Чернильное пятно взрыва уродливо вспухло на экране телевизора. Владислав закрыл глаза. Он думал о подвиге. И еще думал о том, что если жить не ради подвига, то для чего, собственно, вообще жить? Если не ради подвига, то жить на Земле получалось и незачем.

– Героем может стать каждый, – повторил он фразу, которую только что говорил крутой американский спецназовец среди окруживших его хохочущих врагов. Вот так просто – рывок кольца гранаты, и уродливо вспухает пятно взрыва.

Друзья… друзья никогда ни о чем не узнают. Не надо им этого знать. Это уже не настоящий подвиг, когда он ради того, чтобы знали. Настоящий подвиг возникает в глубине сознания. Наедине с самим собой. Свои нервы. Свой разум. Своя воля.

А так ли важны враги? Что значат для огромной войны пять или десять эсэсовцев, которых, возможно, и так убило бы завтра шальным снарядом? Нет, они не имеют никакого значения для подвига, эти пять или десять эсесовцев. Разве меньше стал бы подвиг, если бы их было трое? Двое? Если бы все осколки гранаты пролетели мимо? И Владислав стал думать о войне. Об огромной войне, для которой не имеют ни малейшего значения пять или десять зачуханных эсэсовцев. Но кто посмеет сказать, что не имеет значения на войне подвиг?

И вдруг он понял, что война тут вообще ни при чем, что подвигу всегда есть место в жизни. Подорваться на войне не мудрено. Это может сделать любой, и даже случайно. Но вот подорваться без войны – это действительно подвиг. На это способен только настоящий герой…

Ржавая граната жестко легла шершавыми, облезлыми боками осколочной рубашки в ладонь. И треснувший запал с трудом вошел в распухшее ржавчиной гнездо. Он был наедине с самим собой. Нервы. Разум. Воля. Разум. Воля. Нервы. Будто теплый, ласкающий ветерок пробежал, погладив его лицо, и на душе стало легко, умиротворенно и чисто… Чернильное пятно взрыва уродливо вспухло на пустыре, и звук его, громыхнув по ближайшим окнам, затихая и слабея, покатился по городу, теряясь в лабиринтах дворов и улиц…

– Дедушка! – спросил Витя Гундарев, прислушиваясь, – А когда у машины колесо лопается, она еще ехать может?

Иван Викторович Гундарев потянул зачем-то носом морозный воздух и ничего не ответил. Ему почему-то вдруг вспомнился Сандомирский плацдарм и маршал Конев, дважды виденный издали. Иван Викторович вздохнул, положил под язык таблетку валидола и грубоватыми старческими руками поправил шарфик внука.