Район

Две ночи подряд я просыпался от дикого сердцебиения. В первый раз, лежа после этого без сна в темноте, я услышал на улице подростков. Они куда-то бежали с криками «Давай быстрей!» и «Мы все пропустим!». Я раздумывал, надо ли встать и сделать что-нибудь, но, судя по звукам, драки там не было и стекла нигде не бились. Так что я встал, когда они уже убежали. Не включая света, я подошел к окну и слегка раздвинул жалюзи.

Уличный фонарь под окном освещал мусор. Внизу стоял большой прямоугольный контейнер, и к его стенкам со всех сторон жались пригнанные ветром бумаги, сухие листья и пластиковые отходы.

Стоял август. Пластинки жалюзи оставили черную пыль на моих пальцах.

На следующую ночь меня разбудили лисы. Я хорошо знаю их сдавленное тявканье, но еще никогда не слышал, чтобы они поднимали такой шум. Помню, однажды, в детстве, когда мы еще не переехали в этот район, у нас была кошка, и у нее случилась течка – мама все это очень осторожно мне объяснила, – и я, закрывая на ночь шторы в спальне, глянул вниз и увидел, что дерево в нашем дворе буквально облеплено котами. Закат уже догорал, а они сидели на ветках и дергали хвостами. И смотрели, как мне показалось, прямо на меня. Как только стемнело, они завели свой оголтелый кошачий концерт.

Я лежал, прислушиваясь к лисьему лаю, и думал, то же самое у них там происходит или нет. Представлял себе, как они женихаются под городскими деревьями или на рифленых металлических крышах покосившихся сараев.

Недалеко от моей квартиры есть парк с небольшой детской площадкой, населенной добродушными пластмассовыми животными. Одно из них – лис с красно-рыжим мехом и в синей кепке. Я представил себе, как стайка настоящих лис кружит возле этого мультяшного персонажа в кромешной темноте.

Я вышел на улицу, постоял. Снаружи оказалось куда прохладнее, чем можно было ожидать, прямо как зимой. Лисы смолкли. Под фонарем была доска, куда собрание жильцов вывешивало свои объявления. Одно порванное, об утреннем кофепитии. Вот еще одно, про переработку отходов. Общественная инициативная группа под странным названием ОБИОСС созывала собрание по вопросам возрождения. Имя одного из ее учредителей показалось мне знакомым.

Площадка была недалеко. Пройдя мимо закрытого магазина, я окунулся в ряды неосвещенных домов.

Рядом с лисом стоит снегирь. Ростом он с трехлетнего малыша, одет пиратом. Еще есть барсук и свинка. И все одного размера: никакого правдоподобия.

В нескольких улицах оттуда проехали одна за другой две машины. Дождя не было, но в воздухе ощущалась какая-то сырость. Вдруг я услышал приглушенный дробный стук. Еле различимое ты-дык-ты-дык. Ритм, который выбивают копыта.

Звук заметался между сырыми стенами. Мне показалось, что запахло пыльцой. Над неопрятным переулком поднялось какое-то зарево. Там что-то горело. Стук копыт приближался.

Воздух наполнился крутящейся пылью и мелкими листочками. Пришлось прищуриться, чтобы не засорило глаза.

Раздался какой-то трубный звук. Тени деревьев запрыгали, как безумные. Колеблющийся свет отразился в витрине магазина, в гладких корпусах автоматов, которые за несколько монет выплевывали игрушку или пакетик сладостей.

Свет вспыхнул ярче, метнулся из стороны в сторону и погас. Когда я добрался до входа в переулок, там уже ничего не было, только толкался ветер. Я принюхался – гарью ниоткуда не пахло. Кругом стояла тишина.

На следующий день я вернулся. Ребятишки на великах петляли между лужами. Двое стариков тащили покупки. Высоко на фонарном столбе я увидел отметину от огня. Перед небольшим домом молодые родители хихикали над своим раскапризничавшимся малышом. Тот явно был не в духе, но родители не обращали на это никакого внимания.

– Просто глазам своим не верю! – восклицала мамаша. – Еще вчера тебе было совсем плохо, ты, маленький ужас! А теперь погляди на себя!

Малыш рыгнул, и они опять расхохотались.

Сад перед их домом зарос каким-то цветущим кустарником. Наверно, вид у него и раньше был не очень, но мне показалось, что его совсем недавно ободрали, так мало на нем было листьев. Проходя мимо, я сорвал с куста одну из обломанных веточек, как будто по рассеянности.

Вернувшись к себе в район, я обнаружил, что на перекрестках между кварталами кучкуются люди. Я увидел женщину, которая живет почти по соседству; она симпатизирует мне из-за того, что я пару раз корчил ее годовалому малышу смешные рожицы.

– Мы ведь с вами ходили в одну школу, верно? – спросила она. Надо же, а я и не сообразил, пока она не сказала. – Вы знали Дэна Лока?

– Да, – ответил я удивленно. – То есть я знал, кто это.

– Он вернулся.

– Ясно, – сказал я. – Кажется, я видел где-то его имя недавно.

– Только не делайте вид, будто вам все безразлично. – Она улыбнулась так, словно мы с ней были заговорщиками.

Когда Дэна исключили из нашей школы, вся его семья выехала из района. Мы с пацанами видели, как они уезжали.

Семейство Локов снимало квартиру в длинном многоэтажном здании возле общественных туалетов, напичканных камерами слежения и всякой прочей дрянью, – любимое место всех окрестных наркоманов. Мы забрались на его крышу и улеглись там. С нашего наблюдательного пункта было прекрасно видно все семейство Дэна.

Его мамаша взвалила себе на плечо его плачущую сестренку, их зареванные лица были совсем близко. За ними шаркал отец, таща в каждой руке по чемодану. А впереди всех выступал Дэн. Он шел и нюхал воздух, как будто прокладывал путь по запаху.

Мы даже не пытались спрятаться. Все было как-то торжественно. Дэн поднял голову и, изогнув брови, дал понять, что видит нас. Взглянув на солнце, он на мгновение остановился, взмахнул рукой и повернул в сторону города, а его семья потащилась за ним.

– Он был в Париже и в Южной Африке, – продолжала соседка. – А теперь вернулся.

– А это, что ли, приветственный комитет? – поинтересовался я.

По углам площади тут и там шмыгали полицейские, хотя ничего особенного не происходило.

Мы не расходились до ночи. Среди присутствующих было много тех, кого я не узнавал. Это удивляет, если живешь на районе столько, сколько я. Некоторые были одеты как сельские жители и, судя по выговору, обитали в местах пошикарнее наших.

Стемнело, и люди заговорили громче. Многие слушали музыку по телефону, иные даже пританцовывали, дурачились, словно стараясь показать, что не воспринимают происходящее так уж всерьез. Стало накрапывать.

После десяти вечера мы услышали какие-то щелчки. В толпе многие обрадованно закричали.

Из-за угла одной башни показалась группа людей. Человек восемь-девять, все в комбинезонах, со спортивными сумками через плечо. У каждого в руке была палка с заостренным концом, ими они ловко накалывали попадавшийся по дороге мусор и отправляли его в черные мешки. Время от времени они сводили свои палки вместе, и тогда раздавался ритмичный стук. Среди них была женщина, совсем молоденькая, лет девятнадцати, не больше. Мужчина лет шестидесяти приветственно помахал нам, точно был знаменитостью. Вел их всех Дэн. Я бы вряд ли узнал его, если бы мне не напомнила о нем моя соседка.

Они стали совещаться. Пошептались, тыча пальцами в разных направлениях – в переулки, под бетонные перекрытия. Наконец они вскинули руки и соприкоснулись ладонями в сложном салюте, после чего разошлись. Мы, разделившись на группы, тоже пошли за ними следом.

Я выбрал Дэна. Окликнул его по имени. Он оглянулся. Не сразу, но все же узнал меня, я видел.

– А-а, – сказал он. – Ты как, в порядке?

Он приложил два пальца ко лбу и повертел в руках палку. Это выглядело элегантно.

Я опять повторил:

– Дэн. – Но его уже не было.

Мимо прошли подростки.

– Заткнись, – бросил мне один из них. – Дай человеку сосредоточиться.

Дэн шел, касаясь пальцами стен и столбиков ограждений. Обошел кругом опрокинутый мусорный контейнер и присел, чтобы рассмотреть его содержимое. Мы уважительно держались поодаль. Мне казалось, что я вернулся в детство и снова вижу, как он с семьей покидает дом.

У бетонного пандуса и сдающегося в аренду магазина, который никто никогда не снимал, на стене были пятна копоти. Увидев их, Дэн перешел на бег.

Он вел нас путями, о существовании которых я даже не подозревал. В кварталах, через которые мы неслись, не было слышно других звуков, кроме топота наших подошв и жужжания велосипедов. Длинные цокольные этажи коричневых башен протянулись к соседним улицам, там были люди. Машины ехали по мосту над каналом.

Вдруг Дэн остановился в полосе света – она падала из витрины круглосуточного магазина – и стал вглядываться во тьму между полуразвалившимися велосипедными сараями, двери которых постоянно стояли нараспашку. Мы все стали чуть поодаль. Он сделал нам знак не шуметь. Сам осторожно, чтобы не зашуршать и не стукнуть, опустил на асфальт мусорный мешок и палку. Так же тихо он снял с плеча спортивную сумку и раскрыл ее.

Вспыхнул яркий свет. Затрещал огонь. Из темноты нам навстречу шагнул олень.

Он сиял. У него горели рога.

Олень был громадный и смотрел на нас без страха. Рога на его голове походили на охваченные пламенем ветви какого-то дерева. Огонь бесновался на них. Маслянистый черный дым поднимался над ними, красноватые отсветы плясали в стеклах машин, освещали парковку и спешащих мимо пешеходов. С рогов посыпались искры.

Олень повернул свою могучую шею и зашагал к нам так спокойно, точно был у себя в лесу. Потом остановился, опустил голову, полакал из канавы.

Мы словно окаменели. Олень почти дошел до дороги. И тут я услышал крик. Два мужика вышли из магазина, увидали оленя и кинулись наутек. Один не удержал равновесия, шлепнулся и проехался задницей по асфальту. Другой заорал и вернулся за ним.

Последовала серия страшных глухих ударов, когда сначала одна машина шарахнулась в сторону и врезалась в другую, а потом в них влетела третья. Пламя продолжало ползти по отросткам оленьих рогов.

В руках у Дэна что-то щелкало. Он собирал винтовку. Кто-то из пацанов на великах завопил было от восторга, но Дэн, даже не оборачиваясь, скомандовал ему:

– Ма-ал-чать! – И тот сразу заткнулся.

Куски отгоревших рогов падали у оленя с головы, и его шкура начала кое-где дымиться. Он перешел через дорогу прямо возле нас. Я ощутил запах паленого волоса. Зверь задрожал.

Дэн поднял винтовку. Его мишень споткнулась. Замешкалась, закачалась. Огонь пылал все ярче, спускаясь к основанию рогов. Олень моргнул.

Дэн выстрелил.

По телу оленя прошла судорога, у него подогнулись ноги, и он стал заваливаться вперед.

Раздались ликующие крики. Но Дэн выругался и стал что-то делать со своим ружьем. Это не от его пули упал олень. Просто языки пламени один за другим охватили голову животного.

Дэн опять прицелился. Из-за поворота выскочила еще одна машина. Олень уже погибал, его била такая дрожь, что ему было не до испуга – к тому же он, вероятно, ничего не видел, у него могли выгореть глаза. Машина врезалась прямо в его коленопреклоненную тушу.

Брызнуло стекло. Горящее животное с такой силой швырнуло к ограде моста, что я даже ощутил порыв ветра. Его рога треснули и отвалились, остались лишь пеньки на охваченной пламенем голове.

– О гос-споди! – закричал я.

Из автомобиля выпал человек, зажимая рукой кровоточащую рану.

– Черт, – снова ругнулся Дэн.

Олень, наполовину свисая с моста, бился в припадке. Сквозь пламя было видно, как он скалит зубы. Язык у него вывалился. Тут свисающая с моста часть его туши перевесила остальное, и он поехал вниз, а мы хором закричали:

– Нет! – как будто это могло предотвратить падение, чего, разумеется, не случилось. Олень скрылся из виду. Мы слышали, как его тело с шумом упало в воду.

– Что это значит? – раздался чей-то голос. – Сработало?

– Сразу не скажешь.

– А как ты думаешь?

Дэн разбирал винтовку. Заметив, что я смотрю на него, он закатил глаза, словно говоря: «Ну, что поделаешь». Махнул мне рукой и снова закинул сумку с винтовкой на плечо. Думаю, я был единственным, кто видел, как он поспешно возвращается назад, на район, скрываясь в темноте между башнями. Остальные уже столпились на мосту, глядя, как плывет по каналу, качая поплавком дымящегося крупа, мертвый олень.

Потом труп вытащили подъемным краном. Муниципалитет распорядился задействовать тот, что стоял на стройке напротив. Для этого кран даже не пришлось передвигать с места на место. Крановщик просто развернул его в другую сторону, опустил стрелу и мастерски подцепил оленя крюком.

Растерзанный труп болтался на цепях, пока его переносили на сушу, и ронял куски плоти.

Общественники созвали собрание. Люди пришли, но, как я слышал, не знали, что говорить. Собственно, они даже не понимали, зачем их позвали.

Вы, конечно, тоже слышали об этом происшествии у нас на районе. И дня не прошло, как все и каждый начали уверять, что были там и видели все своими глазами. Причем каждый по-своему объяснял, откуда он узнал, где и когда все будет. Никто ничего по-настоящему не знал, но, как всегда, нашлась пара придурков, которые, стоило только завести разговор на эту тему, напускали на себя отрешенный вид, или делились своими идеями о том, чего ждать дальше, или просто многозначительно постукивали себя пальцем по носу, точно намекая, что им известно больше, чем они хотят сообщить.

Я думал, что на этом все и кончится, но нет. Примерно месяц спустя в главной – правительственной – ветеринарной конторе устроили пресс-конференцию. Чтобы обсудить результаты вскрытия.

Нижнюю часть оленьих копыт, сказали они, покрывала эпоксидная смола, по плотности напоминающая резину. Рога были пропитаны составом вроде битума, который горит медленно и долго. Там, где рога и копыта соединялись с кожей, их еще дополнительно обработали замедлителем, чтобы задержать распространение пламени внутрь.

В крови животного было обнаружено большое содержание неизвестных производных кетамина, измененного способом, который так и остался неизвестным. Но ученые уверены, что с его помощью были отключены центры боли, а также подавлен инстинкт выживания.

То есть олень не чувствовал и не понимал, что его рога охвачены пламенем.

Все время, что мы шли за ним, он умирал, отравленный, заживо горящий.

Плакаты ОБИОСС, обещающие городское возрождение, поблекли. Никто их не снял. Я искал Дэна в квартире, где раньше жила его семья. Она много лет простояла пустой.

– Он вернулся в Корнуолл, – сказала мне соседка. – Так я слышала.

Я проходил мимо прачечной, когда парнишка-подросток распахнул дверь, откуда на меня пахнуло горячим воздухом из сушки, и сказал:

– Я видел, как вы искали того мужика, ну, Дэна. У меня кое-что есть… Хочешь купить? – продолжал он. – Купишь – да или нет? Стоит сотню.

В руке он держал большой кусок почерневшего рога, от которого пахло паленым.

– Зароешь у себя в саду, все будет расти. Спрячешь в доме, он будет приносить тебе деньги.

Он привел мне и другие причины, почему я должен купить у него рог, и я так и сделал. Рог оказался на удивление легким. Я положил его дома на телевизор, как предлагал пацан.

– Изображение будет что надо, – сказал он. – Проверь сегодня вечером, на четвертом канале.

Показывали репортаж о катании горящих бочонков или чего-то в этом роде – обычная народная забава в праздник урожая в каком-то ярмарочном городке.

– Ты только погляди, – сказал я вслух, точно человек на экране мог меня слышать, а репортаж не был снят несколько месяцев назад.

На экране был Дэн. Он был среди тех, кто взвалил себе на плечи тяжелую горящую штуку и тащил ее, неизвестно зачем и куда.

Никакого возрождения в нашем районе так и не произошло. Через два месяца после исчезновения Дэна сначала в Бирмингеме, а затем в Глазго на главных улицах появлялись олени с горящими рогами, которые бродили по ним до тех пор, пока не прекращалось действие наркотика. В Бирмингеме кто-то стрелял в оленя из толпы: сначала из лука, потом из ружья. Стрела попала животному в левую ногу, пуля убила его, и толпа разошлась. Другой олень, в Глазго, умер сам по себе.

Гигантское животное-альбинос в короне огня вышло из леса на улицы какого-то занюханного района в Монреале, где его подстрелили перепуганные насмерть полицейские. Еще один олень вышел на пригородную улицу в Париже, где обалдевшие юнцы ходили за ним по пятам, но что-то пошло не так, и он умер практически сразу.

Еще два дня спустя в Нью-Йорке кто-то впустил на Рузвельт-Айленд два десятка зайцев. Они носились повсюду, скакали, как угорелые, вступали друг с другом в бои, как весной, проявляя драчливую настойчивость на ничейной земле. Что-то было не так с их ушами, какой-то металлический блеск. Я видел ролик на Ютьюбе. Через несколько минут они начали умирать. Они совсем не боялись местных, которые пытались хватать их прямо голыми руками, и иногда, на свою беду, им это удавалось.

По всей длине заячьего уха тянулись клинки. Они резали людям руки в клочья. Прямые и длинные, как опасные бритвы, они крепились одним концом прямо в черепах зайцев. Большая часть торчала наружу, пришитая к ушам леской. Издали стежков не было видно – кровь была аккуратно стерта, – но если осторожно взять умирающую зверушку в руки и приглядеться, то следы недавних вмешательств становились видны.

У нас строят новую игровую площадку. Я видел планы: она будет куда лучше предыдущей. Видел землекопов с лопатами и других рабочих в комбинезонах, когда они пришли, чтобы извлечь из земли пластмассового лиса и других зверей.

– Куда вы их? – спросил я, но рабочие только пожимали плечами. До сих пор так и вижу этих ярких животных, как они лежат, погребенные в слоях мусора, под землей.