Глава 15
ЛЕДИ И НЕЖИТЬ
Почему я не заорала?
Наверное, потому что от страха голосовые связки спазмом свело. И вместо крика из горла вырвался сип. Но собака услышала и, выплюнув недогрызенную руку, вскочила. Она кинулась ко мне со всех кривых ног, при этом виляя огрызком хвоста так, что едва сама не падала.
— Ты… ты…
Я попятилась.
Как-то вот… моя любовь к животным так далеко не распространялась. Собака же, верно, уловив мой настрой, плюхнулась на дорожку и заскулила. Потом обернулась. И вспомнив о руке, кинулась за нею, чтобы принести и положить к моим ногам.
— Какая прелесть.
Меня замутило. Рука… рука была синюшной и с пятнами… и никакой крови… и похоже, собака просто нашла разрытую могилу… только мне все одно не легче.
— У… убери это, п-пожалуйста, — взмолилась я, прикрывая глаза ладонью.
Собака склонила голову набок и тявкнула.
Она, похоже, не понимала, почему это я, глупая, отказываюсь от старых сладких костей. И вот как объяснить…
— Ты… ты ее хозяину отнеси…
Пусть найдет несчастного, которому и после смерти не позволили упокоиться с миром.
Я сделала глубокий вдох и глаза открыла, уговаривая себя, что мертвая конечность — это, безусловно, не самое приятное зрелище, но и не столь отвратительное, чтобы прямо здесь в обморок падать. И надо же было, чтобы именно тогда, когда я почти себя уговорила, рука шелохнулась.
Дрогнули скрюченные пальцы.
Мизинец и вовсе завертелся этаким толстым червяком. И меня совершенно неинтеллигентно — леди все-таки не блюют — вывернуло в кусты шиповника.
Белого такого шиповника.
Нарядного.
Я сделала вдох, убеждая себя, что примерещилось. Мертвые руки не имеют обыкновения шевелиться. И повернулась к дорожке.
Рука ползла. Цеплялась пальцами за выбоины и подтягивалась.
— Мамочки…
Я осознала, что нахожусь в полувздохе от обморока, когда собака, о существовании которой я, признаюсь, успела забыть, тихонько рявкнула.
И рука замерла.
А потом зашевелилась уже иначе, словно не рука, а толстенный обрубок змеи.
Собака зарычала.
— Хорошая моя…
Я подобрала юбки.
Отступать?
Некуда отступать. За спиной — серая громадина древнего храма, где меня если и ждали, то всяко не с пирогами. Слева — шиповник, чьи колючки топорщились очень уж сердито. Справа — белые силуэты могил.
Впереди рука.
Нет, умом я осознавала, что сама по себе рука безопасна, что если ей и удастся доползти, то… что она мне сделает? Ничего. Но вот отвращение, которое я испытывала при одной мысли, что вот эта немертвая плоть может прикоснуться ко мне, было сильнее разума. Ко всему, если имелась рука, то должно было существовать остальное тело. И что-то, должно быть, то самое предчувствие, прежде меня не беспокоившее, подсказывало, что тело это тоже может быть не совсем мертвым.
Точнее — отвратительно живым.
— Ты… ты можешь унести эту гадость? — я обратилась к собаке, пытаясь сообразить, что же делать дальше. И где Ричард? Он некромант или мимо проходил?! Тут работа, можно сказать, сама к нему ползет… ладно, не к нему, а ко мне, но я-то не некромант никоим образом.
Собака накренила голову.
И мелькнуло в желтых глазах… насмешка?
— Да, я боюсь мертвых живых конечностей, — призналась я, сделав крохотный шажок. — Очень боюсь. Будь добра, если, конечно, это не противоречит твоим принципам, унеси вот эту… руку… куда-нибудь, ладно?
И сглотнув, я добавила:
— Можешь даже доесть, если тебе хочется.
Собака раззявила пасть.
А в следующее мгновенье вскочила. Мощные челюсти ее сомкнулись чуть ниже синеватого запястья, перевитого лиловым узором татуировки.
Двигалась собака быстро.
И рука исчезла.
В кустах шиповника. Какая прелесть… мне даже задышалось легче. И когда собака появилась вновь, к счастью, без рук и иных подношений, я искренне сказала:
— Спасибо тебе большое.
Кривоватый огрызок хвоста дернулся.
А пес заскулил.
— Очень большое… прости, я ничего не взяла с собой, но… — я присела и протянула руку. Конечно, не самое разумное — гладить чужих малознакомых тварей, однако собака выглядела такой несчастной.
Прямо как я.
И розовый нос ткнулся в ладонь.
Скользнул по коже шершавый, что наждачка, язык…
— Хорошая…
Она прикрыла глаза и голову повернула так, чтобы легче было за ухом чесать. Шкура собачья оказалась толстой, а короткий волос — неожиданно мягким, скользким, как шелковая нить.
— Очень хорошая… сейчас мы дождемся… очень надеюсь, что дождемся одного человека… и мы уйдем.
Псина заскулила.
Кажется, ей не хотелось со мной расставаться.
— Оливия, — нервный голос Ричарда раздался над головой. — Оливия… что ты делаешь?
— Глажу собачку…
Псина повернулась к Ричарду и оскалилась. Не нравится? Ну да, мне бы тоже не понравился агрессивно настроенный тип с камнем в руке.
И с явным намерением камнем этим запустить в ни в чем не повинное животное.
— Оливия, — Ричард заговорил мягко, очень мягко. — Ты не могла бы убрать от нее руки?
— Нет. — Мне была неприятна мысль, что собаку обидят. А Ричард, похоже, настроен был именно на это. И бедолага наверняка чувствовала настроение и потому прижималась ко мне. А я обвила могучую шею руками. — Тише, милая, он тебя не тронет…
— Оливия!
— Ричард. — Я провела по короткой гривке черных волос. — Чего ты переживаешь? Это просто собака. И она… потерялась, похоже.
— Это, — сквозь зубы произнес некромант, и левый глаз его дернулся, — не просто собака…
Оливия сидела на дорожке.
И гладила гуля.
Матерого такого гуля, ростом с небольшого теленка. Правда, мощные челюсти этого теленка способны были раздробить бедренную бычью кость, а зубы резали мясо, как ножи. И тот факт, что эта несчастная дурочка до сих пор жива осталась, сам по себе был чудом, не иначе.
Гуль урчал.
И, дурея от запаха живой плоти — иначе как было объяснить подобное поведение, тыкался в ладони Оливии… нет, картина просто-таки для очередного Жития, в котором бы повествовалось о чудесах, силой Светлого Аера совершенных.
Оставалось умилиться.
И пустить слезу.
Вместо этого Ричард поднял камень.
Гули крупны, но трусоваты изрядно. Была бы стая… к счастью, стае здесь не прокормиться. А с одиночкой Ричард как-нибудь да справится. Вот только…
…белесое пятно не двигалось.
Но время уходило.
— Оливия! — голос все-таки дрогнул, и тварь обернулась.
Зарычала.
Эта же… лайра, Боги ее задери, вместо того, чтобы просто сделать, что ей говорят, обняла тварь. Еще бы поцеловала ее в слюнявую пасть.
Гуль улыбался.
Широко.
Издевательски.
— Оливия. — Ричард сжал камень, прислушиваясь к себе. Сила оставалась, как и стена внутри, не позволяющая ею пользоваться. — Пожалуйста. Это место… не самое подходящее для споров. Поэтому просто встань и пойдем.
— Ты его…
— Да не буду я его трогать!
Гуль поднял оба уха. И нос — а падаль они чувствовали за пару миль, как и запах крови, — задергался. Щетина на загривке встала дыбом. И из горла вырвался утробный рык.
— Клянусь… у нас здесь есть проблема посерьезней…
Оливия, к счастью, спорить или передумала, или, что куда вероятней, решила отложить спор до лучших времен. Она встала.
— А теперь быстро… очень быстро, но стараясь не делать резких движений, идем… нет, за меня хвататься не надо, руки у меня должны быть свободны.
Ричард вытащил клинок, вид которого гуль встретил раскатистым рычанием. Причем явно одобрительным. А затем, оглянувшись, потрусил по тропинке. Остановился. Оглянулся. Рявкнул.
— Видишь, он хороший, — Оливия подобрала юбки.
— Просто лапочка…
— Не злись. Руки болят, да?
Болят. Удача, что вообще слушаются. Настой хорош тем, что приглушает чувствительность, вот только действует часа два от силы. И Ричард уже вполне явственно ощущал эхо боли.
Плохо.
Проклятые гончие слепы и лишены нюха в прямом смысле слова, а вот чужие эмоции они ощущают остро.
Страх?
Да, Ричард боялся. Он был разумным человеком, которому совершенно не хотелось быть разорванным древней тварью.
Боль?
Куда без нее…
Еще обреченность, которую он давил в себе. Никто не уходил от гончих? Тогда Ричард станет первым… у него получится, Богов всех ради.
— Идем. — Он решительно зашагал за гулем.
Оставался хороший такой шанс, что ограда остановит тварь. Но до ограды и до вожделенной калитки нужно было еще добраться.
Шаг.
И два.
Оливия молчит.
Догнала гуля. Положила руку на загривок… тварь огромна, ей и наклоняться не пришлось. Идут вместе… оглянулась. Пожала плечами, мол, видишь, до чего замечательная собака…
…кажется, она понятия не имела о том, кто такие гули.
И о вывертнях не знала… ладно, вывертни, они и вправду встречались не так часто, как и каюши, но гули… гули время от времени заводились на каждом кладбище. Откуда они появлялись? Возможно, правы были те, кто говорил, что в гулей превращаются животные, отведавшие измененной магией плоти.
Не важно.
Главное, что о них знали и дети, и благородные лайры.
Кроме одной.
Откуда она взялась? Босая. Растрепанная. И в странном наряде, который Ричард очень хотел бы рассмотреть поближе. Лайра? Несомненно. Тонкая кость. Правильные черты лица. Темные волосы. Яркие глаза… нет, в ней явно текла благословенная — или проклятая? — кровь. Но меж тем собственный дар Оливии был слаб, здесь Ричард не мог ошибаться.
Сплошные вопросы.
И один гуль.
Тварь остановилась и заворчала. Что впереди? Не важно, дорога к калитке одна…
Оливия открыла было рот, но не произнесла ни слова, повинуясь жесту Ричарда. Проклятые гончие и слуха лишены… так говорили. Проверять сказанное на себе Ричард не хотел.
Он вглядывался в сумерки, пытаясь разобрать хоть что-то…
Пустота.
Тени и снова тени.
Одни неподвижны. Другие… сложно разобрать в этой пляске, что есть фантом остаточный, а что — фантазия Ричарда… нет, на кружение теней смотреть не стоит. Фантомы способны лишить силы и мага, не говоря уже о простом человеке.
Ричард сделал шаг.
Сделал бы, но гуль не позволил.
Он оскалился и зарычал, низко, глухо.
— Не надо туда ходить. — Как ни странно, но это рычание нисколько не испугало Оливию, она и руки-то с загривка не убрала, лишь потрепала тварь, этак одобрительно.
— Другой дороги здесь нет.
— А если…
Могилы в сумерках были видны. Но плутать среди них… в одиночку Ричард рискнул бы, если бы, конечно, силу его ему вернули. Но не с Оливией.
— Нет.
Эти тропы любят завести.
Гуль не собирался уходить. Стоит. Скалится. Смотрит в глаза. Прежде эти твари избегали прямого взгляда, а нынешний… необычен. Да, не более необычен, чем то, что происходит здесь и сейчас.
— Он нас выведет.
Убежденности Оливии он завидовал.
— Или заведет, — спокойно ответил Ричард. — Чтобы потом полакомиться нашими костями… свежее мясо лучше падали.
При упоминании о падали Оливия заметно побледнела.
— Упадешь в обморок, на себе не потащу…
Потащит.
И на себе. И за собой. И оба погибнут, но оставить человека… он клятву приносил и сдержит, пусть ценой собственной шкуры.
Гуль заскулил и царапнул лапой землю. А когти у него хоть и короткие, но мясо рвут.
И раны потом гноятся.
— Ричард, — Оливия говорила, глядя в глаза, — если вперед нам нельзя, то больше ничего не остается. Я понимаю, ты знаешь об этом мире больше, чем я…
Сущая правда. И хорошо бы ей осознать, что знание это не раз и не два спасало Ричарду жизнь.
— Но поверь, пожалуйста, мы должны идти за ним… у меня то же предчувствие, которое привело сюда…
Ложь.
И ведь как уверенно… впрочем, все они, благородные лайры, с младых лет постигают тонкое искусство обмана.
Оливия отвела взгляд.
— Что ж, как хочешь… — и решительно шагнула в круговерть теней.
Идиотка!
— Стой!
Крик его всколыхнул кладбищенское серое марево, но и только. Останавливаться Оливия не собиралась. И что Ричарду было делать? Позволить этой дурочке свернуть себе шею? Или героически погибнуть, пытаясь спасти ее?
…и не только ее. Артефакт она не вернула.
Ричард матюкнулся, благо ситуация располагала, и шагнул следом.
— Оливия…
Он видел ее, такую обманчиво близкую. Полосатое нелепое платье с широкой юбкой, переломанный зонт, который она все-таки не выбросила, и серую тень рядом.
Гуль не делал попыток напасть.
Он вел.
И даже позволил Ричарду догнать их.
Узкая тропа вилась среди могил, кидая петли, как обезумевший заяц. И зайцем Ричард себя чувствовал. Он давно отвык быть добычей. Нет, он был далек от мысли о своем всемогуществе, скорее уж здраво оценивал собственные силы.
Слишком здраво, чтобы надеяться на успех.
Но надежда — это все, что у него оставалось, раз уж… Ричард осторожно потянулся к своей силе. Нет, не вернулась… не вернули.
— Оливия…
Она оглянулась.
— Когда мы выйдем… если выйдем, я самолично тебя выпорю.
Гуль захихикал. Смех у него был омерзительно человеческим. А в следующее мгновенье тропа оборвалась у кружевной ограды, за которой виднелся белый купол мавзолея. Надо же… редкость какая… если память не изменяла, а Ричарду она не изменяла никогда, мавзолеи ставили особам императорского рода. И хоронили таковых преимущественно в древнем Коште, который ныне столица…
Ограда тускло мерцала.
Защитное заклинание?
И даже купол…
И гуль завертелся, а потом сел на плоский зад и заскулил.
— Если ты думаешь, что я могу его взломать…
Мысль была неплоха.
Мавзолей, конечно, не самое приятное место, но вот если получится пробраться внутрь… и если внутри действительно тихо, как сие утверждает то самое внутреннее зрение, оставленное Богами то ли шансом, то ли издевкой… ночь провести.
Дождаться рассвета.
И там уже…
Ричард протянул руку, и ограда зашипела, а кованые змеи, обвившие прутья, ожили. Они поднялись, расправляя чугунные капюшоны…
— Не люблю змей, — тихо сказала Оливия.
— Раньше надо было думать…
Слепое пятно, за которым Ричард следил, сдвинулось. И ожило.
Не пятно — черная воронка.
Тварь.
И вряд ли случайная… она двинулась по широкой дуге, вдоль стены, словно обходила эту стену дозором… а если тварь посажена здесь именно затем, чтобы стеречь амулет? Проклятые гончие тоже появились уже после войны. И по некоторым оговоркам можно судить, что созданы они были именно имперскими магами…
Созданы.
И выпущены в мир.
— До стены нам не дойти. — Ричард повернулся к ограде.
Будь его сила с ним, он бы… нет, вряд ли победил бы… последнюю гончую загоняла полновесная звезда боевиков при поддержке троих некромантов.
Но он хотя бы попробовал уйти.
И…
И вдруг бы да получилось?
А теперь… теперь ему остается пялиться на ограду и думать… думать… должен быть способ… змеи покачивались, не пытаясь атаковать, но и не исчезая.
Гуль крутился.
А потом исчез, чтобы появиться по ту сторону ограды. Лаз? Лаз был, под стеной. Узкий. И тесный. Но человек пролез бы… попытался бы пролезть, потому что стоило наклониться, и змеи переместились. Понятно. Охрана игнорирует животных, а вот люди — дело иное…
— Вот и все…
Ричард спиной чувствовал внимательный взгляд.
Тварь была рядом.
Не спешила.
Почему? Или они и вправду разумны. По-своему? И теперь гончая развлекается. Здесь не так много развлечений, если подумать, так к чему торопиться? Охота доставит ей удовольствие.
Жертва бежит.
Гончая позволяет ей думать, что спасение близко. То приближается, то отстает, гонит к стене, к калитке, а потом… нет уж, Ричард не собирается доставлять ей такое удовольствие.
Он повернулся к змеям спиной.
Вытащил клинок.
Смешно… и обидно. Он ведь был прав! И теперь, с монетой, мог бы доказать свою правоту. И дело даже не в доказательстве, а в том, что появился бы реальный шанс остановить волну.
— Мне жаль, — тихо сказала Оливия, непонятно, Ричарду или гулю, который кружил за оградой, громко поскуливая.
— А мне уж как жаль, — Ричард не удержался.
Если бы не эта… у него был бы шанс добраться до дверей.
Или нет?
К чему гадать о том, чего не случилось.
Глухой рокочущий звук прокатился по кладбищу, заставив гуля упасть на землю. Он задрожал и закрыл глаза, и Ричард испытал преогромное желание последовать примеру.
Глядишь, и помрет быстро.
Долой такие мысли.
Тварь приближалась.
Она окружила себя ошметками мертвого тумана, в котором плавились куски фантомов. Она была уродлива. Настолько уродлива, что Ричарда замутило, а этакой беды с ним не приключалось давно. Ни одна гравюра, ни одно описание не передавало в полной мере противоестественного вида проклятой гончей.
Длинное змеиное тело, покрытое костяным панцирем. Белесый, будто вылепленный наспех из куска воска, он надежно защищал тварь, что от стали, что от магии. В трещинах его, которые то возникали, то срастались, виднелась обманчиво уязвимая сероватая плоть, пронизанная черными нитями сосудов.
Топорщились шипы.
Глубокие рытвины, что следы от пальцев безумного скульптора, наполнялись гноем, который сочился по бокам, по хрупким лапам, стекал по изогнутой шее. Гной падал в землю, и вспомнилось, что это вовсе не гной, но яд, капли которого хватит, чтобы убить человека.
И не одного.
Вытянутая голова твари была безноса и безглаза. Зато зубов имелось сотни две…
Гуль затих.
И Оливия тоже… хорошо… умирать под чьи-то вопли — удовольствие ниже среднего.
Ричард выступил, заслоняя бестолковую лайру. Ее это вряд ли спасет, но это все, что он может сделать.
Тварь не спешила.
Она отряхнулась, как-то совершенно по-собачьи, и присела на тропинку.
Уставилась.
Глаз нет, а она смотрит.
Ждет.
Или не ждет, а жрет?
Они ведь не плотью одной живы… холодно стало. И холод этот исходил изнутри. Он просто появился, и вспомнился вдруг маленький храм на окраине столицы.
Нервное ожидание.
Надежда.
И безумная готовность верить, что все получится. Она ведь любит, а остальное не важно. Его, Ричарда, любит, нелепого и смешного, не обладающего ни властью, ни состоянием, ни именем, которое было бы прилично предложить девушке.
Глупец…
…он ведь знал, с самого начала знал, что это неспроста, что он, Ричард, не пара блистательной лайре, и значит все — не взаправду. Так почему же позволил поверить?
Обмануть.
— Уходи. — Ричард облизал пересохшие губы, осознавая, что смерть его будет отнюдь не героической. И не быстрой.
Сначала она сожрет его изнутри.
Память.
Выберет до самого первого дня, до вздоха, до крика… а может, и раньше.
Сотрет. Вытащит. И с нею — страхи его, Ричарда. Надежды, равно сбывшиеся и нет… и горести, обиды. Редкие дни, когда он был счастлив. Их гончая будет смаковать долго, а он… а он превратится в ком мяса, с которым поступят именно так, как надлежит поступать с мясом.
…в том храме свечей горело едва ли дюжина. Голый пол. Пустые вазы…
Алтарь, где догнивали цветы, которые некому было убрать. А может, не сочли нужным? Молодой жрец, лицо которого превратилось в маску. Благочестия? Оно ведь было напрочь фальшивым. И уже тогда Ричард должен был бы понять.
Не понял.
Он только и видел, что свою невесту в традиционном наряде… вуаль на лице была плотна, а у него и мысли не возникло о подмене. Он дрожал от нетерпения и страха.
Вдруг да передумает прекрасная Орисс.
Осознает, что не готова связать свою жизнь с Ричардом.
Или же побег ее раскроется, и отец, с которым Ричарду не тягаться, поспешит образумить дочь…
Тварь скалилась. Она вытягивала из него тысячу и одну мелочь, которые, оказывается, прочно врезались в память.
Цветы.
Традиционные белые азалии почти увяли. И Ричард хотел бы их заменить, но время… время работало против них… вряд ли отец Орисс обрадуется этакому зятю… он уже нашел дочери подходящего жениха, а может, и не одного, и сделает все, чтобы избавить ее от ненужного брака.
А потому…
…полный обряд.
…жрец улыбается. Снисходительно. С насмешкой. Неужели он ничего не понял? Понял, не глупец, но предпочел закрыть глаза. Что ему обещали? Денег? Или место в храме поприличней, где не пахнет плесенью, да и крыша цела.
Что бы ни обещали, он должен был отказаться… тогда еще Ричард верил в жрецов почти как в Богов. А теперь…
— Уходи! — Он закрыл глаза и взмахнул саблей.
Бессмысленно.
Белесый туман расползался. Манная каша, которую матушка варила… полужидкая и с комочками… пригорала еще через раз… матушка прекрасно готовила, но вот манная каша ей никогда не удавалась.
Туман липкий.
Сырой.
Там, в храме, тоже было прохладно. И Ричард ежился, договариваясь, как ему казалось, со жрецом, чтобы тот провел полный обряд.
И денег дал.
Двадцать пять золотых, которые откладывал на пару жертвенных кинжалов из староимперской стали…
Он мотнул головой.
Сила… ему нужна сила, иначе…
…он слышит запах, эту сладковатую смесь, аромат цветов и гниения… шелест шелкового платья… блеск жемчуга… заунывный голос жреца, который срывается на верхних нотах. Обряд долог, и в какой-то момент Ричарду начинает казаться, что он никогда не завершится.
Атласные перчатки на руках невесты.
Он сам выбирал кольцо.
Еще сорок золотых. Полгода работы… и мелочь, как оказалось, для прекрасной Орисс… ее духи, те, с ярким запахом свежескошенной травы — самый модный в сезоне аромат, стоили дороже.
От невесты же пахло фруктами.
И была она ниже Орисс.
И как шла к алтарю, опираясь на руку верной няньки… он видел все, но почему-то ослеп, оглох, если не заподозрил неладное…
…эта память опасна.
В трясину затягивает…
…клинок вскрывает кожу на запястье, и кровь, отданная добровольно, льется в чашу… жрец принимает кинжал и поворачивается к невесте, заслоняя ее на несколько мгновений от Ричарда… и ему совестно, что Орисс придется пережить эту недолгую боль.
И что на белой ее коже останется тонкая полоса шрама.
И в то же время он рад, что эта полоса, способная сказать многое знающему человеку, останется. Она — клеймо.
Вящее подтверждение его, Ричарда, права…
…уходить. Удержать память.
Это гончая.
Туман.
Туман был и в ту ночь… воскурения… кровь на алтарь поверх цветов, небрежно, будто и не кровь, но традиционное вино… снова песнь срывающимся голосом… пламя, которое взметнулось, принимая подношение… жрец…
…благословляю вас…
…надо было найти его, предавшего Богов и право…
…уже не невеста, но жена… и Ричард с трепетом касается кружевной накидки. Он помнит крахмальную жесткость ее, и то, как она не поддавалась, закрепленная надежности ради дюжиной булавок… и то, как он спешил, булавки выбирая.
И поднимал.
И замер, увидев вместо Орисс ту женщину… темное лицо, все еще красивое, пусть годы и не пощадили его законную супругу. Седые волосы. Черные глаза.
Морщины.
Благородные морщины, сетью мелких трещин на мраморе кожи. Удивление.
И бесконечное безоблачное счастье.
— Ты вернулся за мной, Морган…
Мир перевернулся… и упал.
Почти.
