Сексапильность

Моя двоюродная сестра Белла Линн была чуть ли не самой хорошенькой девушкой в Западном Техасе. В школьном оркестре она была мажореткой-барабанщицей, в 1946-м и 1947-м – “Мисс Сан-Боул”. А потом уехала в Голливуд, чтобы стать старлеткой. Но с этим у нее ничего не получилось. Поездка вообще началась неудачно, а всему виной – ее лифчик. Не подумайте, она вовсе не подкладывала в него вату, но он надувался, как шарик. Как два шарика.

Дядя Тайлер, тетя Малютка и я поехали провожать Беллу Линн. Она улетала на двухмоторном “ДС-6”. Никто из нас еще никогда в жизни не поднимался на борт самолета. Она говорила: “У меня нервы растрепаны”, но если б не говорила, об этом нипочем не догадаешься. Она была само очарование, в розовой ангорской кофте. И бюст – очень пышный.

Мы втроем смотрели на ее самолет, улетающий в сторону Калифорнии и Голливуда, махали ему, пока он не скрылся из виду вдалеке. Наверно, тогда-то самолет и набрал ту самую высоту, на которой лифчик Беллы Линн из-за давления воздуха в кабине вдруг сдулся. Я хочу сказать, взорвался. К счастью, до Эль-Пасо слух об этом так и не донесся. Белла Линн даже мне рассказала только через двадцать лет. И все-таки, наверно, не это помешало ей сделаться старлеткой.

В нашей газете в Эль-Пасо то и дело печатали портреты Беллы Линн. Одно время – даже каждый день, неделю подряд… Это когда она встречалась с Рики Эверсом. Рики Эверс только что развелся со знаменитой кинозвездой. Его папа был миллионер, владелец гостиниц, жил на верхнем этаже в “Отель-Дель-Норте” в Эль-Пасо.

Рики Эверс приехал на Открытый национальный турнир по гольфу, и Белла Линн твердо-натвердо решила, что он ее куда-нибудь поведет. Она заказала столик для ужина в “Дель-Норте”. Сказала, что мне стоило бы пойти с ней: в одиннадцать лет я уже достаточно большая, чтобы поучиться сексапильности.

А я, если честно, даже не знала, что это такое – сексапильность. Секс – это, кажется, что-то близкое к помешательству. Кошки, когда им приспичит, носятся, как помешанные, и все кинозвезды похожи на чокнутых. А Бетт Дэвис и Барбара Стэнвик – просто злыдни. В кафе “Корт” Белла Линн и ее подруги, клоня головы под тяжестью своих причесок “помпадур”, свирепо зыркали, пускали дым из ноздрей, словно капризные драконы.

Услышав про Открытый национальный, они оживились: “Это же золотая жила! Нефтяная скважина прямо у нас во дворе!”

Вильма, лучшая подруга Беллы Линн, хотела пойти в “Отель-Дель-Норте” с нами, но Белла Линн отрезала: “Ни за что”. А мне сказала, что одно из главных правил сексапильности – “Всегда действуй в одиночку”. Если рядом есть вторая дама – хоть красавица, хоть уродка – твое наступление замедлится, наткнется на препятствие.

Меня нарядили в платье, о котором я подумала, что в жизни не видала такой роскоши. Лавандовое в горошек, сшитое на швейцарский фасон – с рукавами-фонариками и кринолином. Тетя Малютка заплела мне французские косы. Губы я вообще-то еще не красила, но по этому случаю пошла и намазала их мертиолятом. А тетя Малютка заставила немедленно все смыть. Зато нащипала мне щеки – для румянца. Белла Линн надела крепдешиновое платье, которое пристало бы настоящей злодейке: коричневое, с массивными подплечниками, сделала макияж в темной злодейской гамме, влезла в черные туфли на шпильке. В отель мы приехали заранее. Она, не снимая солнечных очков, уселась в холле на стул с высокой спинкой. Скрестила ноги. Чулки у нее были черные, шелковые. Я ей шепнула, что швы перекосились, но она сказала, что слегка перекошенные швы – это сексапильно. Дала мне двадцать пять центов: “Иди выпей содовой”, но вместо этого я стала ходить вверх-вниз по лестнице. По красивой широкой спиральной лестнице с красной бархатной дорожкой, с гнутыми перилами. Я взбегала наверх и вставала под люстрой, царственно улыбаясь. А потом спускалась сверху донизу, медленно-медленно, грациозно, едва касаясь пальцами перил из красного дерева. И снова бегом наверх. Я проделывала это снова и снова, пока мне не показалось, что, наверно, уже пора подкрепиться. Белла Линн ответила, что попросила перебронировать столик на попозже, а то Эверс еще не появлялся. Я купила шоколадку “Алмонд Херши” и уселась на стул поодаль. Она тихо шикнула, чтоб я перестала колотить по стулу пятками. Закурила “Пэлл-Мэлл” (надо сказать, сама Белла Линн называла их “Пельмелы”).

Я узнала знаменитого Эверса и его отца-миллионера, едва они переступили порог. Они прошли в ресторан, с ними были и другие мужчины – целая компания. Все – в шляпах “стетсон”, в сапогах, и только Эверс – с непокрытой головой, в костюме в тонкую полоску. Но я и так догадалась бы, что это они, потому что Белла Линн прищурилась совсем уж по-злодейски, а сигарету вставила в мундштук. Сняла темные очки, потащила меня в ресторан. Сказала метрдотелю, что ее спутника задержали неясные обстоятельства. И ужинать мы будем только вдвоем.

Я хотела стейк из курицы на гриле, но она сказала, что это вульгарно. Заказала нам стейки на косточке. А еще “Манхэттен” – себе и “Ширли Темпл” – мне. Правда, в итоге она тоже пила “Ширли Темпл”, потому что ей было всего восемнадцать. Она сказала официанту, что, наверно, положила свои водительские права куда-то не туда. Какая досада.

На столике у тех мужчин стояла бутылка бурбона, все они, кроме Рикки Эверса, курили сигары.

– И как ты собираешься с ним познакомиться? – спросила я у нее.

– Я же тебе говорила. Сексапильность. Дай мне только перехватить его взгляд, он у меня подбежит как миленький и сам оплатит наш ужин: хоть стейки на косточке, хоть что.

– Он пока даже не смотрел в нашу сторону.

– Смотрел-смотрел, но притворился, будто не смотрит… В этом его сексапильность. Но он посмотрит еще раз, и, когда он посмотрит, я на него посмотрю, словно на самого жалкого, самого паршивого дряхлого пса.

И тут Рикки Эверс действительно посмотрел на нее, а она бросила на него тот самый взгляд, про который только что говорила: дескать, как его вообще сюда пустили? В две секунды он возник у пустого стула за нашим столиком:

– Позвольте составить вам компанию?

– Что ж. Моего спутника задержали непреодолимые обстоятельства. Разве что на несколько минут.

– Что вы пьете? – спросил он.

– “Ширли Темпл”, – сказала я, но она сказала: “Манхэттен”. Он велел официанту принести мне “Ширли Темпл”, а ему и даме – две порции “Манхэттена”. Официант даже не заикнулся про ее документы.

– Я Белла Линн, а это Крошка Лу, моя кузина. Извините, я не расслышала вашего имени, – сказала она, хотя прекрасно знала, как его зовут.

Он сказал, как его зовут, а она сказала:

– Ваш папа и мой папа вместе играют в гольф.

– Вы будете завтра на Открытом национальном? – спросил он.

– Не уверена. Толпы – это так утомительно. Но Крошка Лу мечтает об этом всей душой.

В конце концов они решили, что на следующий день пойдут смотреть гольф, чтобы не разочаровать меня. Мне, между прочим, совершенно не хотелось на турнир, но наутро они позабыли, как горячо я туда якобы стремилась.

Они выпили по коктейлю, а потом, в ожидании стейков, мы подкрепились креветками. На десерт подали “Запеченную Аляску” – просто потрясающая штука, подумала я.

После ужина они собрались в ночной клуб в Хуарес, и за мятным ликером возникла проблема: как доставить меня домой? Белла Линн сказала: на такси, но он настоял, что они могут завезти меня домой, а потом уже пересечь границу.

Белла Линн пошла попудрить нос. Я с ней не пошла: еще не знала, что “пудрить нос” непременно ходят вместе – чтобы проанализировать оперативную обстановку.

Когда она ушла, Рикки Эверс уронил на пол свою золотую зажигалку, а когда полез доставать, провел рукой снизу вверх по моей ноге, погладил мою коленку сзади.

Я съела ложку “Запеченной Аляски” и сказала, что совершенно не понимаю, как ее умудряются готовить. Он поднял зажигалку с пола и сказал, что я испачкала “Аляской” подбородок. Когда он вытирал ее большой льняной салфеткой, его рука задела за мою грудь. Я застеснялась: я ведь пока не носила лифчик, даже детский.

Белла Линн вернулась из дамской комнаты горделивой походкой, переступая ногами в перекошенных чулках, делая вид, будто не замечает, что на нее смотрят все мужчины. До конца ужина ресторан не сводил глаз с Беллы Линн и Рикки Эверса. По-моему, младший официант-мексиканец заметил, что проделал Эверс после падения зажигалки.

Я сидела в огромном черном “линкольне” между Беллой Линн и Эверсом. Когда он нажимал кнопку, стекла, даже задние, поднимались и опускались. А еще в салоне была встроенная зажигалка, и, когда он ей щелкал, то задевал за мою ногу, а когда вытягивал руку, чтобы зажечь сигарету Беллы, опять задевал за мою грудь.

Мы подъехали к дому.

– Как насчет поцелуя на сон грядущий, Крошка Лу? – спросил он.

Белла Линн засмеялась:

– Что вы, до поцелуев у нее нос не дорос.

Пока она выходила из машины, он успел укусить меня в шею.

Белла Линн вошла в дом вместе со мной, чтобы взять накидку и флакон-пульверизатор “Табу”.

– Вот видишь, Лу, что я тебе говорила? Это все сексапильность! На раз-два!

Я пошла к дяде Тайлеру и тете Малютке – послушать вместе с ними “Заветное святилище”. Они лопались от гордости: надо же, Белла Линн едет в ночной клуб с бывшим мужем самой красивой на свете кинозвезды.

– Как ей только это удалось? – удивлялся дядя Тайлер.

– Но, Тайлер… Ты же знаешь, к западу от Миссисипи нет никого милее нашей Беллы Линн!

– Нет. Это все Сексапильность, – сказала я им.

Они уставились на меня сердито.

– Деточка, никогда больше не смей произносить это слово! – сказала тетя Малютка, разозлившись не на шутку. И стала вылитая Милдред Пирс.