Дорогая Кончита!
Дорогая Кончита!
Университет Нью-Мексико совсем не такой, как мы думали. В чилийской средней школе – и то было труднее учиться. Живу в общежитии, вокруг сотни девушек, и все общительные, уверенные. А я до сих пор чувствую себя чужой, не в своей тарелке.
Но в здешние места я влюбилась. В кампусе много старинных саманных зданий. В пустыне красиво, и горы здесь есть. Конечно, не такие, как Анды, но по своим меркам – огромные. Зубчатые и скалистые. Дура я, дура… они так и называются – Скалистые горы. Воздух чистый, прозрачный, по ночам холодно, звезд – миллионы.
Мой гардероб тут не к месту. Одна девушка даже сказала мне, что здесь никто так не “наряжается”. Наверно, придется купить белые гольфы, и широченные юбки-солнце, и синие джинсы. Вот что я скажу: девушки выглядят кошмарно. Но мужчинам это идет – в смысле стиль кэжуал, сапоги.
А еда… я к ней никогда не привыкну. На завтрак – хлопья, кофе слабый, как чай. А днем, когда я настроена пить чай, здесь подают обед. Когда я настроена обедать, в общежитии время тушить свет.
В этом семестре я не смогла попасть на семинар Рамона Сендера. Придется ждать до следующего. Но он встретился мне в коридоре! Я ему сказала, что Cronica del Alba – моя любимая книга. Он сказал: “Да, но вы такая юная”. Он такой, каким я его воображала, но только совсем старый. Настоящий испанец, надменный, величавый…
* * *
Дорогая Кончита!
Я устроилась на работу, можешь себе представить? На полставки, но все-таки… Я корректор в университетской газете The Lobo, она выходит раз в неделю. Работаю три дня в неделю по вечерам в корпусе журналистики, рядом с общежитием. Мне даже дали ключ от общежития, потому что в восемь входную дверь запирают, а я работаю до одиннадцати. Наборщик – старый техасец Джонизи, заведует линотипом. Это просто чудесная машина, состоит из тысячи деталей и шестеренок. Буквы отливаются из расплавленного свинца. Джонизи вводит в машину слова, а они дребезжат, поют и гремят и выходят наружу горячими свинцовыми строками. И кажется, что любая строка очень важна.
Он меня многому учит: как сочинять заголовки, как отличать хорошие статьи, чем они хороши. Вечно меня дразнит, разыгрывает, чтобы я не зевала. Вставляет в середину статьи про баскетбольный матч что-нибудь вроде “В низовьях реки Суони”.
Иногда заходит один мужчина, Джо Санчес, приносит Джонизи тексты и пиво. Он пишет очерки и спортивную хронику. Он тоже студент, но намного старше моих однокурсников, потому что ветеран, попал сюда благодаря “Закону о военнослужащих”. Рассказывает нам про Японию: он там служил в медсанбате. Похож на индейца, волосы у него блестящие и черные, длинные, зачесанные в “утиный хвост”.
Извини, я уже начала употреблять выражения, которых ты никогда не слышала. Почти все мальчики тут стригутся под ежик – практически бреют головы. У некоторых волосы подлиннее, зачесанные назад, и это похоже на утиный хвост.
Я очень скучаю по тебе и Кене. Я пока ни с кем не подружилась. Я не такая, как все, – я же приехала из Чили. Мне кажется, меня считают воображалой, потому что я не откровенничаю. Я пока не понимаю их юмора, стесняюсь из-за того, что у них много шуточек и намеков насчет секса. Незнакомые люди готовы рассказать тебе всю свою жизнь, но они не такие эмоциональные, как чилийцы, не такие сердечные, и у меня все равно не появляется ощущение, что я их теперь знаю.
Все эти годы, пока я жила в Южной Америке, я рвалась на родину, в США, потому что у нас демократия, а не просто общество из двух классов, как в Чили. Но тут определенно существуют классы. Девушки, которые вначале были со мной любезны, теперь смотрят свысока, потому что я не соревновалась за вступление в студенческое землячество, потому что я живу в обычном общежитии. А некоторые землячества считаются “лучше”, чем другие. “Лучше” – значит “богаче”.
Я обронила в разговоре с Эллой, моей соседкой по комнате, что Джо – тот, репортер – остроумный и милый, а она сказала: “Да, но он же мексиканец”. Он не из Мексики, просто здесь так называют всех из испаноязычных семей. В университете совсем немного мексиканцев, если сравнить с тем, сколько их тут вообще живет, а негров тут учится не больше десятка.
Журналистика у меня идет хорошо, преподаватели замечательные, они даже похожи на газетчиков из старых фильмов. Но у меня какое-то странное чувство. Я выбрала журналистику, потому что хотела стать писательницей, но в журналистике главное – выкинуть из текста все стоящее…
* * *
Дорогая Кончита!
…Я несколько раз ходила в разные места с Джо Санчесом. Ему дают бесплатные билеты на всякие концерты и мероприятия, чтобы он их освещал. Он мне нравится, потому что всегда говорит то, что думает, а не то, что принято. Тут очень круто любить Дейва Брубека – это джазист такой, но Джо назвал его в своей рецензии слабаком. Все жутко возмущались. А Билли Грэм… Ты католичка, и мне трудно объяснить тебе, что такое “проповедник-евангелист”. Он говорит – орет – о Боге и о грехе, пытается всех убеждать, чтобы они посвятили свою жизнь Иисусу. Все мои знакомые думают, что этот тип чокнутый, охочий до денег и безнадежно пошлый. А Джо написал колонку о его мастерстве и могуществе. Получилась колонка о вере.
После концертов мы ходим не в те кафе, где оттягиваются студенты, а в маленькие рестораны в южной долине, или в мексиканские бары, или в ковбойские. Уезжаем на машине высоко в горы или далеко в пустыню, идем пешком за много миль, карабкаемся вверх по склонам. Он не пытается меня “лапать” (atracar), а все другие парни здесь – еще как пытаются, постоянно. Когда он говорит мне: “До скорого”, просто дотрагивается до моей щеки. Однажды поцеловал мои волосы.
Он не ведет разговоров ни о жизни, ни о концертах, ни о книгах. Он мне напоминает моего дядю Джона. Рассказывает истории про своих братьев, или про деда, или про японских гейш.
Он мне нравится, потому что со всеми разговаривает. Искренне хочет знать, что у всех вокруг на уме.
* * *
Дорогая Кончита!
Я бываю в обществе с мужчиной, у которого очень тонкий вкус, его зовут Боб Дэш. Мы ходили на спектакль “В ожидании Годо” и на итальянский фильм – названия я не запомнила. Он похож на красивого писателя с книжной суперобложки. Трубка в зубах, пиджак с кожаными заплатами на локтях. Живет в саманном доме, где полно индейских горшков, ковров и современной живописи. Мы пьем джин-тоник с лаймом, слушаем музыку – например, “Сонату для двух фортепиано и ударных” Бартока. Он много говорит о книгах, о которых я никогда не слыхала, дал мне почитать десяток книг… Сартр, Керкеггор (так пишется?), Беккет, Т.С. Элиот и еще куча. Мне понравилась поэма “Полые люди”.
Джо сказал мне, что “Полые люди” – это про Дэша. Не понимаю, почему он так недоволен тем, что я куда-то хожу с Бобом или просто пью с ним кофе. Говорит, что не ревнует: ему просто невыносимо думать, что я превращусь в интеллектуалку. Говорит, что в качестве противоядия мне нужно слушать Пэтси Клайн и Чарли Паркера. Читать Уолта Уитмена и “Оглянись на дом свой, ангел” Томаса Вулфа.
Вообще-то “Посторонний” Камю понравился мне больше, чем “Оглянись на дом свой, ангел”. Но мне нравится Джо, потому что ему нравится эта книга. Он не боится показаться сентиментальным. Он любит Америку, и Нью-Мексико, и свой barrio, и пустыню. Мы ходим в походы по предгорьям. Однажды нас настигла сильная песчаная буря. Перекати-поле свистело в воздухе, желтые пыльные вихри выли. А Джо пустился в пляс посреди бури. Я еле-еле могла расслышать, как он кричит: “Здорово, до чего же здорово в пустыне”. Мы видели койота, слышали его визг.
Со мной он тоже сентиментальничает. Он помнит о том, что важно, и слушает, когда я говорю без умолку. Однажды я расплакалась безо всякой причины – просто заскучала по тебе, по Кене, по дому. Он не пытался меня развеселить, а просто обнял, дал мне погрустить вдоволь. Мы разговариваем по-испански, когда говорим о чем-то хорошем или когда целуемся. Целуемся мы много.
* * *
Дорогая Кончита!
Я написала рассказ “Яблоки”. Про старика, который сгребает граблями яблоки. Боб Дэш подчеркнул красным карандашом штук десять прилагательных и сказал: “Рассказец терпимый”. Джо сказал, что рассказ жеманный и фальшивый. Что я должна писать только про то, что сама чувствую, а не выдумывать что-то там про старика, с которым не была знакома. Меня не волнует, что они сказали. Я перечитываю рассказ снова и снова. Да нет, волнует, конечно.
Моя соседка Элла сказала, что, если можно, предпочла бы не читать мой рассказ. Жаль, что мы плохо ладим. Ее мать каждый месяц присылает ей из Оклахомы тампоны. Элла учится на театральном. Боже мой, разве она сможет играть леди Макбет, если не может спокойно смотреть на жалкое кровавое пятнышко?
Я стала чаще видеться с Бобом Дэшем. С ним – как на семинаре для меня одной. Сегодня мы ходили пить кофе и разговаривали о “Тошноте”. Но о Джо я думаю больше, чем о Бобе. С ним я вижусь на переменах и на работе. Мы втроем – он, Джонизи и я – много смеемся, едим пиццу, пьем пиво. У Джо есть своя комнатка, типа кабинета, там мы и целуемся. Я думаю не совсем о Джо, а о его поцелуях. Я думала об этом на семинаре по редакторскому делу и даже застонала или что-то сказала вслух, а профессор посмотрел на меня и сказал: “Что-что, мисс Грэй?”
* * *
Дорогая Кончита!
…Я читаю Джейн Остин. Ее книги – точно камерная музыка, но они жизненные и смешные одновременно. Мне хочется прочитать целую тысячу книг, даже не знаю, с которой начать. Со следующего семестра я сменю специализацию – перейду на английскую литературу…
* * *
Дорогая Кончита!
В корпусе журналистики работают дворниками старики – муж и жена. Однажды ночью, когда мы закончили, они повели нас на крышу пить пиво. Над крышей нависают ветки тополей, можно просто сидеть под деревьями и смотреть на звезды. Если хочешь, смотри вдаль, на машины на 66-м шоссе или в другую сторону – заглядывай в окна общежития, где я живу. Дворники дали нам запасной ключ от кладовки, откуда можно залезть по лестнице на крышу. Больше никто про это место не знает. На переменах и после работы мы идем наверх. Джо принес гриль, матрас и свечи. Все равно как наш собственный остров или как домик на дереве…
* * *
Дорогая Кончита!
Я счастлива. Просыпаюсь утром – а у меня скулы ломит от того, что я столько улыбаюсь.
Когда я была маленькая, то иногда, мне кажется, чувствовала умиротворенность – в лесу, на лугу, а в Чили все время веселилась. Упоение чувствовала, когда каталась на лыжах. Но такого чувства счастья, как с Джо, я не испытывала никогда. Никогда не чувствовала, что я – это я и что меня за это любят.
Я оформляю разрешение на то, чтобы проводить у него выходные, под ответственность его отца. Джо живет с отцом, отец у него совсем старый, учитель на пенсии. Отец любит готовить, готовит всякую жирную гадость. Весь день пьет пиво. И оно на него совсем не действует – разве что он начинает распевать про Минни-русалку и “Дождь бьет по крыше”, снова и снова, пока возится у плиты. А еще он рассказывает истории про всех, кто живет в Армихо – в их районе. Большинство училось у него в школе.
* * *
Дорогая Кончита!
На выходных мы почти каждый раз ездим в горы Хемес и целый день лазаем по склонам, ночуем в палатке. Там, наверху, есть горячие источники. Мы пока не встречали там ни одного человека. Олени и совы, толсторогие бараны, голубые сойки. Лежим в воде, разговариваем или читаем вслух. Джо любит читать Китса.
С учебой и работой у меня все в порядке, но я сижу как на иголках: скорей бы освободиться – и к Джо. Он заодно работает спортивным обозревателем в “Трибьюн”, так что нам трудно выкроить время. Мы ходим на соревнования по бегу, на школьный баскетбол, на автогонки. Американский футбол мне не нравится, я скучаю по нашему футболу и регби.
* * *
Дорогая Кончита!
Просто не могу понять, почему все так взбудоражились из-за нас с Джо. Заведующая общежитием пригласила меня на беседу. Боб Дэш обошелся со мной сурово, целый час читал мне нотацию, пока я не встала и не ушла. Сказал, что Джо неотесанный пошляк, гедонист без нравственных принципов, без интеллектуального кругозора. Это еще не полный список. В основном люди беспокоятся, потому что я совсем молоденькая. Думают, что я поставлю крест на своем образовании и карьере. По крайней мере, так они говорят. А по-моему, им завидно, потому что мы сильно влюблены друг в друга. И, какие аргументы они ни приводят: мол, я испорчу себе репутацию, будущее под вопросом, они обязательно указывают на то, что он мексиканец. Никому и в голову не приходит, что я из Чили приехала и мне, естественно, должны нравиться латиноамериканцы, те, кто способен чувствовать. Я никогда не стану тут своей. Жаль, что мы с Джо не можем поехать ко мне домой – в Сантьяго…
* * *
Дорогая Кончита!
Кто-то взял и написал письмо моим родителям, сообщил, что у меня роман с мужчиной, который для меня слишком стар.
Они позвонили, закатили истерику, приедут из Чили сюда. Тридцать первого декабря. Мать вроде бы снова начала пить. Отец говорит, что это я виновата.
Когда я с Джо, все это ничего не значит. Наверно, он стал репортером, потому что любит разговаривать с людьми. Куда бы мы ни пришли, мы обязательно разговариваем с незнакомыми. И они нам нравятся.
Мне кажется, до встречи с Джо мне никогда по-настоящему не нравился мир вокруг. Моим родителям он точно не нравится, и я не нравлюсь – иначе они отнеслись бы ко мне с доверием.
* * *
Дорогая Кончита!
Тридцать первого они приехали, но так утомились в дороге, что мы разговаривали совсем недолго. Они пропустили мимо ушей, что я учусь на все пятерки, что я обожаю свою работу, что в этот вечер меня выбрали королевой “Бала репортеров”. Я сделалась падшей женщиной, обыкновенной потаскушкой и тому подобное. “С чумазым мексикашкой”, – сказала мать.
На балу было чудесно. Перед танцами мы поужинали с друзьями с журналистского отделения, много смеялись. Была целая церемония: мне вручили корону, сложенную из газеты, и орхидею. Почему-то я с Джо еще никогда не танцевала. Это было чудесно… Танцевать с ним.
Мы договорились, что на следующий день увидимся с моими родителями у них в мотеле. Отец предложил посмотреть вместе с Джо матч “Роуз Боул” – это, мол, поможет растопить лед.
Какая я дура. Я же увидела, что без нас они уже начали пить мартини, но подумала: ничего, чуть-чуть размякнут. Джо был великолепен. Держался непринужденно, сердечно, открыто. А они сидели точно каменные.
Когда начался матч, папа немножко расслабился, они оба – он и Джо – смотрели матч с удовольствием. Мама и я сидели молча. Джо пьет только пиво, и от папиных мартини он совершенно раздухарился. Когда забивали гол, он вопил: “Зашибись!” или “A la verga!”. Несколько раз стукнул папу по плечу. Мама ежилась, пила, не говорила ни слова.
После матча Джо пригласил моих родителей на ужин в ресторан, но отец сказал: нет, лучше они с Джо сходят за китайской едой.
Пока они ходили, мама мне расписывала, каким позором стала для них моя аморальность, как ей все это отвратительно.
Кончита, я помню, что мы с тобой поклялись рассказать друг дружке про секс, про свой первый раз. Писать об этом трудно. Хорошо то, что секс происходит только между двоими, невозможно еще больше обнажиться, еще больше сблизиться. И каждый раз он другой и неожиданный. Иногда мы все время хохочем. Иногда слезы на глаза наворачиваются.
В моей жизни никогда не происходило ничего, что было бы важнее секса. Я не могла понять, что такое говорит моя мать, почему она называет меня грязной.
О чем разговаривали Джо и папа, одному Богу известно. Оба вернулись бледные. Насколько я поняла, мой отец говорил что-то про “изнасилование по статутному праву”, а Джо сказал, что завтра же женится на мне, – сказал то, что для моих родителей страшней всего на свете.
Мы поели, и Джо сказал:
– Ну что ж, все мы очень устали. Мне пора. Лу, ты идешь?
– Нет, она остается здесь, – сказал отец.
Я вся закаменела.
– Я иду с Джо, – сказала я. – Утром увидимся.
Сейчас я пишу тебе это письмо в общежитии. Здесь до ужаса тихо. Почти все девушки уехали на Рождество домой.
Пока Джо вез меня до общежития, он вообще ничего не говорил – только кратко пересказал слова моего отца. У меня тоже не было сил разговаривать. Когда мы поцеловались на прощанье, я почувствовала, что у меня вот-вот разорвется сердце.
* * *
Дорогая Кончита!
Родители забирают меня из университета в конце семестра. Они будут дожидаться меня в Нью-Йорке. Я туда приеду, а потом мы поживем в Европе, пока не начнется осенний семестр.
Я взяла такси и приехала к Джо. Мы собирались на пик Сандиа, чтобы там поговорить, сели в его машину. Даже не знаю, что я рассчитывала от него услышать, даже не знаю, чего хотелось мне.
Я надеялась: он скажет, что будет меня дожидаться, что, когда я вернусь, он все равно будет ждать меня здесь. Но он сказал: если я люблю его по-настоящему, то выйду за него замуж немедля. Я ответила, что ему нужно сначала окончить университет, что работа у него внештатная. О главной правде я умолчала – а правда в том, что я не хочу бросать учебу. Я хочу изучать Шекспира, поэтов-романтиков. Он сказал, что мы можем пожить у его отца, пока не подкопим денег. Мы переезжали Рио-Гранде по мосту, когда я сказала, что пока не хочу замуж.
– Ты еще долго не поймешь, чем ты сейчас пробрасываешься.
Я сказала, что знаю, что между нами было – оно же никуда не денется, когда я вернусь сюда.
– Оно будет, но тебя не будет. Нет, ты пойдешь по жизни дальше, заведешь какие-то “отношения”, выйдешь за какого-нибудь пустозвона.
Он открыл дверцу, вытолкал меня из машины на мосту над Рио-Гранде, прямо на ходу. И уехал. Я пошла в общежитие, пешком через весь город. Все время думала, что вот-вот он нагонит меня на машине, но нет… он так и не появился.
