Глава 27
ЛЕДИ И ПОДГОРНЫЙ НАРОД
Шимаза была по-цыгански яркой.
Синяя лента реки, каменные ожерелья мостов. Цветастые платки городских площадей и редкая зелень. Двухэтажные дома с плоскими крышами. Цветочные кадки и пышные шапки петуний.
Алый.
Белый.
Лиловый.
Уличные торговцы. Зазывалы. Экипажи. И островки спокойствия уличных же ресторанчиков. Здесь пахло духами и сдобой. Пряностями. Медом.
Гудели пчелы.
И голоса.
Пели канарейки в плетеных клетках, которые вывешивали с квадратных балкончиков, а еще устраивали под матерчатыми зонтами.
— Устала? — Грен открыл низенькую калитку.
За невысоким заборчиком виднелись ажурные столики и плетеные стулья. Журчал крохотный фонтан, вода переливалась из одной чаши в другую, чтобы в конце концов очутиться в пасти медного змея.
Здесь было прохладно.
И удивительно спокойно.
Грен отодвинул стул. И подал кожаную папку с меню. Но есть мне не хотелось совершенно. А вот жажда мучила. И да, я устала. Мы уже два часа гуляли по городу. Просто гуляли. Грен не заглядывал в лавки, не искал знакомых или почти знакомых, в чьих ловких руках оказался бы очередной флакон с непонятным содержимым.
Он был рассеян.
И задумчив.
Но при этом не забыл всучить мне перед выходом мешочек с камнями.
Сейчас он сидел, понурившись, будто собирался с духом, и вид имел бледный, несмотря на нынешний наряд: алый камзол, шелковый шарф темно-пурпурного оттенка с бахромой. И зеленые панталоны с кружевною же отделкой.
В волосах Грена поблескивало с полудюжины крохотных бантиков. Еще троица украшала бороду.
— Что тебя беспокоит? — не выдержала я, когда молчание стало совсем уж тягостным. И Грен поднял на меня преисполненный муки взгляд.
— Без позору рожу не износишь, — изрек он, отирая батистовым платочком пот со лба.
— Что?
— Вековая мудрость подгорного народа… я опозорил свою семью…
— Чем?
— Тем, что такой вот… — Он взялся двумя пальцами за шарфик. — Я родился под руной Хазиф, потому что все ведуньи обещали матушке девочку… а родился я. Под руной Хазиф.
— И?
Этого я пока не понимала.
Подали лимонад в высоком кувшине, а к нему — блюдо с крохотными, на один укус, пирожными, вид которых заставил меня вспомнить, что я все-таки голодна.
— Ты не понимаешь. — Грен подхватил корзиночку со взбитыми сливками и махонькой ягодкой земляники. — От порося не родится карася. Я… я должен был стать мастером, как мой отец, мой дед, прадед… семеро дядьев, четыре брата…
Он тронул ягодку ногтем.
— Но я никогда не чувствовал в себе призвания к подгорному делу. Мой старший брат — рудознатец, способный сквозь толщу породы почувствовать жилу. Второй — огранщик, каких мало. Со всей Империи к нему везут камни, душу которых он видит. Третий — чеканщик. Еще есть оружейник. Его клинки получают собственные имена. И от меня ждали, что я не опозорю свой род. С малых лет за мной наблюдали, пытались понять, чем одарили меня предки. Но к камням я был равнодушен. Не влекли меня и голоса гор. Не стремился я познать красоту металлов, глух был к их голосам. Даже когда я делал что-то по рецепту, вымеряя с немалою тщательностью каждый ингредиент, у меня ничего не получалось… я портил все, к чему прикасался.
Я проглотила крохотный профитроль.
Лимонад был в меру сладок. Пирожное — превосходно. Журчал фонтан. Цветы цвели. Щебетали канарейки. Благодать.
— От меня отказались семеро учителей. Их наняли, когда стало понятно, что Предки оставили меня без даров… отец принес им в жертву друзу хризолита. Он просил, чтобы из меня получился хотя бы мастер. Не великий. Не известный. Обыкновенный. В семейных мастерских нашлось бы место… но…
— Не вышло?
Грен вновь вздохнул.
— Сначала я старался. Не хотелось разочаровывать родителей… да и остальных. Все им сочувствовали. Но за что бы я ни брался… камни раскалывались у меня в руках. Жилы уходили… чеканка… я едва не остался без пальцев. Печь взорвалась. Молоты ломались. И последний мой учитель сказал, что Предки избрали для меня иную судьбу, что если я и дальше буду пытаться постичь подгорное мастерство, то погибну. С Предками не шутят.
Он вытащил из бороды бантик.
— В горах есть место и для иных мастеров… вот стеклодувы. Или гончары. Портные… шорники… выбирай.
— И ты выбрал?
— Шить у меня всегда получалось. Сначала штопал… стежки ложились ровней, чем у матушки. Это сочли добрым знаком…
…а заодно, как пить дать, вспомнили, что родился он под женской руной. Вздохнули. Смирились. Но не простили утраченных надежд, пусть Грен и не виноват.
Знаю.
Сама такая.
От меня не ждали того, что я стану гениальным мастером и принесу всемирную славу семье, но… мои родители были учеными. А я… в школе перебивалась с четверки на тройку. Я учила. Честно учила. И очень старалась стать лучше, но всякий раз почему-то выходило, что в самый ответственный момент выученное испарялось из моей головы, а вроде бы понятые, растолкованные отцом принципы решения задач вновь делались непонятными…
К седьмому классу родители окончательно утратили надежду создать из меня что-то путное.
— Я впервые ощутил истинный интерес к тому, что я делаю. Вот только, — Грен сгорбился. — Там… там ценят практичные вещи. Простые. Ноские. Прочные. Немаркие. А я… мне было душно в этом. Да, я мог сшить куртку, которая бы села идеально… или вот платье… мои сестры приходили ко мне, хотя в Брхвешвилле хватало портных. Но я лучше понимал их желания. А рубашки, рабочие камзолы… это все тоскливо. Потом я научился укладывать волосы… красить…
— И твои родные это не одобрили?
Грен кивнул и понурился.
— Богам пердь, а людям твердь. У нас имелись мастера. Для женщин. Даже не для женщин, для девушек, которые вошли в возраст невест… у женщин дом и хозяйство, а многие и помогают, что мужьям, что братьям. Мои сестры были неплохими огранщицами. А Трудельхайди бухгалтерией занималась… и вот я… со своими… Труди замуж собралась. И журнал выписала. Модный. Чтобы платье выбрать… а я как прочел, то понял, кем хочу стать. Мастером красоты…
Журчит вода, переползает из чаши в чашу. Ручейки тонки.
Канарейки наконец замолчали.
— Родные не обрадовались?
— Мягко говоря. — Грен огляделся. — У нас есть мастера, которые… скажем, создают фрески. Или скульптуры. Или… это считается красивым. И если бы я возжелал учиться у кого-нибудь из них… или вот скальдары. Владетели слов… но я и двух строк связать не способен.
Он стащил бантик с бороды.
— А это все несерьезно. Мне так сказали. Я же был юн и наивен. Полагал, что сумею им всем доказать. Я сшил платье для Труди. Я сделал ей прическу. И лицо сделал, хотя у нас мало используют… — он провел пальцами по векам. — Во всем Подгорном царстве не было невесты прелестней. И думаешь, это кто-то оценил?
— Думаю, что нет.
— Вот! — Он поднял палец с розовым круглым ногтем, в который вплавлена была половинка жемчужины. — Они решили, что Труди просто сама красивая. Платье да, понравилось. И ко мне стали идти, просить, чтобы я сшил еще одно… или два… или дюжину, но только таких, как у Труди. Они не понимали, что каждая из них особенная, что наряд, который идет одной женщине, на другой будет смотреться нелепо. И когда я отказывался их уродовать, уходили. Действительно, что может понимать подгорец в женской красоте? Родители были недовольны. По их мнению, я блажил и вообще… в мои-то годы пора приносить доход семье, а не сидеть у нее на шее.
— Сочувствую.
Я и вправду сочувствовала. И еще немного завидовала. Он ведь нашел именно то, чем хотел бы заниматься. А еще у него хватило смелости отстоять свое право на любимую работу.
Я же… единственный мой бунт — в одиннадцатом классе мне захотелось пойти в певицы — был подавлен быстро и беспощадно. Бабушка, естественно, моего блага ради, раскритиковала мое выступление на выпускном вечере.
Какая из меня певица?
Никакая.
И я поверила. Хотя… чего душой кривить? Не было у меня ни бессонных ночей, ни залитых слезами подушек, я, конечно, переживала, но… вяло?
Не пустили, и ладно.
— Тогда я решил, что если дома меня не ценят, то оценят на поверхности, — тот же палец ткнулся в небо. — Я надеялся, что люди не будут столь узколобы, как мои сородичи… в конце концов, у них же, в отличие от нас, есть понятие моды…
— А у вас нет?
Грен хмыкнул.
— У нас это ограничивается цветом лент, которых у каждой уважающей себя мастерицы есть полновесная дюжина. И одним летом все носят зеленые. А другим — синие. И не важно, что платья шьют по тем же лекалам, которыми пользовалась еще моя прапрабабка. И что лекала эти элементарны. Спинка. Полочки. И рукава. Что еще нужно платью? Кокетки? Вытачки? Помилуйте, к чему это баловство… а уж складки и драпировки и вовсе лишний расход ткани. И ткань желательно немаркую брать, чтоб в мастерской не припылилась. Шелк? Дымка? Атлас… ладно, для праздничного убранства еще можно. Только это праздничное шьется один раз в лет двадцать…
…да уж, представляю. Художнику от моды в таких условиях не развернуться.
— Я взял из семейной казны свою долю. То, что от нее осталось. И ушел. Я добрался до Каерни… и открыл свою модную лавку, но…
Он замолчал и раздраженно дернул себя за бороду.
— Прогорел?
— Да, — признался Грен, сутулясь еще больше. — Бежал от дыма, да упал в огонь. Никто не хотел идти к подгорцу. То ли дело альвины… они хрупкие и тонко чувствуют. А подгорцы? Что они понимают в красоте?!
Я погладила друга по руке. Его отчаяние было понятно.
И беззубо.
— Чем я могу помочь?
— Да ничем. — Грен шмыгнул носом. — Одно время я варил зелья… знаешь, если раньше у меня не получался элементарнейший раствор для протравки, то теперь я с легкостью создавал сложнейшие эссенции… но опять же, кто я? У меня не было грамоты алхимика. И разрешения. И… пришлось покидать город быстро… благо Тихон помог… да… он меня понял. Сам такой. Думаешь, многие альвины возятся с механикой?
Не думаю.
Я уже поняла, что компания, в которую мне получилось попасть, весьма странна даже по местным меркам. Что ж, я всегда уважала чужие странности.
— Так и пошло. Я делаю вид, что механик… он накладывает альвинийскую печать на мои зелья.
— Это то, что мы…
Грен потянул себя за бороду и, покраснев густо, признался:
— Да… не думай, там не было чего-то… запрещенного. То есть по-настоящему запрещенного.
— Ага. — Я долила лимонада и перевела взгляд на плетеную клетку с канарейками. — Только слегка запрещенное… давай уже, договаривай.
Неспроста из всех заведений мы выбрали именно эту кофейню. Или это не совсем чтобы кофейня? Главное, Грен привел меня сюда целенаправленно. И теперь мы с ним кого-то ждем, кого-то из его прошлого, иначе он бы рта не раскрыл.
— Видишь ли… — Он провел пальцем по накрахмаленной льняной скатерти, вырисовывая на ней новый узор. — Ваши маги… в них дело… если я желаю продать некоторые… скажем так, редкие ингредиенты, вроде слез единорога или волос его… или лепестков ночной красавицы… надкрыльев каменной бронзовки… не надо смотреть на меня с упреком, бронзовки частенько линяют. И в шахтах их водится огромное количество. Там из этих надкрыльев мальчишки бусики делают… наши бы продавали, конечно, но Ковен предлагает сущие гроши. Мол, это ерунда… и верят же, что ерунда. А ведь если каплю добавить в мыло и еще толику магии, это мыло избавит от прыщей. Что ты улыбаешься?
— Значит, ты подпольно проносил мыло от прыщей?
— Ингредиенты… и не только мыло. Мазь от пигментных пятен. Знаешь, и благородные лайры не избавлены от старения. Или вот белую воду. Она настаивается на панцирях зеленых раков… ну, ты еще их сварить хотела.
Раков я помнила.
Огромную фарфоровую посудину, не то таз, не то супницу, рассчитанную на человек сорок-пятьдесят, главное, что заросшую изнутри зеленым пухом водорослей. А в этом пуху обреталась троица здоровенных, с мое предплечье, раков.
Я когда впервые увидела это безобразие, не завизжала исключительно потому, что от ярости потеряла дар речи. Фарфор-то качественный, а они его на раков изводят. И главное, эти самые раки на меня глазищи выпучили, жабры выпустили…
— Та водица, если разбавить и смешать с белой глиной, а потом на лицо наложить, от морщин избавит… или…
— Я поняла.
Что-то вот меньше всего хотелось мне слушать о чудодейственных свойствах застоявшейся воды. Раки и вправду были волшебными, не иначе потому как обыкновенные в столь нечеловеческих условиях не выжили бы.
— Вот… и все это сдавать за медяшку Ковену? Нет… жить нам за что-то да надо…
Он опять вздохнул и ладонью пригладил растрепанную бороду.
— Говори уже…
— Это ресторация моей четвероюродной сестрицы, которая вышла замуж за человека. Семья ее очень не одобряла. Но потом он открыл три ресторации. И даже заплатил полновесный откуп за невесту…
— Приняли?
— Более или менее… наши сюда часто захаживают. Подгорцам скидка пятипроцентная положена. А по четвергам — и все десять. Вот… но главное, что она меня знает… и послала, тут думать нечего, весточку Герменгхольдеру… это мой старший брат.
— Который чеканщик?
— Огранщик, — Грен облизал пальцы и с печалью уставился на опустевшее блюдо. — Я долго думал… к людям нам нельзя. Люди ненадежны. Даже если показать самые плохонькие из камней, пойдут слухи… пусть не от ювелиров, но всегда найдется кто-то излишне любопытный. Да и цену нормальную не дадут. Еще объявят все ценностью короны и конфискуют…
Он постучал ноготком по столу.
— Поэтому я и пришел сюда. Нам Гермен нужен, но вот… понимаешь, со мной о деле он разговаривать не станет.
— И поэтому ты привел меня?
Грен кивнул.
— Видишь ли… я отступник. Меня изгнали из рода…
— За то, что ты… — Я подняла красный бантик.
— А? Нет, не за это…
— За контрабанду?
Грен покачал головой.
— Искусство тайной торговли всегда было уважаемо в Подгорном мире, — степенно сказал он.
— Тогда за что?
— За то, что он, обалдуй, нарушил слово рода, чем опозорил и мать, и отца, и нас всех, — произнес нехарактерно щуплый и высокий подгорец. Он был кучеряв, синеглаз, а бороду заплетал в тонкую косицу, перехваченную пятью медными колечками. В каждом сиял камушек. — Ну здравствуй, бестолочь. Что привело тебя в сей славный город? Снова помощь нужна?
— В какой-то мере, — сказала я за Грена, который понурился и густо покраснел.
— И не стыдно тебе?
Гермен переставил плетеный стульчик и сел, закинул ногу за ногу, руки положил на узкие подлокотники.
— Мало того что родителей опозорил на весь Подгорный мир, так еще и бедную женщину…
Грен заерзал, но ответил:
— Она не бедная, она очень богатая женщина!
— Бедную богатую женщину, — охотно поправился Гермен. — Теперь над ней смеются, а сам понимаешь, сколь чувствительна у Ирмененхольд душа…
— Семейное дело страдает?
— Рад, что ты это понимаешь. — Гермен окинул меня насмешливым взглядом. — И, конечно, твоя спутница невыразимо прекрасна…
…ох, боюсь, это был не комплимент.
— …но кто она такая? Что ты ей обещал?
— Ничего, — ответила я за Гермена, который разом перестал мне нравиться. — Точнее, обещал, что вы — лучший огранщик по эту сторону гор.
— Только по эту? Многоуважаемая лайра, я лучший огранщик по обе стороны гор…
Вот это самомнение! И главное, он ведь всерьез верит в эту чушь.
Лучший огранщик.
— Я, право слово, понадеялся, что время и жизнь научили этого обалдуя. — Он дотянулся и отвесил Грену легкую затрещину, такую, символическую, но заставившую младшего брата втянуть голову в плечи. — Если уж осмелился он явиться к родичам… а теперь вижу, что ошибался. Так, Грен?
Тот кивнул.
— Жаль… матушка болеет… вот с того самого дня и болеет. Отец поседел… почти не ходит в мастерские. Труди плачет…
— Прекратите!
Я не самый смелый человек, да и всегда избегала совать нос в чужие семейные дела, но вот что-то сомневаюсь, что на самом деле все так печально.
— Милая лайра, вы не могли бы не вмешиваться, когда вас не просят. — Гермен сцепил пальцы.
А ведь глаза у него холодные.
Как камни.
— Вот, — я вытащила бархатный мешочек. — Грен сказал, что вы способны оценить это.
Приподнятая бровь.
И шелковый шнур соскальзывает.
Гермен смахнул со стола невидимые крошки. Вытащил белоснежную тряпицу с наметанными наспех краями. Лупу. И гнутую трубку со светляком на конце. Он словно разом забыл и про брата своего, и про меня. Движения его стали скупы.
Бархатный мешок замер на ладони, а Гермен прикрыл глаза, точно прислушиваясь к тому, что находилось внутри. Вот резкий переворот.
И камни сыплются на тряпицу.
Ловкие пальцы не позволяют им разлететься за пределы белого полотна. Более того, Гермен успевал разбирать их.
Розовые к розовым.
Бесцветные.
И голубые.
Темно-лиловый он задержал в пальцах, покрутил, наклонился…
— И где ты это взял? — голос сухой, тон раздраженный.
— Какая разница? — спросила я, сжимая руку Грена. Да уж, если все остальные такие же, то от подобной родни и сбежать не грех.
— Позвольте кое-что объяснить вам, благородная лайра, — это Гермен произнес, не скрывая презрения. — Вот это…
Мизинчик накрыл крупицу алмаза.
— …ар-маррский черный алмаз. А копи Ар-Марры иссякли еще до Восстания, и большая часть камней, которые удалось добыть, утрачены. Те же, которые остались, давно известны и внесены в список, во всяком случае такие вот крупные.
Он погладил камень.
— Огранка любопытная… подвеска? Или серьги? Для подвески все же мелковат. А вот серьги… и значит, должна быть пара.
— Я же говорил, что он лучший. — Грен выложил на стол второй мешочек. — Пара.
И не только. Он прихватил с собой полдюжины сапфиров и рубин размером с перепелиное яйцо. Впрочем, к нему Гермен отнесся равнодушно, похоже, рубины в нынешнем мире редкостью не были.
— Еще есть? — хмуро спросил Гермен, подвигая черные алмазы друг к другу.
Мы с Греном кивнули.
— Откуда? И, лайра, помолчите… не знаю, во что вы втянули моего бестолкового брата, но знаю, что такие камни на дороге не валяются… где вы их взяли?
— Друг подарил.
Я все же ответила за Грена.
— Любопытные у вас друзья… а он где взял?
— Родители дали.
— Даже так. — Гермен вперился в меня взглядом, но если рассчитывал смутить, то не вышло. — И самое любопытное, вы не лжете… однако подозреваю, что и всей правды не говорите. Что ж, дело ваше… камни добыты законным путем?
И вот тут я задумалась.
Конечно, Альер разрешил их взять, но это сторона практическая. А вот что касается юридической? Имеет ли право дух распоряжаться имуществом, врученным ему после смерти?
Безумие?
— Значит, не уверены, — Гермен смел камни в мешок.
— Законно, — ответил за меня Грен. — И если тебе так уж интересно, откуда они… из императорской гробницы.
— Что?!
Гермен вскочил.
И сел.
Вытащил из кармана серой куртки своей некий моток нитей, который на стол швырнул.
— Ты соображаешь, что говоришь? — зашипел он.
— То, что ты хочешь услышать. — Грен стянул последний бантик из бороды. — Гробница старая… еще той династии, ну ты понимаешь… они… Оливия и Ричард…
— Кто это?
— Наш некромант…
— Еще и некромант. — Гермен сплюнул. — Предки милосердные, с кем ты связался?
Я вздохнула и перевела взгляд на канареек. Хорошо им. Тихо. Спокойно. Сытно. Сидят себе и поют, радуют слух посетителей. А что клетки, так это мелочь, к которой со временем привыкаешь.
Я ведь привыкла.
И сама была, что эта канарейка.
— Вы ограбили…
— Мы не ограбили, — перебила я Гермена. — Мы взяли то, что нам разрешено было взять…
— Кем разрешено?
Ох, каким взглядом меня одарили. Сгореть бы мне заживо. Пли вовсе исчезнуть, но я осталась. И мешочек аккуратно завязала. Думаю, в городе найдутся и другие ювелиры, не столь щепетильные.
— Хозяином гробницы. — Я одарила Гермена очаровательнейшей улыбкой, той самой, которую часами тренировала для Макса и прочих деловых партнеров. — И если уж вас волнует право… пусть это будет право крови…
Грен кашлянул.
А в глазах Гермена появилось что-то такое… жуткое.
Появилось и исчезло.
— Раз так… — Складывалось ощущение, что каждое слово давалось ему с немалым трудом. — Тогда, полагаю, можно считать, что благородная лайра приняла наследство…
И улыбка такая, кривоватая.
Молчу.
Вот шкурой чувствую, что соглашаться с этим утверждением не стоит. А отказаться…
— Тебе камни нужны или как? — Грен пнул меня под столом, и я очнулась. — Если нет, мы найдем кого другого…
— Кого? — хмыкнул Гермен. — С изгнанником никто из наших и говорить не станет.
— Может, не станет… а может, за пару-тройку черных алмазов и пересмотрит свои взгляды… а если не пара-тройка, но дюжина-другая? И не только черных? И не только алмазов… Оливия, покажи ему колечко…
Скромное с виду колечко Грен всучил мне перед выходом. И отказываться я не стала. Колечко хоть и казалось простым, но лишь на первый взгляд. Сплетенное из тончайшей проволоки, украшенное россыпью мелких камней, оно причудливым образом преломляло солнечный свет, вспыхивая то розовым, то небесно-голубым, а то и вовсе алым ярким светом.
Я вытянула руку.
И Гермен, собравшийся было уйти — или, подозреваю, делавший вид, что уходит, — замер.
— Откуда… это же…
— Клейма нет, но, думаю, не ошибусь, если скажу, что это работа Ургхольда Звездочета… — Грен погладил мою ладонь. — За него мне простят многое…
— Проклятье. — Гермен сел. — Удивил, младшенький, ничего не скажешь… удивил… полагаю, не только оно у тебя имеется?
Грен кивнул.
— Что ж, это меняет дело… в какой-то степени… двадцать тысяч за камни…
— Смеешься? Да они стоят не меньше сотни!
— Это если ты докажешь, что имеешь на них право… бумаг у тебя ведь нет?
— Когда это в Подгорном мире спрашивали бумаги?
Гермен пожал плечами.
— Тридцать.
— Девяносто пять…
Они торговались самозабвенно, а я… я смотрела на колечко, пытаясь понять, что же принесет мне это нежданное наследие далеких предков. Ох, мнится, не только и не столько золото…
— И все же, — Гермен спрятал бархатный мешочек во внутренний карман куртки. — Заглянул бы ты домой… проведал матушку, отца… Труди была бы рада. Она только и плачется, что платья приличного никто сшить не способен… да…
— Я же изгнанник…
— Поднесешь Ирме колечко с камушком побольше… или работы правильной, она простит. А если и нет, простят старейшины… только с Ирмой договориться дешевле будет. Но все одно приезжай… и подругу свою возьми… ей у нас понравится.
Ох, что-то сомневаюсь я…
