La Vie en Rose
Две девочки, лежа на животе, загорают на полотенцах с надписью “Гранд-отель Вильярика”. Песок черный, мелкий, вода в озере зеленая. Кроны сосен у озера – тоже зеленые, более насыщенного, приятного оттенка. Вулкан Вильярика белеет, возвышаясь над озером и деревьями, над отелем, над деревней Пукон. Клубы дыма поднимаются над пиком вулкана, растворяются в синеве безоблачного неба. Белые пляжные кабинки. Рыжий хохолок Герды, желтый надувной мяч, красные пояса huasos, скачущих галопом между деревьев.
Время от времени загорелая нога Герды или Клэр лениво вскидывается, чтобы стряхнуть песок или муху. Иногда их угловатые тела вздрагивают от неудержимого хихиканья – подростки есть подростки.
– А Кончита – такую рожу состроила! И говорит: “Ojala”. Ничего умнее не придумала. Как только наглости хватает!
У Герды смех – лаконичный лай с немецким акцентом. У Клэр – звонкий, переливчатый.
– Ни за что не сознается, что дурака сваляла.
Клэр привстает, чтобы намазать лицо маслом для загара. Глаза у нее голубые. Окидывает взглядом пляж. Nada. Те двое, давешние красавцы, не появились.
– Вон она… Анна Каренина…
На красно-белом раскладном стуле под соснами.
Меланхоличная русская дама в панаме, с белым шелковым зонтиком.
Герда томно стонет:
– В ней столько шарма. Носик. Серая фланель летом. Но какой у нее несчастный вид. Наверно, у нее есть любовник.
– Я подстригусь под нее.
– Тебе не пойдет: будешь ходить, как с супницей на голове. А у нее есть чувство стиля.
– Она здесь одна такая. Все эти аргентинцы и американцы – вульгарные. А чилийцев тут, кажется, нет вообще, даже в обслуге. Вся деревня говорит по-немецки.
– Когда я просыпаюсь, мне сначала чудится, что я вернулась в детство, в Германию или в Швейцарию. Слышу, как горничные шушукаются в коридоре, как кухарки поют за работой.
– И никто не улыбается, кроме тех американцев: даже дети серьезные-серьезные, возятся с ведерками.
– Все время улыбаться – чисто американская привычка. Ты говоришь по-испански, но тебя выдает твоя дурацкая улыбочка. Твой отец тоже все время смеется. Рынок меди достиг дна, ха-ха-ха.
– Твой отец тоже много смеется.
– Но только над всем дурацким. Глянь-ка. Сегодня утром он сто раз, не меньше, доплыл до плота и обратно.
Герда и Клэр всюду появляются в сопровождении отца одной из них: в кино и на скачки их водит мистер Томпсон, на симфонические концерты и в гольф-клуб – герр фон Дессаур. Их подруги-чилийки, наоборот, неизменно приходят вместе с матерями и тетками, бабушками и сестрами.
Мать Герды погибла в Германии во время войны; ее мачеха, врач-терапевт, почти не бывает дома. У Клэр мать попивает, почти все время лежит – то дома на кровати, то в санатории. После уроков подруги идут домой, пьют чай, садятся читать или делать уроки. Их дружба началась за книгами, в их безлюдных домах.
Герр фон Дессаур вытирается полотенцем. Весь мокрый, запыхался. Глаза серые, холодные. В детстве Клэр мучилась угрызениями совести, когда смотрела кино про войну. Ей нравились нацисты… их шинели, их автомобили, холодные серые глаза.
– Ja. Хватит. Идите поплавайте. Покажите мне, как вы плаваете кролем, как вы теперь ныряете.
– Это он из добрых побуждений, правда? – говорит Клэр, приближаясь к воде.
– Когда ее рядом нет, он добрый.
Девочки уверенно плывут вдаль в ледяной озерной воде, но потом слышат: “Gerdalein!” и видят, что отец Герды им машет. Плывут к плоту, растягиваются на теплых бревнах. Высоко над ними извергает дым и искры белый вулкан. Смех с лодки, плывущей вдалеке по озеру, цокот копыт на прибрежной грунтовой дороге. И никаких других звуков. Шлеп-шлеп: вода плещется, раскачивая плот.
В огромном ресторанном зале с высоким потолком озерный бриз раздувает белые занавески. В вазах – пальмовые листья, похожие на веера. Один официант во фраке разливает консоме, другой разбивает яйца, выливает содержимое в оловянные плошки. Оба разделывают форель, фламбируют десерты.
Напротив обворожительной Анны Карениной садится сгорбленный седоволосый джентльмен.
– Неужели это ее муж?
– Надеюсь, это не граф Вронский.
– Девочки, с чего вы взяли, что они русские? Я слышал, как они разговаривали по-немецки.
– Серьезно, Papi? И что они говорили?
– Она сказала: “Зря я за завтраком наелась чернослива”.
Девочки берут напрокат лодку с веслами, плывут к острову. Озеро огромное. Они гребут по очереди, хихикая, их лодка вначале кружит на месте, затем плавно устремляется вперед. Плеск весел, входящих в воду. В маленькой бухте девочки выволакивают лодку на берег, ныряют со скалистого карниза в зеленую воду, пахнущую рыбой и мхом. Купаются долго, потом лежат на солнце, широко раскинув руки и ноги, зарывшись лицом в цветы дикого клевера. И тут – долгий, неторопливый толчок, и земля под хрупкими девочками колышется, трясется. Они цепляются за кустики цветущей лаванды, а остров ходит ходуном, норовит выскользнуть. Вровень с глазами – зеленая зыбь, бегущая по почве. Кажется, немного стемнело – из-за вулканического дыма? Запах серы – едкий, пугающий. Толчок заканчивается. Еще долю секунды – мертвая тишь, а затем – истерический птичий щебет: точно тревожный сигнал прибора. С берегов, со всех сторон – мычание коров и ржание лошадей. Над головами девочек, на деревьях – хлопают крыльями и пересвистываются птицы. Высокие волны шлепают по камням. Девочки молчат. Обе не знают, как назвать то, что испытывают сейчас: не страх, что-то другое. Звучит лающий смех Герды.
* * *
– Мы проплыли много миль, Papi. Посмотри, у нас все руки в мозолях от весел! Ты почувствовал толчок?
Когда началось землетрясение, он играл в гольф, находился на поле. Кошмар гольфиста – увидеть, как твой мяч летит от лунки назад к тебе!
В холле те самые молодые мужчины разговаривают с портье. О, до чего же красивы. Сильные, загорелые, белозубые. Щегольски одеты, обоим – лет по двадцать пять. У брюнета, которого облюбовала Клэр, подбородок с ямочкой. Когда он смотрит вниз, его ресницы касаются высоких бронзовых скул. “Бедное сердце, не бейся!” Клэр хохочет. Герр фон Дессаур говорит, что эти двое для них – глубокие старики и слишком уж вульгарны, явные отбросы общества. Скорее всего, фермеры. Он уводит девочек, велит им сидеть до ужина в номере: читайте книжки.
На ужине атмосфера праздничная. Все из-за подземного толчка: теперь постояльцы кивают друг другу, разговаривают с официантами, болтают между собой. Приходят музыканты – древние старики. Скрипачи играют танго и вальсы. “Frenesi”. “La Mer”. Те двое возникают в дверях, обрамленные пальмами в кадках, канделябрами и бордовыми бархатными драпировками.
– Papi, они не фермеры. Смотри!
Они великолепны в светло-голубых мундирах чилийского летного училища. Голубая ткань, золотые позументы. Высокие воротники, эполеты, золотые пуговицы. Сапоги со шпорами, суконные плащи до пят, на поясе – шпаги. Фуражки и перчатки держат на сгибе локтя.
– Военные! Это еще хуже! – смеется герр фон Дессаур. Отворачивается, утирая глаза, – хохочет до слез.
– Плащи в летний вечер? Шпоры и шпаги в самолете? Боже мой, вы только посмотрите на этих несчастных дурачков!
Клэр и Герда смотрят на них с благоговением. А курсанты – на них, проникновенно, с полуулыбкой. Они заняли маленький столик у сцены, пьют бренди из огромных бокалов. У блондина – черепаховый мундштук для сигарет, он держит его в зубах.
– Papi, ну согласись же. У него глаза такие же небесные, как плащ.
– Да. Чилийская военно-воздушная лазурь. У чилийских ВВС нет ни одного самолета!
Наверно, им все-таки стало жарко. Они перебираются за столик у дверей террасы, вешают плащи на спинки стульев.
Девочки просят разрешить им посидеть подольше, послушать музыку, посмотреть, как танцуют танго. Волосы на лбах танцующих завиваются кудрями от пота, глаза неотрывно, гипнотически смотрят в глаза. С видом сомнамбул танцующие вертятся, клонятся к полу под звуки скрипок.
Мужчины – Роберто и Андрес – щелкают каблуками. Имеют честь представиться отцу Герды, просят, чтобы он милостиво разрешил пригласить барышень на танец. Герр фон Дессаур намеревается было им отказать, но находит курсантов настолько забавными, что говорит: “Один танец, девочкам уже пора готовиться ко сну”.
“La Vie en Rose”: оркестр играет эту пьесу долго-долго, молодежь кружит и кружит на начищенном паркете. В темных зеркалах отражаются голубые мундиры, белые шифоновые платья. Люди улыбаются, любуясь красотой танцующих. Занавески раздуваются, как паруса. Андрес заговаривает с Клэр фамильярным тоном. Роберто зовет девочек снова спуститься вниз, когда герр фон Дессаур заснет. Танец заканчивается.
Дни идут. Курсанты заняты делами в имении Роберто, в отель приезжают только по вечерам. Герда и Клэр купаются, совершают восхождение на вулкан. Горячее солнце, холодный снег. Играют с герром фон Дессауром в гольф и крокет. Ходят на лодке на свой остров. Ездят верхом с герром фон Дессауром. “Плечи назад”, – говорит он. “Держи голову выше”, – говорит он Клэр. Долго держит ее за шею. Клэр проглатывает комок, подступивший к горлу. Девочки играют в канасту с какими-то дамами на террасе. Одна аргентинка гадает им на картах. Во рту у нее сигарета; она щурится, глядя сквозь дым. Герде – новая дорога и загадочный незнакомец. Клэр – тоже новая дорога и двойка червей. Поцелуй богов.
Каждый вечер они танцуют с Роберто и Андресом под “La Vie en Rose”, и наконец однажды вечером девочки все-таки возвращаются вниз, когда герр фон Дессаур засыпает. В ресторане – никого, кроме молодоженов и нескольких американцев. Роберто и Андрес встают, кланяются. Старики-оркестранты таращатся шокированно, но играют “Adiуs Muchachos” – печальное, вибрирующее танго. Пары мечтательно плывут в танце на террасу, а оттуда, по лестнице, на сырой песок. Под сапогами он хрустит, точно свежевыпавший снег. Садятся в лодку. Сидят посреди звездной ночи, держась за руки, слушая голоса скрипок. Огни отеля и белый вулкан отражаются в воде россыпью серебристых осколков. Дует ветер. Прохладно. Нет, холодно. Лодку сорвало. Весел нет. Лодка быстро отплывает, скользя, как ветер, подталкиваемая ветром, все дальше по темному озеру. “О нет!” – ахает Герда. Девочек целуют, пока еще есть шанс. “Он залез мне в рот языком, весь запихнул”, – рассказывает потом Герда. А Клэр стукнули по лбу. Поцелуй угодил в уголок ее губ, мазнул по носу, но тут девочки ныряют, быстрые, как ртуть, в черную озерную воду.
Туфли потеряны. Мокрые, замерзшие девочки дрожат у неприступных чугунных ворот – в отель не войдешь.
– Давай просто подождем, – говорит Клэр.
– Как, до утра? Спятила?
Герда трясет чугунные ворота, пока наконец в отеле не загорается свет. “Gerdalein!” – кричит ее отец с балкона, но внезапно оказывается перед ними, по ту сторону ворот. Управляющий в халате, с ключами.
В номере девочки кутаются в одеяла. Побледневший герр фон Дессаур.
– Он прикасался к тебе?
Герда мотает головой.
– Нет. Мы танцевали, а потом сели в лодку, но потом лодка отвязалась, и тогда мы…
– Он тебя поцеловал?
Она не отвечает.
– Я тебя спрашиваю. Он тебя поцеловал?
Герда кивает; отец бьет ее по губам. Говорит:
– Шлюха!
Утром, еще затемно, приходит горничная. Укладывает их чемоданы. Они уезжают, пока весь отель спит, в Темуко долго ждут поезда на вокзале. Герр фон Дессаур сидит напротив Клэр и Герды. Девочки читают молча, уткнувшись в книгу вдвоем. Sonata de Otoсo. Героиня умирает в объятиях героя, в уединенном крыле замка. Он должен отнести ее мертвое тело к ней в спальню, по замковым коридорам. Ее длинные черные волосы цепляются за неровные камни. Свеча погасла.
– Ты до конца лета не увидишь никого. Особенно Клэр.
Наконец герр фон Дессаур выходит покурить, и подругам удается посмеяться вместе – улучить краткий счастливый миг. Ликующий взрыв хохота. Когда герр фон Дессаур возвращается, они снова тихо читают книжку.
