко к Простому.

Веник спрыгнул с моего крыльца, в два счета оказался на своем и толкнул дверь. Та не шелохнулась. Падальщик зарычал, отступил на пять шагов и ударил с разбега. Я ждала треска и вывернутых петель, но результат был тем же. Вернее, его отсутствие, разве что гробокопатель схватился за плечо и выпустил воздух сквозь сжатые зубы.

— Что, к низшим, здесь происходит? — спросил он. — Где все?

— Я здесь, похоже, не дольше твоего, — я остановилась, — и знаю не больше. Как ты здесь очутился?

— В смысле?

— В смысле, я пришла вон по той дороге. А ты?

— Я здесь живу. Если ты спятила за компанию с остальными, это не мои трудности.

— То есть сегодня ты встал с кровати, вышел из этой двери… — я наклонилась к брошенной на обочину сумке и потянула за лямку, — и во сколько это было? Утром? В обед? Час назад?

— Черт его знает, — гробокопатель потер висок, — все мутно, словно после жбана пива в бытность человеком. Четок только твой голос, как ты зовешь хранителя.

— Ты сказал, это бесполезно.

— Сказал. Не знаешь почему?

— Нет. А ты? — я перекинула ремень через плечо.

— Тоже, но я до сих пор уверен, что это бесполезно, — мужчина замолчал, настороженно поворачивая голову.

Я знала этот жест, видела не раз. Нечисть услышала что-то недоступное человеческому уху.

— Кто-то кричит, — гробокопатель вышел на дорогу, взгляд единственного темного глаза был устремлен в центр стежки, — зовет отца.

— Целитель, — проговорила я и побежала к центральной улице, чертова сумка снова стукала по бедру.

Когда мы вышли из-за поворота, он увидел то же, что и я. Когда побежала, Мартын меня не остановил. У парня свой путь и свое место, куда он хотел попасть больше всего на свете и судя по всему попал. Там, куда смотрел падальщик, жил черный целитель Константин, по совместительству отец Мартына.

Серый кирпичный дом с плоской крышей, покрытой листовым железом, был таким же пыльным и пустым, как и мой. И как у моего, его дверь была распахнута настежь.

— Отец, хватит, — голос парня сорвался.

На пороге просторной спальни, скорее, знакомой мне по одному видению, чем виденной воочию, валялся черный рюкзак.

— Ты. Снова. Сбежал. Из filii de terra, — холодный голос ронял каждое слово, словно каменное, — гаденыш.

— Отец, какого низшего…

Перед глазами предстала дивная картина, на которой отец ласково прижимал сына к стене за шею.

— Я не сбегал. Я выучился. Все. И прошу, давай я это прозвище младшему передам. Ему оно подходит больше меня, — Мартын предпринял попытку освободиться. — Не веришь, спроси ее.

— Привет, — поздоровалась я, Константин знакомым жестом потер висок. — Дайте угадаю: все, как в тумане, и события чередуются в голове, как карты в колоде, а состояние напоминает похмелье?

— Продолжай, — целитель отвернулся от сына, опустил руку.

— В себя пришли, проснулись, очнулись, называйте, как хотите, от голоса сына, так?

— Примерно, — ответил Мартын, потирая шею, — я в сердцах низших помянул, тут меня и встретили.

— Меня тоже, — согласилась я, — только не так горячо.

— Дом справа чей? — спросил Веник, неслышно появляясь в дверях.

— Падаль, — процедил Константин вместо приветствия.

— Падаль, падаль, — не стал возражать гробокопатель. — Так чей?

— Викарии, — Константин оглядел классический черный костюм, в который по насмешке ушедших оказался одет, — ведьмочки, что камушки заговаривает, — Константин скинул пиджак и стал закатывать рукава белой рубашки. — Пашка к ней за побрякушками бегала.

— Но самой ее здесь нет? — уточнил Веник.

— Фиг знает, — ответил за него сын.

— Он-то знает, — падальщик задумался, — слева дом заперт, как и мой, справа — открыт.

— Это важно? — спросил черный целитель.

— Может, и нет, — Веник пожал плечами, — но лучше это выяснить. Предлагаю осмотреть стёжку, возможно, есть еще «неразбуженные» выжившие.

Черный целитель ничего не ответил, ожег взглядом гробокопателя, тот сразу сделал шаг в сторону и вышел на улицу.

Если нарисовать план Юкова на бумаге, то он будет походить на двусторонний гребень или телевизионную антенну. Середина — стежка, или улица Центральная, которую с юга на север пересекают двенадцать прямых, словно по линейке, улиц: Январская, на которой живу я, Февральская, Мартовская, Апрельская, где стоял дом черного целителя, Майская…

До того как село солнце, мы успели осмотреть почти все дома, некоторые только снаружи, некоторые изнутри, таких было чуть больше двух десятков, в том числе и уютный домик ведьмака. Электричества не было нигде. Черный целитель остался стоять около своего дома, вглядываясь в темный лес, и только святые знают, что там видел. Он не отвечал на вопросы и игнорировал все живое, лишь раз послав нас с его сыном в далекие и не очень края. И ни разу не спросил, где змея и его младший сын. Наверное, к лучшему.

Я ходила от дома к дому, смотрела на знакомые и незнакомые дома, двери, окна и очень хотела убежать из того места, куда еще так недавно стремилась. Моей была правая сторона улицы, гробокопатель тенью скользил по левой, Мартын двигался с другой стороны Центральной. Если дверь открывалась, ее стопорили куском кирпича, камнем или сломанной доской, что валялась возле крыльца. Святые знают зачем, но я уже давно усвоила простую истину, никакая информация в нашей тили-мили-тряндии не бывает лишней.

Мы заканчивали осмотр домов по Декабрьской на северо-восточной окраине села, когда на глаза попалась какая-то странность, но потребовалось время, чтобы понять, какая именно. Все дома на моей стороне оказались закрыты, как и на предыдущей улице, включая треугольный дом Антона Зибина. Но было здесь и нечто другое. Для того чтобы понять причину беспокойства, пришлось отойти и взглянуть на ровный ряд построек со стороны.

За спиной раздавалась ругань падальщика, когда очередная дверь не пожелала сдаваться.

— Посмотри, — позвала я, указывая на дома, — Мне кажется, или они вправду все одинаковые?

— Вправду, — ответил гробокопатель.

Последние пять домов смотрели на нас совершенно одинаковыми непримечательными фасадами. Облупившаяся зеленая краска на дощатых стенах слишком уж одинаково облупившаяся, словно под копирку. Грязные припорошенные песком стекла, песчинка к песчинке.

— И все закрыты, — сочла нужным добавить я.

— Эти тоже.

Мы повернулись, но те, что стояли, за спиной были разными по цвету и по постройке.

— Эй! — раздался крик с другой стороны Центральной, там осматривал дома Мартын, — эй! — снова раздался голос парня.

В нем не было паники, он кого-то звал, и этот кто-то, явно, не его отец, тот на «эй» не откликается.

Гробокопатель скользнул между домов на параллельную улочку, мгновенно скрываясь от глаз. Я побежала, не скрываясь, порой, быть нечистью немного утомительно.

Дверь в дом нашего сказочника была открыта настежь. Гостеприимный хозяин был прибит к ее полотну чем-то похожим на гигантские сосульки.

— Эй! — третий раз позвал молодой целитель, выдергивая прозрачный кол из груди сказочника.

Баюн вздрогнул, раскрыл черные глаза и захрипел. Мартын ухватился за второй и вытащил. По майке Ленника расползались черные пятна, и раненый сполз на доски крыльца.

— Ушедшие, — парень склонился над мужчиной, призывая магию, глаза зажглись и тут же погасли, Мартын, не оборачиваясь, крикнул, — Найдите отца! Скорее!

— Зачем? — не поняла я.

— Затем. Я его не вытяну. Не могу. Не получается. Не знаю почему. Еще вопросы? — он отвечал быстрее, чем я успевала спрашивать. — Бегом!

У Константина все получилось. К стыду сына и на счастье Лённика, вставшего на ноги уже через четверть часа, с того момента, как к дому вышел черный целитель. Баюн знал не больше других, его тоже разбудил крик. Чем он заслужил честь быть прибитым к собственной двери, баюн тоже затруднялся припомнить.

— Давайте уйдем, — предложил парень, рассматривая мутную острую сосульку со следами крови.

— Куда? — нахмурился Константин. — Уже по парте да по нянькам соскучился?

Мартын клацнул зубами и отвернулся.

— Поддерживаю, — сказал Веник, — стежка мертва. Северникам здесь не жить в любом случае, дома мы осмотрели, — его слова отозвались внутри горькой болью, и они это почувствовали. — Больше никого нет. Надо уходить.

— Бегство — для трусов, — черный целитель посмотрел на сына.

— Не имею ничего против, — внезапно встал на сторону падальщика и Мартына сказочник, он поднял стеклянный кол, обнюхал острие и с размаху воткнул в землю, вернее, в песок.

Константин скривился, возможно, баюна тоже ждало нелицеприятное высказывание, но мужчина не успел его произнести. Я вздрогнула от громкого хлопка, так похожего на взрыв петарды, а на груди черного целителя расцвела красная клякса. Что-то тяжелое навалилось сверху, прижимая меня к песчаной земле. Выстрел, запоздало сопоставила я звук и кровавый цветок на рубашке Константина.

— Нет, — закричал парень.

Ему ответили целой серией хлопков. Я попыталась приподнять голову, но ее бесцеремонно прижали к земле.

— Давай! Ну же! — кричал Мартын. — Да что же это такое!

Рядом шевельнулся сказочник, песчаная земля оставляла на загорелой коже светлый налет. Рука, удерживающая меня на месте, чуть ослабла, я повернула голову и встретилась с полным ярости взглядом гробокопателя. Мужчина принюхался, чуть сдвигаясь. Прижимавшая меня к земле тяжесть исчезла.

— Серебро, — он почти выплюнул слово.

Снова стрельба, и мы вжались в песок. Мартын склонился над отцом, стараясь зажать рану, глаза горели, рот кривился в некрасивой капризной гримасе. Ничего не помогало, кровь толчками выходила из груди старшего целителя.

— Давай сам, — закричал парень. — У меня не выходит. У меня здесь ничего не получается, магия уходит, как вода в песок. Отец!

— Не… не вытяну, — прошептал Константин, — жжет, — он потянул руки к груди, туда, где темная кровь заливала ладони его сына.

— Вытянешь! Тебе просто нужна сила! Больше силы!

Парень поднял руки, разбрызгивая бордовые капли, стащил со спины рюкзак и одним движением разорвал черную ткань, забыв о молнии, забыв обо всем. И еще до того как он извлек железное кольцо налокотника и целлофановый сверток, я поняла, что он собирается сделать. Увеличить силу целителя, поднять его со ступени черного целителя, не считаясь с ценой, которую придется за это заплатить. И кому? Редкий случай сыновней любви, или вины, или еще чего другого, замешанного в сумасшествии момента и юношеском максимализме.

Мартын вложил в пальцы Константина железное кольцо и стал разматывать целлофан. Торопливые дерганые движения, скользкие от крови пальцы.

— Сейчас, держись, сейчас вытянешь, — бормотал он, вряд ли понимая, что как только отец возьмется за артефакт, сам парень может перестать существовать для нечисти. Или перестанет существовать вообще. Последнее даже лучше.

Выстрелы прекратились. Тишина словно оттеняла каждый звук: хриплое дыхание, шуршание целлофана и бормотание молодого целителя делали его оглушающе значимым. Я перевернулась, согнула ногу и ударила. Не Мартына, он успел бы не только увернуться, но и выдернуть мне ступню. Я ударила по пальцам слабеющего и не видящего ничего вокруг Константина, заставляя выпустить железное кольцо.

— Нет, — зарычал парень.

Легкие тут же сжались, мышцы окаменели, не давая шевельнуться. Я увидела устремленный на себя горящий зеленью взор, и на последнем выдохе, за которым вряд ли последует вдох, прошептала:

— Невер.

Кольцо, стискивающее грудь изнутри, тут же исчезло.

Я вспомнила, как впервые увидела молодого целителя, держащего на руках змееныша, как еще совсем недавно он просил Марика позаботиться о младшем брате вроде бы в шутку, но цена таких шуток может быть весьма высока. Вложи он в руку Константина артефакт, и тот сделает целителя бесцветным, таким сильным, что градации еще не придумали. Он сможет вытянуть кого угодно, даже после прямого попадания серебра в сердце. Но заплатит за силу не только Мартын, действующий в порыве и отягощенный неспособностью помочь, но и Невер.

— Все, — тихо сказал Веник, — поздно.

Рука старшего целителя, только что сжимавшая железное кольцо, безвольно упала на землю, зеленые глаза смотрели в потемневшее небо, грудь не двигалась, поток крови стал иссякать, сердце больше не качало ее по организму.

— Ну что, северные уроды, не передохли там? — раздался насмешливый голос из-за угла дома. — А то могу добавить!

Мартын вздрогнул, оскаливая клыки, в горле зарождался утробный нечеловеческий рык. Ленник положил широкую ладонь на плечо, удерживая парня на месте, и голосом доброго дядюшки ответил:

— Не надо, мил человек. Мы уже все поняли, сидим тихо, починяем примус. Говори, чего хочешь, о чем мечтаешь, о чем думу думаешь, а патроны береги, — он кивнул Венику, одними губами произнеся «человек».

Мартын погасил магию в глазах, но ее с успехом заменила полыхающая там ярость.

— Не чувствую. Он в амулетах, — прошептал парень.

— Мне нужен тот артефакт, который вы, твари, дали потрогать Ахмеду, или как он там назвался. Отдайте, и я уйду. Ну? Считаю до трех: раз, два…

До трех — это очень много, для нечисти и одного достаточно. Сказочник выиграл время. Стрелок еще только начал говорить, а Веник уже скрылся в кустах. Человек может взять в руки пистолет, он даже может потратиться и зарядить его серебряными пулями. Закрывающие амулеты сделают его опасным на дальней дистанции. Но с точки зрения нечисти, это как заменить очки линзами: вид другой, а зрение все равно хреновое. Любой амулет можно сорвать, сломать, а пистолет — всего лишь железка, которую легко отобрать, пулю можно вытащить. Нужно всего лишь время… но иногда его нет.

Мартын не выдержал, сбросил руку баюна и ринулся к дому. Снова загрохотали выстрелы, но целитель с легкостью уходил от невидимых серебряных росчерков. Сила человека с оружием в руках во внезапности, но это одноразовое преимущество. Парень был зол и быстр, сама удача признала его право на кровную месть.

Оружие умолкло. Человек закричал.

— Мясники, — вздохнул баюн, — нет бы поговорить, найти компромисс, — он встал и, не скрываясь, пошел к соседнему дому.

Сказочник оказался прав. Едва свернув вслед за ним за угол невысокого кирпичного строения, я увидела живописно развешенные по кусту внутренности. Воняли они жутко, даже несмотря на то, что свежие. Я зажала рукой нос и прикрыла глаза. Не чувствовать. Не видеть.

— Тварь!

Людей оказалось двое, как и пистолетов. И если одного уже разобрали на запчасти, второй был пока жив, а его оружие сломано. То ли наши перестарались, то ли магического соседства не выдержал. Мужчина отползал к стене дома, ломая чахлые ростки лебеды. Мартын, скаля зубы, наступал на стрелка.

— Точно. Я тварь, — глаза парня вспыхнули.

Веник присел рядом с останками, еще один пистолет, с виду целый, чернел на впитывающейся кровь земле. Не скрытый повязкой глаз падальщика посветлел, Веник обмакнул палец правой руки в кровавую кашу, принюхался, а потом зачерпнул пригоршню сгустков и отправил в рот.

— Серебро? Кто тебя надоумил? Отвечай, — рявкнул Мартын.

— Пошел ты, недомерок, — мужчина уперся спиной в стену, сплюнул. — Рви, не тяни, тварь.

— Он не ругается, — падальщик проглотил то, что было во рту, я отвернулась, судорожно сгладывая подкатившую желчь, губы и подбородок Веника были густо вымазаны темной кровью, — он завидует.

— И человек знает об артефакте, — с трудом проговорила я.

— Я бы тоже не прочь узнать, — улыбнулся сказочник, я поймала себя на том, что улыбаюсь в ответ буквально через секунду после того, как вдоволь насмотрелась на поедателя трупов, да, баюн был силен, — но понимаю, это ждет.

— Кто ты? — парень подошел на злой шепот. — Кто ты, червяк?

— Червяк? — усмехнулся пленник. — Точнее и не скажешь. Знаешь, кто сделал меня таким?

— Знаю, — я вгляделась в искаженное от ярости смуглое лицо, — мы.

— Северные отбросы, — с губ пленника слетела слюна.

Мартын пнул его в скулу, голова ударилась о стену, изо рта выплеснулась кровь. Веник раздул ноздри принюхиваясь.

— Вы дали отцу эту цацку! Вы! — мужчина сплюнул, на песок упал зуб.

— Авис сказал, что у него двое детей, — проговорила я, черные, как маслины, глаза пленника закрылись. — Двое.

Все повернулись к кровавой луже.

— Твой брат? — глядя на то, что раньше было человеком, спросила я.

— Сестра, — ухмыльнулся мужчина, — была.

— Не мы выкинули отца из дома, стоило ему утратить силу. Мы лишь предложили ему ключи от черного хода. А взял их, вставил и повернул в замке он сам, — я покачала головой.

— Да иди ты, подстилка, — сын травителя закрыл глаза, словно ему было больно на нас смотреть, — не тяни, бей. Человеком я жить не буду.

— Настаиваю на предложении студента, — гробокопатель встал, — надо уходить, раз за вами тянутся такие хвосты, — он указал на сына травителя.

Мартын зарычал, на горле пленника вспухли голубоватые вены. Мужчина открыл рот, но целитель затолкнул человеческий крик обратно в глотку.

С уходом решили не тянуть, невзирая на опустившуюся на стежку ночь и тусклый свет едва зажегшихся звезд. Просто пошли по единственной дороге. Она привела нас сюда, она и выведет.

Сын травителя в очередной раз упал на колени и тут же вскочил, подстегнутый магией Мартына. Не связанный путами пленник закричал, каждый его шаг отдавался болью. Обоюдная ненависть удушливой волной висела в воздухе. После смерти отца молодой целитель потерял интерес к разговорам.

Дорога изогнулась, пленник шел первым, стараясь держать между собой и Мартыном дистанцию. Я оглянулась на Веника, который замыкал группу, и едва не натолкнулась на остановившегося Лённика.

Сказочник просто остановился посреди дороги, не в силах сделать дальше ни шага.

— Эээ, — протянула я, обошла замершего баюна и позвала, — Мартын, Веник.

Сказочник раскинул руки, словно собирался обнять кого-то невидимого, и покачнулся.

— Лён? — гробокопатель, настороженно приблизился.

Баюн сделал шаг вперед. Тяжелый. Медленный. Мышцы на крепких руках напряглись, черты лица смазались, нос и губы расплющились, словно он прижимался к стеклу. Еще усилие, и сказочника вдруг оттащило назад, будто на веревке. Ноги проехались по дороге, в воздух поднялась рыжая пыль. Мужчина опустил руки.

— Здесь что-то есть, — он обернулся к Венику, — меня не пускает дальше.

Гробокопатель шагнул ближе, вытянул руку, коснулся ладонью воздуха и толкнул.

— Какая-то пленка, — падальщик принюхался.

Я обошла мужчин, остановилась напротив Веника и вытянула руку ему навстречу в нелепой пародии на разлученных стеклом влюбленных, но ничего не ощутила. Совсем. Кончики пальцев уперлись в теплую мужскую ладонь без всяких препятствий.

— Давайте пошутим потом, в другом месте, — пробормотал молодой целитель.

— А никто не шутит, мальчик, — спокойно сказал Лённик, снова делая шаг вперед.

Это походило на выступление уличного мима на празднике в честь дня города, когда артист упирается во что-то несуществующее. Я вернулась к спутникам, минуя невидимую границу, развернулась, как солдат на плацу, и снова пошла вперед. Ничего. Вытянула руку, ухватилась за ладонь Веника, ощутила мягкое ответное пожатие и потянула мужчину на себя.

И, наконец, почувствовала то, о чем говорил сказочник. Невидимую пелену, или нить, сдерживающую движение. Гробокопатель напрягся, широкая ладонь застряла, останавливаемая невидимой сетью. Еще рывок, руки соскользнули, а падальщик остался на месте. Я едва не упала, неслышно переместившийся за спину Мартын успел подхватить меня под руки. Сомнений в правдивости нашей пантомимы не осталось. Пленник устало сел на землю, но парень даже не взглянул в его сторону.

— Если не получается тянуть, можно толкнуть, — отказался сдаваться молодой целитель.

— Не стесняйся, мальчик, — взмахнул руками сказочник, — давно я так не развлекался.

Мартын, не обращая внимания на издевку в голосе, пересек линию, за которую не могли ступить падальщик с баюном. Лённик поднял руки на уровень груди, чтобы не впечататься носом в преграду. Парень положил ладони ему на спину. В мире людей мужчины, занимающиеся такой фигней, привлекли бы нездоровое внимание. Здесь же они были полны чего угодно, только не смущения.

Целитель толкнул, сказочник качнулся, руки уперлись в невидимую пелену и чуть согнулись в локтях. Еще одно усилие, голова мужчины уперлась в барьер.

— Похоже, мы останемся здесь, — философски сказал баюн. — Вы пришли по этой дороге, по ней и уйдете. Нам надо искать другую.

— На нашей стежке, — со значением добавил Веник, — дорога продолжалась до самого озера.

И мы, конечно, развернулись. Мы прошли Юково насквозь и снова остановились. Ничего не изменилось. Пелена была и там, перегораживая дорогу, ведущую к озеру. Пружинящий барьер, эластичный чулок, который мягко обхватил мне лицо и оттолкнул назад, тогда как Веник просто шагнул за невидимую границу.

Я замотала головой, чихнула, подняла руку и коснулась пелены, она чуть подрагивала, словно в такт ударам сердца. Мартын выругался, зарычал и вломился в кусты, чтобы через минуту вернуться с горящими глазами и свернутым носом. На этот раз внутри Юкова остались не мужчины, а двое пришельцев с севера, и пленник, в очередной раз харкнувший кровью.

— Наш путь здесь, — констатировал Лённик, когда парень вдоволь натыкал пленника в преграду, — а ваш с другой стороны.

— Восхитительно, — буркнул Мартын, но ничего восхитительного ни в его взгляде, ни в голосе не было.

На ночь мы остановились в доме Семеныча, единственном из открытых, где сложен действующий очаг. Было не столько холодно, сколько неуютно, а живой огонь создавал иллюзию, что вокруг нас еще осталась жизнь. Никто никуда не пошел. Мы не сговаривались, не обсуждали принятое решение, мы просто вернулись в Юково. Что-то извне очень хотело разлучить нас. Нет, «разлучить» — неправильное слово, правильное — ослабить, разделить оставшихся в живых и, возможно, перебить по одному.

Мысли отозвались ноющей болью, потому что это значило, что моя бабка… Моя… Нет, я не буду об этом думать, пока не увижу труп, не поверю. Даже если это означает вечную веру в несбыточное. Лучше буду представлять, как Марья Николаевна бьет иконой каждого, кто приблизится к ней с улыбкой в пятьдесят два зуба.

Мы сидели в окружении пляшущих теней, языки пламени лизали коричневые поленья. Из еды в сумке было с десяток сосисок в тесте, купленных у уличной торговки, чипсы, вода и шоколадка. Так что все сидели голодные.

Сын травителя спал, и сон, навеянный Мартыном, судя по бегающим под веками глазам, был не из приятных. Мужчина неопределенного возраста, среднего роста, среднего телосложения, весь такой средний, унылый и сдавшийся. С ним все было кончено. Не важно, что сделает целитель, жизнь пленника завершилась, потому что он сам так захотел. Или не захотел оставаться человеком, и лишь вопрос времени, когда уязвимое тело перестанет двигаться.

— Ты не убил его. Почему? — спросил Веник молчаливого парня.

Молодой целитель не ответил, продолжая смотреть на огонь.

— Его раздирают противоречия, — баюн подкинул в камин полено, — он хочет этого каждое мгновение, каждый вздох человека обжигает его, но парень боится, — Мыртын резко повернулся, глаза полыхнули яростью, — боится, что это будет слишком легко, что это не окупит и тени боли, что сейчас грызет нутро. Смерть — это точка, и ее нельзя растягивать до бесконечности. Если она поставлена, исправить и переиграть уже ничего нельзя. Он боится того, что не вычерпает наказание до дна.

— И правильно боится, — добавил гробокопатель. — Никакая месть не заглушит чувство вины. Не сможет.

— Умные какие, старшие и много повидавшие, — голос парня был полон горечи и мальчишеского вызова, — своих детей учите. Может, после того, как вас вскроют, они поступят правильно.

— Жрать хочу, — Веник встал и вышел из дома.

Мы остались сидеть в тишине. Дельных мыслей не было, а дурные озвучивать никто не спешил.

Из угла, где еще минуту назад беспокойно спал пленник, раздался тихий смех. Непрекращающийся кошмар, в конце концов, вытолкнул его на поверхность.

— Увидел что-то смешное? — повернулся к нему парень.

— Услышал, — мужчина был бледен, — поедатель трупов голоден. Угадай, кто пойдет ему на ужин? Сколько покойников вы оставили там?

Мартын вскочил и пнул пленника.

— Старший эскулап пойдет на корм падали! — не обращая внимания на удары, пропел сын травителя. — Тот объест его лицо, высосет глаза…

— Заткнись! Заткнись! Заткнись! — кричал Мартын, поднимая ногу и ударяя снова и снова.

Пленник свернулся на полу, стараясь закрыть голову руками.

— Убью! — зарычал парень и выскочил за дверь вслед за гробокопателем.

Пленник остался лежать на полу, вздрагивая всем телом. Вряд ли кто-то мог ему помочь, мало того, я поймала себя на полном отсутствии желания помогать. Во всяком случае, ему.

Баюн не отрывал глаз от огня.

— Трудно дается? — спросил сказочник. — Хочешь попросить об одолжении, но язык немеет, стоит вспомнить, кто перед тобой. Ты даже посмотреть на меня не в силах, — он усмехнулся краешком рта, — я не добрый сосед, у которого можно одолжить мангал или щепотку цианида. На меня не смотрят, не приходят в гости, не зовут на пиво. Меня боятся.

— Вам это нравится, — я встала.

— Точно. Тем приятнее награда, когда преодолевают страх и отвращение. Или я заставляю их преодолевать, и они бегут за мной, как дрессированные щенята, — Ленник размял крупные ладони. — Запомни, я не миротворец, так что пусть хоть загрызут друг друга, с места не двинусь.

Я встала и открыла дверь в темную ночь. Ветер бросил в лицо чуть посвежевший воздух, листья далеких деревьев тихо шептались, песок пружинил под ногами. За день дорога подсохла еще больше, скоро она превратиться в рыхлую полосу, как будто сюда перенесли часть пляжа.

Что я сделаю, когда окажусь у дома баюна и увижу сцепившихся мужчин? Ответ прост — ничего. Драки не будет. Не с Веником. Не с умным, осторожным, хитрым гробокопателем, знающим, на какой ступени силы стоит целитель, а на какой заложник.

Отсюда вопрос: зачем ему эта провокация? Пока не знаю, но цели он достиг. Парень взвинчен до предела и выманен из дома. Что дальше?

Взрослая жизнь оказалась не такой простой, как виделось из filii de terra. Там Мартын мог считать себя мудрым, старшим и много повидавшим. Мир вне острова детей был другим и по глубине и по ширине, и по жестокости. В пруду с мальками и карась будет казаться акулой, если бросить его в озеро вряд ли он напугает щуку.

Месяц на небе подрос, к исходу ночи он успеет созреть полностью. Света он давал мало, но чтобы рассмотреть песчаную дорожку, ведущую к крыльцу, его вполне хватало. Пустую дорожку. Тела Константина не было, как и следов волочения, рыхлый песок не асфальт или грунтовка. Кровь и те ошметки, что остались от сестры пленника, по-прежнему темнели на кусте, припорошенные песком и листьями. Останки были. Тело исчезло. Тьма шевельнулась, я вздрогнула, на краткий миг сердце зашлось в таком бешеном ритме, что казалось, сейчас разорвется. В темноте изумрудной зеленью зажглись знакомые глаза.

— Где они? — спросил целитель. — Где эта чертова падаль? Я ему желудок вырву и заставлю сожрать, раз он голоден. — Слышишь, ты! — закричал он в пустоту едва угадываемой в ночи улицы.

— Слышу, — отозвалась та.

Горло перехватило, и я едва заставила себя сделать вдох. Парень вздрогнул и медленно повернулся к отделившемуся от тьмы силуэту. На нем все еще были классические брюки от костюма и белая рубашка с закатанными рукавами. Кровавое пятно выглядело черной кляксой.

Они стояли друг напротив друга. Одна кровь. Одна магия. Осанка, рост и зеленые глаза. Одни полные непонимания, надежды и неверия. Другие равнодушные.

— Слышу. Но не верю. Да и с чего вдруг? Слова плаксы и нытика, прячущегося от чудовищ за занавеской.

— Константин, — прошептала я.

— Заткнись, — он даже не повернул головы. — Пустивший серебро мне в сердце еще жив. У тебя не хватит пороха на месть, если уж убийца твоей матери до сих пор скалится в лицо при каждой встрече. Слабак, всегда таким был. Таким и сдохнешь.

Из-за дома выскользнула невысокая гибкая фигурка. Джинсы, яркие кеды, майка — обычный подросток, которому не место здесь. Лунный свет лег на повернутую козырьком назад желтую кепку. Я увидела неподвижное, похожее на маску лицо, хотя именно его он и потерял. Он разорвал мне горло, а Мартын сжег моей кровью его кожу и внутренности.

Мальчишка. Ветер — охотник.

Даже в темноте я заметила, как побледнел младший целитель. Тот, кого мы убили возле клетки, схватил Мартына за руку и скользнул за спину так быстро, что я едва успела уловить движение. Парень закричал, глаза вспыхнули зеленью. Но магия снова подвела целителя. Хрустнула кость, и рука Мартына повисла плетью.

Охотник ударил парня в спину, тот упал на песок. Константин улыбнулся. Ветер посмотрел на меня остановившимся взглядом, поднял руку и провел пальцем по горлу. Страшная пантомима без единого звука.

— Беги! — прошептал Мартын, не поворачивая головы.

И я побежала. Так быстро, как могла, совсем забыв, что в глазах нечисти мои движения напоминали черепашьи.

— Слюнтяй, — голос экспериментатора наждаком прошелся по затылку.

Надо успеть спрятаться, пока Константин и Охотник заняты парнем. От этой мысли стало тошно. Но паника подгоняла куда эффективнее кнута, запрещая думать, она заставляла просто бежать. Песчаная дорога, дома, мертвая стежка. Уютный домик старосты, и темнота в окнах, где еще минуту назад танцевал огонь. Я влетела в прихожую, захлопнула дверь, уперлась руками в бедра и несколько секунд старалась унять дыхание. В боку кололо, а перед глазами все еще стояло неподвижное лицо мальчишки-охотника, перечеркивающего горло.

Святые!

От огня в камине гостиной остались лишь черные, не прогоревшие до конца поленья, припорошенные пеплом, словно прошло не пять минут, а пятьдесят. И никого в комнате. Ни пленника, ни баюна. Я попыталась успокоиться.

Думай, Ольга, думай, иначе костей не соберешь. Они могли уйти сами. В пользу этого говорило то, что из комнаты исчезли наши вещи. Пропажа артефакта ушедших с рюкзаком Мартына объяснима, но что могло привлечь нечисть в моей сумке? Там нет оружия, яда или запретного металла. Тряпки, помятые сосиски не первой свежести, подтаявшая шоколадка, смена белья, запасные носки и расческа.

Тишина казалось абсолютной. Меня никто не преследовал и не искал. Тусклый свет месяца и темнота за окном, в которой на минуту что-то мелькнуло, что-то светлое, силуэт. Сердце снова заколотилось, как бешеное. Я села на пол меж двух окон и уперлась взглядом в противоположную стену. Минута уходила за минутой, в дальней части дома скрипнула половица, я вздрогнула и несколько минут смотрела на черный проем двери. Но никто не вошел, не зарычал, не разорвал горло. Никому не было дела до человека, бегающего туда-сюда по песчаной дороге. Но я знала, как обманчиво бывает такое невнимание. Добыча и не должна знать, что на нее охотятся.

Я сидела и ждала неизвестно чего. Озарения? Чуда? Того, кто придет и спасет меня, а также подарит «пятьсот эскимо»?

Что делать? Побежать на помощь парню? Извиниться, мол, так и так, сразу не получилось, сбегала, проветрила голову и теперь готова приступить к спасению или упокоиться рядом, на ваш выбор, собственно. Я закрыла лицо руками и шумно выдохнула.

Или запереться в доме до рассвета? Завалить немногочисленной мебелью дверь?

Вряд ли с восходом солнца что-то изменится, только в сказках с криком петуха тени расползаются по углам. В нашей тили-мили-тряндии тьма сидела внутри каждого, у каждого внутри есть сюрприз.

И человек не исключение. Я опустила руки и представила, как ладони касаются таких знакомых, таких нужных сейчас клинков. Мое оружие. Жало уже не принадлежало Раде, оно стало моим. Пальцы кольнуло предвкушением, мурашки расползлись от ладоней к запястьям. Я распахнула глаза. Комната осталась такой же безликой и пустой.

Привстав, я выглянула в коридор, на четвереньках миновала кухню, оцарапав ладонь о доски, и перебралась в кабинет. И села уже там, в той же позе и с тем же отчаянием внутри. «Следующей» вещи не было, как и клинков, что лежали в правом ящике. Туалетный столик остался стоять в съемной квартире на втором этаже старого дома в Остове. Чесотка в руках исчезла. Повторить фокус не получилось. Возможно, от излишнего старания.

За окном раздался протяжный тонкий вскрик, пробравший меня до костей. Я услышала голос и казалось, что узнала. Они что-то сделали с Мартыном. Не знаю, что хуже: сидеть здесь и ждать заклания или смотреть в мертвые глаза ветра-охотника.

Я уцепилась пальцами за подоконник и выглянула в окно. На этот раз темнота казалась неподвижной и непроницаемой.

Оружие можно найти здесь. Сегодня в Юково, помимо нас, вошло еще двое людей, и не с пустыми руками. Я вспомнила кровавую лужу ошметков, пленника, пистолет со сплющенным дулом и второй, оставшийся целым, благодаря тому, что его хозяйка умерла первой. В оружии должны остаться серебряные пули. Надеюсь, что остались, потому что ничего лучше надежды у меня не было.

Но чтобы получить оружие, нужно вернуться. Я опять представила, как пробегаю мимо выдирающего Мартыну руки охотника, вежливо извиняюсь и прошу не обращать внимания. Впору расхохотаться. Когда жизнь не радует, я имею дурацкую привычку смеяться, а потом, как правило, плакать.

Никогда не отличалась героической храбростью, что воспевают в романах, но я умела загонять страх внутрь, умела контролировать его, иначе меня давно бы сожрали. Есть такое слово «надо». Я должна знать, чем обернулось для парня мое бегство. Не хочу, но должна.

В комнате что-то со стуком упало, или хлопнула рама, или кто-то спрыгнул на пол, или…

Я сглотнула, сердце билось так, что слышала, наверное, вся нечисть в округе. Стало очевидно, какая это глупость — спрятаться в доме, мышь сама забежала в мышеловку. Быстро перебравшись к входной двери, я выскочила на крыльцо и замерла, вглядываясь своими слабыми человеческими глазами в ночь.

За спиной в доме снова воцарилась тишина, либо сознание играет со мной злые шутки, либо тот, кто там был, решил пока не когтить добычу, а поиграть с ней.

Надо идти. Возможно, мне, вообще, не следовало убегать. Сегодня я уже отвернулась от человека, пусть и не очень хорошего. Но Мартына бросить не могу, хотя он и не претендует на титул «меценат года».

Высшие — великие шутники. Кто бы мог подумать, что я рискну жизнью ради кого-то из рода целителей.

На улице было тихо, так тихо, что казалось, можно услышать мысли. Свои и чужие. Я медленно шла вперед, стараясь отогнать мысль, что по собственной воле сую голову в пасть к волку. К ожидающему этого волку.

Темнота не была враждебной, она была выжидающей. И может, чуть любопытной. Ощущение чужого взгляда неприятно холодило затылок, словно со всех сторон на меня уставились сотни глаз, сопровождая каждый шаг к дому сказочника. Я чувствовала себя чутким зайцем, потерявшим из виду охотящуюся на него лису, но готовым при любом намеке на опасность пуститься наутек.

Святые, как же тихо! Такой ватной немоты не могло существовать в природе, словно молчал сам мир. Как говорил наш Семеныч, я искала подвох во всем, что видела, чувствовала, слышала. И самое поганое, находила. Всегда.

Я двигалась перебежками от дерева к дереву, от постройки к постройке, вздрагивая от каждого подозрительного шороха, каждую секунду ожидая, что из тьмы выйдет маленькая фигурка с бледным лицом.

Но ни у дома баюна, ни у соседнего, где прятались брат с сестрой, никого не было. Пистолет лежал на земле рядом с засыхающей лужей крови. Никто из нечисти не заинтересовался оружием. Мартын наглядно показал смысл пословицы: предупрежден, значит, вооружен. Он достаточно быстр, чтобы не подставляться под пули. Константина сразило первым выстрелом, тем, который никто не мог предсказать, человеком, которого не видели и не слышали, человеком, прикрытым амулетами.

Рукоять показалась мне неимоверно тяжелой и холодной. В фильмах все просто: жмешь на курок, а пули сами летят куда надо. В норматив советского работника завода входила стрельба из малокалиберной винтовки, но то, что я сейчас держала в руках, сильно отличалось от воспоминаний.

Из второго пистолета с изувеченным дулом, чуть присыпанного песком, я извлекла обойму, пусть для этого потребовалось время.

Ощущение чужого взгляда так и не пропало, и потому я почти не удивилась, когда они подошли. Вынырнули из тьмы ночи размытыми силуэтами. Пистолет заплясал в руках, но я так и не смогла нажать на курок. Пальцы одеревенели, кровь превратилась в хрустящий лед. На меня смотрело прошлое. Из выцветших коричнево-желтых глаз старого-старого сваара, умершего не в силах сделать вздох на Заячьем холме. Он стоял передо мной, словно сами ушедшие решили второй раз разыграть его судьбу. Я замычала, не в силах сказать ничего определенного. Старик не ответил. Он просто стоял и смотрел, и свет луны золотил его глаза.

Я сделала шаг назад в засохшую, впитавшуюся в песок кровь. И снова что-то промычала, слов не было. Еще шаг, и тьма за спиной шевельнулась, выпуская на лунный свет женскую фигуру. С губ совался всхлип. Там стояла Алия, в своей цветастой юбке и платке.

Рука с пистолетом упала. Бесполезная никчемная железка. Старик Сергий качнулся, словно и после смерти больная негнущаяся нога причиняла ему беспокойство.

Мертвецы на мертвой стежке среди мертвых домов. Голова закружилась, еще немного, и я упаду, уткнусь головой в песок, чтобы только не видеть.

Меня схватили за руку и дернули в сторону, вытаскивая из круга молчаливых покойников. Я заорала, чужая ладонь зажала рот, я попыталась кусаться, но только схлопотала по зубам, дергалась, пока в уши не ввинтился тихий, на грани слышимости шепот.

— Тихо, Оля, это я.

Я замерла дрожащим напуганным зверьком.

— Все? — спросил он. — Можно отпускать, или ты хочешь еще попрактиковаться в вокале?

Ладонь опустилась, воздух с шумом вышел из легких. Рядом стоял Веник. Я обхватила его руками за шею и прижалась, дрожа всем телом. Из глаз потекли слезы.

— Некогда хныкать, — он отстранил меня и легонько встряхнул, — надо уходить.

— Я думала…

— Раз ты еще здесь, значит, плохо думала, — он потащил меня за собой по дороге.

— Мертвые, — прошептала я, оглядываясь на старика с больным коленом и тихую женщину, которая неплохо мыла посуду в чайной у Ахмеда, мертвецы молчаливыми тенями остались стоять на тропинке.

— С каких пор ты стала визжать при виде трупов? Эти отличаются от других тем, что стоят на двух ногах.

— Ты не понимаешь.

— Да куда уж мне. Быстренько поплачь, как дорога была тебе эта дохлятина, какими замечательными и талантливыми они были, как несправедливо не без твоего участия откинули копыта.

Он свернул к дому на углу Центральной и Январской улиц, тут жил Борис, до того как его загрызли гархи, до того как нашу стежку выдернули из одеяла мира. На перилах крыльца сидел Мартын. Живой и поникший. Он поднял голову, и я остановилась. Кожи на левой половине лица не было, в уголке рта, лишенном губ, белели зубы, из-за отсутствия века глаз не закрывался. Я прижала руку ко рту.

— Горевать о былой красоте студента будешь потом, — заявил падальщик, — прячь стрелялку и уходите за барьер.

— А ты?

— Мой выход с другой стороны.

— И что дальше? — спросил парень. — Куда бежать? — безгубая часть рта гротескно скривилась.

— Предпочитаешь сдохнуть здесь? — рыкнул гробокопатель. — Среди мертвецов? Решаешь за себя и за нее? Она не твоя подружка, не забывайся.

— Тогда пусть уходит, пусть бежит к Седому. У нее от него слюнки текут, не от тебя. Кто ты? — парень встал. — Ты выманил меня из дома прямо в руки к… этим. Чем ты лучше мертвых?

— Я хуже. Я взял на себя труд увести тебя из-под носа твари, которую прибили к двери собственного дома, которую ты не смог исцелить, — падальщик ссутулился и пошел по дороге. — Ты обвиняешь меня в том, что сам угодил в плохую компанию?

Пистолет никак не хотел помещаться в карман, джинсы явно не предназначались для подобного, и черная рукоять осталась торчать снаружи.

— То есть они все умерли? — жалобно спросила я. — Все, кто жил здесь?

— Не знаю. Да хоть бы и так, — Веник обернулся, — еще одна причина сменить место жительства.

Дома остались позади, дорога изогнулась под прямым углом, и мы с Мартыном ступили за барьер. Веник, сделавший вместе с нами лишний шаг, выругался, оттолкнулся от невидимой, но не менее осязаемой преграды, оскалился и попросил:

— Держи себя в руках, студент. И ее тоже. Не то она снова кинется кого-нибудь спасать, — падальщик посмотрел в глаза, — меня, например.

Эти слова мне что-то напомнили. Смысл, интонация. Так же говорил и сам целитель Марику, чтобы тот остался в filii de terra. Гробокопатель хотел, чтобы мы ушли.

Я невольно сделала шаг вперед, или назад, смотря с какой стороны смотреть.

— Без такого балласта, — он насмешливо склонил голову, — я уйду в два раза быстрее. И тише. Не возвращайтесь. Уж я-то точно не вернусь, — гробокопатель развернулся и пошел обратно, мгновенно растворяясь в темноте, смыкающейся над желтой дорогой.

Шли молча. О чем нам говорить? О желтой дороге? О том, что оставили там? Парень со злостью пнул песок, его лицо болезненно скривилось.

— Почему ты не вылечишь себя? — спросила я.

— Не хочу — дернул головой целитель и добавил, — или не могу.

— Правда?

— Не знаю, — он затравленно посмотрел по сторонам. — Сказочник прав. Я боюсь. Здесь с моей силой творится что-то неладное. С таким лицом я жить смогу, а без магии — нет.

Он посмотрел на дорогу, на ту ее часть, по которой мы пришли со стёжки под Остовом.

— Я недооценил пески востока. Она была права, не надо было ходить. Все умерли, а у нас есть для чего жить.

— Если это, — перед глазами пронеслась вереница знакомых и не очень лиц, — правда, если на стежке одни мертвецы, значит, с твоей силой все в порядке. Ты не лечишь трупы. С сыном Ависа и его сестрой у тебя проблем не было.

Он повернулся ко мне изуродованной стороной, и глаз, лишенный века вспыхнул зеленью. На куске мяса, в который превратилась левая щека, выступила кровь. Парень сцепил зубы. Я видела, как ходят ходуном мышцы, как выделяют прозрачную сукровицу, как перекручиваются тонкие, похожие на нити, волокна, как они сплетаются, срастаясь и образуя новый молодой чуть розоватый слой кожи.

Магия Мартына была с ним, это окружающая действительность выпадала из зоны воздействия. Целитель работает только с живой материей. Конечно, как и любой другой колдун, шаман, предвестник или заговорщик, он может поднять мертвеца, и тот, как заводная кукла, будет ходить и махать руками, пока не кончится завод, сгусток чистой силы, вложенный в труп. Но поднять и исцелить — разные вещи. Раны останутся ранами, руки — руками, пальцы не обрастут перьями, превращаясь в крылья. Мертвые ткани не живут, не меняются. Целитель не сможет разобрать мертвяка на запчасти, как поступил Мартын с сестрой пленника, разве что, если возьмется за топор. Для него попытка работы с трупом сродни попытке превратить водолазный костюм в водолаза.

Парень провел руками по русым волосам, облегчение, сквозившее в его позе, было слишком очевидным даже для человека.

— Мы угодили на стежку к мертвецам.

От его слов внутри все отзывалось болью.

— А Желтая цитадель все еще где-то там, — Мартын оглянулся.

— Какое тебе теперь до этого дело? — запальчиво спросила я. — Мы нашли то, что искали. Наш дом, никому из нас таким ненужный. Уходим. Или тебе мало того что ветер снял с тебя кожу?

— Не ветер, отец, — голос целителя звучал хрипло, — пусть, не в первый и не в последний раз. А охотник, — парень замолчал и вдруг, словно приняв решение, которое больше походило под характеристику «в омут с головой», пошел по желтому песку назад. — Он ничего мне не сделал, понимаешь?

— Нет, — я шла следом, каждую минуту ожидая, что вот из этого куста выпрыгнет что-то не очень живое или кто-то не очень мертвый. — Не сделал? Память отшибло?

— Зуботычины не в счет.

— Сломанная рука?

— Тоже, — он отмахнулся именно той рукой, что еще совсем недавно висела плетью.

Как быстро живет нечисть, как стремительно переходит из одного состояния в другое. От апатии до воодушевления, от равнодушия и страха до энтузиазма, помноженного на решимость. Одним словом, ребячество. И с чего я с такой готовностью иду рядом?

— Не могу поверить, — пробормотала я.

— Вот именно, — парень пошел быстрее, — ветер не был ветром. Настоящий охотник съел бы меня на ужин, но я ушел от них.

— Или тебя отпустили.

— Тоже вариант, который подтверждает догадку.

— Какую? — я почти бежала.

— Ветер не ветер, мертвец не мертвец, — дорога повернула под прямым углом, и мы выбежали на первый перекресток с темными домами, — а Юково не Юково.

Я огляделась, прохладный ветер лизнул кожу. Пустые улицы уходили в темноту, Веник сдержал слово и ушел со стежки, а мы вернулись. Внутри медленно зарождалось чувство беспомощности.

— Отец не заложник, не забыла? Допустим, серебро разорвало сердце, и он умер, — целитель рассмеялся тихим порочным смехом испорченного ребенка, сама мысль об этом доставляла ему удовольствие, — никто не в силах вернуть его. Поднять труп — да, но не вложить душу. Но то, что встало, не было ходячим мертвецом. Оно думало, разговаривало, оно знало меня! Но оно не отец!

— А что?

— Что-то иное, изначально неживое. Вот почему я не мог исцелять. Создание, наделенное его чертами. Остальное мы додумали сами. Я хотел видеть отца, я его увидел. Не мертвецы — их видимость. Это, — он обвел руками улицу и громко крикнул, — не стежка мертвецов, это ее иллюзия. Мы не в Юково!

— Уверен? — я схватила парня за руку.

— Это легко проверить.

— Святые, — простонала я, увидев, куда он направляется. — Опять? — мы снова шли к дому сказочника, туда, где «умер» Константин.

— Иллюзия — это не сон, иллюзия — это магия. В любом заклинании есть структура, начало, — он указал на мой дом, потом на свой, — середина, место силы, где сходятся линии, — он повернулся к показавшемуся впереди каменному строению, — конец. Есть конструкция. И пока мы не придумаем, как ее разрушить, по какой линии пойти, мы будем возвращаться.

Мартын внимательно осмотрел округу, будто ожидая, что ближайший куст сейчас встанет на корни и уйдет с его дороги. Хотя меня бы это не удивило. Чувство, что за тобой наблюдают, никуда не исчезло.

Парень подошел к распахнутой двери. Никого вокруг, живые мертвецы или их иллюзии скрылись в темноте. Он встал на одно колено и вытащил из песка полупрозрачный кол. На гладкой поверхности, там, где его покрывала засохшая кровь, густо налип песок. Целитель провел рукой по стеклу, стряхивая темные комки, глаза чуть позеленели, но комки остались комками. Кровью и песком.

— Видишь? Мне подчиняется любая кровь. Должна подчинятся, — парень улыбнулся, в этот раз собственное бессилие не вызывало страха. — Но раз я не могу воздействовать на эту иллюзию, она тоже вряд ли ответит взаимностью.

Целитель положил одну руку на ступени крыльца, ладонью кверху, а второй приподнял острие. Он был таким же экспериментатором, как и его отец, он намеревался опытным путем найти подтверждение теории. В отличие от людей нечисть отвечает за свои слова, даже за откровенное вранье.

— С тебя содрали кожу, — рявкнула я, — что же это, как не воздействие?

— Это не то, — буркнул он.

Желая остановить, я положила свою руку на его.

— Так даже лучше. Два вида крови — двойной эффект.

Я тут же убрала ладонь. Мартын невозмутимо улыбнулся. С такими лицами мальчишки во дворе бросали в костер баллончики от использованных лаков для волос и чистящих аэрозолей. Они предвкушали взрыв, он тоже. Стеклянный кол с размаху опустился и с хрупом вошел точно по центру ладони. Брызнула кровь.

— Низшие-великие-ушедшие, — скороговоркой проговорил он. — Пропади оно все пропадом!

Целитель призвал магию, и его кровь въелась в оружие, впилась в полупрозрачную поверхность кола красными зубами. И стекло сдалось. Зашипело и рассыпалось желтоватым песком.

— Тот же принцип, что и с охотником-ветром, — он сжал и разжал кулак, стряхивая песчинки с зажившей кожи. — Я воздействовал не на предмет, а на то, что с ним соприкасается, — Мартын встал. — Ничто не рождается из ниоткуда, из пустоты. Иллюзия, если на нее надавить, распадется, становится тем, из чего ее создали. Из песка.

Я с сомнением разглядывала грязноватые россыпи под ногами.

— Смотри.

Он подошел к стене вплотную, резанул когтем по запястью и провел по стене туда-сюда, вливая в каждую размазанную каплю магию.

— Я видела, как твой отец так же плавил железо, — предупредила я.

— И оно тоже рассыпалось песком? — спросил Мартын в тот самый момент, когда фасад вдруг стал бархатно-ноздреватым и сквозь голубые доски проступила грязная желтизна. Иллюзия с тихим шуршанием осыпалась. Ноги по щиколотку ушли в песчаник, крыльцо исчезло.

— А если бы это был настоящий дом?

— Максимум дыра в стене, от такой малости он не развалится.

— Мы окружены замками из песка, — проговорила я.

Неимоверная вина, тяжелым грузом лежавшая на плечах с того момента, как я увидела пустой дом, исчезла, осыпалась, как только что разрушенная иллюзия. Бывают ситуации, когда неизвестность — благо, она страшна, выматывающа, но она дает надежду, шанс все переиграть, исправить.

— Странное ты существо, — на меня внимательно смотрели темно-зеленые глаза целителя, впитывающего каждый гран накатывающих, как волны, эмоций, — вы. Иногда я чувствую себя школьником, а иногда профессором, потому что даже подвий не столь совестлив, а Невер не столь наивен. Это раздражает. Не знаю, как себя вести с вами. С тобой. Бесит.

— На ты, но без перегибов, — я протянула руку. — Если перестараешься, я сразу скажу об этом, а ты не вскипятишь мне за это глаза. Слава святым, я не твоя подружка.

— Почему, слава святым?

— Потому, — я закатила глаза. — Тогда про хозяина и слюнки — это и был перегиб.

— Меня поучает человек, — парень пожал руку. — Никому об этом не рассказывай.

— Что будем делать? — вернулась я к проблеме. — Разрушать все дома по очереди? Крови хватит?

— Ну, если растянуть все на месяц… — целитель замолчал и прислушался к тишине, на лбу появилась озабоченная складка, — Уходим, — одними губами прошептал он.

Я оглянулась, ничего не увидела и не услышала. Парень быстро переместился к ближайшему дому, уходя с улицы.

— Кто создал эту иллюзию? Джин? — прошептала я, пробираясь следом за парнем через заросли крапивы и лебеды.

— Я бы почувствовал яд исполнителя желаний, — парень покачал головой, — ни в тебе, ни во мне его нет.

Мы вышли к следующему участку, дом которого уже стоял на Ноябрьской, и приблизились к постройке с тыльной стороны.

— Кто еще из психарей способен на такое?

— Не с той стороны смотришь. Иллюзия не внутри нас, — он бесшумно скользнул вдоль стены, — она снаружи. И она из песка, а песок — это…

— Простой демон.

— Или кто-то из его ближнего круга, кто-то достаточно сильный.

— Откуда они узнали, — я вспомнила свой дом, свой подвал, — даже если он или она были в Юково, вряд ли им устраивали экскурсии по подвалам.

— С удовольствием устроили бы, — Мартын пересек Центральную, — только экскурсанты вряд ли об этом рассказали. Из чугунка да под овощами не больно-то поговоришь, — парень притормозил, почесал нос. — Ты права. Без джина не обошлось, он вытащил воспоминание о Юково из чьей-то головы, как макет, а кто-то другой построил песочный замок по чужому воспоминанию. Надо узнать, чья голова такая щедрая, и свернуть ее.

— Мы куда-то идем? — спросила я после получасовой прогулки по улочкам, десятка поворотов.

— Нет, — Мартын взял чуть правее, прижимаясь почти вплотную к домам, — но кто-то идет за нами следом, а я пока не готов к встрече.

Пустая улица создавала ложное впечатление одиночества, но поводов не доверять чутью целителя не было. Я всмотрелась в темные окна и фасады и поняла, что была здесь всего пару часов назад. Не в Юково в целом, а именно здесь, на этой улице, где по левой стороне шла одинаковая пятерка домов.

Я дернула парня за руку и, указав на противоположную сторону, сказала:

— На самом деле дома разные.

— Сбой в матрице, — Мартын посмотрел по очереди на каждую из сделанных под копирку построек.

— Что? Где сбой? — не поняла я.

— Неважно, — отмахнулся целитель, — тот, из кого вытащили макет иллюзии, не помнит точно, кто тут живет, — он повернулся ко мне. — Ну-ка, скажи кто?

— Не знаю, — честно ответила я. — Хочешь свернуть голову, валяй, но я не помню.

Что хотел сделать Мартын и с кем, я так и не узнала. Раздался тихий, на грани слышимости звук, и в икре целителя застряла грязная стеклянная сосулька. Я упала лицом в песок, под хиленькое прикрытие куста. Парень грохнулся рядом, глаза вспыхнули, и мутное острие тут же осыпалось. Песок к песку.

Мартын приподнялся, выругался и исчез, в мгновенье ока скрываясь за углом дома. Двигаясь рядом со мной с черепашьей скоростью, парень делал человеку серьезное одолжение, но даже у него были пределы.

Ветер шевельнул куцую листву, на миг приоткрыв того, кто поджидал нас. Того, кого тоже принято называть «ветром». В темноте хищно изогнулась гибкая фигурка, узкая рука сжимала еще одно стеклянное орудие. Глаза мальчишки охотника вспыхнули алым.

И нечего думать преодолеть открытое пространство, как целитель. Я вжалась в песок и стала отползать назад, мелкие камушки царапали ладони, забиваясь под ногти, одежду и что самое плохое, противно скрежетали. Один невольный взгляд на куст, чтобы убедиться, что ветер все еще там, что все еще поджидает добычу. Листья на ветках качнулись, приоткрывая пустоту.

Охотник тоже был любопытен, но предпочел узнавать ответы опытным путем. Он был слишком быстр, особенно если добыча пытается уползти. Я все еще вглядывалась в листву, когда нога, обутая в яркую кеду, наступила мне на руку.

Я взвизгнула, больше испугавшись появившегося из ниоткуда Ветра, чем от боли. Лицо мальчишки осталось неподвижно. Он поднял голову, принюхался и, отвернувшись от лежащей на песке добычи, скользнул вслед за целителем, оставив меня потрясать пальцами.

Я даже не сразу сообразила, что произошло. Охотник ушел. Ветром скользнул мимо в поисках более достойной добычи. Удивительно, ведь для того, чтобы проломить человеку голову, ему было даже необязательно останавливаться.

Костяшки пальцев покраснели, но, как сказал целитель, зуботычины не в счет. Я встала, бросилась к дому. Прижалась к дощатой стене и осторожно заглянула за угол, готовая в любой момент нырнуть обратно. Но там никого не было. Не мне соревноваться в скорости с нечистью.

Одинаковые дома смотрели на меня с противоположной стороны улицы одинаковыми глазами-окнами. Что-то было за всем этим, что-то значимое, но мы пока этого не видели.

Подумать мне не дали. Кто-то, неслышно подошедший сзади, зажал рот рукой, приподнял и, прижав к себе, потащил в сторону. Я мычала, брыкалась, била ногами и руками. Но неизвестный был не по-человечески силен, а тело, к которому меня прижимали, таким твердым, что казалось выплавленным из металла. Но кого волнуют синяки? Лишь бы голова была на месте, остальное заживет. Еще больше пугало молчание. Веник бы уже не замедлил пошутить по поводу того, что я сама не знаю, чего хочу, прижаться или вырваться.

Меня втащили в ближайший дом. Дощатая коричневая дверь, обои в цветочках и в неопрятных подтеках, скрипящий пол. Черный рюкзак с разорванным верхом и спортивная сумка — наши вещи, небрежно сваленные в углу. Диван, об который точили когти все кошки села, если б они у нас водились, и скорчившийся на нем человек, неподвижный, прижимающий колени к животу. Когда мужчина лежит в такой позе, обычно ему мало дела до окружающего мира.

Меня поставили перед квадратным зеркалом в потертой деревянной раме. Гладкая поверхность ловила лунный свет из бокового окна, придавая отображению глубину. Испуганные глаза женщины, нижняя часть лица закрыта смуглой, покрытой крупными черными волосами рукой. Круглое лицо выплыло из темноты и приблизилось к моему затылку.

— Не орать, — произнес Лённик, я закивала, и он убрал ладонь. — Я просто хочу уйти.

— Я никого не держу, — прошептала я, глядя в отражение черных глаз.

— Но что-то же держит, — он отвернулся, черты круглого лица в полумраке показались осунувшимися, излишне резкими. — Мне не дадут уйти. Меня пытаются убить с тех пор, как я открыл глаза. Час назад твой дружок попытался откусить от меня кусочек, видимо, перепутав со свой любимой падалью. Малолетний ветерок вернул кол, будто бы я соскучился. Налетела какая-то бабка в цыганской юбке — ни силы, ни ума, ломкие человеческие кости, а туда же.

Я закрыла глаза, значит, Алия все еще где-то здесь.

— Но первой была сестренка этого, — баюн посмотрел на скрючившегося мужчину. — Заглянула на огонек примерно через два часа после, того как сынок Константина разобрал девчушку на запчасти. Излишне живая и красивая, как картинка. Нагрянула сразу после того, как вы ушли обсуждать меню падальщика. И, о чудо, она была отнюдь не человеком. Это так воодушевило ее братца, что он тут же решил умереть.

— Жив? — я посмотрела на сына Ависа.

— Увы, да, — он сделала шаг назад, лицо ушло в тень. — А ты? Не хочешь отрезать мне голову? Изваляться в крови? Услышать последний вздох?

— Хочу, — мужчина оскалился, — хочу этого с того момента, как ты пригласил меня на пиво, а потом вывернул мозг наизнанку. — Сказочник снова взглянул в зеркало, на лице отразились пренебрежение и малая толика неверия, — но ты этого не помнишь, не так ли?

— То, как вскрывал черепушку? Сколько вас таких было и еще будет.

— Конечно, но все ли греют постель Седому? И всех ли ты приглашаешь на пиво? Скажи, я пришла? — я отвернулась от зеркала, мир, отразившийся в нем, мне не нравился.

— Потом стало хуже, — словно не слыша вопросов, стал рассказывать Ленник. — С разумом и его желаниями можно бороться, но как противостоять судьбе? На меня упал кирпич из старой кладки. Корень дерева, вылезший на поверхность, когда я тащил этого героя к яме на заднем дворе дома Филата, и свалился туда сам. Человек бы свернул шею. Гвоздь, торчащий из косяка, разминувшийся с глазом в два миллиметра, провалившийся пол, куча мелочей вроде и неопасных, но очень уж надоедливых. Это не наш дом, это что-то другое, и оно хочет меня убить. Против кого воевать? Против случайности?

— Хочешь нанять меня в телохранители?

— Хочу уйти.

— Я тебя не держу, — повторила я.

— Хватит! — он приблизился, рывком прижимая меня к стене, на котором висело зеркало, в спину впилась твердая поверхность рамы. — Ты расскажешь мне все, что знаешь, — в глазах зарождалась магическая буря. — И все, что намереваешься узнать, а я решу, стоишь ли ты пива.

Едва выговорив последнее слово, сказочник отпустил меня и прыгнул в сторону, из горла вырвался гортанный рык. Дверь распахнулась, и в комнату вошел Константин. Рука целителя поднялась, пленник на диване зашелся криком.

— Грубо, — прохрипел Лённик, — может, поговорим? Почему со мной никто не хочет разговаривать?

На лице баюна оскал, а в голосе максимум дружелюбия, малоподходящего к случаю и напряжению в теле. Пленник на диване закричал сильнее, направленная на него магия экспериментатора зацепила меня самым краем, но кожу сразу закололо сотней острых иголок.

Не тратя больше времени на слова, сказочник прыгнул на высокую фигуру целителя. Мужчины, утратившие право называться таковыми, сцепились друг с другом и покатились по полу. Стул с вытертым сиденьем хрустнул и отлетел к стене.

Дальше я смотреть не стала, бросилась к двери и выскочила наружу, подстегиваемая грохотом за спиной и очередным криком человека на диване. Если на зайца охотится волк, у серого почти нет шансов выжить, но если сразу два, тогда он появляется. Пока хищники грызутся, у добычи есть крохотный шанс убежать.

Темная ночь казалась уютнее всех домов Юкова. Баюн дотащил меня до Августовской улицы. Первое, что бросилось в глаза, это треугольный дом ключника. Запертый дом. Каждый раз, когда я смотрела на мертвые постройки, какая-то мысль пыталась пробиться на поверхность, и выскальзывала обратно, как мокрая рыба из рук.

— Хм, — раздался смешок.

Рядом с ближайшим деревом шевельнулась тень.

— Давно не виделись, — сказал Веник.

— Ты следующий в очереди за душой баюна?

— На что мне этот хлам — душа? Вот если б упаковка, — мужчина прислонился к стволу, — но, по сути, ты права.

— Зачем вам его жизнь? — я заглянула в темный, отсвечивающий алым глаз гробокопателя, вторую половину узкого лица перечеркивала черная повязка.

— Не знаю, — он сложил руки на груди, — это похоже на… — он задумался, — приказ хозяина, которому необязательно быть логичным и понятным, необязательно нравиться, но обязательно быть выполненным.

— Будь это приказ Седого, сказочник бы сам с радостью умер.

— Я сказал «похоже», — он прищурился единственным глазом, тело, вмиг утратив расслабленность, напряглось.

Раздался грохот, зазвенело стекло, оконная рама вывалилась наружу. Я подпрыгнула на месте и спряталась за ствол. Стена треснула, когда в нее с той стороны ударилось что-то, обладающее нечеловеческой силой. Доски разошлись в стороны, часть обвалилась, сломавшись, словно стена состояла из картона. В образовавшийся проем выскочила размытая фигура, за ней следом еще одна. Крик человека захлебнулся. Затрещали ветки кустов, рычание стало отдаляться.

Едва ли осознавая, что делаю, я вцепилась пальцами в кору. Веник глухо заворчал вслед беглецам, как старый пес.

— Помоги мне, — торопливо попросила я падальщика, боясь, что он в любой момент сорвется в погоню.

— Чем? Проводить на выход? — он склонил голову, заглядывая мне в лицо. — Не имею склонности повторять бессмысленные действия. Ты же здесь.

— Как и ты.

Падальщик улыбнулся. Трудно представить ситуацию, менее располагающую к веселью этой долгой, все никак не кончавшейся ночью. Он передернул плечами и, внезапно развернувшись вправо, перехватил осколок исцарапанного кола, нацеленного ему в голову.

— Неплохо, — оскалился гробокопатель, — я услышал тебя за десяток метров. Неплохо, но недостаточно. Твой папаша, помнится, один раз подошел на три, прежде чем я понял. Учись, студент.

Мартын выпустил орудие, правая рука парня была густо заляпана кровью.

— Ни мне, ни отцу совсем необязательно подходить, падаль.

Зеленые глаза вспыхнули. По коже прошелся холод, от которого свело зубы. Падальщик не шевельнулся. Магия младшего целителя в очередной раз прошла мимо цели. Я старалась не думать о том, что это может значить. Веник сжал пальцы, и острие сосульки с хрустом разлетелось на кусочки.

— Не надо, пожалуйста, — попросила я, уже зная, что меня не послушают, — Веник, нет, он ребенок.

Гробокопатель выпустил когти и ударил парня наискось через плечо, метя в горло. Мартын отклонился назад, призывая силу снова и снова.

А Веник дрался просто и эффективно, без всякой магии, не надеясь ни на что, кроме собственного тела. Парень вскрикнул, и этот звук эхом повторили из дома. Подвывая на одной ноте, пленник выскочил из распахнутой двери, раздирая на груди грязную рубашку. Мужчина налетел на перила, запутался в собственных ногах, кувырнулся с крыльца, упал лицом в лебеду и затих. Перелом носа как минимум.

Веник подмял под себя брыкающегося парня. Возможно, тот был измотан игрой в догонялки с ветром, а может, если исключить из уравнения магию, падальщик оказался сильнее. Гробокопатель прижал Мартына к земле, сел сверху, обхватил руками голову и ударил о землю.

— Не надо, — снова просила я, пытаясь ухватить его за руки и хоть чуть-чуть ослабить хватку.

Песок — это не асфальт, не земля, не камень, но и не пуховая перина. Парень пытался вывернуться, выгибался, стараясь скинуть гробокопателя, тряс головой и рычал, получая удар за ударом. Ни меня, ни моих попыток вмешаться они не замечали. Веник подался вперед, сдавливая целителю кадык, вминая его в шею. Мартын забился, ударяя ногами по земле.

— Святые, нет! Веник! — я почти повисла на руке мужчины.

Ближайший сгусток тьмы обрел очертания черного целителя. Константин ухватил Веника за волосы, и его глаза вспыхнули. В отличие от сына магия отца сбоев не давала и действовала на всех, не делая разницы между гостями и проснувшимися на стежке этой ночью.

Веник замотал головой, по сутулому телу прошла судорога, руки разжались. Я тут же развернулась и врезалась в черного целителя, стараясь оттолкнуть его от падальщика.

В эту странную ночь я была на стороне всех, и боролась против каждого. Не понимала их, не понимала себя. Но в одном была уверена совершенно точно, нельзя стоять и смотреть, как они рвут друг друга на куски.

Константин лишь слегка повернул голову, и я перестала чувствовать ноги, в одно мгновенье лишившись опоры. Падение было отчаянным и болезненным. Вместо ступней были деревянные обрубки. Из горла вырвался даже не крик, а вой, в который были вложены страх и отчаяние.

Онемение тут же сменилось болью. Покалыванием, возникающим, когда отлежишь за ночь руку или ногу, только усиленное в тысячу раз. И я, всхлипнув, схватилась за икры, стараясь размять, прогнать неподвижность. Кровь по миллиметру болезненной пульсацией возвращалась в конечности. Все что угодно, лучше того чуждого ощущения деревяшек вместо ступней.

Черный целитель отбросил падальщика, как тряпку. Ноги и руки мужчины подергивались, словно он внезапно разучился ими управлять, единственный глаз бешено вращался в глазнице, голова моталась.

— Встать, — скомандовал Константин, глядя на сына. — Встать, я сказал.

Ноги не слушались, я перевернулась на бок и поползла к Венику неловко, медленно, упираясь едва вернувшими подвижность конечностями.

— Убей их, — скомандовал отец парню.

— Нет.

— Не разочаровывай меня еще больше. Пасть перед низшим, куда уж хуже, — черный целитель скривился, — убей.

Я уцепилась за одежду гробокопателя, подтянулась и обхватила ладонями лицо, всматриваясь в искаженные судорогой черты.

— Я сам в состоянии решить, что и когда мне делать, — Мартын встал.

— Неужели, — мужчина качнулся с носок на пятки. — Вынужден развеять твои заблуждения.

Глаза Константина загорелись, отразившись в точно таких же. Мартын согнулся и, стиснув зубы, зашипел от боли. Сегодня сила целителя напоминала улицу с односторонним движением. И в сторону черного целителя на ее дороге висел кирпич. Но она прекрасно проходилась по младшему. Мартын не мог нападать, не мог лечить свое тело.

Глаз падальщика сфокусировался на моем лице, руки напряглись, сквозь губы пробился тихий свист. Я нагнулась, стараясь разобрать невнятные звуки… и удар брошенного из тьмы мутного стеклянного кола пришелся тупым концом. Больно, но не смертельно. Кожа на лбу лопнула, потекла кровь. Я упала Венику на грудь.

Из тьмы на освещенную луной улицу вышел мальчишка — ветер. Он согнулся, сгорбился, припал на руки, будто крыса с неподвижным лицом. Одна рука — лапа приподнялась и стремительно вонзилась в песок по локоть. А когда с усилием вынырнула, в кулаке был зажат очередной исцарапанный стеклянный кол.

Мартын отступал шаг за шагом, его отец наступал. Напряжение сгущалось, от магии потрескивали кончики волос.

Я почувствовала прикосновение горячих губ ко лбу, шершавый язык прошелся по коже. Гробокопатель слизывал кровь из раны, но в первый раз мне было на это наплевать.

Рукоять пистолета все еще торчала из кармана. Каким-то чудом оно не отстрелило мне ногу и не потерялось. Я вытащила тяжелое оружие, затвор показался тугим с непривычки. Взвод винтовки на кажущихся такими далекими стрельбах ГТО тоже не сразу поддавался. Впрочем, на разряд я тогда не сдала, наверное, оттого, что каждый раз зажмуривалась, когда нажимала на курок.

Когда я подняла оружие, мальчишка — охотник уже стоял прямо передо мной. Времени на раздумья и сомнения, не было. Либо ты, либо тебя. Промахнуться с такого расстояния не смог бы и слепой. Я нажала на курок. От звука выстрела заложило уши, а голова наполнилась звоном. Оружие дернулось в пальцах, как живое. От первой пули из груди охотника выплеснулась кровь. Под второй исчез неподвижный глаз, а после третьей из щеки посыпался песок. Ветер упал.

Сколько раз нам убивать этого ребенка?

Я чуть повернула дуло и поймала на прицел черного целителя.

— Ольга, нет! — закричал Мартын вопреки всякой логике.

Да, это была странная ночь, мы желали смерти врагам, но не могли ее допустить.

Я нажала на спуск. Константин наклонил голову. Боек сухо щелкнул. Обойма закончилась.

— Не ты должна это сделать, — черный целитель поднял руку, прицелился и выстрелил из пальца. — Не по девке шапка.

Я полезла в задний карман за запасной обоймой, уже зная, что не успею. Перед ним не солдат, не милиционер, не инструктор по стрельбе, пока перезаряжу, целитель три раза запихнет мне оружие в глотку.

Но Константин удивил, он посмотрел на сына, усмехнулся и просто ушел в темноту. Растворяясь в ее сгустках точно так же, как минутой ранее появился. Тело Ветра осыпалось сухим речным песком.

Рука с оружием безвольно упала, я вытерла кровь со лба, Веник недовольно заворчал, откинулся на песок и прикрыл глаза, судороги непослушного тела почти улеглись, оставив после себя лишь редкую дрожь.

Мартын сел на песок, откинул голову назад и закричал в посветлевшее на востоке небо. Устало, отчаянно и горько.

— Чего вы хотите от нас? Чего? — парень закрыл глаза.

Обойма не сразу встала на место, постукивая о рукоять, у меня от напряжения тряслись руки. Я убрала заряженный пистолет обратно в карман и пошевелила ступнями. Острая боль прострелила их до коленей, вызвав место крика улыбку. Какое это счастье — чувствовать.

— Как можно разрушить иллюзию, которая не внутри тебя, а снаружи?

— Хочешь уйти? — парень посмотрел на меня и закашлялся, в горле что-то клокотало с неприятным тошнотворным звуком.

— Хочу сломать тут все, — я подобрала под себя непослушные ноги.

— Тогда тебе нужна истина, — произнес он.

— Что?

— Ну, так говорил преподаватель психарей, разрушить иллюзию можно правдой, и неважно, внутри головы твой мираж или снаружи, — он поморщился и плюнул на песок кровью. — У любой иллюзии есть структура, и если подпилить опорную балку…

— Балка — это правда?

— Балка — это ложь. Основа. А пила — это истина.

— Значит, истина? Какая? Чья? Что этот куст на самом деле груда песка, принявшая форму? — я щелкнула пальцем по качнувшемуся листку. — Хотя на самом деле мне на это плевать.

Стоило закончить фразу, как продолговатые листья пожелтели и осыпались. Мартын натужно рассмеялся и закашлялся, разбрызгивая кровь из горла.

— Мне плевать на все здесь! Слышите! — выкрикнула приподнявшись я, — На тот дом и на этот — на все!

Но безмолвные постройки, покрытые желтоватым налетом песка, остались стоять.

— А это вранье, — парень хмыкнул. — Истина переменчива, как погода весной, уж это-то преподаватели вдолбили в меня за столько лет. Правда в том, что для тебя Константин — убийца, для меня отец и…

— Убийца, — добавила я.

Встав на ноги, я сразу перетащила Веника под дерево и аккуратно прислонила спиной к стволу. Мужчина так и не открыл глаз, безвольный и тяжелый настолько, что у меня дрожали от напряжения руки. Целитель перевернул пленника и всмотрелся в залитое кровью лицо светло — зелеными глазами.

Я смотрела на склонившегося к сыну травителя Мартына и понимала, что готова к любому исходу. Остановит ли экспериментатор сердце, вытянув жизненную силу, или наоборот, вылечит человека, влив свою, — все едино. И даже осознание собственного равнодушия не вызывало ни неприятия, ни волнения.

— Эта иллюзия не из моей головы, — тихо проговорила я, но парень, конечно же, услышал и поднял голову, в мутной серости утра его глаза казались драгоценными камнями, изумрудами. — Те пять домов, я не помню их жителей, но точно знаю, что на крыше крайнего справа стоял ржавый флюгер, а на окнах среднего канареечно-желтые ставни, силосную яму перед одним, старым, дощатым и больше похожим на сарай с грязными стеклами. Я помню, что они неодинаковые.

— И не из моей, — парень встал, ухватил сына травителя за руку и бесцеремонно поволок по земле.

— Запертые дома… автор этого никогда в них не был, он не знает, какие они внутри, не может их открыть. Я была вон в том, — я указала вперед, — треугольном, но он заперт. Тот, из чьей головы достали макет нашего Юкова, был только в тех, что открыты: мой, твой, баюна, Пашкин, старика… хотя в нем все успели побывать.

— Кроме меня, — Мартын подтянул бесчувственного мужчину и бросил у ног падальщика. — Я уехал из Юкова десять лет назад, оно было совсем другим. По малолетству меня в святая святых, — он хихикнул, — не водили, не дорос.

— И еще мертвецы, — я поежилась. — Кто еще знает, что умер мальчишка ветер?

— Ты, я, Пашка, Авис и дюжина ребят Простого, — парень задумался и в свою очередь, спросил, — а то, что умерла Алия?

— Ты, я, Пашка, Авис, Мусса, — я закрыла глаза и увидела ответ на наши вопросы так ярко, словно он давно горел в подсознании, — Старик Сергий с Заячьего холма. Его смерть видели трое. Я, Веник и Пашка.

— Стоит убрать все лишнее, и остается истина. Мы ведь оба знаем, чья это память, — вздохнул Март.

— Ничего подобного, — даже для меня была очевидна прозвучавшая в словах ложь.

— Знаем, с того момента, как распознали в окружающем мире подделку. Много ли нас с Юкова уцелело?

— Трое, — резко ответила я.

— Давай, скажи уже это, — попросил парень, — если это не я и не ты, то кто?

— Пашка. Против нас играет явидь.

— Не играет. Только ее память. Макет этого, — он обвел руками улицу и полуразрушенный дом, — вытащили из ее головы. Больше просто неоткуда.

Я вспомнила наш разговор о падальщике и обо мне. Его отношение ко мне опять было отраженным, пропущенным через чужое восприятие.

— Она бы не стала, — прошептала я.

— Значит, ее заставили. Авис сдал ее восточникам, больше некому, — прорычал Мартын, — а нас — своим обожаемым деткам, очень уж быстро они нас нашли, — парень вытер рот рукавом. — Все здесь — ловушка, каждый дом, каждый человек, даже он, — целитель через плечо посмотрел на падальщика, — приманка в мышеловке. Симпатичный сосед — заложник для тебя, отец — для меня.

— А Лённик? Ветер? — я встала рядом с парнем, — старый сваар? Алия? — голос дрогнул.

— Ветер — мой. Враг в победу, над которым я до сих пор не верю. Ленник? Не знаю. Остальные? А кому один их вид причинял боль?

— Мне, — сделала я правильный вывод.

И что-то произошло. Больше всего это походило на «мигание». Мир, будто бывший оком кого-то из Великих Ушедших, высших или низших, мигнул, на один удар сердца став непроницаемым. Не ночная темнота, разбавленная светом луны и звезд, сквозь которую проступают силуэты домов, а плотная мгла, словно на всех нас накинули плотную черную ткань. Все произошло так быстро, что я даже испугаться не успела.

— Что это?

— Перезагрузка, — пробормотал парень, не отрывая глаз от дома, из которого выбежал пленник, а еще раньше баюн с черным целителем, разнесшие полстены.

Дыра исчезла, доски срослись, а выбитое окно встало на место, даже куст лебеды, недавно упавший песком, тихо зашелестел листьями.

— Вот так они воскресают, — оскалил зубы парень, — восстают из песка, сколько их ни рань и ни убивай. Все возвращается к началу, иллюзия циклична, и через равные промежутки обновляется. Пожалели сил на «живую», сделали петлю, — молодой целитель рассмеялся.

— Обновляется? Что значит, сколько ни рань?

Я медленно повернулась к дереву, где оставила Веника, к его пустому стволу. Сосед исчез.

— Он тоже часть этого, — парень положил руку на плечо.

— То есть это что-то вроде записи, которую нам проигрывают? — я дернулась, уклоняясь от его прикосновения.

— Что-то вроде, — он это заметил и отступил, — но намного сложнее. И у этой записи есть начало и конец, есть основа, «опорная балка». Там, где эту петлю можно разрушить.

— Где?

— Для нас иллюзия началась там, — он указал рукой в обратном направлении, — А для них? — он повернулся и посмотрел на уходящую в предрассветные сумерки дорогу к озеру.

Песчаная стежка молчала. Ее обитатели исчезли. Все замерло в ожидании.

— Предлагаю найти автора и без всякого изящества перегрызть ему горло. Ты со мной?

— Еще бы.

Если я чему и научилась у нечисти, так это идти до конца.

Мартын не оглядывался. Пленник, шатаясь, ковылял чуть впереди, похожий на собранную неумелым мастером куклу, у которой не хватает шарниров. Его ноги то и дело подгибались, он падал, получая пинок от парня, вставал и шел дальше. И так до бесконечности.

Когда мы вышли к озеру, к невидимой преграде, звезды уже поблекли. Здесь кончалась иллюзия, здесь же она и начиналась, там, куда нас не пускала эластичная пелена. Но в этот раз мы не собирались отступать. Стоящие за песками это знали. Нас уже ждали.

Все, кого мы видели на стежке, стояли там, собранные невидимой рукой, живые, здоровые и обновленные. И только один из них смотрел на нас с надеждой. Баюн зарычал, дернулся, но Ветер и Веник держали крепко.

Что это? Очередной выверт иллюзии или специально разыгранный спектакль?

Константин шевельнул пальцами, и в воздух взлетели фонтаны песка, бросив в лицо мелкое крошево. От неожиданности я пискнула, отступая назад. Пыль осела на десятке матовых кольев в человеческий рост, выросших из песка за секунду. Крепкий, смертельно опасный лес сталагмитов. Сказочник оказался насажен сразу на три кола. Хрип оборвался. Тело Баюна осыпалось, добавив толику песка к уже имеющемуся.

Обитатели песочного Юкова выполнили приказ своего иллюзорного хозяина.

Колья дрогнули и превратились в пыль. Исчезли, вызывая желание протереть глаза. Вся наша тили-мили-тряндия вызывает такое желание.

Мы стояли разделенные невидимой границей. Мы здесь, они там. Озеро за спинами живых мертвецов мерцало неправдоподобно синей каплей, по которой то и дело пробегала мелкая рябь.

Веник, Константин, мальчишка-охотник, старый свар, Алия, незнакомая женщина со стервозным лицом и девушка с длинными каштановыми волосами.

Мартын подтолкнул пленника вперед, и тот, всхрапнув, как лошадь, в очередной раз повалился на дорогу. Мужчина не хотел ничего: ни идти, ни умирать, ни жить. Больше парень не стал его поднимать. Зато девушка с густыми волосами проявила больше участия. Она по-звериному принюхалась и стала осторожно приближаться. Так лиса кружит возле раненого хорька вроде и добыча, но такая, что в любой момент может тяпнуть. Сын травителя разлепил черные, присыпанные песком глаза, облизал пересохшие губы и прошептал:

— Маша.

Девушка повела носом, изогнулась, опускаясь рядом с братом, и ласково положила руку ему на щеку. Мужчина едва слышно выдохнул. На загорелой коже девушки стали расцветать неровные красные пятна. Они дошли до тыльной стороны ладони, и по пальцам спустились на кожу пленника. Как сказал баюн, она больше не была человеком. Сын травителя застонал, но не отстранился. Кожа мужчины расцвела красными раздувающимися волдырями. Один из когтей девушки вспорол кожу на скуле брата. Она зажмурилась и облизала палец, вкус родной крови ей нравился.

— Побежден иллюзией, — сказал Мартын.

— Сын, — позвал черный целитель.

Но парень не отреагировал, он даже не смотрел на отца. Потому что один из его собственных миражей уже шел навстречу. Высокая стройная женщина. И это словно послужило сигналом, все пришло в движение. Алия приподняла край цветастой юбки, старик ухмыльнулся деснами, Ветер припал на руки к песку, в глубине которого было еще множество кольев.

Песок и огонь — два ингредиента, так любимые летними, соедини их и на выходе получишь стекло. Мутное, туманное, непрозрачное, самое низкопробное. Но острое.

Красивая надменная женщина уже сжимала холеными тонкими пальцами лицо Мартына. Парень пожирал глазами каждую черточку ее лица.

— Рад тебя видеть, сын, — у Константина было отличное настроение. — Я матери сразу предложил его, — кивок на мальчишку ветра, — усыновить. Хорош, ты должен это признать. Но она уперлась.

Парень не слышал, для него не существовало ничего, кроме тонкого капризного лица напротив. Я никогда не видела эту женщину и доподлинно знала только одно: мать сына черного целителя умерла, когда тот был еще ребенком, задолго до моего появления в Юково. И если ходили насчет ее какие-то слухи, то человека они обходили стороной.

Сейчас этот мираж мог делать с молодым целителем все что угодно. Мог поцеловать или выколоть глаза, парень с радостью примет и то, и другое.

Лицо пленника, распластанного по земле, болезненно кривилось, один из волдырей над бровью лопнул, заливая глаз желтоватым гноем. Сидящая рядом девушка улыбнулась.

Чужие холодные пальцы коснулись моих, я вскрикнула. Рядом стояла Алия, смотря на мир глазами, сделанными из черного песка. Не было сказано ни слова. Я рванулась в сторону и оказалась лицом к лицу со стариком. Морщины расписали его кожу диковинными узорами, шрамами гор, впадинами рек, следами, оставленными временем. Сергий ощерился голыми деснами, похожими на куски сырого мяса, смерть не пошла ему на пользу. Алия схватила меня за руку и резко завела ее за спину, одновременно запуская пальцы в волосы, сжимая их и задирая голову кверху. Сваар поднял ладонь, желтые слоящиеся когти замерли напротив моей шеи.

— Что скажешь, сын? — услышала я насмешливый голос экспериментатора. — Нравится новый брат?

Сваар ударил. Я отчаянно дернулась. А из песка, повинуясь призыву Константина, снова выскочили стеклянные острия.

Очень близко. Одна сосулька, выскочившая рядом со стариком задела локоть, сбивая и лишая силы удар. Вместо горла, когти прошлись по переносице, чиркнули под глазом, рассекая кожу.

Вскрикнул Мартын, одна из стекляшек вспорола его икру.

И, как и прежде, выросшие из песка сталагмиты рассыпались сухой пылью. Я изогнулась и резко присела, сбрасывая руки Алии. Из глаз брызнули слезы боли, клок волос остался в кулаке у мертвой женщины.

— Мама, — позвал Мартын.

Одно слово, от которого мурашки прошлись по коже частым гребнем.

— Мама.

Парень смотрел на женщину, не обращая внимания на то, что когти погружаются в его лицо, разрывая светлую кожу. Он смотрел и смотрел, с такой жаждой, с такой жадностью.

Ветер сунул руку в песок и достал очередную острую стекляшку. Черный целитель хлопнул его по плечу. Такой свойский отцовский жест, когда тот наливает подросшему сыну первую кружку пива. Сосулька перекочевала из узких ладоней в широкие.

На животе сына травителя расплывалось кровавое пятно, присыпанное песком от рассыпавшегося кола, который секундой ранее пророс прямо сквозь тело. Кожа на лице и руках покрылась красными волдырями, кое-где уже прорвавшимися, под пальцами поглаживающей его щеки сестры, выступил зеленоватый гной.

Все это я фиксировала краем глаза, все это происходило где-то там. Меня подхватили под руки, подняли с земли и крепко обняли. Прижали спиной к знакомому телу.

— Привет, — выдохнул Веник в ухо.

Против его рук я не возражала, хотя знала: иногда лаской можно убить вернее чем сталью. Алия и Свар, словно куклы, повернули головы в нашу сторону, но остались на месте, я ведь была в плену одного из них.

— Это я, мама, — улыбаясь, проговорил Мартын, кровь текла по его шее, впитываясь в темную ткань футболки, — это я рассказал все отцу, — Константин приставил кол, переданный ветром к основанию шею сына, — хотел, чтобы тебе было больно. Хотел! — закричал он в надменное лицо. — Радовался, что он тебя убил. Так радовался… И лишь потом понял, чего лишился, — его голос дрогнул. — Прости.

Тонкие пальцы, погруженные в его лицо, рассыпались пылью. Женщина, у которой он попросил прощения, исчезла. Правда убивала иллюзию. Истина перерубила опорную балку магической конструкции.

Объятия падальщика стали сильнее, он склонил голову, прижимаясь теплой щекой к шее, и вдохнул запах моей кожи.

Константин ударил по стеклянной сосульке, но его сын был быстр. Матери он мог позволить все, отца же ждал бой. Парень извернулся, уклоняясь от колющего удара, на развороте выбивая оружие из рук черного целителя. Острие лишь вспороло кожу.

Тихий рык, зарождаясь в горле парня, толчками выходил наружу. Оскаленная пасть сына против оскаленной пасти отца, хищный изгиб тел.

Ветер вытащил новую стекляшку. Показавшееся над горизонтом солнце пробежалось по сосульке чередой тусклых бликов. Но я знала, на меня он ее не направит. Один раз он уже ушел, не причинив вреда распластанному на земле человеку, точно так же, как ушел Константин после того, как у меня закончились патроны. А ведь нечисть никогда не отступает, никогда не упускает момент, не бросает почти загнанную добычу. Но эти ушли. Потому что «не по девке шапка», потому что их создали не для меня, их сделали для Мартына. Ему и драться.

Вторая сосулька заблестела в руках у Сергия. Я не видела, как он ее достал. Но этот мертвец был мой.

Веник прошелся губами по коже шеи, продолжая крепко сжимать меня в объятиях. Так крепко, что не пошевелиться, не убежать. Только говорить. Вытащить из себя правду и облечь в слова. Это трудно и в то же время легко. Истина всегда на поверхности, стоит начать говорить и остановиться уже сложно.

— Я не хотела умирать рядом с тобой. И сейчас не хочу. Твоя жизнь не стоит моей. Я благодарна тем, кто вытащил меня с того склона, а тебя оставил гархам.

Но иногда от правды больно. Старик осел рядом бесформенной кучей.

Из земли снова выскочили колья, превратив дорогу в дно волчьей ямы. Одна из прозрачных сосулек выросла в сантиметре от большого пальца ноги, заставив меня инстинктивно поджать его внутри обуви.

Мартын бросился на отца, и они покатились по земле, с сухим треском ломая колья у самого основания. Ветер кружил вокруг них охотничьим псом.

Алия наклонилась, но вместо выпавшего из руки сваара орудия женская ладонь зачерпнула пригоршню желтого песка и бросив мне на лицо, больно растерла. Крупинки сдирали кожу с губ, попадая в нос, рот глаза. Я замычала, отплевываясь и мотая головой.

— Ну, тихо-тихо, — попенял, как капризному ребенку, Веник.

Алия замахнулась и ударила раскрытой ладонью. Обычная женская пощечина. Кожу обожгло. Падальщик прижал меня к себе чуть сильнее, его руки по-прежнему прижимали мои к телу. Я кожей чувствовала изгиб его губ, гробокопатель улыбался. Женщина замахнулась снова. Колья рассыпались.

Я запрокинула голову назад, стараясь ударить Веника по лицу затылком. Скорее жест отчаяния, чем реальная попытка освободиться. Никуда толком не попала, но заставила его сделать шаг назад и ладонь Алии зачерпнула пустоту.

Победно зарычав, Константин отбросил сына в сторону.

— Я сбежал, потому что знал, что стану следующим, — выкрикнул Мартын, вытирая кровь из угла рта и неловко поднимаясь на ноги.

Ветер тут же воспользовался заминкой и прыгнул парню на спину. Вернее, попытался. Но только парень не стоял на месте. Он смазанным для человеческого глаза кувырком ушел вбок и сделал подсечку, что не очень-то впечатлило ветра, но заставило стать осторожнее.

— Плохая жена, плохой сын. Пора стереть историю браузера, чтобы не было стыдно перед соседями, — парень склонил голову.

Алия стянула с головы темно-синий шарф и накинула мне на шею. Гробокопатель отстранился, позволяя вместо его теплой кожи ощутить гладкую ткань, усыпанную крошками песка. Смуглые ладони взялись за перекрещенные под подбородком концы.

Снова поднялись и рассыпались колья из мутного стекла. Мартын схватился за бедро, призывая магию. Песок впитал алые капли.

— Тебе не нужен такой сын, — сквозь зубы проговорил парень.

Константин невозмутимо пожал плечами, правда парня никак не хотела быть услышанной. Или таковой не являлась.

— Я не виновата в твоей смерти, — просто сказала я женщине, потому что другой истины между нами не было.

Алия замерла статуей, и, прежде чем разлететься на миллиарды песчинок, ее одежда и кожа пошли рябью, став рыхлой, став тем, из чего ее сделали. Шарф стек по моей шее сухим ручейком, крупинки песка попали за шиворот, забрались под белье, вызывая нестерпимое желание почесаться. А еще лучше помыться, учитывая, чем они были минуту назад.

— Наконец-то мы одни, — рассмеялся позади Веник.

Мутные колья снова взметнулись по обе стороны от нас. Острие справа, выскакивая, задело подошву и вспороло край штанины. Одна из сосулек в очередной раз проткнула сына травителя, мужчина остался недвижим и равнодушен. Девушка, сидевшая подле него, задумчиво макала пальцы в кровь и рисовала на руке хаотичные узоры.

Мартын успел отскочить, оказавшись на равном расстоянии и от Константина, и от ветра.

— Ты был прав, — прорычал парень, глядя на отца. — Ты это хотел услышать? Она должна была умереть. Я бы поступил так же. Ты прав! Ты всегда прав!

Черный целитель выпрямился и, прежде чем исчезнуть в желтом вихре, рассмеялся, вернее, издал короткий отрывистый смешок.

Не успел парень выдохнуть, как его повалил охотник.

— Для меня у тебя тоже есть слова заветные? — спросил шепотом Веник.

— Отпусти, — попросила я.

— Ты сама этого не хочешь.

— Точно, — согласилась я, откидывая голову прижимаясь к его шее. — Но с каких это пор ты делаешь то, что хочу я? — вместо ответа Веник зарылся лицом в мои волосы. — Снова иллюзия, и снова ты со мной. Так уж мне везет по жизни, я оказываюсь в твоих руках только в видениях.

— Но это тебе нравится, — прошептал он.

Мартын с утробным рыком отбросил от себя охотника. Футболка на спине парня превратилась в лохмотья, как и кожа.

Разительный контраст. Там льется кровь, идет бой, а здесь не менее жестокая ласка. И лишь победительница с каштановыми волосами разрисовывала кожу и одежду поверженного кровавыми завитушками, тихо напевая при этом незнакомую мелодию. Ей не было дела до меня или молодого целителя, для каждого из пришедших в иллюзию нарисовали своего врага, а нам невидимые мишени на спинах.

Мальчишка-ветер прижал Мартына к земле, на его худых и жилистых руках вздувались мышцы. Он склонился над парнем, оскалился и вдруг вцепился молодому целителю в грудь, вырывая зубами кусок плоти вместе с темной тканью.

Мартын закричал, забился, прижатый к земле тем, кого создавали для охоты на нечисть. Узкая рука со сбитыми костяшками зарылась в песок над плечом парня, чтобы вернуться с тускло поблескивающим коротким колышком. Замах и кровь выплеснулась фонтаном, когда сосулька вошла в горло Мартына. Мутное стекло, соприкоснувшись с его кровью и вспыхнувшими магией глазами, рассыпалось.

Целитель проигрывал и знал это. Кадык на срастающейся на глазах шее заходил ходуном, булькающие хрипы сменились словами.

— Я боюсь тебя.

Фраза, рвущая его на части почище зубов охотника, прозвучала.

Нечисть не признается в своих страхах. Никогда, потому что она сама их создает. Она и есть страх. Мои соседи могут позволить себе беспокойство, чуть-чуть опасения вкупе с разумной осторожностью, но не страх. Не ту приправу, под которой подают добычу к столу. А уж признаться в этом вслух, сказать, глядя в глаза врагу… Я начинала уважать этого мальчишку.

Охотник задрал неподвижное лицо к небу, словно собираясь завыть, и исчез. Парень не шевелился, лишь смотрел в светлеющее небо и часто дышал.

— Нравится, — подтвердила я, понимая, что оттягивать неизбежное глупо, — и гораздо больше, чем тебе. Правда в том, что я хочу тебя сильнее, чем ты меня. Поэтому мне так хорошо в иллюзии, даже в этой. Но я никогда не посмею признаться, а если посмею, мы оба умрем.

Прежде чем стать грязным песком, он наклонился, и его губы еще раз прошлись по моей шее, заставляя почти пожалеть о том, что раскрыла рот.

Последняя живая иллюзия рассыпалась.

И песок встал. Взвился хлещущим по лицу и не дающим сделать вдох ветром. Настоящим ветром. Закружились пылевые смерчи, в которых исчезло все: дома, деревья, озеро, дорога. Песок был везде, со всех сторон, извиваясь и лишая чувства направления, стирая разницу между верхом и низом.

Я упала на колени в поисках опоры и заслонила рукой нос и рот. Песчинки скрипели на зубах, грязью оседая на языке.

— Считайте, что пропуск в Желтую цитадель вы получили. Смотрите, не пожалейте.

Голос раздавался со всех сторон, из ниоткуда, словно с нами говорила пыльная буря. Но стоило ему затихнуть, как все остановилось. Песок на миг завис в воздухе, словно на кадре кинофильма, и упал, открывая перед нами желтую дорогу.

— Взять их, — скомандовал все тот же равнодушный всеобъемлющий голос. Голос, способный проникать сквозь преграды и проникать в сердца. Голос Вестника Хозяина Востока. Прав Мартын. Ближний круг. Ближе некуда.

Назад: 3 Охота

Дальше: 5 Вода

4 Дорога из желтого песка

4
Дорога из желтого песка