Глава 9
ЛЕДИ ПРИГЛАШАЮТ К УЖИНУ
Вот то, как на меня смотрели, мне не нравилось. Нет, если бы было в глазах некроманта законное восхищение, я бы поняла и простила. За восхищение в глазах женщина способна простить мужчине если не все, то очень и очень многое.
А этот…
Смотреть смотрит.
Щурится.
Нос переломанный почесывает мизинчиком. И вид такой… вот аккурат как у кота, который собирается канарейку сожрать и прикидывает, как бы половчей до нее добраться.
Вот гад.
— Туфли другие нужны, — наконец выдал он. — Эй ты… принеси что-нибудь подходящее…
Торговец спорить не решился.
И предо мной появились атласные туфельки с крохотными бантиками. Оно, конечно, стиль не совсем тот, да и подошва у них тонюсенькая, явно не для улицы предназначена, но не в моем положении привередничать.
— И с волосами пусть чего-нибудь сделают…
Тоже мне, умывальников начальник, куаферов командир… но как ни странно, никому и в голову не пришло возражать. Меня усадили, обернули покрывалом…
— Вполне себе… — Ричард милостиво кивнул, а потом обошел меня с одной стороны, с другой… разве что в декольте не заглянул.
— Зубы показать? — поинтересовалась я.
— Не стоит… думаю, нужны будут не они.
Он нарисовал в воздухе загогулину, щелкнул пальцами, и меня обдало жаром, который, впрочем, сменился на холод.
— Так-то лучше… от благородной лайры не может пахнуть, как от старого мерина…
Это он кого тут мерином обозвал? И еще старым? Да я… на себя бы посмотрел, жеребец недоделанный! Но возмущение свое я оставила при себе.
Пахло от меня… розами?
Нет.
Похоже, но нет, запах более терпкий, мужской, кажется… а платье? Платье стало чистым. Не просто чистым — идеально чистым.
Не только оно. Я чувствовала себя так, будто в косметическом салоне побывала. Пыль, пот, раздражение… если верить огромному зеркалу, я была прекрасна, как в лучшие дни нашей с Владом жизни.
Высокая прическа подчеркивала линию шеи. Альвинийские шелка делали фигуру обманчиво хрупкой, каким-то магическим, не иначе, способом не скрывая, но подчеркивая округлости…
Проклятье, этак недолго и в себя влюбиться.
— Погоди. — Ричард тряхнул сумкой, следовало заметить, размеров весьма внушительных. Не знаю, что он там таскает, но… — Нет… не то… не пойдет… ага… вот. — На свет появилось золотое ожерелье из пластин, чем-то напомнившее мне строгий ошейник. — Примерь.
— Не хочу.
— Я настаиваю. — Этот гад умел улыбаться. — Не дело благородной лайре появляться без украшений. На рынок еще пойдет, а вот в обществе… не поймут.
С чего это вдруг его стало заботить, поймут ли меня в обществе?
В комплекте к золотому ошейнику шли золотые же кандалы, сиречь браслеты. И я еще упрекала Влада в любви к массивным вещам? Да каждый из этих браслетов минимум килограмм весил.
Отказаться не вышло.
Ричард был столь любезен… столь любезен, что мне стало очень и очень не по себе. И я решительно… попыталась избавиться от этакой красоты.
— Не спеши, девочка. — Он приобнял меня. Какая утомительная нежность.
И в глаза заглянул.
И улыбнулся так… очаровательно. У меня от этой улыбки прямо мурашки по спине побежали.
— Разве они не прекрасны?
— Что ты задумал? — поинтересовалась я, усилием воли стряхивая некую липкую томность, вдруг меня охватившую. Состояние, что характерно, прежде мне не знакомое.
— Почему я…
— Ричард. — Я ответила не менее очаровательной улыбкой. — Я тебе не нравлюсь. Никак. Ни в золоте. Ни без золота. Я это, если хочешь, шкурой чувствую. И с утра ты…
— Я был не прав…
— Может быть. — Какая женщина способна устоять перед таким убойным аргументом, как признание мужчиной собственной неправоты? У меня вот вышло. — Но я и теперь тебе не нравлюсь. Тогда зачем это все?
Я дернула золотой ошейник, который и не думал расстегиваться. Да и как, если застежка маскировалась под чеканную пластину. Пойди попробуй отыщи ее самостоятельно среди других аналогичных пластин.
Грен наблюдал за нами, покусывая наманикюренный мизинец. И вот было в его взгляде что-то такое… настораживающее.
— Ладно, — сдался Ричард, но плечико мое не выпустил. И поглаживал этак, нежно. Была б мороженым — растаяла бы. — Угадала… мне ты ни в золоте, ни под золотом… но, думаю, произведешь впечатление на одного хорошего человека…
— Да за…
— Тише, — пальцы плечо сдавили.
Не сказать чтобы больно, скорее уж предупреждая.
— Я хочу позлить его жену, и только…
— Зачем?
— Старые счеты…
И плечико отпустил.
Вот и думай… с одной стороны, чувствую шкурой, что не сказал он всей правды. А с другой… мне с ним еще уживаться. Пойду навстречу? Будет обязан. И мнится мне, что этакому ковбою от некромантии хуже нет, чем быть обязанным человеку, которого он, мягко говоря, недолюбливает.
Нет, это еще не месть…
Это просто случай выпал.
— Конечно, дорогой. — Я улыбнулась еще шире и, повинуясь порыву, поцеловала Ричарда в щетинистую щеку. — Для тебя — все что угодно…
У него глаз дернулся. Надеюсь, от радости.
Свечи.
Хрусталь и фарфор.
Шампанское в высоких бокалах. Точнее, фруктовое вино, которое прилично было потреблять дамам. Я и потребляла. Вино было легким.
Общество…
— Ах, ужасно слышать… — Тарис склонился над моей рукой, которую не выпускал, то и дело пытаясь облобызать в знак величайшего ко мне уважения.
Его супруга молчала.
Хмуро так молчала.
Выразительно.
Могла бы убить… я поежилась и ответила градоправителю очаровательнейшей улыбкой.
— Увы, в жизни случаются огорчения…
…к примеру нынешний ужин. Да меня скоро, плюнув на все этикеты, сожрут в самом что ни на есть буквальном смысле слова. Милия мало что не облизывается.
А начиналось все так чудесно…
Особняк.
Настоящий дворецкий.
Ричард, ради грядущего действа почистивший и собственный костюм, для чего ему пришлось снять кучу безумного вида бижутерии. Как ни странно, но после чистки его одежда стала выглядеть еще более отвратительно. Оказалось, что пыль прикрывает разной величины пятна и выводок мелких дыр у воротничка. Но Ричард, кинув взгляд в зеркало, лишь плечами пожал: мол, сойдет.
И принялся бижутерию цеплять.
Пара серег с перьями.
Каменная бусина на веревочке. Косточка? Кусок оплавленного олова… мы в далеком детстве делали себе талисманы, плавя оловянные ложки в кирпичах, а потом выливая содержимое в песочные ямки. Некоторые и камни кидали.
Да уж…
Подобных странноватого вида вещиц у Ричарда было много.
Одни он на шею цеплял.
Другие — прятал в рукавах.
И браслеты отыскались. И заколки. И некое подобие запонок, правда, сделанных явно из подручных материалов. Наконец он отряхнулся и руку подал.
— Прошу, благородная лайра… а ты, Грен…
— С вами, конечно… — Грен, занятый будто бы созерцанием внутренностей лавки, поднялся. — Тихон, думаю, уже на месте…
Тихон и вправду стоял перед особняком, разглядывая его с печалью в очах. На плече его возлежало массивное нечто, похожее на связку железных труб, в которые безумный инженер воткнул полтора десятка шестеренок и огромный тускло светящийся шар.
— Здесь пахнет злом, — со вздохом произнес он, и я принюхалась.
Пахло… навозом, тухлою рыбой — на солнце она портилась моментально. Пирогами. Камнем и солнцем. Городом. А вот злом — нет, не чувствую…
В особняке нас встречали.
Любезно.
Правда, любезности этой хватило ровным счетом до гостиной, где я была представлена невысокому лысоватому мужчине и его супруге. О да… мой внешний облик оценили оба.
Так оценили…
— Лайра Оливия… вы невыразимо прекрасны…
Тарис лепетал какие-то благоглупости про ясные очи, кои сразили его наповал, белую кожу и прекрасную рожу… то есть он выразился иначе, естественно, в изысканно-возвышенном стиле. Каждое произнесенное им слово заставляло Милию поджимать узкие губы.
Белая, она делалась еще белее.
А на щеках вспыхивал болезненный румянец.
— Вы могли бы остаться! — выдохнул Тарис, и нож в руках супруги царапнул фарфоровое блюдо. Звук получился… предупреждающий.
— Увы, но…
— Помилуйте, где это видано, чтобы особа благородная путешествовала в компании…
Он вовремя вспомнил, что вся эта компания ныне восседала за одним столом. Тихон задумчиво рисовал соусом по фарфору. Вместо кисточки он использовал собственный мизинец, и поскольку никто в его сторону не смотрел, я сделала вывод, что местный этикет на альвинов не распространяется.
Или позволяет гостям рисование.
Грен разглядывал столовые приборы.
Ричард меланхолично что-то жевал, притом жевал он с первой минуты и, судя по количеству съеденного, желал немедля компенсировать все предыдущие голодные годы жизни…
— …безусловно, достойной, но мужской… — вывернулся Тарис.
Не будь он градоправителем.
— Но что станет с вашей репутацией?
Я потупилась, как подобает особе скромной, — а что платье? Увы, в столице ныне мода такая. А все мы покорны веяниям моды. И произнесла:
— Боги не осудят, а люди… пускай. Я не боюсь.
— Неужели? — Милия отложила нож.
И так аккуратно… бережно даже.
— Значит, вы, Оливия, людей не боитесь? Совсем?
Она, опровергая теорию Грена, была нехороша собой. И вот что удивительно, я сама не могла сказать, в чем именно нехороша. Высока.
Тонкокостна.
Черты лица правильные. Пожалуй, слишком правильные.
Рыжие волосы собраны в простой пучок, правда, перевитый жемчужной нитью. И прическа эта ей категорически не идет. Она подчеркивает резкость черт и некоторую излишнюю худобу. Милия выглядит почти изможденной.
— Почему же. — Мне вспомнился Макс. — Некоторых людей стоит бояться, но беда в том, что не всегда можно понять, каких именно…
— Да… вы верно заметили. — Ее улыбка была вымученной. — Не всегда можно… понять… а поняв — простить… извините меня.
Милия поднялась и прикрыла салфеткой фарфоровое блюдо.
Чистое.
К еде она не притронулась. К вину тоже…
— В последнее время я дурно себя чувствую…
— Может, стоит позвать врача?
— Кого? А… вы имеете в виду целителя. — Милия потерла пальцами виски. Она и вправду была очень бледна, до глубоких теней под глазами, до лиловых губ. — Боюсь, мне он не поможет… это мигрени… вас не мучают?
— Нет.
— Тогда вам повезло… Тарис, проследи, чтобы меня не беспокоили…
Она удалилась, а супруг остался на мое несчастье. И теперь, избавившись хоть и на время от второй половины, он совершенно распоясался.
Губы его то и дело касались моей ладони.
И запястья.
И дай волю, обслюнявил бы руку до локтя… а может, и выше… взгляд Тариса блуждал где-то в области декольте… комплименты становились все более двусмысленными.
— Пожалуй, — я поняла, что еще немного и не выдержу, — нам пора… уже поздно, и я устала…
— Конечно, дорогая. — Тарис с готовностью вскочил. — Я провожу тебя…
— Куда?
Что-то мне слабо верилось, что этот раззолоченный человечек и вправду поведет меня через весь город к пустырю, где тихо и мирно дожидался хозяев октоколесер.
— В твои покои, естественно, — и подмигнул так.
Проклятье!
Я оглянулась.
Ричард жевал.
Грен дремал или делал вид, что дремлет. А Тихон, изрисовав блюдо, принялся за скатерть. И, судя по мечтательно-сосредоточенному виду, в данный момент времени его интересовало лишь это альвинийское, чтоб его, народное творчество.
— Боюсь, я…
Помощи ждать было неоткуда.
— Мы ночуем здесь, — заметил Ричард, с трудом проглотив кусок мяса. — Хозяин был любезен. Предложил. Я согласился.
Только меня забыл предупредить.
— У нас большой дом… — Тарис опять подмигнул: мол, настолько большой, что нам, милая, никто не помешает…
…я очень надеялась, что в этом большом доме отыщется большой канделябр. Или еще что-нибудь, подходящее для беседы с излишне гостеприимным хозяином.
Тихон поднялся.
— Лайра Оливия. — Он подал руку, которую я приняла, не сдержав вздоха облегчения.
Лучше с ним.
А там закроюсь… переночую… а завтра перекинусь парой слов с хозяйкой дома. Сдается, если кто и способен окоротить излишне любвеобильного толстяка, который на меня разве что слюной не капает, то она. А если нет, то буду ночевать в машине.
Там место имеется.
И свой фарфор.
Остальное же как-нибудь…
А покои мне отвели роскошные. Темно-зеленые сдержанные тона. Тяжелые портьеры. Узкие и высокие окна. Крохотный балкончик, с которого открывался вид на город. Правда, смотреть, как оказалось, было не на что.
Темень.
Редкие пятна газовых фонарей. Темные контуры домов.
Запах… свежести ночной и гардений. Азалии в керамических горшках.
Я стояла и смотрела на новый мир.
Мой дом?
Похоже, отныне так… Вернуться? Наверное, если хорошо поискать, то способ найдется. Как в сказке. Медные сапоги истоптать, железные караваи сгрызть… только не было у меня желания что-то там топтать и грызть. Меня охватила странная апатия.
Я стояла и думала… о чем?
О том, что, по сути своей, мне не к кому возвращаться.
Бабушка? Она умерла.
Влад?
Предал.
И подставил.
Он не мог не понимать, чем для меня обернется его побег. Но ни словом, ни жестом не намекнул о грядущей опасности, не говоря уже о том, чтобы взять меня с собой.
Друзья?
Я внезапно осознала, что как таковых друзей у меня нет. Когда-то давно в детстве имелись, а потом… у каждого свой путь и своя жизнь, в которой нет места приятелям по двору. А новые… Владовы коллеги? Они были мне неприятны. Их жены? Мы встречались. Пили кофе. Обсуждали моду, салоны… глупости какие-то, которые казались мне важными. Ссорились и мирились.
Только это не было дружбой, так, знакомство подходящего круга. И там, дома, я была не менее одинока, чем здесь.
Я обняла себя.
Хватит жалеть. Жалость ничего не изменит. И… и менять следовало там, в прошлом, только это не в моих силах. А что в моих? Использовать второй шанс.
Я использую.
С этой благой мыслью я вернулась в комнату.
Надо сказать, зря.
В низком разлапистом кресле — лапы были грифоньими и когтистыми — меня ждал гость. А ведь дверь я заперла, благо имелась щеколда.
— Что вы здесь делаете? — я постаралась говорить спокойно.
И встала поближе к камину.
На каминной полке выстроился с десяток бронзовых лошадей, каждая из которых выглядела вполне себе аргументом в грядущем споре.
А спору быть.
— Я сгорал от желания продолжить наше знакомство.
Тарис изволил переодеться.
Бархатный тяжелый халат поверх рубахи смотрелся этакою домашней мантией. А вот колпак на корону вовсе не походил.
— Я не сгорала, — холодно заметила я.
И подумалось, что надо было попросить Тихона избавить меня от ожерелья.
— Ах, милочка, мы с вами наедине. — Тарис вытащил из-за спины пыльную бутылку. — Хватит притворяться…
Бокалы.
И куцая веточка винограда.
— Вы очаровательны. — Он отщипнул виноградинку и, покрутив в пальцах, протянул мне.
— Спасибо. Я сыта.
— Пока сыта… пока, милочка… вопрос, как надолго этого хватит? — Тарис не обиделся. Сунул виноградину в рот и глаза прикрыл. — Ваша история очень душещипательна… благородная особа в затруднительном положении… но в ней много неясностей. Откуда вы появились? Куда направляетесь?
— Не ваше дело.
— Может, и не мое… а может, и мое. Вдруг вы шпионка Шеррада?
— Я?
— Нет, я, конечно, так не думаю… слишком вы уязвимы для шпионки… документов и тех, полагаю, нет? Конечно, кто рискнет спрашивать у благородной лайры бумаги?
Я молчала.
Шантаж?
Не страшно. Не знаю почему, но я не боялась. А вот мерзко — это да… до того мерзко, что тошнота к горлу подступила.
— Но дело даже не в бумагах. Боги с ними, с бумагами… но ведь денег у вас тоже нет. А это уже гораздо, гораздо печальней…
Он причмокнул губами.
А я сделала глубокий вдох. И как быть? Орать? Звать на помощь?
— Не стоит, — махнул рукой Тарис. — Ваши спутники спят… моя супруга тоже не услышит. Ее мигрени — дело такое… когда-то она велела устроить комнату, в которую бы не проникали звуки. Это оказалось очень и очень удобным. Не переживайте, дорогая, я не насильник. Я предпочитаю договариваться.
А пялится по-прежнему в декольте.
— И с вами договоримся…
— Думаете?
— Конечно. — Он оторвал вторую виноградину. — Все очевидно. Лучше обслуживать одного благодарного мужчину, чем троих…
— Что вы себе…
— Правду, милочка. Правду. Если вас еще не оприходовали, то оприходуют в самом ближайшем будущем. Вы же не настолько наивны, чтобы полагать, будто ваш титул чем-то да поможет?
— Убирайтесь.
Он лжет.
Или…
Нет, о таком не стоит думать. Грязь слов, не более того… никто из спутников моих ни словом, ни жестом не дал понять, что…
— Я предлагаю вам достойную жизнь.
Тарис причмокнул.
— Я состоятелен… весьма состоятелен… и способен оценить такую… милую девочку. И быть благодарным за внимание… за понимание… мне так не хватает понимания.
— Уходите.
— Гордая? Люблю гордых… подумай хорошенько, девочка… — Он поднялся и шагнул ко мне. А я отступила к камину. — Пока ты молода и красива… но как надолго хватит твоей молодости и красоты? Это товар. И надо радоваться, что на этот товар нашлись желающие, готовые платить полную цену…
Он вдруг оказался рядом.
Так близко, что я почуяла кисловатый запах его пота. И отвернулась.
Отвернулась бы, если бы позволили. Жесткие пальцы сдавили подбородок, заставили повернуться и посмотреть в глаза.
— Мы можем дружить, девочка… и я хотел бы дружить… очень хотел бы…
Рыхловатая кожа.
Крапины пота. И желтые зубы, которые если и чистили, то давно. Он был не просто некрасив — уродлив. И я, очнувшись от наваждения, стряхнула руку.
— Убирайтесь.
— Подумай, деточка… — Он отступил и облизнулся. — Или не думай… все уже решено.
