5
Вода
Вода начала капать на вторую ночь. Сперва, медленно и даже как-то неохотно.
Плинк-плинк.
Долгий растянутый миг тишины, и снова это мягонькое плинк-плинк.
Капающая вода — неотъемлемый штрих любой уважающей себя темницы. Светло-желтые песчаные стены, камера два на три метра, ни окон, ни дверей, лишь камень и тусклый круг света керосиновой лампы.
Если внутренние часы не врали, ее меняли на новую где-то раз в сутки. Именно тогда на монолитной с виду стене появлялась дверь. Ее контур проступал на песчанике жирными штрихами угольного карандаша, как рисунок на шершавой бумаге. Несмазанные петли скрипели сухим песком. В камеру ступал высокий широкоплечий мужчина с нереально синими глазами, скорее молодой, чем старый. Он ставил на пол миску, обычно с кашей, пластиковую бутылку с водой, менял прогоревшую керосинку и уходил.
Видят святые, я пыталась быть дружелюбной, пыталась плакать, уговаривать и угрожать, особенно в самый первый раз, когда была уверена, что замурована в каменном мешке навсегда. Тогда я еще не знала, насколько это бесполезно. Пройдет еще неделя, прежде чем со мной заговорят.
Плинк-плинк.
На третью перемену блюд и ламп это ударяющее по вискам «плинк» вызывало нервный тик, от желания завернуть протекающий кран чесались руки. Я понимала, что на самом деле злюсь не на то и не на тех. Но злость была предпочтительнее страха и бессилия. Да, мы попали в Желтую цитадель, но радоваться достигнутой цели не получалось.
Плинк-плинк.
К исходу четвертой ночи, а может, и не ночи, звук капающей воды стал быстрее, интервалы между каплями меньше, а сам перестук привычнее.
Несколько раз я пыталась вызвать столик Нинеи, не задумываясь, как буду объяснять тюремщику присутствие в камере столь экзотической детали интерьера. Но стало только хуже: если в песчаной иллюзии я еще ощущала зуд в ладонях, пусть и бесполезный, но здесь не было даже этого. Что-то не пускало следующую вещь ко мне.
А может, артефакт решил найти себе более достойную хозяйку? Три раза «ха-ха». Если вещь выбрала себе хозяина, это навсегда. Пока не умру, она моя. Правда, думаю, ждать осталось не так уж и долго.
Плинк-плинк.
Кровати в обычном понимании в камере не было. Если не считать за таковую длинный, во всю камеру ящик с песком, высотой мне по бедро. Я долго рассматривала странную противопожарную конструкцию, а потом улеглась сверху. Всяко лучше, чем на полу. Камера была сухой и теплой, после бессонной ночи в иллюзии я отключилась на несколько часов и пропустила первый приход тюремщика.
Плинк-плинк.
На пятый день я обшарила всю камеру, но источника воды не нашла. Звук сделался еще отчетливей.
Плинк-плинк-плинк — плинк.
А шестой ночью рухнула стена. Во всяком случае, я думала, что была ночь и легла спать. Та самая стена, вдоль которой стоял ящик. Меня бы завалило песком, но за миг до обвала я открыла глаза, потому как быстрое, но еще раздельное «плинк-плинк» слилось в сплошное бесконечное «ппплииииинннккк». Теплый плещущийся звук вытолкнул из бурного сна, где я бродила по комнатам без окон, без дверей и звала то Веника, то Пашку, а один раз даже Кирилла. Настойчивый звук ворвался в сон и развеял его самым прозаическим образом. Очень захотелось увидеть ведро, стоящее в углу камеры, и, возможно, что-то добавить к его содержимому. Это спало мне жизнь.
Когда тонна песка обрушилась на кровать, я уже вставала, а потому успела отскочить к противоположной стене, к той, где раз в сутки появлялась дверь. Ящик с песком погребло в долю секунды, желтая взвесь поднялась в воздух, окрашивая все в цвет пыли. Совру, если скажу, что было не страшно. Я прижалась спиной к светлому камню и смотрела, как течет песок, заполняя камеру. Словно меня заперли не в темнице, а в песочных часах.
Теперь я понимала, чем отличаются пески Простого от их подделки. Это как сравнивать поселковый пруд с океаном, утонуть можно и в том, и в другом, но какая разница в масштабе, в мощи, в силе.
Как появилась дверь, я не видела. Меня без слов схватили за шиворот и выдернули из полузасыпанного каменного мешка. И переселили в другой, ничем от предыдущего не отличающегося. Все, что я увидела во время переезда, это часть закругляющегося коридора, стены из песчаника и железные крюки, вбитые в камень на уровне глаз, на которых висели керосинки. Свет был неровный, дрожащий и какой-то тусклый, из людей — двоих мужчин, синеглазого тюремщика и незнакомца, высокого и массивного. На меня второй не посмотрел ни разу. Он запомнился частями: грубоватые черты лица, короткая аккуратная бородка, ежик волос, светлая кожа и часы на вычурном блестящем браслете.
Прежде чем дверь новой камеры исчезла из интерьера, я успела услышать, как один из мужчин сказал другому:
— Перекрытия двух этажей рухнули.
И снова осталась одна.
«Плинк-плинк», — приветливо отозвалась вода из-за стены.
В этой камере я провела две перемены ламп, и история повторилась. Журчание воды и поток песка. После этого был еще третий каменный мешок, который постигла та же судьба. Меня не обвиняли, не кричали, не ругали — со мной вообще не разговаривали. Потом, судя по всему, камеры закончились или оказались заняты постояльцами, но привычный распорядок изменился.
Меня перевели этажом выше, где комнаты были не в пример лучше. Там стояла кровать и даже с бельем, пусть несвежим и серого цвета. Стул, низкий столик с кувшином и тазом, где я с наслаждением умылась. Окон дизайном предусмотрено не было.
«Плинк-плинк», — веселились капли.
Комната не пережила и первой ночевки. Увы. Спальню, где наверняка спали тюремщики, сменила каморка для прислуги.
Плинк-плинк.
Эта не продержалась и нескольких часов.
Терпение кого бы то ни было закончилось. Пришел целитель. Он не представился, но человек, задумчиво рассматривающий содержимое ночного горшка, о да, оцинкованные ведра остались этажом ниже, не мог быть никем иным. Из руки выкачали пробирку крови. К слову, в процессе меня держали двое, а я верещала, как недорезанный поросенок, не от страха или боли, а больше назло. Целитель Простого ухмылялся, хотя мог одним движением руки превратить меня в послушную овечку, но предпочел этого не делать.
— Отпустите! Хватит! Да что вам надо, скажите же, наконец! Пошли вы все! Аааа!
Чтобы я ни говорила, чем ни грозила, чтобы ни обещала все было бесполезно. Они словно не видели меня. И не слышали. Равнодушие иногда пугает больше назначенной к сроку казни. Даже в Юково со мной никогда не обращались, как вещью, сразу повысив в статусе до главного блюда.
С домашними животными обращаются лучше: на них смотрят, даже если потом награждают пинками. А эти меня не видели, не слышали. Я была неодушевленным предметом, возможно, люстрой, чтобы включить, достаточно нажать кнопку на стене, и совсем необязательно задирать голову к потолку.
Кстати о люстрах, их здесь не было ни одной, как и других электрических приборов, как и самого электричества.
Плинк-плинк.
Два раза меня раздевали догола и осматривали. Холодными равнодушными пальцами дотрагиваясь до кожи, заставляя предполагать худшее, а потом давиться слезами унижения в край грязной подушки. Но вещь не вызывала у них сексуального желания. Я снова звала артефакт, представляя, как втыкаю жало в одного из охранников, а он снова не откликнулся.
Плинк-плинк.
К концу недели я получила комнату с окном. Со скупым видом на степь и чахлый кустарник. Но как же великолепен был этот монотонный, лишенный красок пейзаж. Я смотрела на него и ждала. Может, очередного «плинк-плинк», а может, целителя с ножом, и в этот раз прядью волос и куском ногтя дело не ограничится.
Тюремщики были обеспокоены, что чувствовалось в их жестах и голосах. Происходящее в Желтой цитадели мало походило на плановый ремонт со сносом стен и перепланировкой.
Через восемь дней именно в этой комнате, украшенной следящими камнями — артефактами, со мной впервые заговорили. За стеклом завывал холодный ветер наступившей осени. Все лето по внутреннему кругу я провела взаперти.
Я стояла у окна и не могла оторвать взгляда от скудной природы. Ветер пригибал к холодной земле невысокий ломкий кустарник. Вошедший минуту назад мужчина небрежно развалился в одном из двух кресел. Мне уже доводилось мельком его видеть. Аккуратная бородка, полные губы, черные глаза и серьга в правом ухе в виде кольца на пиратский манер. Возраст, скорее, к пятидесяти, чем к сорока.
— Хочешь жить? — спросил он после раздумья.
По коже от его голоса побежали мурашки и, забравшись куда-то за шиворот, замерли, неприятно холодя спину. Я уже слышала этот голос и вряд ли когда забуду. Голос Вестника Простого и его воля. Шутки закончились.
— Да, — без колебаний ответила я, — Что для этого требуется?
— Если бы я знал, ты бы уже делала. С улыбкой и благодарностью, — он шевельнулся, усаживаясь поудобнее. — Кто-то или что-то разрушает Желтую цитадель. Мы знаем, что это не ты.
— Это радует, — прошептала я.
— Еще раз перебьешь, вырву язык, — спокойно сказал Вестник и продолжил, — Ты жива, потому что Хозяину было интересно посмотреть на наорочи, занимавшую Седого так долго. Теперь, когда его любопытство удовлетворено… — он многозначительно замолчал и скупо улыбнулся. — Приказ о казни уже был отдан, но это безумие добралось до стен цитадели.
Я подняла брови.
— Спрашивай, — разрешил мужчина.
— Безумие?
— Стоп. Формулировка неточна. Что-то разрушает цитадель, ты сама видела. Раньше оно было хаотичным, но после вашего появления упорядочилось и идет за тобой по пятам.
Я многозначительно молчала.
— Говори.
— На вашем месте я бы перенесла магнит для неприятностей в наименее ценную часть замка, в идеале, вообще, за его пределы.
— За его пределами ты бесполезна, — он постучал пальцами по деревянному подлокотнику, — а значит, не нужна. Для человека это смертельно, запомни.
Я открыла рот и закрыла его.
— Мне нравится, как ты слушаешься. Валяй.
— Что может сделать человек такого, чего не смогли ваши маги? Что я должна сделать?
— Ты можешь сидеть тихо и крепко сжимать в ладошках этот камешек. Справишься? — в его руках заиграл искорками черный кристалл с золотыми прожилками.
Считыватель душ, если не ошибаюсь. Неопасный артефакт, если не волноваться о том, где и у кого будет копия вашей души. Он пассивен, взять его в руки и активировать можно только по доброй воле. Никто другой не сможет вложить его в вашу ладонь и получить желаемый результат.
— Говори, — снова дал разрешение вестник.
— Как мне вас называть?
Он скривил рот в некоем подобии улыбки.
— Я заключил последнюю сделку полвека назад и забыл, каково это — договариваться. Разрешаю называть себя Радиф. Вестник Радиф. Это все? — он осторожно положил камень на подлокотник.
— С этим заданием справится любой, — я посмотрела на артефакт. — Поправьте, если ошибаюсь, но последние двое-трое суток меня использовали и как приманку, и как ориентир. Записывающие камни в каждом углу, анализы крови, сканирование артефактами. Мне так быстро приходили на помощь, будто дежурили под дверью. И раз с человеком говорят, а не закапывают, толку от всех этих усилий чуть.
Мужчина пристально посмотрел на меня, и только напрягшиеся скулы выдавали напряжение.
— Есть другие предложения?
— Раз это идет за мной, то я смогу помочь лучше, если буду делать это с открытыми глазами. И добровольно.
— И в чем это должно выражаться? Эта добровольность? — Радиф окинул меня пренебрежительным взглядом.
— Если мне расскажут, что происходит, я буду знать, когда держать ушки на макушке, а когда прятать голову под подушку и надеяться на волшебный камушек, — я забралась на подоконник с ногами.
Вестник склонил голову, словно прислушиваясь к чему-то, его глаза стали блуждать по комнате без всякой цели.
— Разрешаю задавать вопросы, — в конце концов сказал он.
И я поняла, что высочайшее разрешение получено. Со мной будут разговаривать, вернее, меня будут использовать. По максимуму.
— Что разрушает стены?
— Не знаю.
— Совсем? Разрушить стену можно по-разному: магией, взрывчаткой, послать великана с палицей…
— Стоп.
Он оказался рядом в один удар сердца. Я не успела даже испугаться, когда вестник с тихим хрустом сломал мне палец. Кто-то когда-то говорил, что сломать ногу намного болезненней, чем палец. Теперь я знаю, он врал. Одна кость мало чем отличается от другой. Чтобы вам не сломали, это будет хреново, и вы будете орать.
Мой крик эхом отскочил от стен. Боль прокатилась по руке до предплечья и вернулась в кисть, набатом ударяя по мизинцу. Я скорчилась на подоконнике, из глаз брызнули слезы.
— Святые! Святые! — простонала я, — ты чертов…
Я поймала спокойный взгляд черных глаз и вдруг поняла, что его пальцы уже сжимают мой безымянный палец, и едва не задохнулась от ужаса, от ожидания новой боли.
— Давай, я поясню. Ты не в Серой цитадели, наорочи. Здесь ты никто и звать тебя никак. Хочешь, чтобы с тобой разговаривали, конкретизируй вопрос. Сарказм и иже с ним оставь для мальчиков Седого.
Он медленно разжал пальцы, развернулся и вернулся в кресло. Выжидающий взгляд был по-прежнему спокоен. Я прислонилась спиной к стеклу, вид из окна уже не казался столь занимательным.
Я положила одну руку на другую и несколько минут старательно дышала носом, стараясь хоть немного отстраниться от боли. Вестник не торопил, лишь продолжал рассматривать. Как же я его ненавидела в этот момент!
Некоторое подобие мысли вернулось в мою голову лишь через четверть часа. Нужно собраться, нужно что-то сделать, сказать, спросить, иначе меня снова низведут до состояния предмета, который так легко сломать и выбросить на помойку. Тогда же в третий и последний раз мелькнула мысль о столике, клинках, крови и тут же пропала, как бесполезная. В песках Простого магия артефакта давала сбой, да и не мне тягаться силой с вестником. Но сейчас это бы меня не остановило.
Я подняла здоровую руку, как прилежная ученица, желающая задать вопрос на уроке. Пальцы, как и остальные конечности, были важнее гонора.
— Спрашивай, — кивнул Радиф.
— Чем разрушили стены? — голос дрожал, но вопрос прозвучал четко.
— Магией, — ответил Вестник, — какой неизвестно.
— Вы сказали, что это безумие добралось до стен цитадели? — он кивнул. — А где оно было раньше?
— Первым разрушили загон для скота в трех километрах южнее. Скот переловили, остальное списали на случай. Вторым рассыпался Дом справедливости, чуть южнее, под песком остались пятеро, выбрались лишь двое, и один из них перед тобой.
— Эти постройки, как и всё здесь, — я посмотрела на желтые стены, — были созданы из песка?
— Верно. То, что разрушает цитадель, превращает песок Простого в просто песок. Разницу объяснить?
Я замотала головой.
— Третьим стал западный склад. Четвертой баня, увы, снова, когда я был внутри. Не одного постороннего поблизости, могу присягнуть на камнях правды. Каждая следующая диверсия была на шаг ближе к стенам цитадели, чем предыдущая. Здесь первой обрушилась восточная башня, второй — вертикаль над твоей камерой в северном крыле. Это следовало за тобой, как приклеенное, и прокалывало замок раскаленной иглой насквозь.
— Давно началось? — спросила я, дождавшись недвусмысленной паузы.
— Зимой, — я мысленно присвистнула, так как в это время была в Серой цитадели на приеме по вербовке Прекрасной. — С каждым разом промежутки между происшествиями становятся короче и короче. На данный момент, — он вскинул запястье с массивным браслетом, — промежуток уже пять часов и двадцать три минуты.
— Ваши предположения? — я закрыла глаза, осторожно положив руку на бедро. — Что чисто технически может разрушить магию песков? Артефакт? Заклинание?
Плинк-плинк.
Я вздрогнула, распахнула глаза и выпрямилась. Вестник тоже что-то ощутил. Во мне. Именно так: почувствовал, а не услышал.
— Существует ритуал жертвоприношения, нудный и сложный, но он как раз на это и нацелен, — продолжая рассказывать, мужчина цепко осмотрел комнату.
Плинк-плинк.
— Об артефактах такой силы пока не слышали, но это еще не значит, что их не существует, — Вестник выпрямился в кресле, от давешней расслабленной позы не осталось и следа.
Плинк-плинк.
Я встала, стараясь держать ладонь на некотором расстоянии от тела.
— Третий вариант — сила демона. В Желтой цитадели и ее окрестностях нет демонов, этот вариант проверили и отбросили первым.
Плинк-плинк.
Я обернулась к противоположной стене, именно оттуда шел навязчивый звук.
— Последним из возможных была версия о чистом источнике. Бегущая вода способна вымыть магию из чего угодно, даже из песка. Ближайший находится за четыре сотни километров, а цистерн с водой поблизости мы не замечали. Так что отпадает.
Плинк-плинк-плинк.
— Я могу узнать, сколько человек сейчас в цитадели?
— Считая тебя и остальных пленников? Или считая меня и остальных нелюдей?
— Всех.
— Двадцать-двадцать пять, не больше, — он встал. — Слуг всегда можно создать из песка…
Пппплллииииинннккк.
Я побежала к двери, вернее, к ее рисунку, так как при попытке ухватиться за ручку пальцы каждый раз соприкасались лишь с холодным камнем. Меня бесцеремонно оттолкнули в сторону, плоское изображение ожило под рукой вестника. Дверь распахнулась, и мужчина вышвырнул меня в коридор, толкнув в спину. Радиф развернулся и остался стоять в дверном проеме, наблюдая, как на кровать, кресла, тумбочку, камни-артефакты сплошным песчаным потоком рушится потолок. Меньше чем за десять секунд комната оказалась погребена.
Вестник захлопнул дверь, которая тут же исчезла, и повернулся ко мне. В черных глазах полыхала ярость.
— Ты знала! — он толкнул меня.
Я налетела спиной на светлую стену, рука со сломанным пальцем ударилась о камень, но очередной крик не произвел на Вестника ни малейшего впечатления.
— Говори или я сверну тебе шею, наорочи. Откуда ты знала?
— Слышала, — простонала я, силясь думать хоть еще о чем-то, кроме боли в ладони. — Пожалуйста! Еще удар, и я не смогу говорить. Просто слышала, ушами. Я их каждый раз слышу.
— Их? — его ноздри раздулись.
— Капли воды. Это чистая вода, вариант, который, вы оставили.
Вестник отстранился, я выдохнула и прижала локоть к телу, чтобы держать опухающий мизинец подальше от стены и вообще чего бы то ни было.
— Почему сразу не сказала?
— А кто-то о чем-то меня спрашивал? Если хотите услышать ответы, надо задавать вопросы, — я не сдержалась и вернула ему его же фразу, боль — плохой советчик, он делает людей опрометчивыми.
Радиф поднял руку, но не ударил, лишь сжал пальцы в кулак и с сожалением отпустил.
— Тебе понадобится другой артефакт, наорочи, — он повернул голову.
— Какой? — я проследила за его взглядом.
В коридоре освещенная скудным светом керосинового фонаря стояла невысокая миниатюрная женщина.
— Ты спрашивала об обитателях цитадели, — не стал отвечать Радиф. — Знакомься, наорочи, это Киу, хм… гостья нашего хозяина, — а потом, схватив за шиворот, потащил в противоположную сторону.
Ночью меня разбудил не звук текущей воды и не боль в руке. Вернее, не только они. Легкое как перышко прикосновение прохладного воздуха к коже, скорее, дуновение, навеянное сном.
Покрывало, поверх которого я легла, успело сбиться и съехать на пол, выставляя напоказ белье неприятного темно-вишневого цвета.
Плинк-плинк.
Обрывок цепочки тихо звякнул. Четыре круглых звена и металлическое кольцо кандалов на лодыжке. Теперь при каждом движении я издавала звук, сделавший честь любому привидению. Метка гостя. У обитателей Желтой цитадели отсутствовало чувство юмора, они всерьез полагали, что человек в резиденции Хозяина востока ограничится в передвижениях подвальными этажами и камерами. Мне была оказана небывалая честь: браслет кандалов был выломан из стены каменного мешка и торжественно надет на ногу. Хвала Святым, второй конец цепи оставался свободным, а не крепился к кровати. Исключительное гостеприимство.
Плинк-плинк.
Я потерла ухо. Легкий ветерок снова ласково прильнул к телу. Окно было закрыто и для надежности даже забрано решетками.
Плинк-плинк.
На комоде лежали спички и с десяток свечей в подсвечнике. О да, я была гостьей. Пока. Серная головка с тихим шорохом зажглась, выбросив сноп искр. Стоило пошевелить рукой, как боль вгрызлась в кости. Первый робкий огонек едва не погас напуганный моим шумным дыханием. На кончике фитиля расцвел оранжевый бутон и заколыхался, освещая пустую комнату.
И тут же кто-то невидимый тихонько провел пальцем по моей шее.
Плинк-плинк.
— Кто бы ты ни был, советую убраться отсюда и побыстрее, — я стала надевать кроссовки.
Желтая цитадель была сухой и теплой от тьмы подвалов до смотровых окон башен. Но ее стены были холодны своей чуждостью, их не хотелось касаться, на них не хотелось смотреть. Ни следа той внутренней теплоты, что пришлась по душе в замке Кирилла. Я и не представляла, как глубоко пустила корни на севере, и как глубоко он запустил их в меня.
Плинк-плинк-плинк-плинк-ппппллиииинннкккк.
Я бросилась к двери. Незавязанные шнурки путались под ногами. За миг до того как потолок рухнул, дверь распахнулась. Сама. Я даже поднять ладонь к нарисованной на светлом камне ручки не успела.
У меня была метка, браслет каторжника, которому лишь пушечного ядра не хватало. Дверь должна была открыться, по крайней мере, эта. Вот только ни фотоэлементами, ни датчиками движения ее не оснастили. Магия активировалась от касания, которого не было.
— Повтори, — приказал злой Радиф полному травителю в не очень белом халате.
— У меня заказ на очередной грипп, третий котел пашет без передышки, не отойти, последние восемь часов я при нем, скоро разлитие и закупорка, — монотонно повторил мужчина с добродушным лицом и редкими рыжими волосами. — Разрешите идти, а то передержу, малярия получится, а она не для этих широт, потеряем заказ.
В комнату, напоминавшую гостиную, где еще не успели закончить ремонт, вошел синеглазый тюремщик и едва заметно качнул головой. Обыск у повара тоже ничего не дал. Допросы шли уже второй час. С моей легкой руки искали привидение. Что-то было в этой комнате за несколько минут до обрушения, что-то разбудило меня, что-то открыло дверь. Последнее беспокоило вестника больше всего. Нарисованная дверь не открылась бы перед чужим, будь он живым или мертвым. Желтую цитадель переворачивали в поисках домашнего привидения.
— Ингредиенты Шусе отпускал, остатки подсчитывал, ходил в Болотное к Лильке травнице, — расписывал по часам свой день ключник, занимавший должность кладовщика или завхоза.
— Учила проклятия, — молодая ведьмочка — горничная пожала плечами. — Хочу повысить ранг.
— Спал, — пожилой мужчина в пенсне стоял навытяжку, словно солдат. Секретарь? Дворецкий? Дядюшка — приживал?
— Проверял рецептуру гриппа, читал, систематизировал изменения, — целитель был абсолютно спокоен.
Они все были спокойны. Четверо охранников, посыльный, дворник, ведьмак — зодчий, под чьим руководством восстанавливали разрушенные перекрытия. Мужчина с кудрявыми, торчавшими во все стороны волосами с большой долей вероятности строивший для нас иллюзию Юкова. Потом был зверолов, не любивший замкнутых пространств и живший вне стен цитадели. Палачом оказалась молодая, крепкого телосложения карка, назвавшая последовательно трех мужчин, с которыми спала, чистила инвентарь и ужинала. Те — изменяющийся, шут и заговорщик — в свою очередь, подтвердили каждое слово.
Вестник то и дело кидал на меня смурные взгляды, возможно, ожидая, что вода, увидев хозяина, радостно кинется обниматься. Но вода молчала, и нелюди покидали гостиную на своих двоих. Я слушала тихие вопросы и тихие ответы, видела отрицательные кивки тюремщика после очередного неудачного обыска. Я пыталась сосредоточиться на словах, на их смысле, но любые мысли быстро изгонялись пульсирующей болью, мизинец словно окунали в кипяток. И каждый, кто заходил в комнату тут же чувствовал это и улыбался. Зверолов облизнулся, карка показала большой палец. Я даже нашла в себе силы оскалиться в ответ, но получилось неубедительно.
Зато кое-кто нашел способ избежать допроса, и это я заметила даже сквозь красноватую дымку боли, постепенно сгущающуюся перед глазами.
— Где Киу? — спросила я, когда поток допрашиваемых иссяк.
— В комнате Хозяина, — вестник дернул уголком рта, — и до сих пор не выходила, Лучшего алиби не придумаешь.
— Простите, — я закрыла глаза, кресло, в котором провела последние часы, чуть слышно скрипнуло. — Могу предположить, только предположить, что опрошены были не все.
— Не юли, — рявкнул вестник. — Я разрешил тебе говорить, но запретил юлить и врать.
— Тюремщик, осматривавший комнаты, — это раз, — я загнула палец здоровой руки, стараясь не смотреть на опухшую, — другие пленники — это два. Хозяин — три.
— Магия не для Дениса, тюремщик — человек, это твой раз, — мужчина встал. — Когда хозяин захочет тебя видеть, ты узнаешь об этом незамедлительно — это твое три. Не очень сложно?
— А вам стебаться, значит, можно?
— Мне все можно, — он подошел к нарисованной двери. — У пленников не о том голова болит, пока еще есть чему болеть. Никто из них не покидал своих апартаментов. Твое «два» тоже абсурдно, но оно наименее абсурдное из трех.
Осмотр тюрьмы запомнился как-то смазано, за исключением двух моментов. В один из них я встретила друга, во второй мне сломали нос.
Подземные этажи цитадели имели три уровня, одинаково сухих и безликих. На минус первом содержали людей, меня и еще, как оказалось, двоих мужчин. Абсолютно не знакомых, затюканных, равнодушных, с обрезанными языками и остановившимися взглядами. Один из них даже нашел в себе силы замычать, второй не повернул головы.
Минус второй был заселен плотнее и преподнес несколько сюрпризов. Первым оказался лежащий в деревянном ящике человеческий сын Ависа. Он дышал, но отвечать на вопросы или делать что-либо другое он был не в состоянии.
Одна ведьма, лешак и неопределенного вида нечто, издававшее жизнерадостное уханье в ответ на каждый вопрос Радифа. Воплощенная в жизнь идея выглядела еще глупее, чем звучала. Они были пленниками, они были заперты и лишены сил.
И обитатель последней камеры был не исключением. Вернее, обитательница. На куче песка, поджав под себя босые ноги, сидела хрупкая девушка с темными спутанными волосами.
— Пашка, — выдохнула я и опустилась на грязный пол.
Она вздрогнула и медленно подняла голову. Вместо ярких глаз цвета меди, на ее лице слепо таращились в пространство два пустых бельма.
— Ольга?
— Да. Как ты? Как они тебя поймали? — я дотронулась до холодной, покрытой испариной кожи, впервые за все время забыв о сломанном пальце, о боли и том, что приказ о казни уже отдан.
— Какая, к низшим, разница как? — она сжала кулаки, звякнул металл, на тонком запястье матово блеснул круглый браслет, цепь от которого уходила в светлую стену. — Они забрали мой яд! Совсем! Я теперь человек! Поняла? — она опустила незрячие глаза и уткнулась лбом в грязные колени.
— Послушай, — она была похожа на ребенка, и я погладила спутанные волосы. — Мы что-нибудь придумаем, только не сдавайся, прошу.
— Невыполнимое обещание, — проговорил Вестник, дергая меня за шиворот. — На выход, живо.
— Пашка, — простонала я, силясь вырвать воротник из пальцев Радифа, — прошу.
— Не проси, — рявкнул Вестник.
— Забудь обо мне, — прошептала девушка прежде, чем дверь захлопнулась и исчезла, растворяя всхлипы в тишине тюремных коридоров. Змея снова осталась один на один со своим кошмаром.
Жесткие пальцы обхватили меня за шею и без всяких предисловий впечатали лицом в стену. Хрустнула кость, боль, казалось, пробила глаза насквозь и шаровой молнией заметалась внутри черепа. Светлый пол украсили темно-красные капли.
Я замычала и зажала нос ладонями. Радифа схватил меня за запястья и с силой развел руки в стороны, заставляя смотреть прямо в склонившееся лицо. Крик перешел в стон, который он вдохнул вместе с воздухом и аж зажмурился от удовольствия. Святые, как же больно! Я всхлипнула, глотая кровь вперемешку со слезами.
— Использовать меня в своих целях тоже запрещено, — он склонился, продолжая пить эмоции и ища в глазах отражение боли, которая так нравилась ему на вкус. — Ты могла спросить о ней.
— Вы бы не ответили, — я закусила губу, стараясь подавить дрожь, но ничего не получалось.
— Это другой вопрос, ответ на который ты теперь не узнаешь. Если так дальше пойдет, палач получит человека по частям и очень расстроится, — Вестник отстранился.
Плинк-плинк.
Я наклонила голову вперед, стараясь унять головокружение. Сожаления не было. Боль, досада, отчасти злость, перемешанная с желанием закрыть глаза и заснуть. Пашка жива, а это уже немало. Мартына в темнице не было. Вывод: значит, он есть где-то еще.
Надо собраться, надо что-то придумать, или меня скоро превратят в отбивную. Хотя, может, и так превратят, из любви к искусству.
Плинк-плинк.
— Вода, — прошептала я.
— Повтори, — Радиф, отпустил руки.
— Снова течет вода, — я вытерла ладонью кровь, стараясь не касаться носа, стараясь не сорваться на крик.
Плинк-плинк.
Пальцами здоровой руки я оперлась о стену, оставив на ней коричневые разводы, закрыла глаза и прислушалась.
Плинк-плинк.
— Там, — указала я на темный проход.
Коридор заканчивался аркой, за которой была квадратная металлическая площадка, соединявшая с лестницей. Вестник сорвался с места. Я пошла следом, не особо задумываясь зачем. За еще одним ударом? Или как раз во избежание? Кровь продолжала капать на одежду, и когда я перегнулась через перила, несколько капель улетели вниз во тьму. Этажом ниже на ступенях стояла керосиновая лампа с мутным стеклом, отбрасывая на часть ступеней рваный круг света.
Плинк-плинк.
— Куда? — спросил Радиф, в полумраке его глаза отсвечивали алым.
— Не знаю.
Звук ударяющихся о камень капель звучал рассеянно, отражаясь от стен и создавая иллюзию вездесущности. Железные ступени закручивались вокруг пронизывающего боковую башню столба. Светлые стены темнели с каждым сантиметром спуска. Обрывок цепи звякнул о железный настил площадки. Звук капающей воды не приближался и не удалялся, не замедлялся и не ускорялся. Он просто был.
Вестник размышлял не дольше секунды, его тяжелые шаги застучали вниз по лестнице.
Плинк-плинк.
Я стала спускаться следом хотя в голове шумело, а нос превратился в пульсирующий болью комок. Мутило, тошнота то и дело подкатывала к горлу, очень хотелось сесть и хоть на минуту замереть в неподвижности.
Высота этажей метров восемь, длинные лестничные пролеты, кованые перила, опорные балки — железные кости Желтой цитадели, отзывающиеся на каждый шаг гулким звоном. Фонарь горел, я шла, сосредоточившись на танцующем язычке пламени, как мотылек, летящий на огонь.
Плинк-плинк.
Самый нижний минус третий этаж был смесью технического помещения и каменоломни. Я остановилась, не дойдя до конца пару ступеней. Камень стен был таким же необработанным, как и по всей цитадели, но здесь он выглядел грубее, древнее.
Сразу за лестницей начиналась прямоугольная широкая шахта, словно коридор, вырубленный прямо в породе. Через двести метров она заканчивалась развилкой, вправо и влево отходили два округлых штрека. Пол усыпан камнями и песком. Посередине у неровной острозубой стены стояли трое мужчин с кирками. Пыль покрывала рабочих с ног до головы, делая их больше похожими на созданных из песка големов, чем на существ из плоти и крови.
В правом коридоре виднелась часть очищенного от мусора круга с высоким валуном в центре. Сквозь дыру в каменной верхушке была продета длинная металлическая перекладина, которую толкали двое. Их силуэты колыхались вместе с живым светом керосиновых ламп. Они вращали длинную палку вместе с камнем, как волы жернова на средневековой мельнице. Но Радиф напряженно вглядывался в темноту левого ответвления.
Плинк-плинк.
Я тяжело оперлась о перила и прикрыла глаза, минута, мне нужна лишь минута, чтобы загнать поднявшуюся к горлу желчь обратно. За спиной раздался шорох, и я едва не подпрыгнула на месте. От резкого движения ослепляющая боль снова ударила в голову, куда-то над левой бровью. Цепь от кандалов громко звякнула о ступени, я обернулась, продолжая цепляться за железо. По лестнице спускался тот, кого Вестник называл Денисом. Синеглазый человек, служивший в Желтой цитадели тюремщиком. На плече мужчины лежало двустороннее кайло. Он обошел меня, спрыгнул со ступеней и небрежно бросил кирку у стены на пол.
Плинк-плинк.
Звук стал тоньше.
— Отдаляется, — прошептала я, едва узнавая звук собственного голоса, но Вестник услышал и тут же оказался рядом, — уходит выше.
Радиф побежал по лестнице обратно. И не просто побежал, а потащил меня за собой, не считаясь с хрупкими человеческими костями. Я ударилась голенью о ступеньку, зашипела, едва не упала, перед глазами все завертелось. Но Вестнику было плевать, он даже не замедлился. Пальцы на плече сжались до хруста, и движение возобновилось. Перила слились в сплошную пелену. Ладонь задела о железо, из горла вырвался крик. Удар о перила выбил из груди воздух, обрывая звук, и прежде, чем меня снова потащили вверх, я успела просипеть:
— Здесь! Это где-то здесь! — упала на колени, и тут меня наконец-то вырвало.
— Да? — Вестник оскалился и сам же ответил. — Здесь. Теперь и я слышу.
Плинк-плинк.
Я старалась делать глубокие вдохи и выдохи, чтобы унять тошноту и головокружение. От ударов горели голени и правый бок, но на фоне превратившегося в уголек носа и пульсации в ладони это были почти пустяки.
Плинк-плинк.
— Попался, ари, — рыкнул Вестник, его шаг стал обманчиво плавным и крадущимся, ноздри раздулись. Я подняла голову. Мы были на втором надземной этаже.
Мужчина выскользнул из башни в коридор, двигаясь от одной проступающей двери к другой.
Плинк-плинк.
Горло саднило, язык казался распухшим и еле ворочался. Я уцепилась за железо и с трудом поднялась, первые шаги дались нелегко, коридор качался из стороны в сторону. Вестник остановился метров через пять напротив ничем не примечательного куска стены. Я прислонилась к стене позади. Это место ничем не отличалось от точно такого же правее или левее или того в самом конце коридора. А может, я просто сейчас не могла этого увидеть.
— Слышу тебя, ари, — прошептал он.
Мужчина ткнул ладонью в стену, но та осталась чистой. Рисунок двери почему-то не спешил появляться, а тем более обретать объем и рельефность. Чувство острой неправильности происходящего вдруг стало настолько очевидным, что я едва не попросила мужчину остановиться. Вот насколько было хреново. В здравом уме мне б и в голову не пришло останавливать идущую на заклание нечисть, тем более такую.
Раньше то, что разрушало песок, назовем это «невидимой водой», приходило само, без приглашения. Теперь мы шли за ним и почему-то считали, что поступаем правильно.
Радиф зарычал от ярости и ударил кулаком по светлому камню.
Плинк-плинк.
— Нет, ари, нет, — гнев в его голосе сменился лаской, — нет.
Мужчина расстегнул верхнюю пуговицу бежевой рубашки, поддел пальцем массивную цепочку и вытащил наружу ключ. Большой, латунный, с лиственным орнаментом. Я качнулась и едва не упала.
— Хозяин, — позвал Радиф, поднимая ключ над головой. — Прошу силы, джараш.
И Простой услышал. Легким шелестом пробежался по коридору, от стены к стене, прошуршал песком по полу. Прошелся сквозь тело, заставив почти физически ощутить чужое присутствие и на мгновение забыть о боли, о крови, головокружении и тошноте.
Я знала, что именно сейчас в этот миг в пустом коридоре, кроме нас с Радифом, есть кто-то еще. Так чувствуется сквозь сон чужой недобрый взгляд, заставляющий человека открыть глаза и в панике вглядеться в темноту, ожидая воплощения страхов.
Хозяин Востока откликнулся своему Вестнику. Сухой воздух стал теплее и одновременно колючее.
Плинк-плинк.
Ключ в руке Радифа задрожал, качнулся, касаясь песочной стены, и та расцвела тем же рисунком, что был нанесен на металл неведомым мастером. Легкие штрихи разошлись по стене, как следы от карандаша, невидимого карандаша в руках у невидимого демона. Узор проступал на стене все быстрее и быстрее, линии становились четче и толще, штрихи уверенней.
Плинк-плинк.
Мир мигнул так же, как тогда в иллюзорном Юково. Пропал и появился в том же виде, только теперь разрисованная стена стала стеклянной, а рисунок на ее поверхности смотрелся витражом. Я вздрогнула и едва не упала.
Вестник разжал руку, и ключ упал на грудь, закачавшись на цепочке. Мужчина удовлетворенно улыбнулся и со всей силы ударил кулаком по стеклу, в которое превратилась стена. Улыбка оставалась на его лице, даже когда крохотные осколки резали кожу Вестника.
Я закрыла лицо рукам, не сдержав стона. Песок. Стекло. И снова песок. Замкнутый круг. Витраж разлетелся мелким блестящим крошевом.
Плинк-плинк.
Радиф перешагнул осыпавшуюся стену. Комната, спрятанная между двух других. Ни окон, ни дверей. Небольшое рабочее пространство, в котором сразу обращаешь внимание на железную клетку в углу, родную сестру той, что ловила в свое нутро нечисть на переходе северо-западной окраины Остова.
Рядом на складном железном столе возвышалась конструкция, которую я без труда узнала. У бабушки была такая же. Ее самогонка была лучшей в Климовском, работяги из колхоза подтягивались к дому, стоило только солнцу зайти за горизонт. Железный бак, горелка под ним, синий огонь, пара закупоренных пузатых колб, змеевик — все связано системой трубок. Последняя на выходе прорезинена и оснащена краном, из которого в граненый стакан монотонно капала прозрачная жидкость.
Кап — кап — кап — кап.
Картинка расплылась, я уцепилась за стену. Боль снова начала вытеснять мысли. Моргнув, я тряхнула головой, зашипела, но комната перед глазами снова обрела четкость.
Все свободное пространство комнатки было заставлено рядами одинаковых бутылочек с горстками песка. Запертые в прозрачных емкостях кристаллы слабо шевелились, словно живые.
Два нечеловека замерли по обе стороны стола. От их спокойствия на допросе не осталось и следа. Второй подбородок повара мелко трясся, как желе, вынутое из формочки. Кисточка в руках у ключника ходила ходуном, еще минуту назад он наносил рисунки — насечки на прутья клетки.
Радиф поднял руку и завернул кран.
Кап.
Последняя капля ударилась о жидкость в стакане и разошлась кругами по поверхности.
— А теперь поговорим, ари, — удовлетворенно сказал вестник, — о живой воде.
Плинк-плинк, жизнерадостно подключилась та к беседе. Я посмотрела на завернутый кран и застонала.
Плинк-плинк.
— Это не они!
Вестник оглянулся, его зрачки расширились, полностью слившись с радужкой.
Плинк — Пппплллииииииииинннккк.
Мужчина был настолько быстр, что я даже не уловила его движения. Он дернул меня на себя, втаскивая внутрь комнаты за секунду до того, как коридор исчез. Лавина песка обрушилась на второй этаж. Я ударилась о его грудь носом и взвыла, едва не ослепнув от боли, снова потекла кровь. Вестник задумчиво смотрел, как она капает на рубашку. Рыжая пыль оседала на наши лица, плечи и волосы.
Да, все было неправильно.
— Они всего лишь подделывали пески, — прошептала я.
Вестник оттолкнул меня, развернулся, ухватил мужчин за плечи и от души столкнул лбами. Голова повара лопнула, брызнув кровью, как перезрелый арбуз мякотью. Шея ключника хрустнула и подломилась. Они рухнули к его ногам без единого звука.
— Идиоты, — Радиф пнул ногой стол, звякнули колбы, огонь горелки лизнул железный бак и погас, — нашли что прятать.
Ветер закружил стеклянные обломки вокруг ног, сгущая колючую силу Простого в маленькой комнатке. Я обхватила себя руками. Вестник склонил голову, сейчас в эту минуту он слышал что-то недоступное человеку.
— Хозяин уезжает, — сказал Радиф через минуту, — на сутки. Мое место рядом с ним, — он снова обхватил висящий на шее ключ и направил на стену песка, засыпавшую коридор.
Завал вздрогнул и стал слой за слоем проседать, проваливаться ниже, пока перед нами не осталось чистое, сухое, покрытое пылью пространство. Рассыпавшиеся стены, рухнувший потолок и две черные дыры с неровными оплавленными краями — в полу и в потолке, одна над другой. Магия невидимой иглой проткнула цитадель насквозь. Так мальчишка поливает тонкой струйкой воды зачерпнутой в маленькие ладошки свой замок из песка, разрушая его стены.
— Постарайся доказать свою полезность. Казнь не отменена, она отсрочена, — Вестник посмотрел куда-то поверх моей головы. — У нее допуск только по первому кругу, Денис, проследи.
Я переступила с ноги на ногу и с трудом подняла голову, стараясь дышать через рот и не поддаваться желанию лечь на пол прямо здесь, на битое стекло, и попросить, чтобы до казни не беспокоили. Через провал коридора нереально яркими синими глазами на нас смотрел тюремщик и, видимо, по совместительству землекоп, так как кирка мирно лежала на его плече.
— Двадцать четыре часа, — взгляд Вестника вернулся к крови на моем лице.
Тело повара у ног чуть шевельнулось. Вряд ли такая мелочь, как расколотая голова и сломанная шея, способна надолго вывести нечисть из строя.
Девять часов из отпущенных я проспала. Вода или другая магия меня не беспокоили. Тошнота исчезла, сменившись голодом. Странное создание человек, знает, что вряд ли доживет до следующего рассвета, и тем не менее хочет есть.
Нос остался на месте и, вопреки ожиданиям, не отвалился. Я его не трогала, лишь дышала с присвистом. Лицо, и без того достаточно круглое, стало похожим на блин. Переносица раздулась, синяк сполз под глаза, сделав их узкими. Свезенная о камень кожа саднила. Но я уже не чувствовала себя так, что голова вот-вот отвалится. Я чувствовала себя достаточно сносно, чтобы понять: мне ее оторвут, и скоро.
Мизинец опух, став похожим на вареную сардельку и по цвету, и по виду. Дергающую боль я старалась игнорировать, но выходило плохо. Попробуй-ка отмахнись от ощущения, что кто-то бьет молотком по суставу в такт каждому удару сердца.
Кровь на рубашке застыла, сделав ткань жесткой и заскорузлой. Я умылась, расчесала волосы пальцами и, набравшись смелости, все-таки вышла из комнаты. Дверь послушно появилась на стене, послушно обрела рельефность и бесшумно открылась. И за ней человека никто не ждал, никто не откусил голову, не заставил искать воду и не загнал пинками обратно. Коридор был пуст. Я прошла до поворота и выглянула из-за угла. Снова ничего и никого. Желудок требовательно заурчал.
Да, человек — очень странное существо.
Желтая цитадель производила странное впечатление. Слишком мало людей и нелюдей для такой громадины. За мной не следили, не провожали под конвоем из комнаты в комнату, не стерегли. Такое впечатление, что, кроме ушедшего в неизвестность Вестника, никому не было дела до человека с обрывком цепи на лодыжке.
Киу я встретила спустя полчаса, повернув в очередной раз за светлую стену и начиная подозревать, что кто-то создал петлю из этих песочных коридоров. Вот это углубление в стене, похожее на дохлую рыбу, уже попадалось на глаза.
Трудно сказать, кто удивился больше. Мы замерли, разглядывая друг друга. Она была миниатюрной и тоненькой, как балерина. На пару сантиметров ниже, ладно скроенная, с тонкой талией и высокой грудью, и очень красивая. Может, не так, как Прекрасная, я на миг ощутила тоску по демонической красоте, но именно такие девушки украшают своими фотографиями обложки журналов и снимаются в рекламных роликах.
Азиатка с миндалевидными глазами, фарфоровой кожей, миниатюрным носом и алым пухленьким ртом. Короткие черные волосы уложены в аккуратное каре, прядки заправлены за уши.
К своему стыду, я не отличала вьетнамцев от японцев, а тех от китайцев, которых вполне могла перепутать с какой-нибудь малой народностью Крайнего Севера. Увы, я не могла сказать, откуда была родом эта ослепительно красивая девушка.
Она заговорила первой. И сразу разочарование. Голос Киу был сухим и скрипучим, как шелест ветра. К тому же я не понимала ни слова.
— Простите, — я покачала головой.
— Ор кошорт ащо, наорочи?
Судя по интонации, это был вопрос, и он адресовался мне. «Наорочи» — так называл меня Радиф. Гортанный язык, изобилующий шипящими и рычащими звуками, словно создан для глоток, оснащенных клыками и раздвоенными языками. На нем произносились и принимались клятвы. Инопись. Киу разговаривала на самом древнем языке этого мира.
Девушка повторила вопрос. Я развела руками. Жаль, но, похоже, посплетничать и сравнить демонов нам не светит. Киу ответила не менее грустной улыбкой.
Изящная рука в лавандовой перчатке ухватила меня за плечо и настойчиво потянула за собой.
— Эй! — выкрикнула я.
Пальцы девушки по твердости не уступали гранитному камню, а сила явно превышала человеческую. В голову снова стала возвращаться отступившая после сна боль.
Киу тут же остановилась, сложила руки перед грудью в молитвенном жесте, показывая, что не хочет заставлять. Очередная шипящая фраза, произнесенная скрипучим голосом глубокой старухи. Очередной непонятный набор звуков и слов.
Девушка подняла одну ладонь, пальцами второй изобразила на ней идущего человечка, указала на себя и поманила следом. Вполне понятная пантомима: Киу хотела, чтобы я пошла с ней.
Я пошла, может, потому, что для разнообразия меня попросили.
В крыле на первом этаже, куда привела меня девушка, было всего две двери. Одна, по принятой в Желтой цитадели традиции, нарисованная, и вторая — в метре от первой, настоящая. Добротная, железная, очень похожая на выход из этого пыльного безумия. Но Киу толкнула другую, смотрящуюся картинкой со страницы старой газеты.
Вытянутая, словно вагон поезда, комната с парой коек, рядом железных шкафов по правую сторону, столом, накрытым клетчатой скатертью, и десятком потертых деревянных стульев. На полу рядом с выкрашенными зеленой краской дверьми шкафчиков валялись знакомые пыльные сумки.
Охранники отвлеклась от игры в карты и встали. И тут девушка меня удивила: взмахнула рукой и отдала резкий приказ. Я не понимала его смысла, но тон, которому не прекословят, узнаю, на каком языке и какие бы слова ни произносились. Мужчины вышли, не задав ни единого вопроса и не позволив ни одного косого взгляда. Киу в отличие от меня имела власть в Желтой цитадели.
Едва дверь за их спинами закрылась, срастаясь со стеной, девушка подхватила с пола сумки и бросила на стол, столкнув пакет с семечками и блюдце с шелухой. Мятые игральные карты клетчатыми прямоугольниками полетели на пол. Она сделала шаг назад и приглашающе указала на рюкзаки.
Второй раз предлагать не пришлось. Я потянула за язычок молнии и убедилась, что сосиски в тесте стухли, и давно, пропитав своим запахом содержимое. Одежда жутко воняла, но это была моя одежда, моя расческа, моя зубная щетка, мои трусы и носки. Повторюсь, человек — странное создание, и чем дальше, тем страннее.
Узкая ладошка легла на плечо, и я словно очнулась. Вряд ли мне суждено воспользоваться содержимым. Если взять сумку с собой, первый же встреченный тюремщик отберет либо потому, что не положено, либо потому, что может это сделать.
Киу указала на потрепанный рюкзак Мартына. Я приоткрыла надорванную ткань. Сверху лежал налокотник и замотанная в мутный многослойный целлофан часть сустава древнего существа. Девушка с шумом втянула воздух и выругалась. Во всяком случае, так я интерпретировала рычаще-шуршащую тарабарщину. Она отступила на шаг и уже медленнее повторила. Звуки незнакомого языка сливались, слова обрывались вопросительной интонацией. Она очень хотела, чтобы ее поняли, но добилась прямо противоположного эффекта.
Я выложила составные части артефакта на стол поверх оставшихся карт на серой казенной скатерти и повторила ее приглашающий жест.
Но вместо того чтобы подойти, девушка заметалась по комнате. Хлопали дверцы железных конторских шкафов, двигались и падали стулья, слова слились в бессвязный шепот. Я потерла левую бровь, именно там медленно разгорался пульсирующий комок боли.
Наконец, она наклонилась и подхватила с пола пакет с семечками, а другой стала его обматывать вытащенной из шкафчика бечевкой. Обычной такой, некогда белой, такие натягивали у нас во дворе между похожими на грабли столбами и развешивали белье. Один конец веревки был растрепан и окрашен в темно-красный, почти коричневый цвет.
Киу перетянула шуршащий пакет и завязала поверх узла кокетливый бантик, на секунду прижала к груди, как самое дорогое сокровище, и протянула подарок с грязным бантом из бельевой веревки мне.
Я взяла. Собственно, это все, что могла сделать. Мы стояли друг напротив друга разделенные не только столом, но и языковым барьером. Киу, не отрывая взгляда от составных частей артефакта, опять молитвенно сложила руки, беспомощный просящий жест. Красивое лицо выражало неприкрытую жажду обладания, почти алчность.
Развязав веревочный бант, я бросила пакет с семечками на стол и стала приматывать кольцо доспеха к уродливому целлофановому пакету. Говорят, чужой идиотизм заразен, наверное, они правы, но тогда это казалось единственно верным решением. Работать одной рукой было неудобно, но когда я попыталась задействовать вторую, то едва не заревела от боли. Святые, как же плохо, как же неправильно, как же… Я заставила себя сосредоточиться на действиях, а не думать о происходящем и о будущем.
На бантик не хватило веревки, поэтому я обошлась грубым узлом. А затем повторила действия Киу, неловко одной рукой, прижала неказистый сверток к груди и протянула девушке.
Она всхлипнула, но ни одна слезинка не скатилась по фарфоровой коже. Коснувшиеся «подарка» руки дрожали. Киу смотрела на меня так, словно ей подарили весь мир, а не старый хлам с чужой костью. Девушка прижала артефакт к груди и вдруг упала. Повалилась на колени, утыкаясь головой в доспех. Плечи затряслись, из горла вырвался надрывный хриплый вой, перешедший в глухие рыдания. На мой взгляд, пакость в ее руках не стоила и одной слезинки, но Киу, конечно, виднее.
— Теперь меня точно казнят, — пробормотала я, отступая. — За то, что довела гостью Хозяина Востока до слез в его же доме.
— Это вряд ли, — раздался мужской голос, я обернулась, в открытой двери стоял синеглазый тюремщик, с интересом разглядывая опустившуюся на пол девушку. — Она давно уже разучилась плакать. Только хрипит и воет. Но Джарашу нравится, он находит это сексуальным и сразу тащит ее в спальню. Идем, — скомандовал Денис, — с тобой хотят поговорить.
Я снова посмотрела на Киу, но ту не интересовало ничего, кроме свертка.
— Давай, — поторопил синеглазый, — ей не до тебя.
Мы вышли из караулки, оставив девушку наедине с тем, что было ей так дорого. Миновали железную дверь, у меня руки чесались коснуться холодной поверхности и повернуть ручку. Но вместо этого мы снова нырнули в полутемную арку соединяющей этажи башни и ступили на железную лестницу. Обрывок цепи зазвенел, соприкасаясь со ступенями. Несмотря на крупные руки и ноги, походка тюремщика была совершенно бесшумной. Он спускался вниз, не оглядываясь, голова наклонена вперед, длинные ноги размашисто отмеряли ступени.
— Тебя можно спрашивать? Или тоже бьешь вместо ответа? — поинтересовалась я, стараясь отмахнуться от сопровождающей каждый шаг пульсации, и уже толком не понимая, что болит сильнее — рука, голова или живот от голода.
— Спрашивай.
— Кухня далеко? — казалось, что откуда-то тянет теплым молоком, сливочным маслом и мягким сыром с легкой кислинкой.
— Заглянешь на кухню и палач тебе не понадобится. Здешняя еда вредна для психики человека. Хлопнешься в обморок, мигом бульон сварят, там ничего не пропадает, — мужчина чуть замедлился, передернул плечами, словно отгоняя непрошеное воспоминание, и снова устремился вперед, чуть наклонив голову. — Зайдешь ко мне, найду хлеба. Если аппетит не пропадет.
Минус первый мы миновали не останавливаясь. Огонь в светильниках колыхался, придавая Желтой цитадели средневековый и обшарпанный вид, особенно по сравнению с Серой.
— Кто хочет со мной поговорить? Пашка? — мы дошли до минус второго. — Та девушка — змея из крайней камеры?
— Нет, — отрывисто бросил мужчина через плечо, — эта ни с кем не разговаривает, даже с Хозяином, — он покачал головой. — Потерпи, сейчас все сама увидишь.
Мы спускались, пока лестница не кончилась, пока порода стен не стала грубой в своей первозданности. Рабочих не было, кирки бесхозно валялись в пыли, половину светильников потушили. Левое ответвление штрека оставалось темным и необитаемым. Меня ждали в правом.
Подойдя ближе, я могла разглядеть конструкцию целиком. Из камня в центре круга в потолок уходил вертикальный столб. На уровне груди его перечеркивала горизонтальная перекладина. Этакое коромысло. Двое прикованных пленников толкали рычаг, вращая по кругу, словно ручку гигантской мельницы.
Ошейники заключенных были куда внушительней моих кандалов, и застегивались они не на лодыжке, а на шее, тускло мерцая на грязной от песчинок коже.
Мужчина и женщина. Он обнажен по пояс и бос. У нее на шее кулон с яркими камушками в виде цветов. И все. Я в смятении отвела глаза и тут же снова взглянула.
Человек не в силах преодолеть притяжение уродства. Безобразность, как и красота — магнит для человеческих взглядов и мыслей. Увидев что-то аномальное, нездоровое, мы не можем отпустить картинку, сами того не ведая силой эмоций вдыхая в нее жизнь. Иначе цирк уродов не был бы таким популярным. Можно отвернуться от просящего милостыню калеки, выставившего на безжалостное обозрение культи ног. Но нельзя его забыть неприглядные обрубки. Девять из десяти человек хотя бы раз обернутся, пять подкинут мелочи, трое что-нибудь скажут, а двоим он явится во сне.
Женщина была старой и уродливой еще до того, как лгуна сняла с нее кожу и надела на себя, как костюм. Дряблая кожа, расписанная сеткой сосудов, обвисшая грудь, как переспелая груша, хлопала по выпуклому лягушачьему животу и неожиданно худые цыплячьи ноги. Зубастый рот широко улыбался синеватыми губами. Рыхлый нос картошкой, всклокоченные седые волосы. Единственно, что было в ней красивого, — это ярко-карие глаза, задорные и блестящие.
На старую кожу ломаными линиями ложились шрамы — на шее, груди, спине, вдоль рук и ног. Уродливые шишковатые наросты, сочащиеся гноем и распухающие краснотой. В лицо дохнуло теплым кисловатым запахом. Пахло не молоком и сыром, пахло расползающейся по швам шкурой лгуны. Скоро ей или ему понадобится новая, если оно не хочет умереть. А оно не хочет. Но этот вид заложника без костюмчика долго не живет, час или два, самые сильные и упорные три.
Денис угадал: есть я больше не хотела.
То, что выглядело, как старая больная женщина, захихикало полубезумным кокетливым смехом. Я опустила глаза. Да, уродство притягивает не меньше, чем красота.
Лениво вращаемое чужими руками коромысло остановилось, и мужчина — пленник сделал шаг навстречу. Я была права, раз Мартына не было в камере, он был где-то еще. Здесь.
— Как договаривались, — кивнул целитель, протягивая руку Денису.
Их ладони соприкоснулись и глаза парня налились яркой зеленью, магия пробежалась по руке одного и влилась в синеглазого тюремщика.
Мартын издал тихий хрип и повалился корпусом на деревянное коромысло. Лгуна снова гаденько захихикала. Я подскочила к парню и аккуратно приподняла поникшую голову, и закусила губу, когда собственная боль прострелила руку до локтя. Из правой ноздри целителя текла тонкая струйка крови, но он улыбался.
— Что ты с ним сделал? — закричала я на потирающего ладонь Дениса.
— Тише, — прошептал целитель, опираясь на перекладину, цепь звякнула почти как моя, — Это не он. Это я сам.
— Десять минут, — кивнул синеглазый тюремщик и отступил в серый полумрак основного штрека.
— Хорошо, — проговорил парень, продолжая через силу улыбаться, и пояснил, — Я всего лишь заплатил за наш разговор.
— Раньше магия не роняла тебя на землю, — я присмотрелась к бледному покрытому разводами лицу, слипшиеся волосы падали на лоб грязными сосульками.
— Раньше я не носил этого, — Март указал на железный ошейник, кожа над кольцом была покрасневшей и зудящей. Плохо дело, если он не может вылечить такую малость. — Раньше чтобы срастить перелом, — он выразительно посмотрел на мою руку, и я тут же спрятала ее за спину. — Нужна была чайная ложка силы, теперь же я выплескиваю целый стакан, и большая часть впитывается этим, — он пробежался пальцами по железу. — Чтобы я не делал, ошейник впитывает, даже кислоту.
Раздался мелодичный перезвон. Я задрала голову, под светлым грубым потолком висел маленький медный колокольчик на веревке, которая в данный момент резко подергивалась. Коромысло качнулось, лгуна толкнула рукоять вперед.
— Отойди, — попросил парень. — Если не подадим воду наверх, спуститься охрана, а нам этого совсем не нужно.
Мартын налег на свою часть коромысла и столб закрутился быстрее. Круг на полу никто не расчищал, он давно отполировался ногами пленников вращающих перекладину.
— Я подарила меняющий судьбу артефакт любовнице Простого, — покаялась я.
— Круто, — он показал мне большой палец. — Умудрилась подарить то, что и так принадлежит им по праву сильного. Талантище.
— Пашка здесь, в крайней камере, этажом выше, — снова сказала я.
— Знаю, — парень прошел мимо. — Мне пока нос не ломали.
Перекладина едва слышно поскрипывала. Старая лгуна и молодой целитель ходили по кругу, как заводные игрушки.
— За что с тобой так? — я обвела глазами овальный штрек. — С нами? Мы что-то натворили? Ты разговаривал с Простым?
— Меня пока не удостоили личной аудиенции, — целитель горько рассмеялся. — Я в первые сутки голос сорвал, пытаясь докричаться хоть до кого-то. Награду обещал, угрожал, просил передать слова Хозяина восточнику.
— И?
— Ничего. Либо не передали, либо Простому нет до этого дела, — парень шумно выдохнул, налегая на рукоять, и вдруг серьезно добавил. — Ты должна убраться из цитадели до возвращения демона.
— Спасибо за идею, — я потерла пульсирующий лоб, — сама бы ни в жизнь не догадалась.
— Ты не поняла, — целитель сплюнул на песок вязкую слюну. — Ты должна забыть о нас: обо мне, Пашке, о морали и остальной человеческой шелухе. Использовать любую возможность, понимаешь? Хозяйская девка тебе обязана? Прекрасно вынуди помочь. Обманывай, обещай, ври что угодно, но уйди. Если потребуется, принеси Простому клятву верности. Да, низшие, переспи с ним, с вестником, с джином, со всеми разом за послабление, но исчезни из цитадели, поняла?
— Почему? Чем я отличаюсь от вас? — мне действительно было интересно, что он ответит.
— Тем, что тебя убьют в любом случае. Назло Седому и Легенде зимы, — он покачал головой, горьким выражением лица разом напомнив мне Константина. — Забудь о Юково. Идея самого начала была не ахти, и если б не приказ хозяина заглохла бы как старый москвич нашего препода по артефактам.
— Давно тебя потянуло в герои, да еще и посмертно? — спросила я, парень предпочел не ответить, продолжая налегать на коромысло. — Святые с вами и с вашими идеями. Иногда гадаю, кто из нас сошел с ума. Помнишь, мы говорили о перегибах? Переспать с Простым или еще с кем, самая идиотская мысль, которая тебя посещала. Не дорос еще такие советы давать. Вестник, этот урод, до меня не дотронется. Джина не видела, а Простой… посмотрел бы ты Киу, — я указала на свое лицо и тише добавила. — Все что во мне есть привлекательного сейчас — это боль. Они пьют ее глотками, и вряд ли захотят останавливаться. Никто не откажется от бутылки щекочущего небо шампанского.
— Значит, нам придется выпустить пузырьки, — теплая мозолистая рука ухватила меня за предплечье. — Низшие, я настолько ослаб, что без прикосновения не сведу и прыщ с задницы.
Глаза Мартына вновь вспыхнули. Ладонь стала горячей, кровь бросилась мне в лицо, в переносицу вонзился с десяток раскаленных игл, а по правой ладони затанцевали искорки. Так бывает, когда поджигаешь бенгальский огонь над новогодним столом. Его искры оставляют на скатертях и салатах черных хлопья и разбегаются по рукам мелкими муравьиными укусами.
Целитель закатил глаза и упал под перекладину. Коромысло замедлило ход, колокольчик над головой снова зазвенел. Лгуна зарычала, продолжая толкать свою часть рычага. Коромысло уже прошло четверть оборота. Прикованная к нему цепочка натягивалась, ошейником врезаясь в кожу бессознательного парня. Еще немного и она потащит его за собой.
В штрек вбежал синеглазый тюремщик.
— Помоги, — закричала я, стараясь поднять Мартына.
Лгуне было плевать на парня, она давила и давила на перекладину. Тут быстро учат людей делать только то, что им положено. И нелюдей тоже.
— Да помоги же!
Денис прыгнул в круг, закинул руку парня себе на плечо и приподнял, ставя на подгибающиеся ноги. Я уперлась ладонями в коромысло, мельком отметив тот факт, что мизинец хоть все еще и выглядел прищемленным дверью, но сгибался без всякой боли. Кость стала целой. Штырь, который кто-то вкручивал в лоб над бровью, тоже исчез. Нос, покрытый разводами и пылью, снова стал частью лица, а не чем-то пульсирующим и чужеродным. Святые, и за что я раньше не любила целителей, не напомните?
Рукоять неохотно пошла вперед. Колокольчик замолк. Но еще несколько минут мы со лгуной крутили столб, а тюремщик шел следом, придерживая Мартына, как пса прикованного цепью. Кровь из носа парня капала, впитываясь в светлый песок у нас под ногами.
О железной двери я вспомнила через час, после того, как меня вывели из подземелья и снова предоставили самой себе. Казалось, никому нет дела, кто бродит у них по лестницам и пустынным коридорам. Правда, я насчитала все два наземных этажа, ограниченных с двух сторон башнями с лестницами, плюс три подземных, и очень сильно сомневалась, что обошла всю Желтую цитадель. Вестник сказал: «доступ по первому кругу», видимо, это и есть его пределы. А остальное человеку видеть не по чину.
Я сидела на подоконнике и всматривалась в сухие ветки и листья, катаемые ветром по плотной, словно утоптанной земле. Мысль о двери пришла сразу после того, как идея сигануть в это самое окно уже перестала казаться абсурдной, а стала обрастать все более привлекательными чертами. Вот тогда-то и всплыло воспоминание о двери рядом с караулкой.
Цепь громко звякала о ступени, пока я, поминутно оглядываясь, спускалась вниз. Но коридоры оставались пусты, лишь с самого нижнего подвального этажа слышались равномерные удары кирки о камень. Тихая, мирная жизнь Желтой цитадели, и чего ее все так боятся?
Минут три я стояла перед железным полотном, не решаясь взяться за ручку. Там могла быть как кирпичная стена, так и дорога к ушедшим. Или еще хуже, каморка с особоценными швабрами. Дверь могла не открыться, браслет от кандалов мог «вспомнить», для чего повешен, да много чего могло произойти… Но я слишком много времени провела среди нечисти, и уже не могла пройти мимо закрытой неизвестности, даже если в ней сидел волк. Особенно если он там сидел. А может, это ген любопытства, присущий всем женщинам еще со времен сказки о Синей Бороде. Но одно знала точно, время истекало, вода молчала… да какая к низшим разница, почему я хотела открыть эту дверь, и почему все еще медлила, тупо пялясь на круглые тронутые ржавчиной заклепки. Я выдохнула и потянула ручку.
Все оказалось прозаичнее. Иногда, мы полагаем себя гораздо более важной персоной, чем являемся на самом деле. Дверь не запирали. И вела она в сад. Понятно, почему здесь оборудовали караулку, и также понятно, почему в ней играли в карты, а не заряжали оружие.
Но в первый момент, когда я ступила под солнечные лучи, и вдохнула холодный воздух, сердце радостно забилось, а невозможная надежда расправила крылья.
Это был скудный сад. Несколько деревьев с пожелтевшими листьями, подчеркивали осеннюю обнаженность окружающего пейзажа. Солнце было ярким, но холодным, редкие облака тенью набегали то на один, то на другой его край. Кусты диких роз свернули чуть тронутые краснотой листья, сбрасывая их по одному. Две скамейки из такого же железа, как и ступени лестницы цитадели. И все это заперто в четырех стенах, но не тех, что складывают из монолитных блоков или обожженного кирпича. А других — подвижных, изменяющихся, состоявших из миллиардов крупинок песка, поднятых в воздух магией.
Я бегом миновала сухой кустарник, не оглядываясь и не давая себе труда задуматься о том, что вижу и куда бегу. Солнце било в глаза, слабый ветерок обдувал лицо. Секунда нерешительности и я ступила за границу сада. Поднятый в воздух песок, это не забор из досок, и не сетка — рабица. Это всего лишь воздух и грязь. Маленький человеческий шажок, и меня едва не сбил с ног порыв ветра. Еще совсем недавно ласковое касание превратилось в ураганный смерч. В лицо полетели колючие горсти, не позволяя ни дышать, ни смотреть, ни понимать. Маленький дворик ограждали не заборы и стены, а песчаная буря. Сад был островком спокойствия, в пылевом безумии.
С первой попытки я осилила пять шагов, со второй — семь. И вынуждена была вернуться, кашляя, закрывая глаза руками и отплевываясь. Все просто — идти дальше и умереть сейчас или вернуться и умереть позднее. Снова иллюзия выбора. Дверь не охраняли, потому что сбежать отсюда без противогаза невозможно. Сад был отрезан от мира.
Может быть, я подозревала, что-то подобное еще до того как вышла в сад, Подозревала, что дверей, за которые заглядывать не положено, мне просто не покажут. Зачем сторожить пленника неспособного найти выход из клетки?
Я стояла перед стеной песка, задрав голову, стараясь отдышаться и смириться с очередным поражением. Там, вверху была недосягаемая свобода, свобода голубого неба с бегущими облаками.
Сад оказался невелик, вполне сравним с двенадцатью сотками приусадебного хозяйства бабушки. Здесь не было ни вытоптанных тропинок, и любовно выращенных клумб. Я обошла его минут за десять.
Пожухшие кусты, прошлогодняя трава, скребущее каменное крошево под ногами. И могила вместо альпийской горки. Одинокое старое захоронение. Неожиданность для нашей тили-мили-тряндии, где тела, становятся сырьем для колдунов или пищей падальщиков. Трупы не принято закапывать в землю. Их либо сжигают родне назло, либо используют по назначению. Сразу вспомнился Парк-на-костях, но там могилы не трогали потому, что не знали чьи они, потому что они были там еще до того как по стежкам ступили люди и нелюди и основали поселение. Здесь я видела второе исключение из правил.
От входа захоронение загораживал ряд невысоких жердей, воткнутых в землю. Их обвивали сухие плети дикого гороха, нити паутины с застрявшим в них мусором соединяли побеги серыми нитями. Я обошла шпалеры, и едва не наступила на вросшую в землю надгробную плиту. От таблички мало что осталось. Раскрошившийся по углам камень, усыпанной листвой, над которым возвышалась невысокая статуя из потемневшего почти черного металла. Коленопреклоненная миниатюрная девушка задумчиво смотрела на стену беснующегося метрах в пяти песка. По коже побежали мурашки. Она была столь же красива, как и при жизни. Киу в старомодной легкой одежде преклонила колени перед надгробием и замерла. Навсегда.
Я стала счищать листья со старого камня, надпись почти стерлась, но ровные строки инописи едва угадывались на неровной поверхности.
— Ор тессеешь, наорочи, — раздался шелестящий голос.
Я подняла голову. Слезы не оставили на ее лице никаких следов. Оно было таким же светлым и нежным. Всегда завидовала таким девушкам, я после того, как наревусь к людям и к зеркалу не подхожу, опухшие глаза и красный нос — не то зрелище что повышает настроение.
— Скажи мне, что это твоя сестра близнец. Или двоюродная бабушка, в которую ты уродилась, — попросила я, зная, что она все равно не поймет ни слова, а если и ответит, не пойму ни слова уже я.
Киу подошла ближе и ласково сняла с коленопреклоненной статуи опавший листик.
— Гаро — она посмотрела мне прямо в глаза, и кивнула.
— Хотела бы я знать, с чем ты соглашаешься.
— Гаро, — повторила девушка, и стянула с руки нежную лавандовую перчатку, — Со, — она указала пальчиком сперва на статую, потом на себя, — Киу. Гаро — повторила она.
И с размаху опустила кулак на каменную плиту, будто хотела разбить ее. Вот только разбился не камень, а рука. Фарфоровая кожа пошла трещинами и разлетелась на куски, словно крынку, покрытую белой глазурью, на пол уронили. Рука Киу осталась на месте. Настоящая рука, та, что скрывалась под глянцем фарфора. Тонкое прозрачное запястье, сквозь которые видны ровные буквы инописи.
Киу подняла ладонь и провела по моей щеке. Я ничего не почувствовала. Совсем. Привидения живут в отличной от нашей реальности, но Простой похоже нашел способ их совместить. Он заключил приведение в глиняное тело. И самое страшное, что у него получилось.
— Наорочи, — позвала она.
— Да, Киу, — мне было так ее жаль, что слова просто застревали в горле.
Как сказал баюн, смерть — это точка, к которой ничего нельзя убавить и прибавить. Но посмотришь на эту девушку, и верится с трудом.
А ведь она наверняка была когда-то человеком, таким же, как я. Смертная девушка, приглянувшаяся хозяину предела и ставшая его игрушкой. А потом умершая. Даже в длинном, растянутом времени внутреннего круга люди уходят быстрее нечисти. Если им дают этого сделать.
Глядя на памятник мертвой девушки, на ее неживое воплощение, я представила, как Кирилл заключает мою душу в другое тело. Хотя нет, на визирга не тяну, скорее уж на каменную куколку. Может, он сделает это не сам, а по просьбе Алисы, и меня будет ждать вечность в каменном теле голема. К горлу подкатила тошнота. Не хочу. Как сказал тот мальчик, мне не нужен еще один шанс, я и с первым-то не знаю, что делать. Но люди умирают быстро.
— Сарам, — Киу встала, взялась целой рукой за мое запястье и потянула за собой.
Это мы уже проходили, и я не видела повода сопротивляться.
Привидению, которое не мерзнет, не спит, не ест и не нуждается в крыше над головой, отвели две просторные комнаты на втором этаже. Перед тем как войти следом за девушкой я оглядела коридор. Готова спорить, что когда проходила здесь несколькими часами ранее, этой деревянной двери с резными листьями не было.
Первая комната выглядела как мастерская, в которой одновременно рисовали, строгали, лепили, паяли, мастерили, вязали, шили, и святые еще знает что делали. Вторая…, во вторую меня не пригласили и все, что удалось рассмотреть, это угол кровати под резным столбиком балдахина.
Девушка оглядела беспорядок с некоторой растерянностью взяла со стола белую коробку и протянула мне. Я взяла. Видимо, намечался еще один обмен подарками.
Киу тут же выхватила ее обратно, выкрикнула несколько гортанных фраз, встряхнула белым прямоугольником и изобразила походку то ли аиста, то ли солдата на параде.
— Ага, — ответила я, не поняв ни жеста из ее пантомимы.
Она с досадой перекинула коробку из одной руки в другую, забыв, что совсем недавно расколола ее о каменную плиту. Картонка упала на пол, крышка отлетела в сторону. Внутри было пусто. Мне пытались втюхать упаковку от подарка.
Я развела руками.
Девушка выдохнула и как-то разом успокоилась. Подняла коробку и поставила на стол и отошла к стоящему у окна мольберту. Киу столкнула на пол большой лист картона с разноцветными психоделическими разводами, поставила на его место чистый, и взялась за кисть.
На белом полотне картона штрих за штрихом стал проступать черный рисунок. Схематичный, немного корявый человечек с коробкой в руках. И этот человечек куда-то шел.
— Ты хочешь, чтобы я отнесла коробку? Куда?
Киу покачала головой, мои слова для нее были такой же инописью. Я взяла вторую кисть, окунула в зеленую краску, нарисовала идущую от человечка стрелку и поставила большой знак вопроса. Меня интересовал получатель, раз уж личность посыльного была очевидна.
Девушка поняла и указала рукой на висящую на противоположной стене картину. Большой, занимающий полстены холст в багровых тонах. Красное закатное небо, коричневая земля, высокие, очень высокие деревья, одетые в золотистые листья. На первом плане серое надгробие с нарисованным на нем равносторонним крестом заключенным в круг. Очень похоже на колесо. Над могилой стояла девушка, точная копия той, что сидела в саду и той, что сейчас указывала на полотно тонкой несуществующей рукой.
Я знала это место. Не само захоронение, их там несколько десятков, а то и сотен, а парк в котором росли деревья великаны, которые не тронул даже огонь. Я помнила ночь в Заячьем холме, помнила теней и пламя.
— Гаро, — ответила я, подражая ее гортанному выговору.
— Гаро, наорочи.
Она снова скинула белую крышку, осторожно вытащила из-под завала на стуле кольца доспеха и моток целлофана, в котором темнела кость. Киу складывала артефакт в коробку с таким почтением словно это была величайшая ценность, сопровождая действия короткой напутственной фразой, произнесенной благоговейным шепотом. Третьей и последней вещью, отправившейся в картонку, оказалась маленькая с мизинец куколка — статуэтка. Бирюзовый цилиндрик тела и круг головы, с черными, подстриженными под каре волосами. Такому самое место на брелоке с ключами. Но больше всего меня насторожило то, что держала ее девушка несуществующей рукой, и игрушка совсем не собиралась падать. Я слышала об этом, но никогда не видела. Не просто красивый предмет, а якорь. Амулет, держащий призрак в нашем мире, единственное до чего он может дотрагиваться.
Киу закрыла коробку и перевязала знакомой веревкой и с измочаленным и окрашенным в коричневый цвет концом. Теперь это снова стало похоже на подарок. Или на посылку, которую нужно было доставить на могилу неизвестного.
Я поставила ногу на заваленный лоскутками ткани стул и приподняла штанину, указав на браслет кандалов.
— Боюсь, я чуть-чуть несвободна.
В ее черных глазах отразилось непонимание. Цепочка браслета звякнула, но не особо ее заинтересовала. Я снова подошла к мольберту и нарисовала поверх ее черного человечка зеленую решетку.
— Я ничего никуда не могу отнести.
Вода вернулась, когда из отпущенных суток прошло уже часов двадцать.
Плинк-плинк.
Я села на кушетке, где без всякого толка валялась, разглядывая потолок. Была у меня, нет даже не идея, а скорее мысль, отчего вода взяла столь неожиданный перерыв, но теперь с ней придется распроститься.
Странный звук проходил сквозь холодную колючую стену комнаты и ввинчивался прямо в голову.
Плинк-плинк.
Невидимая вода словно срывалась с камней и звонко ударялась о них же. Капель снова двигалась, истончаясь, уходила вправо, в ту сторону где была лестница. Но разве может звук ходить по ступням?
Плинк-плинк.
Я обошла стол, пару стульев, задела бедром кровать, зашипела и бросилась к двери. Но та, еще минуту такая настоящая, словно в насмешку растворилась в песочной стене. Руки впустую уперлись в камень. Выход исчез. Совсем.
Плинк-плинк.
— Что за черт!
Я застучала по стене, сначала ладонями, потом кулаками.
— Эй! Эй! Есть там кто! — кричала я, прекрасно понимая, что сквозь камень звуки не проходят, эту цитадель тоже строила нечисть и для нечисти.
Я смутно помнила, как, бродя по коридорам и одурев от безделья, поднялась на второй этаж, свернула в третью комнату от лестницы и минут десять играла в игру «найди десять отличий». Опять одинаковая мебель, будто они сразу оптовую партию заказали. Значит, лестница совсем рядом.
Плинк-плинк.
Но это вряд ли мне поможет. Я пробежала вдоль стены, как слепая ощупывая ее дрожащими руками, все еще не в силах поверить, что выхода нет. Пальцы царапали твёрдый камень, сдирая кожу и оставляя за собой красные следы. Всего несколько часов относительной свободы в череде одинаковых и не очень комнат и исчезнувшая дверь кажется чем-то невозможным. Чем-то неправильным.
Плинк-плинк-плинк.
Невидимая вода уже, была прямо здесь, заливала пол, я слышала ее мягкое плескание.
Плинк-плинк-плинк — пллиииииннк.
Последняя отчаянная мысль о том, что неплохо было бы залезть под кровать. Хотя, вру, была еще одна. Чтобы все закончилось быстро. Чтобы раз и все, без боли и без агонии.
Пол пошел трещинами. Комната вздрогнула, от потолка откололся большой камень и грохнулся о пол, развалившись на части. Сверху потекла струйка песка. Цитадель еще раз тряхнуло. Я зажмурилась, вжимаясь в стену. Святые!
И все кончилось. Стены остались стоять на месте.
Я недоверчиво открыла глаза, полотно двери проступило в метре левее. Песок продолжал сыпаться, но это была тонкий ручеек неспособный наполнить и песочницу, не то, что завалить комнату.
Руки не слушались, соскальзывая со ставшей осязаемой ручки. Дверь открылась, гулко стукнувшись о камень от слишком сильного рывка. Да я была в третьей комнате от начала коридора, от арки, от лестницы, которой больше не существовало. Влажный песок мягко скатывался с насыпи, уходившей далеко за оплавленную линию потолка.
— Руку, — услышала я, отдаленный крик.
Гора дрогнула, как тогда, под направленным на нее ключом вестника и стала проседать. Комки слипшегося песка, катились, разбиваясь, исчезая на нижних этажах, обнажая часть стены, и огрызок комнаты примыкавшей вплотную к лестнице.
— Держись, — раздался голос чуть выше.
Я подошла к неровной линии разлома, там, где пол и потолок коридора перечеркивала оплавленная дыра и посмотрела наверх. На третий этаж, где я никогда не была, как и на четвертом, и остальных. За остатки пола одной рукой цеплялся мужчина, вторая крепко сжимала каменное доисторическое кайло, хотя разумнее было бы его бросить. Тело долю секунды болталось в воздухе, а потом мужчина забросил инструмент, и рывком втянулся в верхний коридор.
— Идет за мной, да? — выкрикнула я вверх.
Он обернулся, сузил черные глаза, под которыми залегли глубокие тени. Аккуратная бородка, присыпанная песком, была похожа на глиняную маску, закрывавшую нижнюю часть лица. Вестник вернулся в цитадель раньше срока, который сам же мне отмерял. Та дурацкая мысль, что вертелась в голове, как вертится слово на кончике языка. Догадка, для которой не было по сути, никаких оснований, кроме одного. Вода ушла вместе с вестником, с ним же и вернулась.
— А за мной ли? Сколько раз ты оказывался рядом? Дом справедливости, баня, цитадель. Может, и в остальных? — я увидела, как напряглось лицо мужчины, и поняла что угадала. — А заперли меня потому, что надеялись на… На что? Свалить на человека разрушение замка? На труп? Ха-ха, — я натужно рассмеялась. — Скажи, а Простой знает?
Из-за спины Радифа, выглянул ошарашенный Денис. Вестник зарычал, оттолкнулся и перепрыгнул провал, проделанный водой в потолке. На волосы снова посыпался песок. Я слишком поздно поняла, что он собирается сделать, хотя, это уже не имело значения. Мужчина присел, ухватился рукой за край дыры и спрыгнул на второй этаж. Я честно попыталась убежать, но миновала лишь две двери, когда что-то по ощущениям похожее на кувалду обрушилось на спину, заставив пролететь еще полметра на полусогнутых ногах. Кувырнувшись, я упала на пол. Где-то рядом громко ударилось о камни то самое доисторическое кайло, что держал в руке Вестник. В голове зазвенело, по спине расползся холод, тут же сменившийся узкой как полоска стали болью, будто из меня пытались вытащить позвоночник.
Радиф неторопливо подошел и присев на корточки, заглянул в глаза. Его лицо выражало злое удовлетворение.
— На рассвете тебя отдадут лгуне, она давно заработала на новую шкуру, — он встал. — А когда она ею обзаведется, ее отправят к Седому. В подарок. И как знать, может новая наорочи понравиться севернику больше.
Слова, застревали где-то на пол дороге. Какой в них теперь толк? Никакого. Увидев Киу, я испугалась за личность, которую могли заставить жить и после смерти, но не думала о том, что они могут использовать не душу, а тело.
Боль острыми стальными полосками расползалась от позвоночника к лопаткам, основанию шей, пояснице. Последнее, что я увидела, прежде чем закрыть глаза, — это синеглазого Дениса, все еще стоящего этажом выше. Тюремщик сжимал в руках маленькую фляжку — мой покойный дед в похожую самогон заливал. Не могу не согласиться, сейчас самое время выпить.
— Запереть, — приказал Вестник, поднимая с пола кайло, — и да, джараш знает.
