Глава 40
Как уходят титаны
На тумбочке на даче в Серебряном Бору отчаянно зазвонил аппарат правительственной связи. И вытянул Ясного из глубокого сна.
Генерал протянул руку, взял тяжелую эбонитовую трубку и произнес:
– Слушаю.
Звонил взволнованный старший охраны Старостин:
– Что-то не чувствуется движения в комнате Сталина. А входить и вламываться мы не имеем права.
Обычно вождь просыпался в одиннадцать-двенадцать. Ему приносили чай и легкую закуску. В охотку мог выпить бокал вина – только «Хванчкару».
– Возьми лестницу, дорогой товарищ, поднимись, посмотри, – сказал Ясный.
Поверх двустворчатых дверей, ведущих в кабинет, было стеклянное окошко.
Через несколько минут Старостин сообщил:
– Посмотрел. Около журнального столика для газет лежит.
Ясный знал, что рядом со столиком стоит кресло с шелковым покрытием. Видимо, Сталин сидел в нем, ему стало плохо, он потерял сознание и соскользнул по гладкому шелку.
На даче у замминистра все время была служебная машина. Он запрыгнул в нее и приказал водителю:
– Газуй. Во всю мочь!
«ЗИС» понесся по Москве, оглашая ее воем сирены.
На Ближней даче охрана уже взломала дверь. Сталина подняли, положили на диван. Он был без сознания, но живой.
Ясный позвонил Игнатьеву и Маленкову. Объяснил ситуацию. Через сорок минут подъехали Берия и Маленков, их машины остановились прямо у порога дачи.
Маленков искренне волновался:
– Ах ты, что ж это может быть?!
А Берия вдруг брякнул:
– Да бросьте. Перебрал вчера лишнего. Ничего страшного нет.
Василия Степановича эти слова покоробили. О Сталине так не говорили.
Тогда у членов Политбюро постоянных врачей под боком не было. Сталин их на порог не пускал. Из кремлевской поликлиники наконец прибыли два врача. Один осмотрел больного и объявил со вздохом:
– Это инсульт.
Сталина перенесли в спальню рядом с кабинетом, которой вождь почти не пользовался. Врачи суетились, что-то делали. Звонили. Дополнительные бригады вызвали.
На Ближней даче Ясный безвылазно провел дня два бок о бок с министром здравоохранения СССР Андреем Третьяковым, который неустанно информировал Политбюро о состоянии здоровья вождя.
Царила какая-то бессмысленная суета. Постоянно приезжали все члены Политбюро. Кто-то был испуган, кто-то, наоборот, воодушевлен. Но все хором выражали страшное сожаление. И все начинали кучковаться по фракциям. Хрущев, Микоян и Ворошилов на втором этаже шушукаются. А на первом Берия, Молотов, Маленков заговоры плетут. Еще жив Хозяин, а они уже делили престол.
Сталин не приходил в себя. Только когда Ворошилов наклонился к нему и произнес: «Коба, ты меня слышишь?» Сталин прошептал в ответ:
– Слышу.
Больше он ничего не сказал.
И вот 5 марта 1953 года случилось неизбежное: врачи констатировали смерть.
Вечером в Кремле в кабинете Маленкова открылось совещание Политбюро по рассмотрению вопроса о похоронах Сталина. Решили на следующий день сообщить народу о смерти вождя. Создали комиссию под председательством Хрущева.
Берия посмотрел на Ясного:
– Тебе приходилось кого хоронить?
– Приходилось.
– Вот и будешь ответственным. Сегодня же сделай все, чтобы завтра тело доставить в Колонный зал.
На Ясного свалили всю техническую часть. Он остался наедине с министром здравоохранения решать, как организовать вскрытие. Третьяков назвал адрес и заявил, что тело туда нужно доставить до полуночи, иначе не успеть.
Из Кремля Ясный вернулся на Ближнюю дачу. Там сразу возникла масса мелких, но неотложных вопросов. В чем хоронить? Было два кителя генералиссимуса – скромный серый повседневный костюм и еще один темный костюм как у Мао Цзэдуна. В 1948 году китайский вождь приезжал на юбилей Сталина, тому понравился его костюм и он попросил себе сшить такой же.
ХОЗУ Совмина держало в Кунцеве химчистку. Ясный выбрал китель получше и отправил сотрудников туда – приводить его в порядок.
А на даче уже шуровал секретарь ЦК Михаил Суслов. Он захватил две комнаты и начал собирать туда документы и вещи для музея Сталина, под который предполагалось отдать Ближнюю дачу. Под диваном, где спал вождь, лежали папки с проектами, постановлениями – туда откладывалось все, что необходимо для работы. А вещей почти не было – для музея маловато. Нашли сберкнижку с девятью тысячами рублей – месячная зарплата профессора в Москве. Ее передали потом Светлане Аллилуевой.
Тело Сталина погрузили в спецмашину. К ней пристроились две машины охраны. Кавалькада двинулась в Москву.
Была суббота, народ веселился допоздна. Около Киевского вокзала машины попали в затор – там гуляла свадьба. Наиболее шустрые гуляки стали кричать:
– Давайте, товарищ генерал! Выпейте с нами за молодых!
Ясный покачал головой и подумал: «Эх, если бы они знали, кто в следующей занавешенной машине лежит».
Институт усовершенствования врачей располагался в старом доме на площади Восстания. Секционный зал находился на втором этаже, лестница узкая. Забираться с носилками было тяжело. Но вскоре тело было на секционном столе.
Министр здравоохранения был уже там и заявил, что для консенсуса нужны еще специалисты, назвал двух светил в этой области.
Была уже почти полночь, когда сотрудники МГБ на двух машинах отправились к этим светилам. На одном адресе около Тишинского рынка женщина посмотрела в глазок, тут же грохнулась в обморок и еле очнулась. Аресты по делу врачей еще были живы в памяти. А тут ночью приходит МГБ.
Командир группы сообщил ситуацию и спросил:
– И что делать?
– Уговаривайте! – сказал Ясный.
Худо-бедно женщина открыла дверь и отдала в лапы МГБ своего перепуганного мужа. Второго профессора извлекли из квартиры без эксцессов.
Ясный присутствовал на вскрытии от начала до конца. Его разум просто отказывался воспринимать происходящее. Невозможно было осознать, что под скальпелем тело одного из величайших людей в мировой истории.
В четыре часа утра все было закончено. Вскрытие подтвердило первоначальные предположения – обширный инсульт. Взяли материал на гистологию. Очень внимательно исследовали. Никаких следов ядов не обнаружили. Картина была типичная для заболевания.
Много потом станут говорить об отравлении вождя. Но Ясный в это не верил. Просто пришло время титану оставить эту землю и перейти в какой-то иной мир.
Ночью народу сообщили, что Сталин умер и гроб с его телом будет выставлен в Колонном зале Дома Союзов.
В восемь утра в институт приехал Хрущев. Заслушал врачей. Пора было увозить тело.
– Я в шесть часов ехал по центру, – сказал Хрущев. – На Горького и Маяковке толпы народа. Там нас просто задавят.
Разработали другой маршрут – по закоулкам. И добрались до места. Выгрузили гроб и поместили его в Колонном зале.
К похоронам снег сошел и установилась более-менее нормальная погода. У Колонного зала толпилось невероятное количество народа.
Прощание планировалось провести за три дня. В правительстве понимали, что люди будут приезжать со всего Союза. Но на такое количество никто не рассчитывал. Народ будто обезумел. Взрослые, дети, целыми семьями – все хотят попрощаться. Люди в шоке – от них ушел отец народов. Это было настоящее горе. За Сталиным все чувствовали себя как за каменной стеной. А что дальше? Каждый задавал себе этот вопрос – и министр, и крестьянин.
За порядок в городе отвечал Иван Серов. Подходы к Колонному залу перекрыли милицией, войсками, грузовиками, и там был относительный порядок. Но давление масс народа было огромное. На аэродромы садились самолет за самолетом. Иностранные делегации прилетали практически из каждой страны. И машины с ними не могли пробиться к цели.
В итоге, видя, что органы охраны порядка не справляются, правительство прекратило доступ в Москву поездам. Но народу меньше не становилось.
Такие столпотворения добром не кончаются. На Рождественском бульваре в итоге скопилось столько народу, что случилось то, чего так боялись, – давка. Мировая практика показывает, что в таких случаях жертвы исчисляются десятками и сотнями. К стенам монастыря людей прижимали и раздавливали. Всего за период похорон задавили сто двадцать восемь человек.
В самом Колонном зале обстановка была идеальная – порядок обеспечивался сотрудниками МГБ.
К залу примыкала комната, ранее использовавшаяся для отдыха артистов при выступлениях. Ее приспособили для служебных нужд. В ней Ясный провел три дня, решая тысячи срочных вопросов, при этом не сомкнув ни на минуту глаз.
В Колонном зале возле служебного входа располагалась комендатура. На второй день оттуда Ясному позвонил комендант:
– Пришел парнишка лет пятнадцати. Аж плачет. Не может через главный вход пробиться. Говорит, приехал издалека. Отца нет, умер. А мама послала его дедушку мертвого посмотреть.
– Приведите ко мне, – сказал генерал.
Вскоре охранник привел худенького, трясущегося подростка.
– Садись, – кивнул Ясный. – Что так трясешься?
– Ехал долго.
– Кушал?
– Нет.
Парнишку покормили, а он все говорил про то, что ему надо посмотреть дедушку.
– Какой он тебе дедушка, – усмехнулся Ясный. – Он всему народу дедушка.
– Мой папа – его сын.
И, к изумлению своему, Ясный узнал, что это сын погибшего в войну Якова Сталина. Он был суворовец из Калининского училища, чудом добрался до Москвы, в толпе, измученный и упрямый. Слава тебе господи, что ничего с ним не случилось.
– Пошли, – кивнул Ясный.
Подвел внука Сталина к телу деда. А потом отправил назад, домой, с сопровождением.
Заявился сын Сталина Василий. Какой-то не в себе. Стал высказывать, что идут похороны, а тут музыка. Не концерт же! Ясный резко оборвал его:
– Это траурная музыка. Так положено.
Похоже, Василий был навеселе. Человек слабохарактерный и загульный, он постоянно доставлял всем головную боль. Полгода назад с собутыльниками устроил драку в единственном в Москве баре на улице Горького. Ясный тогда сказал, чтобы его связали и отправили под охраной домой – не дай бог, отец узнает. Вождь несколько раз давал указания арестовывать своего сына за загулы.
В этой же комнате в Колонном зале прошло совещание комиссии по похоронам. Хрущев спросил:
– Как быть? На какой машине тело в Мавзолей везти?
Судили-рядили. Все были на нервах и на эмоциях. Пришли к выводу: Сталин – генералиссимус, значит, положено везти на артиллеристском лафете. А где такие лафеты? У маршала Александра Василевского в его военном министерстве. Тот заявил, что лафетов у него подходящих на вооружении нет. Старые давно ушли на переплавку.
– Что вы за военные, если не можете лафета отыскать?! – воскликнул Хрущев.
И тут нашелся Буденный:
– Казармы внутренних войск на Хорошевском шоссе. Раньше там стоял кавалерийский полк. Я видел там такой лафет.
Срочно туда поехали сотрудники МГБ. Отыскали лафет – он еле дышит, страшный. Быстренько подправили, подремонтировали, покрасили. И вышел как новый.
Идя в траурной процессии рядом с лафетом, Ясный хорошо видел реакцию многих членов Политбюро. Маленков искренне переживал, для него это было личное горе. У Берии в глазах, жестах, кривой ухмылке проскальзывало злорадство. Не любил он вождя и боялся, как злобный дрессированный пес. Не мог простить мингрельского дела. Ворошилов очень переживал – умер его близкий друг и непререкаемый авторитет.
А народ скорбел. Люди рыдали. Падали в обморок. Горе их было неподдельным…
