На электромобиле по Эль-Пасо
Миссис Сноуден ждала, пока мы с бабушкой заберемся в ее электрический автомобиль. С виду – автомобиль как автомобиль, только очень высокий и коротенький. Так выглядят автомобили в мультиках – после наезда на стену. Автомобиль, у которого волосы дыбом. Мейми села на переднее сиденье, я – на заднее.
Ощущение было такое же, как от скрежета ногтей по грифельной доске. На стеклах – сплошная короста желтой грязи. Бархатная обивка кресел и салона заросла плесенью и пылью. Вся темно-серая. Тогда я частенько обкусывала себе ногти, а когда кровоточащие кончики пальцев, ободранные локти и коленки соприкасаются с пыльным заплесневевшим бархатом, это мука мученическая. Зубы ноют, волосы на голове – и то ноют. Меня передернуло, словно я нечаянно притронулась к облезлой дохлой кошке. Тогда я выгнула спину, вытянула руки вверх, повисла на вычурных золоченых кашпо, которые были укреплены над грязными стеклами. Под кашпо, похожие на драные парики, болтались ремешки, за которые полагалось держаться пассажиру, – прогнившие, истончившиеся. Итак, ухватившись за кашпо, я качалась высоко над креслами, и сверху мне были отлично видны задние сиденья в других автомобилях: сумки с продуктами, маленькие дети копаются руками в пепельницах, пачки “Клинекса”.
Наш автомобиль шумел тихо-тихо, издавал только какое-то жужжание: не верилось, что мы движемся. А может, и не движемся? Миссис Сноуден ездила со скоростью пятнадцать миль в час – быстрее не хотела или не умела. Мы ехали так медленно, что я увидела мир вокруг совершенно по-новому. Протяженным во времени: все равно как целую ночь смотреть на спящего человека. Мужчина на тротуаре решал, зайти в кафе или нет: решил не заходить, дошел до угла, снова развернулся и вошел в кафе, постелил на коленях салфетку, застыл в ожидании – а мы еще и до следующего перекрестка не доехали.
Если я нагибалась, чувствуя себя качелями: голова – сиденье, руки – тросы, то, взглянув снизу вверх, видела вместо Мейми и миссис Сноуден – они обе ростом не вышли – только их соломенные шляпки, просто две соломенные шляпки на приборном щитке. Видела и каждый раз истерически хихикала. Мейми, словно ничего не замечая, оглядывалась, улыбалась мне. Пока даже до центра не доехали, даже до Плазы.
Мейми и миссис Сноуден разговаривали о своих подругах, которые умерли, или болеют, или потеряли супругов. Что бы они ни говорили, завершали свою мысль какой-нибудь цитатой из Библии.
– Знаешь ли, мне кажется, что с ее стороны это было очень неблагоразумно…
– Да, да, Боже милосердный. “Но не считайте его за врага, а вразумляйте, как брата”.
– Фессалоникийцам, третья! – говорила Мейми. У них это было наподобие игры.
Я устала висеть на кашпо – силы иссякли. Прилегла на пол. Заплесневелая резина. Пыль. Мейми оглянулась улыбнуться мне. Боже милосердный! Миссис Сноуден свернула на обочину. Они-то подумали, что я из машины вывалилась. Прошло еще много времени – несколько часов, – и мне понадобилось сходить по-маленькому. Все чистые туалеты были с другой стороны шоссе, слева. Миссис Сноуден не умела поворачивать налево. Мы объехали кварталов десять, поворачивая направо, попадая на улицы с односторонним движением, прежде чем добрались до туалета. К тому времени я уже описалась, но не стала им ничего говорить, пошла и напилась холодной, ледяной воды из крана на бензоколонке “Тексако”. Чтобы снова выехать на правую сторону шоссе, ушло еще больше времени: мы должны были ехать обратно, до самой эстакады на Вайоминг-авеню.
В аэропорту воздух был сухой, автомобили подъезжали и уезжали, скрипя шинами по гравию. В сетчатом заборе застревало перекати-поле. Асфальт, металл, дымка из пляшущих пыльных атомов отражала солнечные зайчики от самолетных крыльев и иллюминаторов. В автомобилях вокруг нас люди утоляли голод всяческой едой для нерях. Пиво из бутылок брызгало на потолок, пена струилась каскадами по дверцам. Мне захотелось пососать апельсин. “Хочу есть”, – начала я канючить.
Миссис Сноуден все предусмотрела. Ее рука в перчатке передала мне печенье “Фиг Ньютонз”, завернутое в бумажный носовой платок, обсыпанный тальком. Печенье разбухло у меня во рту, точно “японский цветок”, точно лопнувшая подушка. Я подавилась, захныкала. Мейми улыбнулась, передала мне носовой платок, припорошенный пылью из саше, шепнула миссис Сноуден, неодобрительно мотавшей головой:
– Не обращай внимания… Она просто пофигурять хочет.
– Ибо Господь кого любит, того наказывает.
– От Иоанна?
– К евреям, двенадцатая.
Несколько самолетов взлетело, один сел. Ну ладно, пора и домой. Ночью миссис Сноуден видит как-то не очень хорошо: фонари и тому подобное, так что на обратном пути она сбавила скорость, старалась не приближаться к машинам, припаркованным у бровки. Вся воскресная пробка сигналила нам, как один человек. Я встала ногами на сиденье, руками уперлась в заднее стекло, чтобы не касаться бархата, разглядывала целое ожерелье фар, которое тянулось за нами от самого аэропорта.
– Легавые! – заорала я. Красная мигалка, сирена. Миссис Сноуден надавила на клаксон, медленно подрулила к бровке, пропуская полицейского, но он притормозил рядом. Она опустила стекло до половины – послушать, что он ей скажет.
– Мадам, светофоры настроены в соответствии со скоростью сорок миль в час. Кроме того, вы едете по середине дороги.
– Сорок – это чересчур быстро.
– Увеличьте скорость, иначе я буду вынужден вас оштрафовать.
– Пусть они просто меня обгоняют.
– Милочка, они не осмелятся!
– И что с того?!
“Ж-ж-ж” – сработал электромоторчик: она подняла стекло прямо перед его носом. Он побагровел, начал стучать по стеклу кулаком. Сзади блеяли клаксоны, а те, кто ехал сразу за нами, хохотали. Разъяренный полицейский, потоптавшись вокруг нашей машины, сел в свой фургон, нажал на газ и умчался, завывая сиреной, прямо на “красный”, врезался в бурый зад какого-то “олдсмобиля”, а потом еще и в передний бампер пикапа. Зазвенели стекла. Миссис Сноуден опустила стекло. Осторожно объехала покалеченный пикап.
– “Поэтому, кто думает, что он стоит, берегись, чтобы не упасть”.
– Коринфянам! – сказала Мейми.
